Снимая маски (гет)

Запах яблочной шарлотки и бекона смешивается с горьким ароматом огневиски. Обычно такое сочетание вызывает волчий аппетит, и мне только и остаётся, что давиться слюной, ожидая, пока Молли закончит готовить ужин, в последний раз взмахнёт палочкой, гася огонь под кастрюлей, а потом левитирует блюда на стол. Мясо у неё всегда получается чуть пережаренным, а жжение специй на языке иногда невыносимо, но я всё равно люблю стряпню миссис Уизли.

Сейчас же я стараюсь не дышать глубоко. Меня тошнит от мешанины запахов, раздражают звяканье кухонной утвари и шум голосов. Так всегда перед полнолунием. Уйти бы сейчас в свою комнату и отсидеться до утра, чтобы никому не мешать. Это ведь только в сказках хорошо быть большим и страшным серым волком, а в жизни всё иначе.

В жизни таких, как я, избегают: обходят стороной, словно боясь запачкаться, и вежливо улыбаются, цедя сквозь зубы ободряющие слова. И от этого тошнит ещё больше. Хочется рявкнуть всем доброжелателям, чтобы оставили меня в покое, чтобы не лезли в душу. И покусать, хотя бы чуть-чуть. Но нельзя — я ведь порядочный оборотень, почти домашний. Только ошейника нет. Не приобрели еще его мои хозяева.

— Ешь, Ремус. Ты плохо выглядишь, — заботливо бормочет Молли, накладывая мне в тарелку побольше мяса.

— Спасибо, — я натянуто улыбаюсь, не спеша приступать к трапезе.

Огневиски был бы предпочтительней, но Сириуса, который ещё недавно с таким энтузиазмом пытался меня напоить, больше нет. Стакан остался, бутылка тоже. Даже кресло в библиотеке, в котором он так любил сидеть по вечерам, по-прежнему стоит возле окна. Пустое. Без Бродяги в этом доме всё кажется пустым. А мёртвым оно было давно.

— Поешь, тебе нужны силы, — тихо говорит Тонкс, придвинувшись ко мне.

Обострённым обонянием я улавливаю сладковатый вишнёвый аромат её духов. Яркий, дразнящий запах, отдающийся кислинкой на кончике языка. Такой аппетитный. Гораздо соблазнительней пережаренного мяса и гарнира. Скривившись, словно у меня разом заболели все зубы, я поспешно отворачиваюсь.

Краем глаза вижу, как волосы Нимфадоры из розовых, словно детская жвачка, становятся бордовыми, некрасиво оттеняя бледную кожу. Обиделась... И ведь не объяснишь ей, в чём дело. Испугается и будет сторониться. Нет уж, пусть лучше думает, что я нелюдим.

Извинившись, выхожу из кухни. Моя комната на втором этаже, поэтому приходится осторожно подниматься по лестнице: скрип ступенек может разбудить миссис Блэк. Кажется, после смерти сына Вальбурга обозлилась ещё больше и теперь ругается громко, со вкусом, отдаваясь процессу целиком. Невольной жертве только и остаётся, что сбежать подальше — никакая магия не помогает.

В моей комнате темно и душно. Тяжелые пыльные шторы не пропускают лунный свет, а зажигать Люмос лень. Мне здесь не нравится, но другое жилище такому, как я, найти сложно. Люди боятся. Их страх, словно патока, окутывает меня плотным коконом, забивает лёгкие липкой жижей, и я задыхаюсь, пьянея не хуже, чем от бутылки кальвадоса.

В дверь стучат. Решительно так, словно уверены, что я обязательно открою. Чуть помедлив, спрашиваю:

— Кто там?

— Это я, Молли. Открой, Ремус!

Я послушно распахиваю дверь. Не то чтобы мне хочется с ней говорить... Скорее, я удивлен — миссис Уизли никогда не питала ко мне особой симпатии.

За дверью действительно Молли, нагруженная подносом с едой. Она лукаво улыбается, а потом вдруг прыскает и, на мгновение зажмурившись, превращается в Тонкс.

