Хрустальное небо (гет)

Накануне свадьбы Роуз так и не смогла сомкнуть глаз: как маленькая девочка попросилась спать в комнату к маме, да так и пролежала, уткнувшись носом ей в плечо.

— Ты хоть немного поспала? — мягкий, со звонкими нотками, голос Гермионы вывел Роуз из оцепенения.

— Да, — она часто-часто заморгала, как всегда, когда врала родителям. Правда, так нагло, в лицо, это случалось редко.

— А почему глаза такие красные?

Мамино присутствие успокаивало, словно обволакивало непроницаемым стеганым одеялом, защищающим от всех кошмаров и проблем. Роуз была уверена, что не будь ее рядом в эту ночь, она бы наверняка не выжила. Выгорела дотла, оставив только сизую горстку пепла среди измятых простыней бабушки Молли. Вот бы та расстроилась. Такое добро испорчено!

— Это нервное, — улыбка — короткая, резкая — словно лучик солнца на мгновение выглянул из пелены белесых грозовых туч. — Такое событие.

— Все будет хорошо, — Гермиона порывисто прижала дочь к себе и прошептала совсем тихо, прижавшись к самому ее уху, — очень хорошо, слышишь?

— Конечно…

Прихорашиваясь перед большим зеркалом-трюмо, Роуз то и дело поглядывала в окно, изукрашенное первыми, робкими узорами мороза. Зимнее небо было прекрасно: близкое, по-осеннему теплое, в обрамлении белых облачков, словно укутанное в теплую меховую шубку, оно отливало перламутром, искрилось в первых, неверных лучах солнца.

— Кажется, хорошая погодка намечается, — аппарировав прямо за спину кузины, радостно бросил Джеймс. — Самое оно для свадьбы, да?

Рука Роуз невольно дрогнула, и тоненькая линия подводки, что должна была подчеркнуть ее глаза цвета разбавленного антифриза (и каких только слов не наслушаешься в гараже у дедушки Артура), превратилась в уродливую чернильную кляксу.

— Ну что, ты доволен? — смерив кузена самым предостерегающим из своих взглядов, Роуз не выдержала и улыбнулась.

— А по-моему — тебе идет. Да и черный всегда в моде.

Опустившись перед ней на колени, Джеймс взял в руки кисточку и парой умелых, плавных движений дорисовал к кляксе несколько узорных завитушек. Вышло весьма сносно.

— Может оставить? Мило так получилось. Буду звездой вечера.

Как настоящий мастер, не обращая никакого внимания на все ее попытки корчить рожи, он деловито и спокойно осматривал лучшее из своих творений, как вдруг, сам того не ожидая, коснулся щеки Роуз чуть мягче и нежнее, чем следовало бы.

Подсознательно именно этого она всегда и боялась. Боялась, что Джеймс переступит ту хрупкую грань, что отделяет их удивительную детскую дружбу от бездны непонимания, ревности, да и что уж там говорить… любви.

Неужели он сделал шаг в эту гулкую, так хорошо знакомую ей, пустоту?

— Знаешь, я до сих не верю, что он решился, — неожиданно выпалила она.

Скакать с одной тему на другую, безусловно, ее конек. Еще мгновение назад думала о мучительном вечере, о Джеймсе и вот теперь — резко, без переходов — о нем. И почему, когда речь заходила о любви, она всегда грезила только об одном человеке? Почему всегда о нем?..

— Они отличная пара и очень друг друга дополняют, — растягивая гласные, явно пытаясь передразнить неповторимую манеру тети Джинни, произнес Джеймс.

Хорошая пара, это когда люди хотя бы пытаются друг друга понять. А Тедди и Лили как будто с разных планет — два пучеглазых представителя чужеродных вселенных. Лепечут чушь каждый на своем языке, перебивая и не слушая один одного. Идеальная пара, да.

— Как думаешь, если погода вдруг испортится, это гнусное мероприятие отменят?

Конечно, нет. Не зря же они все вместе битый час растягивали огромные аляповатые шатры на поляне около дома. Эта свадьба состоится, даже если небо упадет на землю.

— А ты, значит, решила попрактиковаться в погодной магии?

Роуз закатила глаза к небу: о, Боги, и почему из двух ближайших ее друзей с ней остался именно этот? Почему не Джеймсу, а Тедди приспичило жениться? Уж другой бы ее понял.

— На самом деле, зная нашу с тобой сестренку, это свадьба состоится, наколдуй ты со своей злостью хоть всемирный потоп и бескрайние моря грязи. Главный вопрос в том, что будет чувствовать Тедди, если ты всеми силами будешь портить его свадьбу. Он ведь любит тебя.

— Если бы любил, все было бы несколько иначе.

Как именно «иначе», она и сама не знала. Когда-то давно, когда они еще были зелеными подростками, между ними было что-то особенное — настоящее — только вот ничего реального, осязаемого из этого так и не вышло. До последнего времени ее это не особо беспокоило, ведь Люпин был рядом…

— Только не говори, что ты бы хотела быть на месте Лили. Не поверю! Бесконечная готовка, пеленки и ленивый, просиживающий жизнь на диване, муж — то, чего ты хочешь?

Роуз улыбнулась. Нет, конечно. Она ведь дочь Гермионы Уизли, а значит, семья и крепкий тыл — далеко не цель ее жизни. Блестящая, с отличием, учеба в Хогвартсе, курсы при Академии Министерства, а теперь и хорошее место в Отделе Магического правопорядка — вот то, чем стоит гордиться. То, к чему она должна стремиться.

Улыбка как-то сама собой стала грустной, а затем и вовсе исчезла. Соответствовать чужим ожиданиям было на удивление сложно. Папа перед самым их с матерью разводом, в пылу ссоры, бросил, что это как напряженная, выматывающая работа. Теперь она, кажется, начала его понимать.

— Ты справишься, я уверен. И сделаешь все, как надо.

Роуз кивнула, одарив его мягким, полным понимания взглядом. Да, она справится, как делала это всегда.

* * *

Церемония осталась в памяти смазанным цветным пятном. Она запомнила только удушающий аромат хризантем и пионов, сочащийся из высоких ваз, расставленных повсюду, раскрасневшееся лицо невесты, едва не опоздавшей к своему триумфальному дефиле по проходу в сопровождении поседевшего в день отца, и, конечно, ее — сгорбленную старуху в лохмотьях, буравящую Роуз пронзительным взглядом все полчаса клятв, слезливых признаний и умиленных рыданий.

Уже ближе к вечеру, когда пестрая толпа гостей переместилась в самый большой из шатров, заполненный традиционной свадебной снедью, эта странная родственница (наверняка, одна из Уизли, коих неисчислимо много) вновь попалась Роуз на глаза. Не обращая ни малейшего внимания на окружающих, старуха деловито набивала карманы, чем придется. Больше — конфетами, конечно.

Ухмыльнувшись и решив про себя, что пора бы познакомиться с этой странной дамой, Роуз двинулась к ней по самому краю импровизированного зала для танцев, однако сделать успела лишь пару шагов: Джеймс, выпорхнувший из ниоткуда, легко подхватил ее и, даже не думая спросить согласия, закружил в трехтактном ритме вальса.

