Истерия (гет)

Поначалу ничего не было.

Даже ночных кошмаров.

Клайв Баркер, «Явление тайны. Лига девственниц»

(перевод К. Лопашинова)

Девушка была под личиной, они не узнали нее. «Орландо» (1) оставалось действовать еще с полчаса — у Гермионы не было выбора, как только отправиться с ними в Азкабан. Несколько судорожных вдохов — и волшебница оказалась буквально связанной по рукам и ногам. Заклинания ее конвоиров причиняли дикую боль; они выворачивали наизнанку, а между прочим, это была ведь только транспортировка.

Погода была под стать сложившейся ситуации. Проливной дождь, шквальный ветер, временами грозовые вспышки с глухими раскатами грома.

Небо казалось абсолютно черным, впитывающим в себя все светлое, что есть вокруг. Огней нигде не было — да ничего не было.

Мерлин!

Будь оно все проклято!

Гермиона вымокла до нитки. На ботинках на низком каблуке лопнула подошва, так что хлюпало при каждом шаге, а мантия, превратившаяся в мерзкую склизкую тряпку, словно кокон облепила худосочное тело и болезненно хлестала по ногам, мешая идти. Девушка постоянно путалась в подоле, в рукавах. Шагая по ступенькам, она несколько раз наступила на край мантии — авроры не обратили ни капли внимания на треск рвущейся материи.

Нелюди.

Ублюдки. Сволочи.

И это авроры?!

И без того исхудалые ноги Гермионы казались спичками, готовыми в любой момент подломиться.

А она действительно была готова вот-вот грохнуться в помойные ямы этой гребаной тюрьмы. Как там они все любят повторять — для таких, как она?

И какая же она?!

Проклято! Проклято!!

Это оказалось началом Ада.

Áve, María, grátia pléna... (2)

Они оставались непреклонны.

Черные капюшоны скрывали их лица, перчатки закрывали руки, а просторные одежды — тела. Заклинания видоизменяли их голоса, зелья — их запах. Хотя... кто знает? Может, и все остальное. Рост, телосложение — никто не мог сказать, осталось ли у этих людей что-то свое. Авроры стали, подобно, приспешникам Темного Лорда, верными псами тлеющего Министерства.

Гниющие останки некогда всемогущего и пресветлого органа волшебной власти.

Да... Они стали полноценно играть роль тени правосудия. Десница дающая... и отбирающая.

Гермиона вздрогнула при очередном тычке волшебной палочкой в спину.

Dóminus técum...

— Шевелись, — тут же последовал неумолимый приказ.

Девушка поджала губы и шумно втянула смрадный воздух Азкабана. Легкие буквально таки налились свинцом — настолько тяжелым он был.

Волшебницу передернуло, она закашлялась.

Заклинание немоты не давало шансов ответить аврорам, хотя бы колкостью, но стоило только открыть рот, как магические путы на запястьях стягивались, превращаясь в жгуты из стальных игл.

Вены пережимались. Кровь замедляла свое движение...

Еще двадцать минут, твердила себе Гермиона. Еще двадцать минут — личина спадет, и они отпустят ее.

Отпустят ее, Гермиону Грейнджер.

Ведь они же знают, кто такая Гермиона Грейнджер? Знают?!

Она не вне закона. Она партизанка. Или как там это называется у магов...

Мерлин... сил почти не осталось.

Benedícta tu in muliéribus...

Несколько бессонных ночей, практически постоянное нахождение под «Орландо», сплошь зелья вместо завтраков и ужинов — девушка с трудом передвигала ноги, неся на плечах груз невидимого заклинания узников.

Это было похоже на крест — некий рок, — что ей водрузили на спину для восхождения на Голгофу.

Если бы сейчас ей дали возможность... Гермиона сдалась бы.

Каменные ступеньки, поросшие переползающим мхом, сменялись одна за другой. Холодные серые стены казались мокрыми, скользкими. Они буквально сочились кровью людей, заключенных в этих камерах. Гермиона слышала их голоса, крики, мольбы, стоны — они молили о пощаде. Они уповали на скорую смерть.

Они уже были мертвы.

Et benedíctus frúctus véntris túi, Iésus...

Каждый шаг давался труднее предыдущего. Ноги не слушались ее; грязная мантия, словно лезвие, била по тонким щиколоткам девушки, садня их. Влажные волосы налипли на лицо, и Гермиона не видела больше перед собой пути — она лишь ощущала его.

Каждой клеточкой своего уставшего тела.

Оставалось еще совсем немного.

Совсем...

Внезапный приступ тошноты — больше девушка ничего не помнила, очнувшись на холодных плитах узкой тюремной камеры. Шесть футов в длину и два в ширину — это было больше похоже на гроб, нежели на помещение.

Ни дверей, ни окон — ничего.

Сплошная кладка из грубых неотесанных камней, где вместо раствора — месиво из человеческих тел.

И кровь их капала. Капала, подобно тягучему вину. Капала на пол...

И исчезала.

Оставляя после себя лишь приторно-едкий и желчный привкус во вру.

Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus...

Гермиону охватила паника.

Неужели личина спала слишком поздно? Почему она здесь до сих пор? Почему?! Разве они не видят, кто она? Разве они не знают?

Они же знают... Они все знают!!

Она чертова Грейнджер!!

У девушки начиналась истерика. Гермиону бил озноб, тело сводило.

Стены смеялись над ее мукой. Они корчились вместе с ней, передразнивая и подражая ее приступам. Они выдвигали челюсти, пытались проглотить язык, вызывали пену из своих смрадных ртов...