Волосы у неё сей раз длинные и рыжие, а глаза голубые, как васильки. В таком облике Нимфадора вполне может сойти за одну из Уизли.

— Зачем этот маскарад? — устало интересуюсь я, глядя на назойливую девчонку.

Улыбка Тонкс меркнет, а глаза нехорошо прищуриваются.

— За надо! — дерзко отвечает она, пытаясь потеснить меня и прошмыгнуть в комнату. Я не позволяю, преградив дорогу, за что тотчас и расплачиваюсь. Тарелка с рагу опрокидывается на меня, оставляя жирные пятна на мантии, с немелодичным звоном падает на пол и разбивается.

Вздохнув, я вытаскиваю палочку и бормочу очищающее. Тонкс же чинит несчастную посуду и левитирует назад, на поднос.

— Лучше бы тебе меня пропустить, — говорит Нимфадора, выразительно посмотрев на оставшуюся еду.

Поняв, что, если не послушаюсь, всё это тоже окажется на моей мантии, сторонюсь. Зря, наверное. Воздух тут же наполняется одуряющим запахом вишни, голод — настоящий волчий голод — становится невыносимым. Всё равно что дразнить льва зайцем, ещё живым и оттого более желанным.

— Тонкс, ты... не вовремя, — произношу как можно мягче. Мне не хочется её обидеть.

Нимфадора рассеянно кивает, с интересом оглядываясь. Поднос стоит на столе возле окна, но она не распахивает шторы, только зажигает на кончике палочки Люмос и держит его над головой, чтобы лучше видеть.

— Тонкс! — вновь окликаю я.

— Да ты ешь, я не буду мешать, — отвечает она невпопад, подойдя ближе к клетке, занавешенной темной тканью. Протягивает руку, но я вовремя перехватываю её запястье, предупреждающе сжав его. Не больно, но ощутимо, чтобы Нимфадора поумерила любопытство.

— Не трогай.

Она недовольно кривится, и волосы, отражая настроение хозяйки, укорачиваются и меняют цвет на болотный. В этом Тонкс похожа на Сириуса — своим нетерпением запретов.

Отпустив её, отворачиваюсь и иду к столу. Пища по-прежнему вызывает у меня тошноту. Я бы уничтожил её и проветрил комнату, чтобы избавиться от раздражающих запахов, но Нимфадора всё ещё рядом.

— Знаю, ты не рад меня видеть.

Я тактично молчу, желая больше всего на свете, чтобы она ушла. Сейчас её присутствие мешает, лишь сильнее раззадоривая зверя.

— Не нужно так истощать себя. Завтра полнолуние, и... — она запинается, но продолжает: — И тебе понадобятся силы.

«Зачем?» — хочу спросить, но рта так и не открываю. Всё равно всю ночь просижу под замком, опоенный Аконитовым зельем, которое потрясающе прочищает мозги, но взамен награждает головной болью и слабостью, мерзкой, как во время гриппа.

— Хорошо. Я поем.

Лгу, конечно, но Тонкс верит, робко улыбается и уходит. Я же облегчённо вздыхаю и произношу очищающее, а затем и проветривающее заклинания. Запах вишен наконец-то исчезает.

* * *

Я никогда не любил полнолуние, а за последние десять лет и вовсе люто его возненавидел. Принудительное заточение медленно отравляет меня, сводит с ума. Не выдержав, я вою, протяжно, по-звериному, раздирая когтями деревянные панели на стенах. Мечусь в клетке из четырёх стен, больно ударяясь о выступы плечом. Этих выступов всего два, а кажется, что не меньше дюжины. Кровь кипит в жилах, до боли растягивая сосуды и вызывая невыносимое жжение. «Свободы! — хочется кричать. — Свободы!»

Только вот как её получить? Как понять, когда найду? Я ведь уже не помню, как это — быть свободным...

Выдохнувшись, устало опускаюсь на пол, положив голову на лапы. Первые отголоски боли уже дают о себе знать. Начавшееся в затылке лёгкое покалывание ползёт к вискам, охватывая сознание раскалённой сеткой. Вдох-выдох. Надо отвлечься, до рассвета осталось не больше четырёх часов.