— Тьфу на тебя, — стараясь не затоптать ему ноги и одновременно не потерять из виду свою престарелую жертву, пробормотала Роуз. — Я тут, вообще-то, с одним человеком поговорить хотела.

— Поберегись, милая, он уже женат. Даже не знаю, для работников Отдела магического правопорядка такие шашни — наказуемы? Я бы ввел какое-нибудь правило о том, что подобное поведение порочит высокое звание работника и тому подобное. Аморальность, знаешь ли. Ты бы, несомненно, получила какой-нибудь утешительный приз в ежегодном награждении…

— Она ушла, — в голосе скользнула легкая нотка разочарования и даже грусти. — Что ты говорил, прости?

— Да, Роуз, я начинаю всерьез за тебя переживать. Ты в порядке?

— Немного плохо от духоты и все.

Стоило сказать — и началось. Нервное напряжение дало о себе знать, и ей действительно стало плохо: ватные ноги, белесый туман в голове и свинцовая тяжесть в висках — не самое приятное состояние.

Не сговариваясь, они отделились от других танцующих пар и вышли на небольшую устланную коврами полянку у шатра.

— Полегче? — Джеймс продолжал осторожно придерживать ее за плечи, хотя они уже никуда не шли, и нужды в этом не было.

— Да, пожалуй… Ерунда.

Рывком развернув ее к себе, Джеймс легонько обнял ее и поцеловал в макушку.

— Не надо так переживать. У тебя еще все будет, и будет замечательно.

У нее все будет…

Лица счастливых Тедди и Лили перед глазами. Звон свадебных колокольчиков. Чудовищный, изуродованный ритм вальса, в котором они кружились так недавно (или давно?). Губы Джеймса — мягкие и горячие.

Что она делает?..

— П-прости, — ошеломленно прошептала Роуз, отстраняясь.

— Тебе… не понравилось?

Джеймс ожил, словно заискрился изнутри. Вот так выглядят люди, когда они влюблены? Она тоже такая, когда смотрит на Тедди?

Нет.

Не чувствуя почвы под ногами, пошатываясь из стороны в сторону, Роуз бросилась прочь.

Она не любит Тедди, нет. Это все — зависть, приправленная капелькой горечи и огромной порцией собственничества.

— Стой!

Роуз не остановилась. Она бежала и бежала, все удаляясь от зеленоватых огней шатра, вперед и как будто вверх, под сень сверкающего серебром, хрустального неба.

Уже у края поляны, на самой кромке настоящего, живого мира, перед ней возникла та самая старуха. Хищно улыбаясь, она бросила россыпь монет прямо под ноги бегущей девушке, но та, казалось, не придала этому никакого значения. «Лети, лети же скорее», — билось внутри.

И она полетела. Мгновение — и вместо рук большие крепкие крылья. Взмах — и вместо ног две аккуратные крохотные лапки. Она больше не человек (неужели неконтролируемая анимагия?). Она — птица, парящая в бескрайней пустоте неба.

Теперь — только вперед, на бешеной скорости, слыша завывания ветра в ушах. Далеко. Туда, где никто не найдет.

— Стой, красотка. Куда это ты ласты навострила? — звук аппарации и гаркающий смех совсем рядом.

Старуха, Мерлин ее побери, явно была готова к такому повороту. Ловким, отточенным движением она набросила силок прямо на новое, изумительное тело Роуз, накрепко приковав ее к земле.

Зачем крылья, если не можешь улететь?

Роуз задыхалась от негодования. Ее жестоко обманули: дали крылья и небо, но забрали то единственное, что было у нее как человека — право выбирать.

Она хотела бы спросить, что происходит, но птичий рот был плохо приспособлен к нормальной речи. Из горла вырывались лишь хриплое кряхтение, карканье и яростное шипение.

— Тихо, детка, — яркий всполох из палочки нападавшей заставил птичье тело оцепенеть.

Костлявые пальцы старухи почти нежно коснулись ее чистеньких серых перьев, как будто гладя, но уже через мгновение с неожиданной силой вцепились в основание крыла и сломали его. Затем сломали второе.

Будь Роуз человеком, она бы кричала от боли, вопила во всю глотку. Но человеком она уже не была. Заклинание оцепенения продолжало действовать, поэтому она просто несколько раз тихонько вздохнула и провалилась в темноту.

Давным-давно, когда Роуз была еще совсем крохой, а Хьюго — и того меньше, папа с мамой водили их на старую голубятню. Заправлял ею старик-сквиб — тонкий, длинный и иссохший, словно оторванный от ветки сук, едва тронутый белесым налетом времени и тлена. На фоне рябящих глаз домочадцев — огненно-рыжих отца и брата, разодетых в яркие мантии, и хрупкой, будто искрящейся изнутри, мамы, он выглядел бледной тенью, проворным привидением, сумевшим на короткое мгновение вновь обрести плоть. В первые минуты Роуз даже прониклась к нему легкой, по-детски искренней симпатией: ровно до того момента, как костлявые стариковские пальцы защелкнули на тонкой лапке одного из голубей отливающее мягким изумрудным свечением кольцо. Птице было больно, Роуз это видела и мысленно очень-очень ее жалела. Происходящее показалось ей настолько ненормальным и отвратительным, что она, не задумываясь, зашлась громким, истошным плачем. Реакцию родителей она не запомнила, нет: память сохранила лишь сбивчивые, полные искреннего недоумения, объяснения раздосадованного старика, что неслись им вслед…

«Это всего лишь птицы» — такой, кажется, была его последняя фраза.

Будь у Роуз ее прежняя, человеческая, мимика, она, пожалуй, улыбнулась бы. Вот уж ирония, так ирония. Знай она, сколько птиц на самом деле и не птицы, старая голубятня тронула бы ее куда больше. И уж одним мятным мороженым родители бы ее точно не успокоили.

— Вот уж удружила, пигалица! Уж такая шевелюра была, а тут что? — рявкнула старуха, тыча в Роуз пальцем. — Крылья серые, вы поглядите-ка! Эка, кому ты такая нужна будешь?

Где-то глубоко внутри, под слоем мягких перышек, затеплилась надежда. Может, все закончится? Может, ее отпустят?

Словно ухватившись за тонкую ниточку ее мыслей, старуха мерзко заулыбалась.

— Ты что же думаешь — отпущу? Зря, пышечка.

Роуз почувствовала, как что-то тяжелое, темное и вязкое — полное обиды и едкой, неуемной горечи — горячей волной накрыло все ее существо. Не задумываясь, не давая мерзкой похитительнице ни малейшей возможности прочитать и эту мысль, она бросилась вперед, прямо на толстые, почерневшие от времени и сырости прутья клетки — шипя и кусаясь. Старуха нападения совсем не ожидала: коротко взвизгнув, до неприличия звонко и жалобно, отскочила на два шага назад, прижимая пораненный палец к губам.

Роуз почувствовала себя почти счастливой. Это была пусть и маленькая, но все же победа. Ее собственная победа — без чьей бы то ни было помощи — не только обстоятельствами, но и над собой. Признаться, раньше она нечасто позволяла себе что-либо резкое, агрессивное по отношению к окружающим, пусть и причиняющим вред. Ох, нечасто.