Реальность и мир, созданный Азкабаном — мир страха, боли — начали смешиваться. И тонкая грань между ними с каждой секундой ускользала из сознания волшебницы.

— Нельзя, — стуча зубами, шепотом приказывала Гермиона себе. — Нельзя! Нельзя!!

Хотя это и шепотом-то нельзя было назвать. Губы двигались, но по-прежнему не издавали ни звука.

Хотелось пить, есть и в туалет.

Она же не паникерша, что происходит? Почему... откуда этот страх?

Скоро, уже скоро, придут авроры и увидят, что та ведьма была всего лишь временной маской. Увидят ее настоящий облик, увидят ее сущность.

Увидят, кто она.

В непонятном свете Азкабана кожа казалась серой, а на ощупь была словно тот ползающий мох. В камере будто бы гулял ветер — загробный холод пронизывал до костей. Но ее одежда, превратившаяся в грязные и рваные тряпки, ее волосы, некогда каштановые и даже с блеском, а теперь просто бесцветные, оставались недвижимыми.

Это постоянное несоответствие ощущений и реальности сводило с ума.

Просто выворачивало.

Гермиона медленно поднялась с пола, опираясь на стены.

Она боялась, что сейчас, отдернув руку, увидит на ладони то, что чувствовала пальцами — кровь. Но, пересилив свои страхи, девушка увидела только грязную кожу, словно покрытую пылью. Несколько почти зажитых ссадин — и все.

Никакой крови.

Ни своей, ни чьей либо еще.

Но Гермиона явственно ощущала ее под своими руками. Как та течет, сочится сквозь камни, словно стремясь утопить свою пленницу.

Кровь всюду. Слишком много крови.

Стоять на ногах было невыносимо тяжело, но при одной мысли, чтобы облокотиться, Гермиону затошнило, хотя еды в ее желудке давно не было.

В голове стоял гул, в нос были неприятные запахи человеческих экскрементов. И эта навязчивая мысль — ее одежда не ее одежда.

Это кровь пленников Азкабана.

Запекшаяся кровь убийц и отступников.

Перед глазами девушки мелькали картины пыток. Бесконечные потоки Круциатуса, потом заклинания физической боли — пленники без рук, без ног, с вырезанными органами, со снятой кожей.

Кровь...

Nunc et in hóra mórtis nóstrae. Ámen.

В мгновенье ока все прекратилось.

Словно выключили телевизор, сняли с нее «три-дэ»-очки ощущений — картинка осталась, но чувства снова стали принадлежать волшебнице.

Гермиона стояла посреди камеры, обхватив себя руками и терзая несчастную мантию. Будто желая сорвать ее с себя, порвать на кусочки.

Кладка на стене перед ней расходилась, подобно тому, что девушка видела в банке гоблинов. Однако данное зрелище нельзя было назвать приятным — камни, подобно кускам человеческих тел, смешивались, источая из себя кровь. Вокруг, словно вьюны, вились толстые синие вены, окаймляемые паутиной из мелких сосудов.

Азкабан был живым.

Теперь Гермиона Грейнджер в этом нисколько не сомневалась.

Однако... если задуматься и стать на мгновенье не заключенной, а аврором, то разница оказывалась невелика. Та же кровь, те же видения, фантомные ощущения (если они фантомны) — волшебница была почти готова простить и принять нынешних псов Министерства. Если бы не одно «но».

Раньше такого не было. Все это — все, что вокруг — результат последних мер дохнущего правительства.

И тогда уже им не было прощения.

А с той стороны стены была тьма. Беспросветная, беспроглядная — такая же, как и будущее самой девушки.

Но Гермиона кожей чувствовала, что там, во тьме, кто-то есть.

Авроры! Сейч...

— Стой, где стоишь, волшебница. И тогда мы не причиним тебе много боли.

Голос был неестественным — очередное зелье или заклинание. Холодный, бездушный, металлический. Его нельзя было назвать мужским или женским — он был никаким.

Это было подобно ветру. Только звуки в ее ушах.

Или ощущение людей перед ней тоже иллюзорно?

— Назови себя.

Гермиона сощурилась, напрягая зрение, стараясь хоть как-то разглядеть аврора, а главное — стараясь понять, видит ли он ее такой, какой она стала, скинув магическую личину. Видит ли он ее истинную сущность?

Видит ли он, кто перед ним?!

— Назови себя, ведьма, — повторил аврор.

Голос его оставался таким же беспристрастным и безжизненным.

Замогильным...

И все же очертания — скорее всего мужчины — слабо угадывались в темноте тюремного коридора. Но главное то, что они вообще были.

Хотя бы это девушке не привиделось и не причудилось.

В горле пересохло.

Слова, готовые вот-вот сорваться с языка, застряли комом, удушая до боли, до рези в глазах.

До приступов тошноты.

__________

(1) Орландо (Orlando) — заклинание, меняющее внешность человека по желанию. Почти то же самое, что если человек станет Метаморфом, но меняет внешность, превращая волшебника в волшебника с другой внешностью. Использовалось Гермионой перед отправкой в Гриннготс. Она изменила внешность Рональда Уизли (под пожирателя смерти).

(2) Аве Мария (лат. Радуйся, Мария) — католическая молитва к Деве Марии, названная по ее начальным словам.

Радуйся, Мария, благодати полная!

Господь с Тобою;

Благословенна Ты между женами,

И благословен плод чрева Твоего Иисус.

Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных,

Ныне и в час смерти нашей. Аминь.