* * *

Свобода у меня всегда ассоциировалась с зелёной травой под лапами, с уханьем ночных птиц в Запретном лесу, с лаем Сириуса, бегущего наперегонки с Джеймсом. Шорохи и стоны, внезапно сменяющиеся зловещей тишиной, всегда были сдобрены лунным светом, а запахи влажной земли и хвои смешивались с ароматом азарта и страха.

И я буквально летел вперёд, позволяя инстинктам взять верх. Чувствовал, как слаженно работают мышцы, как сухие листья скрадывают лишние звуки, позволяя нам стать невидимыми. Мы мчались, время от времени сталкиваясь. Сириус на меня рычал, а Джеймс мотал головой с роскошными рогами. Я захлёбывался от восторга, вдыхал прохладный ночной воздух полной грудью и бежал, бежал, бежал... А потом останавливался и выл, стремясь поделиться со всем миром своим счастьем. Ведь я был свободен и не одинок.

Сейчас всё совсем по-другому. Клетка... без Джеймса, без Сириуса, даже Питера нет. Голова раскалывается, и я на всякий случай обхватываю её руками, чтобы не дать разлететься на части. Так надёжнее, я знаю.

Во всем теле разливается слабость, плечи и спина противно ноют. А в воздухе снова сладко пахнет вишней. Тонкие прохладные ладошки гладят мои руки, заставляя напрячься: я не люблю, когда ко мне прикасаются без спроса. Зверь внутри недовольно ворчит, обнажая клыки, готовится к атаке и... затихает, услышав шёпот:

— Тише, Ремус, тише.

Звякает посуда.

— Бодрящее зелье, — поясняет Тонкс, приподняв мою голову и поднеся стакан ко рту. Я послушно делаю глоток и кривлюсь: гадость!

Переведя дух, рискую открыть глаза. В комнате сумрачно, шторы едва пропускают солнечный свет. На моей кровати сидит Нимфадора. Выглядит она неважно: волосы чёрные и тусклые, под глазами залегли тёмные тени, а на руке красуется свежая повязка, терпко пахнущая мятой.

Я хмуро спрашиваю:

— Что ты тут делаешь?

— Присматриваю за тобой, — чуть помолчав, она добавляет: — Ты вчера поранил спину. Я смазала царапины и ссадины мазью, но они всё равно выглядят паршиво.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Тонкс устало улыбается, но при этом выглядит чрезвычайно довольной собой. Наверняка роль моей сиделки ей безумно нравится.

— Нимфадора, подай, пожалуйста, плед.

— Тебя опять знобит?

В её голосе слышна забота, приятная, согревающая не хуже огневиски. Я позволяю себе расслабиться — лишь на мгновение! — и ощущаю, как Тонкс укрывает меня и обнимает, устроившись поверх одеяла. Её близость ошеломляет, но не вызывает отторжения. Ночь была долгой, и я слишком устал, чтобы спорить. Особенно с ней: Нимфадора не станет слушать, потому что не хочет слышать. Ей обязательно нужно сделать по-своему, перевернуть все с ног на голову, попутно разбив пару чашек, и рассмеяться, попеняв на свою неуклюжесть.

Я чувствую, что засыпаю, и мне чудится Тонкс с красными волосами. На границе между сном и явью она кажется возмутительно реальной. Зверю не нравится, что его дразнят яркими красками, но он тоже устал. Куда проще сделать вид, что тебе всё равно, чем бороться со стихийным бедствием.

* * *

Глядя на Нимфадору, я всё чаще думаю, что её лицо ненастоящее, что его никто никогда толком не видел. А то, что видели — такая же фальшивка, как и розовые волосы. Поэтому я не раз пытался её разозлить, добиться потери контроля и появления её истинной. Увы, когда мне это удавалось, цвет меняла только причёска, становясь ярко-красной, и я вспоминал старую маггловскую сказку о волке и девочке. Сказку, конец которой был весьма печален для зверя.

Но я ведь человек.