Мама с детства учила, что дракой ничего не решишь. Кулаки, грубая сила — не их метод, никак нет. К любому человеку можно найти подход, ключик, бла-бла-бла.

Роуз с детства говорили, что мозгами она пошла в маму, а значит — надо было соответствовать.

— Ах, ты…

Волшебная палочка со свистом рассекла воздух, и Роуз вновь оказалась обездвиженной. Словно в замедленной съемке — в испорченном, тронутом помехами диафильме — она наблюдала, как старуха достает с антресолей большую стеклянную банку, доверху заполненную непонятными разноцветными вещицами. Бабушка Молли, помнится, любила использовать такую тару для домашних солений. Похитительнице же до домашнего хозяйства не было никакого дела: Уизли поняла это, как только увидела знакомое изумрудное свечение, исходящее от одного из предметов.

«Это ведь кольца… Десятки колец. Она хочет меня окольцевать совсем как тот старик голубя», — Роуз почувствовала, что дрожит. Одного короткого отзвука мысли хватило, чтобы вогнать ее состояние, близкое к панике.

Старуха тем временем выудила из банки тоненькое дымчато-голубое колечко и с довольной ухмылкой защелкнула его на тоненькой лапке птицы.

Роуз коротко вскрикнула и затихла: ее слабое тельце пронзил неприятный и болезненный импульс, мощным энергетическим всплеском проник в каждую клеточку тела, изменил ее, вытатуировал на самих клетках — самой ее сути — уродливое клеймо рабства. И все — тишина, холод. Нет больше Розы Уизли — есть безмолвная, обличенная в птичью форму, раба кольца. До скончания веков, своих дней или до того, как хозяйка сама отпустит ее…

— Вот так-то, — старуха грубо зашвырнула пленницу обратно в клетку, едва не вышибив из нее дух, закрыла дверь и лишь потом сняла заклинание обездвиживания.

Ночью, когда Беллона наконец уснула (как только кольцо оказалось на лапке, это имя само пришло на ум, и Уизли готова была дать голову на отсечение, что ее повелительницу зовут именно так), Роуз долго всматривалась в узкий прямоугольник окна под самой крышей: тихонько шевелила клювом — таким чужим, нелепым, безобразным — и все силилась произнести имена тех, кого так недавно любила. Гермиона, Рон, Хьюго, Тедди, Джеймс — задыхаясь, до остервенения, долотом вбивая каждое имя под корку, в самое тайное, дальнее место, куда грязные скрюченные пальцы старухи никогда не доберутся. Память — то немногое, что у Роуз еще осталось. За это нужно держаться. Держаться изо всех сил.

Засыпая, она попрощалась со всеми. Надеяться на то, что ведьма отпустит ее добровольно или хотя бы снимет заклятие перед своей смертью много лет спустя, было глупо, а значит, самым реальным вариантом ее высвобождения оставалось скончание веков. Беллона умрет, а она, Роуз, будет продолжать жить. Кто-то другой подберет кольцо и станет ее господином. Круг не прервется.

А ее родные — изъеденные горем — тем временем уйдут, ведь даже маги столько не живут. Умрут без нее, потратив жизнь — прекрасную и яркую в своих красках — на глупые поиски, а затем, быть может совсем-совсем нескоро, на попытки принять ее смерть, смириться...

«Джеймс… Мне страшно, Джеймс», — с его именем она прощалась последним.

* * *

Роуз проснулась от резкого толчка: ее вместе с клеткой швырнуло вперед и вниз, на дощатый пол. Похоже, старая скрипучая повозка, на которой они три дня к ряду пробирались сквозь заснеженные лесные дебри, натолкнулась на что-то неожиданное.

От удара о стальные прутья, Роуз на время потеряла ориентацию в пространстве. Признаться, она даже не запомнила, кто и как поднял ее клетку с пола и вернул ее на место, хорошенько закрепив.

Перед глазами у нее расцветали разноцветные пятна, а в груди, переминаясь, терлись друг о друга большие острые камни. Реальность пенилась и растекалась мутной жижей, оседала едкой пылью в гортани. Роуз кашляла и задыхалась, содрогая хрупкое птичье тельце в немыслимых для него конвульсиях.

Лишь несколько долгих минут спустя, немного успокоившись, собравшись, она наконец смогла воспринять то, что происходило вокруг.

Остановка повозки и правда не была случайной: на облучке рядом со старухой восседал незнакомый человек, укутанный в шерстяную мантию с пушистым меховым воротом.

Что-то в голове всколыхнулось: среди ошметков человеческой памяти, еще не утраченных, не выкраденных Белонной, сохранилось лицо этого человека. Она точно видела его раньше.

— На ярмарку едите, леди? — голос у него звонкий, ровный, хорошо поставленный.

— А как же, голубчик. Вот, скарб на продажу везу, — одной рукой придерживая поводья, другой она сделала широкий взмах в сторону крытой части повозки.

Человек окинул взглядом незадачливую поклажу, на короткое мгновение задержавшись на клетке с птицей внутри.

— Что же это вы птичку мучаете? — он мягко улыбнулся, не спрашивая разрешения, протянул руку к прутьям клетки, провел по ним самыми кончиками пальцев и даже едва коснулся края оперения узницы.

Роуз готова была поклясться, что в какое-то мгновение их взгляды встретились.

Малфой. Так его звали. Вернее, не совсем звали. Роуз помнила, что у людей это обычно называется «фамилия». Имя — немного другое.

— Да кто ж ее мучает? — пробурчала старуха. — Сама кого хошь замучает.

Почти задушенная надежда в душе Роуз взорвалась снопом ярких искр. Он ведь тоже должен ее знать — что-то глубоко внутри подсказывало, что просто обязан — а, значит, вполне может помочь. Нужен только небольшой толчок. Нужно дать ему знать, что это она, Роуз, а не какая-нибудь птица, случайно попавшая в руки ведьме.

— Ты-то сам как тут оказался, посреди леса? Места тут нехорошие, гиблые.

— Да вот сам на ярмарку собрался, — Малфой и бровью не повел. — На полпути у повозки колесо соскочило. Пока менял, лошадь вырвалась и убежала.

— Болота мертвые недалеко. Лес — как пересадник для дряней, что оттуда лезут.

— Россказнями балуетесь, бабушка? Не первый раз тут езжу. Ничего плохого раньше не случалось.

Старуха обвела попутчика мрачным, полным сдержанного негодования, взглядом и продолжила уже совсем иным, приторно-любезным, тоном:

— Эх, помню я деньки, когда аппарировать можно было безо всяких бумажек министерских. Разрешения! Ишь, придумали.

Роуз эти самые «деньки» уже не застала. Магглы придумали свои супертехнические штуки слежения еще до ее рождения.

— Да уж.

Конечно, связываться с Малфоем, толком не помня, кто он — это риск. Исковерканная память (Беллона, дракл ее подери, как хозяйка кольца, хорошенько ее подавляла) выдавала информацию об этом человеке скомкано, порциями. Кроме имени ничего конкретного она вспомнить не могла. Так, ерунда одна: силуэт в толпе юношей и девушек в одинаковых, как под копирку, черных мантиях с вышитыми инициалами, короткий взгляд через длинный старинный стол, усыпанный книгами… Это не говорило ровным счетом ни о чем. Другой ниточки к прошлой жизни у нее, однако, не осталось.

Убаюканная мерным поскрипыванием колес, все еще слабая после падения, Роуз сама не заметила, как уснула.

* * *

Роуз проснулась в кромешной темноте. По-видимому, Беллона и ее попутчик бросили птицу в повозке, а сами разбили лагерь: неподалеку отчетливо доносились глухое потрескивание костра и обрывки фраз.

Если Роуз расслышала правильно, Малфой просил отдать ему что-то — сначала за деньги, а потом, поразмыслив, задаром — а Беллона это отдавать отказывалась. Голос Малфоя становился все выше, звонче и пронзительнее, в то время как хозяйка кольца оставалась насмешливо спокойной.

Резкая словесная перепалка перетекла в неясную возню, а затем, в звенящей тишине, в чеканную фразу Малфоя:

— Днем вы, кажется, спрашивали, что я делаю в лесу. Так вот, я живу тут неподалеку. Прекрасное место, знаете ли, хоть и гиблое.

Ведьма коротко взвизгнула и, похоже, попыталась убежать. Связанная незримой нитью кольца с хозяйкой, Роуз чувствовала, насколько та напугана. До безумия.

«Да что же происходит?»

Паника внутри вдруг — в момент, без переходов и полутонов — сменилась спокойствием. Ее связь с хозяйкой оборвалась. Роуз вспомнила все.

Малфой быстро влез на облучок и пришпорил коня. Лишь несколько часов спустя, когда они въехали на узкую подъездную аллею перед неприметного вида каменным домом, он надел на палец дымчато-голубое кольцо.

У Роуз появился новый хозяин.

Роуз не знала, что для нее хуже: оказаться под властью незнакомой зловредной старухи-ведьмы — определенно сильной, но не имеющей претензий личной к ней, скорее уж к людскому роду в целом, или стать рабой своего старого школьного знакомца, угрюмого и странного мальчика Малфоя.

То и дело поглядывая на широкую спину нового хозяина, маячившую едва ли не перед самым ее носом, Роуз в конце концов с неудовольствием признала, что насчет «мальчика» она, конечно, погорячилась.

Нет, она не могла сказать, что он так уж сильно изменился со школьных лет, ничего подобного. Все такой же высокий, худой как щепка, бледный. За то короткое мгновение, что они таращились друг на друга под бдительным оком Беллоны, Роуз не успела как следует рассмотреть его лицо, но все же ей показалось, что оно осталось таким же по-юношески заостренным и едва тронутым тенями усталости.

Признаться, в школе, во время случайных встреч в коридорах или на занятиях, ее всегда удивляли, даже немного, самую капельку, пугали эти его глазища — большие, покрасневшие, в обрамлении черно-фиолетовых кругов.

Не спал он что ли сутками? А может — болел? Роуз никогда не приходило в голову спросить.

Как ни печально было признавать, в копилке ее воспоминаний о Малфое не имелось ни одного сколь-нибудь значимого факта, обрывка мысли, слова или действия. Она знать не знала, что он любил, чем дышал. Не знала ничего, что могло бы ей помочь.

В школе они толком не общались. Она помнила, очень смутно, что пару раз они разговаривали — так, ни о чем — и были в паре на Трансфигурации. И все. Темнота. Знать так мало о человеке, от которого, вполне возможно, зависит все ее дальнейшее существование, было просто страшно.

— Доброго утречка, хозяин, — стоило повозке со скрипом затормозить у парадного входа в дом, как прямо перед ней, словно из ниоткуда, возник хрупкий мальчик-подросток. — Как прогулялись?

Манера говорить у него была торопливая: явно нервничая, он буквально заглатывал куски слов. Так, последняя фраза прозвучала просто как «какпогуались?».

Роуз невольно прониклась к нему симпатией: чем-то неуловимым он напомнил ей Хьюго, когда тот был еще малышом, а она, старшая, такая взрослая и самостоятельная, днями напролет нянчилась с ним, воспринимая мелкого скорее как большую живую куклу, которую можно тискать и воспитывать почти что по-настоящему, а совсем не как младшего брата и уж тем более не как сформировавшегося человека.

— Скорее уж прокатился, — Малфой ловко соскочил с облучка и сладко потянулся, стал разминать затекшие суставы. — Кай, вещи. Там внутри клетка, возьми ее.

— Да, хозяин Скорпиус.

«Да, хозяин Скорпиус», — пожалуй, хочешь не хочешь, а Роуз эта фраза скоро ой как понадобится. Если они, конечно, не сумеют договориться и найти какой-либо компромисс.

Какое имя у него странное, колкое. Скор-пи-ус.

— Эй, и поосторожней там.

Предупреждение оказалось очень кстати: мальчик легко впрыгнул в повозку, подхватил на руки клетку, но уже через мгновение едва не выпустил ее из рук, заглядевшись на птицу.

— Что ты там замешкался? — в голосе «хозяина» скользнула нотка нетерпения.

— Красивая, — два карих глаза буквально вперились в Роуз.

Будь она человеком — непременно поежилась бы, а так — просто взяла и прихватила мальчика за палец, не сильно, скорее для проформы.

Кай (так, кажется, его звали) сумел не выронить клетку и даже перехватил ее поудобнее. От былого восхищения в его глазах не осталось и следа, однако и злости в них не было, лишь легкая, полная детского непонимания обида.

— Бедняжка! Натерпелась, наверное, — его голос, на вкус Роуз, звучал слишком уж участливо, почти с удушающей жалостью. — Не бойся, здесь никто тебя не обидит.

«Бедняжка. Бедняжка», — это слово, как никогда гадкое, билось где-то в мозгу, разжигая злость. Роуз наверняка укусила бы несчастного паренька еще раз, если бы Скорпиус, дракл его побери, не перехватил клетку.

— Все, ты свободен. Сам быстрей донесу.

— Но хозяин…

— Мне нужно повторять? — Малфой нервно передернул плечами, но голос повышать не стал. — И скажи мисс Паркинсон, что завтрак стоит подать к девяти.

— На одну персону, хозяин?

— На две, Кай. Сегодня — на две.

* * *

Домик, с виду совершенно обычный, двухэтажный, увитый диким виноградом, который летом, наверняка, выглядел бы просто великолепно, оказался с секретом. Да что там говорить, с настоящим секретищем. Вместо малых тесных комнат, полных света и воздуха, внутри оказался настоящий лабиринт из жутких, забитых разномастным хламом, запыленных помещений непонятного назначения. Но больше всего Роуз поразили — неприятно, надо признать, — коридоры этого запущенного жилища: бесконечно длинные, путанные, неожиданно уходящие то вверх, то вниз, спроектированные фантазией больного архитектора-недоростка, перебравшего с горячительным и вдобавок имевшего самые смутные представления об инженерной и, упаси Мерлин, строительной науках.

В первые минуты своего путешествия по этому сюрреалистичному обиталищу Роуз добросовестно пыталась запомнить дорогу. А вдруг представится возможность сбежать? А вдруг договориться с Малфоем по-хорошему не получится?