Нас часто ставили патрулировать в паре. После нападения на Артура это была вынужденная мера. Все думали, что так безопасней — напарник может прикрыть спину, подстраховать, а то и вытащить на собственном горбу, если вдруг станет жарко.

Только вот когда ты в паре девчонкой, неспособной и шагу сделать, чтобы не споткнуться, все эти предосторожности не стоят и ломаного кната.

— Эй, Ремус, не спи, — бормочет Тонкс, шмыгая носом.

Простыла, а пить Перечное зелье не захотела. Теперь твердит, что само пройдёт.

— Я не сплю. Гестия и Билл ещё десять минут назад должны были сменить нас, — замечаю я, настороженно обводя взглядом пустынную улицу.

— Ну... опоздали немного. Со всеми бывает, — неуверенно возражает она, косясь на наручные часы — маггловские, с электронным циферблатом — и вздыхая. Думать о том, что с друзьями случилась беда, ей не хочется.

Совсем рядом раздаются хлопки аппарации. Я напрягаюсь, держа палочку наготове. Нимфадора зеркально повторяет моё движение, готовая отразить атаку в любой миг.

— У вас красивая дочь, мистер, — доносится справа знакомый хрипловатый голос.

— Это моя сестра, — отзываюсь я. — Где вас Мерлин носит? Мы думали, что-то случилось!

— В министерстве задержали, — отвечает Гестия, кутаясь в шерстяную мантию. — В отделе магического правопорядка опять проверку затеяли.

В последние месяцы, после того, как подтвердились слухи о возвращении Волдеморта, неожиданные "ревизии" устраивали одну за другой, перемежая их с допросами, но вычислить тех, кто работал на Пожирателей, так и не смогли: либо маскировка оказалась слишком хорошей, либо авроры не там искали.

— Ладно, тогда мы пойдём. Мистер Томпсон коттедж не покидал, посетителей не было. Спать он ложится ровно в половине двенадцатого, — докладывает тем временем Тонкс, ещё раз смотрит на часы и добавляет: — Смена в семь.

Выглядит Нимфадора уставшей и совсем разболевшейся. Нужно её проводить, аппарировать в таком состоянии — самоубийство. Кивнув друзьям, я подхватываю Тонкс под локоть и спрашиваю:

— Где ты живёшь?

Она бросает на меня удивлённый взгляд, словно не до конца поняв вопрос, а потом улыбается — лукаво так, совсем как Сириус, затеявший очередной розыгрыш, — называет адрес и доверчиво прижимается ко мне, шмыгнув носом. Сейчас Нимфадора безумно похожа на маленького ребёнка, требующего внимания и опеки. Совсем как Гарри.

* * *

Мы переносимся в пустынный переулок. Вокруг громоздятся шестиэтажные дома, уныло смотрящие на нас глазами-окнами. Обыкновенный маггловский район, где люди живут тихой размеренной жизнью, как муравьи утром выползают из своих домов на работу, а вечером возвращаются назад, чтобы поужинать и лечь спать.

— Куда дальше? — я оглядываюсь по сторонам.

— Туда, — она небрежно машет рукой и уточняет: — На пятый этаж. Там моя старая квартира, в которой я жила во время учебы в школе авроров.

— А сейчас ты живешь?..

— С родителями. Времена неспокойные, — поясняет Тонкс, равнодушно пожимая плечами. Волосы у неё сейчас серые и тонкие, на щеках алеет нездоровый румянец. Наверняка жар, но Нимфадора ни за что в этом не признается.

Квартира оказывается совсем крохотной.

— Не разувайся, я давно здесь не убирала.

Повесив тёплую мантию на вешалку, она проходит в кухню и устало садится на стул. Я шагаю за ней, взмахнув палочкой, зажигаю огонь и левитирую чайник на плиту. Пусть греется. Если Тонкс не хочет лечиться зельями, то хоть чаю горячего выпьет.

— Почему ты не стала сегодня возвращаться к родителям? — задаю вопрос, чтобы избежать тишины, такой вязкой, душной и дурно пахнущей болезнью, а ещё безразличием и смущением.