Направо-налево-один пролет вниз-направо-прямо-прямо-прямо. Налево… Или направо?

Очень скоро Роуз поняла, что сбежать отсюда самостоятельно просто не сможет: переходов было безнадежно много, да и Малфой знал их лучше, чем Роуз.

— Здесь душно бывает, — на мгновение его голос предательски дрогнул, и Скорпиус кашлянул, прочищая горло, — но ты привыкнешь, все привыкают.

Роуз хотела было хмыкнуть, но, конечно, не смогла. Впрочем, вспомнив о связи хозяин-раб, она искренне понадеялась, что Малфой почувствует хотя бы отголосок ее досады и презрения.

— Я могу понять тебя, все новое.

Связь с ним не была похожа на то, что она испытывала с Беллоной: память принадлежала ей целиком, а вот чувства наоборот как будто притупились, потеряли былую силу. Нет, конечно, она что-то ощущала, ту же досаду, но по остроте это уступало тому, что она должна была бы испытать в подобной ситуации.

Незаметно для Роуз они вдруг остановились: выбор Малфоя пал на крохотную в сравнении с остальными комнатку, душную и неуютную до крайности. В нее с явным натягом были втиснуты большой книжный шкаф, письменный стол, уродливо-вычурное кресло с резной спинкой и даже крохотный, обитый ситцем, диван.

— Кабинет, — коротко проинструктировал, а скорее — подтвердил худшие ее опасения, Малфой. — Серьезные разговоры я предпочитаю разговаривать здесь.

«А с речью-то у него все еще проблемы», — еще один осколок воспоминаний о нем: странноватые, полные речевых ошибок диалоги, а скорее — его пространные монологи ни о чем. Его всегда было сложно понять, поэтому если им выпадала работа на двоих, все делала Роуз.

— Наверное, хочешь спросить, зачем я тебя выкрал, да?

Птица смерила его взглядом, а затем, интуитивно чувствуя, что лучше как-то прореагировать, чем оставить его слова совсем без реакции, коротко вскрикнула.

— Ты, знаешь ли, у нас птица непростая.

Роуз внутренне улыбнулась — мерзко так, с иронией к самой себе. Непростая, не поспоришь. Только как бы такая сложность боком не вышла.

— Как предпочитаешь, чтобы тебя называли — Сирена, Гамаюн, Гаруда или, может быть, Сирин?

«Ну, намеша-а-а-л», — у Роуз даже голова закружилась от стольких разнородных мифологических существ.

Скорпиус что, листал все книги подряд и аккуратненько выписывал названия людей-птиц? Без разбора, совсем не вдаваясь в смысл?

Пусть уж тогда зовет «Жар-птица», чего мелочиться.

Признаться, глубоко внутри нее зашевелилась маленькая вредная иголочка зазнайства. Буквально руки зачесались — а скорее, язык — рассказать ему, как все устроено на самом деле, кто есть кто и почему их не стоит упоминать в одном предложении.

Она бы, пожалуй, не удержалась и рассказала, будь у нее нормальная, человеческая речевая система. Но ее не было. А этот, с позволения сказать, недальновидный человек, это не предусмотрел, начиная задавать вопросы.

— Впрочем, не отвечай, не стоит утруждаться, — очевидно, он все же улавливал часть ее мыслей; в его голосе слышались ироничные, веселые нотки. — Буду звать тебя Сирен. Что-то среднее вполне подойдет, правда?

Она кивнула. То есть, технически просто мотнула головой вниз, сама того не осознавая. Нет, не так. Она была уверена, что кивнула, и что кивнула не сама. «Хозяин» удивительно быстро учился управлять ею через кольцо.

— Извини, не удержался, — он ухмыльнулся, на гримасу вины или раскаяния это никак не походило. — Так вот, не знаю, известно ли тебе, но у таких… особенных птиц есть одно особое свойство.

Уж не кровушку ли птичью он пить собрался? Или, чего доброго, ощипать ее как бройлерную курицу и сделать себе суперпитательный бульон? А может — что-то в духе блэковской таксидермической коллекции домовиков? Еще и не такое люди выделывают, ох, не такое...

Роуз успела прокрутить в голове с десяток различных вариантов, один извращенней другого, прежде чем Малфой вновь заговорил:

— Своим пением они излечивают даже безнадежно больных, — поудобней устроив клетку посреди письменного стола, Скорпиус расположился напротив, в кресле.

Прагматичная часть Роуз возобладала: она больше не думала о себе, нет, она вновь, неожиданно для себя, порывом ветра, преобразилась в былую школьницу, перед которой поставили трудную, но вполне решаемую задачу.

Нужно лишь как следует пораскинуть мозгами, и разгадка найдется сама собой.

Что-то во всем этом не складывалось: слишком сложно, затратно и, главное, долго доставать заколдованную полуптицу, чтобы вылечить кого-то.

Есть ведь и другие волшебные птицы, хотя бы фениксы. Их слезы лечат даже смертельные раны. Раздобыть такую птичку, конечно, далеко не просто, но все же легче, чем красть ее, Роуз, у ведьмы.

Если Малфой не законченный псих с маниакальной склонностью к тирании и не подсознательный убийца, пытающийся укокошить своего дорогого «друга» как можно скорее, то он просто врет — себе, ей, всем сразу.

«Что-то ты не договариваешь, хозяин», — она изо всех сил постаралась донести эту мысль до мужчины, сидящего напротив, но на этот раз он, кажется, ничего не уловил. Ни один мускул на лице не дрогнул, только пальцы продолжали выстукивать странный ломанный ритм на испещренной царапинами столешнице.

— Мой друг болен особенной болезнью.

Прокрутив в голове личный список «особенных» болезней, Роуз невольно смутилась и, в сердцах обозвав себе дурой, приготовилась слушать дальше.

— Ему может помочь только пение такой, как ты, проверено, — на мгновение он замялся. — Пение счастливой сирин, понимаешь?

Вот этого он точно никогда от нее не дождется. Быть счастливой в неволе, вдали от дома и близких, пусть и ради спасения чьей-то жизни, чьей-то очень-очень важной жизни, это не для нее.

— Нет, я так просто не могу! Это как будто с мебелью разговаривать. Я даже не понимаю, слышишь ли ты меня, осознаешь ли то, что говорю…

С мебелью! Будь он поближе, Роуз и его бы укусила, непременно укусила бы, и совсем не так, как того мальчишку. Нет, Малфой получил бы по полной, не только зубами, но и крыльями. Только вот интересно, удар крыльев такой крошки, как она, вообще ощутим для такого громилы, как он?

Погруженная в безмерный океан гнева, Роуз пропустила, быть может, самый счастливый для себя момент за все последние дни: она не видела, что именно Скорпиус сделал с кольцом, только почувствовала шелестящую рябь, мягкой волной прошедшую по перышкам, и вдруг поняла, что уже не птица. Вернее, не совсем птица.

Ее руки, как и раньше, покрывало густое серое оперение, но — о, великий Мерлин! — это были самые настоящие человеческие руки.

— Я ожидал несколько другого, — улыбка, заигравшая на его губах, была испуганно неискренней, руки будто сами собой оказались на подлокотниках, в максимальной удаленности от Роуз.