— Не хочу их зря волновать. Я сказала, что у меня сегодня дежурство и что приду утром.

— А про то, что Орден те...

— Нет, — перебивает она. — Мама не одобряет моего выбора. Боится, что я... — Нимфадора на мгновение запинается, но всё же заканчивает: — ...погибну.

Я прекрасно понимаю волнение Андромеды. Из первого состава Ордена Феникса выжили единицы.

— По крайней мере, сегодня обошлось без приключений, — мягко улыбаюсь, разливая чай в кружки. Заварка стоит на полке возле плиты вместе с сахаром. Последний я класть не стал, заменив его коньяком — самое то при простуде у капризных авроров.

Тонкс отхлебывает и начинает кашлять.

— Что ты туда добавил? — сдавленно спрашивает она, вытирая выступившие на глазах слёзы.

— Коньяк. Зелье же ты пить не хочешь.

— У меня на него аллергия.

Больше мы в тот вечер не говорим. Сидим в тишине, думая каждый о своём. А когда я собираюсь домой, Нимфадора просит меня остаться, будучи при этом сонной и явно не держась на ногах.

Вздохнув, я подхватываю её на руки и несу в постель. Тонкс довольно жмурится, а потом утыкается холодным носом мне в шею и что-то неразборчиво бормочет.

— Что ты говоришь?

— Пахнешь, — повторяет она чуть громче, — так по-домашнему.

А когда я укрываю её одеялом и уже собираюсь идти, Нимфадора приподнимется на локтях и целует меня. Губы у неё горячие, со вкусом коньяка и вишни, и сладкие, как украденные в соседском саду ягоды.

И я внезапно понимаю, что попался в капкан, добровольно сунул голову в петлю, возомнив себя взрослым и умным зверем. А что на деле? Простак, одураченный девчонкой с фальшивым лицом и красными волосами.

* * *

Мистер Томпсон был очень осторожным волшебником. Работа в отделе магического правопорядка вырабатывала самодисциплину и недоверчивость, быстро переходящую в паранойю. Именно ему поручили проверить всех сотрудников министерства и найти среди них приспешников Пожирателей. И именно поэтому на Томпсона началась охота. Не сразу, конечно. Сначала с ним хотели договориться, потом — запугать. Когда не получилось, решили убрать. Аластор предполагал, что Томпсону удалось найти часть завербованных Волдемортом людей, но дотошный аврор хотел собрать как можно больше информации, чтобы одним ударом накрыть всю сеть. Не успел.

Его погубила уверенность в том, что его дом — крепость, в которую никто не сможет проникнуть. Никто, кроме хозяина и домовика. На эльфа наложили Империо и, снарядив флаконом яда, отпустили с приказом добавить чудесное зелье в чай хозяина. Томпсон уснул и больше не проснулся. Его так и нашли одного, запертого в коттедже, сидящего за обеденным столом с чашкой в руках.

Всё это члены Ордена узнали позже, когда ничем уже нельзя было помочь. Бумаги, в которых содержалась информация о завербованных волшебниках, бесследно исчезли. Домовику повезло больше. Ему стерли память и отпустили, справедливо считая, что он никому ничего не сможет рассказать.

Через неделю после убийства Томпсона напали на семью Гестии Джонс. Мы отправились на помощь сразу же, как узнали. И всю дорогу меня не покидало ощущение дежавю. Все это уже было: и вызов, и спешка, и семья с двумя маленькими детьми. Только вот к МакКиннонам мы опоздали.

Сейчас же было по-другому. Мы знали, чего ожидать. Вместе со мной к Джонс примчались Кингсли и Тонкс. Авроры не стали терять времени даром и сразу же ввязались в бой с парой Пожирателей. Я же направился внутрь дома, отбил летящее в меня проклятье и оглушил одного из трёх людей, наседавших на хозяйку. Её муж лежал без сознания на полу.

Пожиратели разделились. Один продолжил атаковать Гестию, второй послал в меня луч Авады. Я уклонился и, наколдовав удавку, захлестнул ею шею противника. Он захрипел и упал на колени, пытаясь руками разорвать магическую верёвку. Безуспешно.