— Можно… зеркало? — связки, пусть и с трудом, приходили в норму.

Скоро она будет совсем-совсем как новенькая. Вывести перья, пожалуй, меньшая из проблем.

Малфой, демонстративно вжался в кресло, так, словно всеми силами пытался увеличить расстояние между ним и не то пленницей, не то гостьей. Покопвшись в одном из ящиков стола, он нехотя извлек крохотное зеркальце и протянул его Роуз.

С губ девушки невольно сорвался крик: то, что отражалось в зеркале, походило скорее на только что размороженного, чудом выжившего, но изрядно потрепанного жизнью и временем кроманьонца, генного мутанта, заросшего перьями, но никак не на молодую девушку двадцати с небольшим лет. О, нет, господа!

— Что это?

— Понимаешь, у меня это впервые. Ну, обращение со штуками вроде этого кольца. Думаю, в следующий раз будет лучше.

— В следующий раз? В какой следующий раз?

— Обращение временно, как ты понимаешь. Через час-другой ты вновь станешь птицей.

Роуз замутило. Как же так? Неужели опять?

— Отпусти меня, пожалуйста, мне здесь не нравится.

— Извини, но я не могу. Мой друг серьезно болен, ему нужно пение…

— Да-да, я слышала. Но причем здесь я? Я хочу домой, к родным. Сейчас хочу, сию минуту.

Его взгляд вдруг сделался жестким и непроницаемым.

— Ты никуда не пойдешь.

— Ты что же, будешь держать меня силой?

— Именно так.

Роуз почувствовала, что пространство вокруг нее внезапно завибрировало, пошло волнами. В глазах потемнело, и она, пожалуй, упала бы, если бы Малфой не ослабил свою психо хватку.

— Я не шутить настроен.

— Двусмысленно звучит, — невольно прошептала Роуз, хмурясь, — будто настроен не шутить, а что-то еще, что-то другое.

— Моя речь — не твоя забота. Ты лечишь моего друга и идешь на все четыре стороны. Заключим сделку, здесь и сейчас. Иначе ты не уйдешь.

— Ты что, совсем меня не помнишь?

Заключать никаких сделок с ним не хотелось. Горький опыт научил Роуз одному: она всегда проигрывает. Вещей вроде удачи она лишена напрочь, а значит, ввязываться в очередное пари, ценой которого будет, возможно, ее жизнь — форменное самоубийство.

— Нет.

— Мы были однокурсниками в школе. Хогвартсе, помнишь? Я — Уизли.

— Я тебя не помню.

Внутри что-то оборвалось. Глупо, как же глупо было ждать от него помощи!

Прекрасно понимая, что получит новое наказание, очередной приступ жгучей боли, Роуз все же решилась бежать. Не попробовать — значит упустить свой единственный, пусть и мизерный, шанс.

Собрав всю свою злость, она, что есть сил, плюнула прямо в лицо Малфою и сорвалась с места, побежала так быстро, как могла.

Минуты бега ей вполне хватило, чтобы понять, что выбраться из этого проклятого дома-лабиринта без надежного проводника невозможно.

Окончательно заблудившись уже после третьего поворота, Роуз все же не сдалась и бежала до тех пор, пока легкие не стало жечь огнем и в боку не закололо.

Каково же было ее удивление, когда в итоге она вышла к тому самому злополучному кабинету, от которого бежала.

Малфой, уже с вымытым лицом, ждал ее у входа в компании невысокой темноволосой женщины под пятьдесят.

— Это моя экономка, мисс Паркинсон. Она засвидетельствует Непреложный Обет, который мы с вами дадим друг другу, — в голосе Скорпиуса слышались угрожающие, ледяные нотки.

Он так неожиданно перешел с «ты», на «вы», что в первое мгновение Роуз этого не уловила. Видимо, всерьез разозлился.

— Хорошо.

Роуз вдруг осознала, что все кончено. С кристальном ясностью.

Вся церемония взаимных обещаний («Я торжественно клянусь выполнить возложенное на меня обязательство по лечению друга этого достопочтенного господина»; «Я, достопочтенный лорд замка, торжественно обещаю отпустить сию леди на все четыре стороны и передать ей кольцо связи, как только мой друг излечится от недуга») осталась как в тумане. Все, что запомнилось четко — это серебристые нити, соединившие их ладони — ее и Малфоя — и растаявшие в воздухе секундой позже. Было во всем этом что-то зловещее, словно у нее уже не было ни единого шанса на счастливое разрешение их маленькой общей проблемы…

— Впредь, будьте осторожней со мной, — он даже не прикоснулся к ней, только одарил полным яда взглядом; вышло даже страшнее и больнее, чем, например, пощечина. — Ваше счастье, ради пения, как вы прекрасно понимаете, важно, но не настолько, чтобы позволять вам плевать на то, что мне дорого. В буквальном смысле. Ни сейчас, ни когда-либо потом.

Роуз промолчала. Да и что тут скажешь? Молча подчиниться слишком унизительно, но вступать в открытое противостояние теперь, когда она по рукам и ногам связана обетом, просто глупо.

— Я покажу вашу комнату, мисс, — экономка незаметно оказалось между ними, словно боясь, что несчастные вот-вот передерутся.

— Хорошо. Пожалуй, мне и правда стоит отдохнуть.

— Определенно.

На мгновение их взгляды — ее и Малфоя — вновь встретились. Он был зол, по-настоящему зол на нее. Ничуть не меньше, чем она на него.

— И еще, Роуз, не забывайте, что через пару часов снова вернетесь в… былой облик. Не стоит пытаться сбежать.

Роуз улыбнулась. Свое имя она ему не называла, только фамилию.

Значит, помнит. Помнит ее, паршивец!

Первое утро в замке было удивительным.

Роуз почти не сомкнула глаз, лишь на час-другой задремала, свернувшись калачиком на жесткой тахте, но все равно чувствовала себя отдохнувшей, полной сил для продолжения борьбы.

Накануне вечером, следуя за мисс Паркинсон, экономкой, по темным пыльным коридорам она едва не умирала от страха, но теперь это прошло.

Когда нет шанса что-то изменить, ужас уходит сам собой.

Конечно, она по-прежнему скучала по родным — больше, чем когда-либо — но головой понимала, что они ничем ей не помогут, теперь, когда их с Малфоем связывало нечто более древнее, крепкое и опасное, чем колдовство старой ведьмы на кольцах.

Всю ночь, целых шесть долгих, вязких, бесконечных часов Роуз все ждала, что ее тело, такое привычное, вновь обрастет жесткими серыми перьями, и она превратиться в птицу, как и обещал Малфой, но этого так и не произошло. Лишь однажды, в самой середине ночи, она почувствовала знакомую дрожь во всем теле, которая вскоре прошла сама собой.

Несмотря ни на что Роуз не боялась.

Даже когда дом застонал под содрогающими порывами ветра и ударами тяжелых снежных комьев, она не почувствовала ни капли страха, одну только решимость в сочетании с холодной, стальной отстраненностью, будто была где-то далеко — в месте, где все знакомо, мило, безопасно.

Ужас, неотступно следующий за ней с самой свадьбы, затаился в самом дальнем уголке сознания и не объявился даже утром, когда она, самую чуточку голодная и заспанная, подошла к окну и обомлела.

Она ожидала увидеть голые ветви деревьев, обледеневшую подъездную площадку и, быть может, мальчика Кая, тщательно ее расчищающего, но никак не красивый сад или ядерно-желтую поляну одуванчиков, раскинувшуюся до самой лесной опушки.

За окном пестрело лето.

Как дочь своей матери, Роуз сразу погрешила на себя. Стресс, новое место, неизвестность, мало ли что еще. Она не раз читала, что подобные вещи делают с людьми, как меняют, отравляют их изнутри.

— Неужели?..

Роуз зажмурилась, потерла ладонями глаза, с чувством, не жалея, и лишь потом вновь выглянула в окно.

Ничего не изменилось, разве что солнце стало светить чуточку ярче, чем до этого.

Наваждение и не думало исчезать.

Вторым доступным ее пониманию вариантом было ненастоящее, сотворенное магией окно. Она не раз видела подобные чары, посещая сначала дедушку Артура и маму в Министерстве, и много позже, после курсов, получив свое нынешнее место. Самая капелька ворожбы — и солнце засияет в самой затхлой тьме подземелья.

Перед ней вполне могла оказаться обычная обманка.

Роуз знала, как это проверить.

Судорожно выдохнув, она распахнула тяжелую, окрашенную белой краской, оконную раму.

С виду садик за окном, полный плодовых деревьев, низкорослых кустов, одуванчиков и пестрых цветочных клумб, выглядел вполне настоящим. Роуз даже почувствовала теплое дуновение ветра, скользнувшее по коже, уловила легкий, сладковатый аромат роз, пионов и азалий.

— Подозрительно, — прошептала она, хмурясь.

Ей не терпелось проверить, насколько прочна эта обманчивая и красивая магия.

Легко взобравшись на широкий подоконник, Роуз, не давая себе опомниться о подумать, каково ей будет удариться головой о стену, высунулась наружу и сразу же, в самые первые мгновения, поняла, что перед ней никакая не иллюзия, а самый настоящий летний садик — оплот тепла и света посреди выжженной морозом пустыни.

«Что же это такое, если не иллюзия? Погодная магия?» — билось в мозгу, хоть Роуз и знала, что такое попросту невозможно, слишком много сил нужно.

— Как вам вид? — звонкий, знакомый уже голос раздался снизу и справа.

Роуз вскрикнула и едва не выпала из окна, в самый последний момент ухватившись за раму. С крохотного балкончика этажом ниже за ней внимательно, без тени улыбки, наблюдал Малфой.

— Я тебя напугал? — в его глазах блеснули веселые искорки; конечно, он с самого начала ожидал такой реакции, и похоже ему она очень нравилась. — Прошу прощения.

Интересно, поймал бы, если бы она и правда выпала?

Его манера обращаться к Роуз на «ты» и «вы» попеременно слегка ее обескураживала. Она собиралась враз вылить на него всю жгучую обиду, что вспыхнула в ее голове, но осеклась на полуслове: то ли от внезапной фамильярности, то ли от самого звука его голоса стройная цепочка слов раскрепилась, разлетелась на мелкие кусочки, слоги и буквы без смысла. Злость прошла так же быстро, как и появилась.

Скорпиус, не сводя с нее глаз, тихонько потирал дымчато-голубое кольцо, надетое на средний палец правой руки.

Его власть над эмоциями Роуз крепла час от часа. И вот этого действительно стоило бояться.

— Собирайся и выходи в сад, — Скорпиус дежурно улыбнулся. — Я попросил подать завтрак туда.

— Я не могу, — быстро сказала Роуз, а потом, почувствовав как живот предательски заурчал, добавила: — Это не дом, а лабиринт какой-то, мне самой не выбраться.

— Я пришлю мисс Паркинсон, она с удовольствием тебя проводит.

Насчет «с удовольствием» он явно погорячился. Мисс Паркинсон, появившаяся на пороге комнаты через добрых полчаса, вовсе не лучилась ни доброжелательностью, ни уж тем более желанием помочь. И в особенности — помочь ей. Еще накануне Роуз поняла, что экономке она ни капли не понравилась.

— Следуйте за мной, — сухо произнесла Паркинсон, одаряя колким взглядом; в комнате сразу как будто стало холоднее. — Хозяин не любит ждать.

Роуз не дрогнула и по дороге даже попыталась завязать разговор.

— Простите, мисс Паркинсон, могу я узнать ваше имя?

— Панси, — она даже не обернулась, шагая на два-три шага впереди. — Меня зовут Панси.

Роуз повторила это имя про себя. Потом еще раз.

Она очень хотела найти некую ниточку, ключик к пониманию этой строгой, закрытой женщины. И нашла.

— Вы ведь были однокурсницей моих родителей, правда? Моя имя Роуз, а родителей зовут Рон Уизли…

Как ни старалась, Роуз не могла вспомнить о мисс Паркинсон ничего полезного. Отец всего-то пару раз заговаривал о ней и то ограничивался замечанием о том, что ее лицо очень напоминает курносую мордашку мопса, за что все оба раза получал от мамы шутливый подзатыльник. Но это ведь не значит, что они совсем не ладили, правда? О тете Полумне мистер Уизли тоже любил пройтись чугунным утюгом своего юморка, но несмотря на это, очень ее любил.

— И Гермиона Грейнджер, — голос Панси на самую малость смягчился. — Да, знаю.

Роуз хотела было добавить, как приятно познакомиться с кем-то не понаслышке знакомым с ее семьей, но передумала: весь вид мисс Паркинсон выражал нежелание продолжать разговор, и потому она замолчала, делая вид, что изучает стены коридора, по которому они шли. На редкость скучные, невыразительное, одинаковые.

Лишь оказавшись в саду, еще более прекрасном, чем она могла себе представить, Роуз оживилась, вышла из того мрачного, унылого оцепенения, в которое ее вверг неудавшийся разговор с Панси Паркинсон.

— Рад тебя видеть, Сирен, — просто сказал Малфой, услужливо протягивая ей руку, словно желая лично проводить до маленького круглого столика, вклинившегося между двумя великовозрастными ивами на пруду небольшого пруда.

— Голод не тетка, — она улыбнулась очень натужно, неискренне.

Руки не подала.

— Не бойся, — Скорпиус пожал плечами и развел руки в сторону, словно сдался. — Я просто хочу немного помочь.

Поколебавшись, Роуз протянула руку и легонько сжала ладонь Малфоя своей.

— Только не бойся.

Она вновь задрожала, все ее тело словно сжалось, а затем — всего через мгновение — вернулось в прежнюю форму. Только вот остатки оперения, те, что так ей не нравились, исчезли.

— Так лучше? — Малфой окинул ее взглядом, ухмыльнулся и, взмахнув палочкой, произнес: — Акцио халат!

Роуз в ужасе вскрикнула и неумело прикрылась руками. Без чар она осталась в одном нижнем белье.

«Хорошо не голая», — она почувствовала, как комок смеха подступил к самому горло. В стрессовых ситуациях она не краснела, не задыхалась, только смеялась. Громко, противно, до слез.