Сзади раздался взрыв, и стекла брызнули острыми осколками во все стороны. Пожиратель отшатнулся от окна, а я, воспользовавшись моментом, оглушил его.

— Цела?

Гестия откликнулась не сразу. Она растерянно посмотрела на меня, кивнула, а потом всхлипнула, прикрывая ладошкой рот. Её руки дрожали, глаза были зажмурены, словно таким незамысловатым образом бедная женщина пыталась отгородиться от опасности.

— Где дети?

— У мамы... Она забрала их на выходные.

Джонс села на пол, бережно коснулась лица мужа и разрыдалась, безудержно и горько.

— Прости меня, милый, прости, — шептала она, судорожно комкая пальцами его мантию.

Всё же мы опоздали.

* * *

Домой на Гриммо я возвращаюсь под утро. Нимфадора аппарирует вслед за мной. Идёт как на поводке, а у двери моей комнаты останавливается и спрашивает:

— Можно войти?

— Нет.

События сегодняшней ночи вымотали меня и морально, и физически. Я не хочу спорить с Тонкс, но её настойчивость сейчас неуместна.

— У тебя лицо порезано, — замечает она, нежно коснувшись моей щеки.

Я перехватываю её запястье, но так и не отпускаю его. Запах вишен кружит голову, а тепло кожи притягивает... Я не могу, не имею права.

— Дора, не надо...

— Почему?

— Ты не можешь, я не могу, я стар, я беден. Я оборотень, в конце концов!

— Зато я тебя люблю.

— Дора...

— Молчи, — говорит она и, вцепившись мне в плечи, целует. Настойчиво, сладко, руша губами все барьеры, которые я так скрупулёзно выстраивал между нами.

— Мне страшно, Ремус, — признаётся она, доверчиво прижавшись ко мне, поднимает лицо, бледное, по-блэковски упрямое, красивое, и просит: — Не отталкивай меня.

Как я могу отказать?

Тонкс похожа на бездонную пропасть. Она, как и я, хочет тепла, внимания, ласки. Она жадна и одновременно щедра. Вжимается в меня всем телом, прогибается, стонет. Шепчет моё имя, словно молитву, пока мои руки оглаживают её бока, сжимают бедра. А я целую вишнёвые губы, упиваюсь страстью, которую мне так редко доводилось видеть в своей жизни. Достигнув вершины, я смотрю ей в глаза. Смотрю пристально, желая запомнить, как выглядит её наслаждение.

Оно оказывается похожим на волну. Накатывает, раз за разом меняя её лицо до неузнаваемости, а потом уходит, обнажая истинный лик, обычный, но до безумия узнаваемый. И я улыбаюсь, ласково, понимающе и чуть снисходительно.

Дора наконец-то сбросила все маски.

* * *

— Ай!

— Не дёргайся. — Тонкс продолжает обрабатывать царапины на моём лбу мазью с ароматом мяты.

Я вдыхаю запах всей грудью, медленно, пытаясь расслабиться и отвлечься от ноющей боли. Волк внутри меня ворчит, сердится, но терпит. Сейчас он готов позволить многое.

Закончив с лицом, она переходит к рукам. Втирает мазь в изрезанные осколками стекла ладони, а потом вдруг лукаво улыбается и произносит:

— У тебя такие большие руки.

— Это чтобы крепче обнимать тебя, Дора, — решаю ей подыграть.

— А почему у тебя такие большие глаза?

— Чтобы лучше видеть тебя, Дора.

Я притягиваю её поближе, и она, рассмеявшись, садится ко мне на колени.

— А почему у тебя такие большие зубы?

— Чтобы съесть тебя! — смеюсь я, опрокидывая её на спину. Опираюсь на локти, нависая над ней, склоняюсь, дразня тёплым дыханием и навязывая свои правила игры.

А Тонкс сердится, и её волосы вновь краснеют, а лицо становится фальшивым. Но теперь я знаю её настоящую. Знаю и не хочу терять.