— Держи, — Малфой с некоторой опаской протянул ей халат.

Роуз же, наскоро в него закутавшись, зашлась тем самым неистовым смехом, которого всегда так стеснялась.

— С тобой ведь все хорошо, да? — через некоторое время спросил Скорпиус.

В его глазах светилась смутная тревога: он будто боялся, что она либо умрет от смеха, либо бросится и попытается его придушить.

Роуз не была до конца уверена что она в порядке, но все же кивнула. Смех понемногу отпускал.

— Голодная?

— Очень, — Роуз не стала дожидаться особого приглашения и сама присела на один из стульев, на самый краешек, готовая в любой момент сорваться и убежать, если ситуация выйдет из-под контроля.

— Ситуации — они такие, вечно поворачиваются не так, как думаешь, — ухмыльнулся Малфой.

— Что, прости?

Роуз с ужасом поняла, что хотя он не ведет себя так нагло как Беллона, в ее голове все же роется, пролистывает мысли словно слипшиеся, пожелтевшие от времени страницы книг.

— Я не собираюсь обижать тебя. Мне нужна счастливая песня, помнишь?

Она помнила.

— Так мы будем есть?

Завтрак оказался поистине королевским: хрустящие, щедро промасленные тосты с джемом, овсяная каша с орехами и ягодами, омлет с беконом, бесчисленное множество маленьких рулетиков и теплое кофе с молоком.

Все как Роуз любит.

— И что ты еще успел вытащить из моей головы? — спросила она, покончив с очередным лакомством; сам Малфой ел за двоих и думать не думал развлекать ее беседой. — Любимый цвет, жанр в музыке или, быть может, марку нижнего белья?

— Всего понемногу, — он пожал плечами. — У меня не так много времени, чтобы узнать твои предпочтения общаясь напрямую.

— Твой друг так серьезно болен?

Сухой кивок.

«Разве это не понятно?» — она, сама не понимая как, уловила обрывок его мысли. Он явно был раздражен, не слишком — до криков и топанья ногами — но достаточно ощутимо.

Связь колец явно была двусторонней, и Роуз понемногу училась ею пользоваться.

— Действительно, я должна была догадаться, — тихо сказала она, опустив взгляд на дымчато-голубое колечко на своем безымянном пальце; ей показалось, что оно ярко и зловеще блеснуло, всего раз.

Воцарилось тягучее, долгое молчание. Каждый из них думал о своем: она — о вынужденном рабстве, он — о том, как бы поскорее получить желаемое и зашвырнуть Уизли подальше вместе с треклятым кольцом.

Лицо Скорпиуса оставалось бесстрастным, но Роуз знала, что он далеко не спокоен.

— И что же еще ты узнал обо мне?

— Ты с двенадцати лет играешь на скрипке — так, ничего особенного, просто для развлечения, любишь лето и всерьез хотела заняться медициной, но родители — кажется, мать, — настояли на чем-то более спокойном, — он на мгновение задумался и взглянул на нее долгим, внимательным взглядом, будто пытался влезть в самую душу. — Ты ненавидишь свою работу, но никогда не идешь против воли родных. На самом деле я думаю, что ты просто их боишься, боишься сделать что-то, что будет понято не так, как тебе хотелось бы.

— Хватит, достаточно, — дыхание Роуз сбилось, сердце звонко бухало где-то в груди. — Хватит.

— Извини.

Роуз прикусила губу.

— Может расскажешь, как мы нырнули из декабря в июнь? Погодная магия?

Он смущенно улыбнулся, впервые — искренне.

— Нравится ведь? — Малфой обвел сад рукой. — Нечто более старое и сложное, но результат того стоит.

— Не иллюзия?

— Конечно, нет, Сирен. Мелковато.

Роуз восхищенно помолчала. Внутреннее любопытство подмывало задать еще пару-тройку вопросов, но она сдержалась. Пусть не думает, что она так уж заинтересовалась, даже если это на самом деле так.

— Не зови меня так, — она поморщилась. — И, кстати, ты хоть понимаешь, что мифологические птицы не одинаковы? Что одни из них, согласно легендам, излечивают людей, а другие несут им страдания и даже смерть? С чего ты взял, что я излечу твоего друга, а не убью его?

Некоторое время Малфой молчал.

— Никто не знает наверняка, ты права, — он взглянул прямо на нее, вновь бесстрастно. — Это лотерея, но я готов рискнуть.

Роуз сокрушенно помотала головой. Если до этого она была уверена, что больной друг очень важен для Малфоя, то теперь засомневалась.

— Я не чувствую себя счастливой, — она грустно улыбнулась. — Это невозможно находясь в плену. Да и мои родные наверняка с ума сходят. Боже, мама! И бабушка Молли…

— Можешь не переживать об этом. Считай себя не пленницей — гостьей, — он взглянул на ее ладонь, словно собираясь коснуться, но только скривился и отодвинулся чуточку подальше. — И насчет родных тоже не переживай. Поверь, они даже не заметят твоего отсутствия.

— Что ты такое говоришь? — Роуз разозлилась. — Ты хоть понимаешь, какая это чушь?

— Слушай, твоя первая хозяйка, Белонна, ведь не полная дура. Она все продумала.

Роуз ждала продолжения, но Малфой молчал, глядя куда-то в сторону, не на нее.

— Что именно?

— Она, знаешь ли, делает вполне сносных кукол. Так что вместо Роуз Уизли на нелюбимую работу ходит ее полная копия. Внешний вид тот же, эмоциональная система, правда, куда более примитивна, но внешне это почти незаметно, особенно с таким сдержанным человеком как ты.

Роуз была шокирована. С одной стороны подобная мысль сама по себе была кошмарной, с другой — многое объясняла. Например, то, что команда авроров во главе с дядей до сих пор ее не вызволила.

— Они очень хороши, эти куклы. Мало кто отличит, — Скорпиус, пусть и неуклюже, пытался ее успокоить.

— Может и хорошо, что они не знают.

Неужели в ее жизни все настолько плохо, что ее самые близкие люди неспособны отличить Роуз от глупой куклы?

Она знала, что кое-кто все-таки может. На него вся надежда.

Джеймс, где же, дракл побери, тебя носит?

Небо над их головами внезапно потемнело, посыпал крупный, пушистый снег.

— Что происходит?

Малфой вскочил на ноги и, шепнув что-то кольцу — короткое, резкое, лающее слово на неизвестном Роуз языке — двинулся прочь.

Роуз же, раздосадованная до крайности, вновь обращенная в птицу, грубо и резко, и не думала оставаться в стороне. Едва выпутавшись из махровых складок халата, она полетела вслед за Скорпиусом.

— Извини, так было нужно, — он сокрушенно покачал головой. — Ко мне пришли.

На мгновение его хватка, которую она, признаться, почти не чувствовала, ослабла и Роуз, приземлившись на присыпанный снегом пестрый травяной ковер, наконец заметила то, что он так старался от нее скрыть: тяжелое, набухшее снегом небо цвета серебра, отделенное от Роуз, дома и всего их скромного, обманного мирка тончайшим, словно хрустальным, куполом.

Далекое хрустальное небо. Далекое как никогда.