Яблочко к яблоньке, или Секреты родовых гобеленов (джен)

Непреодолимо могущество Рока...

Софокл.

Случай — псевдоним Бога, когда он не хочет

подписаться своим собственным именем.

Анатоль Франс

«Судьба играет человеком»*, — напевал про себя Альбус Дамблдор, взмахом руки давая Аберфорту знак отпустить пойманного под дверью шпиона.

Он был уверен: Сибилла — великолепная актриса, и, возможно, уже за это стоило бы взять её в Хогвартс. Как бы ни хотелось надеяться на чудо, в конце июля — чуть больше, чем через семь месяцев, — не могло родиться ребенка, подходящего под Пророчество.

«Рожденный у тех, кто трижды бросил вызов». Сибиллу прервали именно на этой фразе.

И именно эти слова разбили последние надежды: трижды бросивших вызов среди орденцев хватало, но, насколько он знал, никто из его девочек не ожидал ребенка к концу июля. Алису пару дней назад после боя осматривал колдомедик. А Лили... Бедняжка Лили...

Так что все это уже третий раз по кругу почти дословно повторенное «пророчество» — безответственная выдумка, а состояние транса — просто притворство. Ведь Сибилла начала «приходить в себя» ровно в тот момент, когда резко распахнулась дверь и в комнату ввалился Аберфорт, держа за шкирку темноволосого тощего парня. А Сибиллу все равно придется брать на работу, прятать. Снейп (он узнал шпиона) неизбежно донесет подслушанную часть этого бреда до своего хозяина, а тот неизбежно захочет узнать остальное. Ну что ж, это хотя бы отвлечет Тома от его основной цели, и то хлеб.

Тридцатого июля, за два месяца до срока, на свет появился первый ребенок Пророчества — Невилл Лонгботтом, и Дамблдор впервые подумал, что недооценил Сибиллу. Когда же на следующий день в вечернем выпуске «Ежедневного пророка» появилось сообщение о рождении наследника Поттеров, он понял, что этот раунд уже проиграл. Если бы он поделился с соратниками предсказанием, показавшимся ему бредом... Можно было хотя бы скрыть...

Лили сидела дома уже две недели.

В тот злосчастный предрождественский день она вырвалась в магазины. Ну какая опасность может угрожать волшебнице, даже беременной, в торговом центре большого магловского города? Ей ничего бы и не грозило, если бы Волдемортова кодла не решила развлечься как раз в то же время и в том же месте.

И Лили была бы не Лили, если бы не вмешалась.

Лилина лисичка застала Джеймса в штабе, и он с ребятами аппарировал раньше, чем дослушал сообщение.

Но было уже поздно.

«Инфэкундитатэ» — мерзкое заклятие, обрекающее на бесплодие.

Доркас Медоуз — колдомедик, заведующая отделением темномагических проклятий в госпитале св. Мунго, — обнадежила: вылечиться можно. Организм ведьмы рано или поздно переборет проклятие.

Лет за десять.

Несколько месяцев назад Лили осиротела. Автокатастрофа...

Беременность помогала ей справиться с горем.

Люди умирают, так устроен мир. Иногда — как родители Джеймса — от старости и болезней. Иногда, и это ужасно несправедливо, в самом расцвете лет, как её родители или погибшие друзья. Но пока рождаются дети — жизнь продолжается.

Лили говорила Джеймсу, как она рада, что продолжит род, продолжит жизнь; что у них будет много детей — за всех, кто не дожил. Она была уверена — у них будет мальчик, копия Джеймса, истинный Поттер: веселый, смелый, изобретательный и очень-очень добрый. А звать его будут в честь её отца — Гарри.

Лили легко переносила беременность, чувствовала себя превосходно, но ради ребенка согласилась не подвергать себя опасности: не участвовать в операциях, а заняться не менее важной, но нудной штабной работой.

Не случилось... Смерть опять торжествовала над жизнью, поправ надежды, раздавив планы, зачеркнув будущее. И Лили впервые в жизни сломалась, сдалась.

Лили сидела дома. Но её словно не было. Она погасла — глаза потускнели, волосы поблекли. Джеймс перенес потерю гораздо спокойнее — для него будущий ребенок был еще слишком эфемерным. Но от сострадания к жене просто разрывалось сердце. Он был готов землю перевернуть, чтобы она хотя бы улыбнулась, — но ничем не мог ей помочь. Бессилие сводило с ума и грызло изнутри.

Лили почти не вставала с кровати — лежала, свернувшись в комок, отвернувшись к стенке. Первые дни она что-то напевала сама себе, потом замолкла. Вставала утром, умывалась, ела то, что подсовывал ей муж, и уходила в спальню.

А по ночам, когда Джеймс обнимал её, она лишь прижималась к нему теснее, но на ласку не отвечала.

Джеймс был готов на что угодно, даже взять жену в охапку и покинуть Англию. Не выход во время войны, но раненым солдатам положен отпуск.

Он корил себя, что не уговорил, не настоял, не заставил Лили подождать и пойти вместе. Или хотя бы взять его плащ-невидимку.

Но, главное, она осталась жива. А дети... Наследник рода.... С этим можно и подождать. Вот его родители — ждали, и ничего. Ждали.

А ведь мама что-то рассказывала о проклятии, попавшем в неё в молодости, во времена Гриндельвальда. Она долго лечилась за границей. Но ведь вылечилась. Что же за заклинание попало в маму? Может, попросить Лили покопаться в семейных бумагах? Вдруг на Поттерах какое-то родовое проклятие? Сам Джеймс в такое не верил, ну а вдруг? Лили это, конечно, не утешит, но, может, хотя бы развлечет.

Джеймс притащил жене весь поттеровский архив. Лили потихоньку начала перебирать старые бумаги, — может, это хоть немного отвлечет её от постоянной ноющей боли. Снять боль от проклятия до конца так и не удалось. Или это сердце болело? Лили не пыталась разобраться.

Но за стенами дома вовсю шла война, не давая замкнуться на собственной печали. И вскоре Сириус притащил мешок ингредиентов:

— Кончай болеть, сестренка. У Доркас зелья закончились, а ты — лучший зельевар Ордена. Да и лаборатория в вашем доме подходящая.

А еще через пару дней её вызвала Доркас. Упивающиеся полностью разрушили дом — лишь потому, что в одной из квартир со своими родителями жил маглорожденный волшебник. Пострадавших было много, но Министерство традиционно игнорировало жертвы среди маглов, беспокоясь только о Статуте секретности.

Дамблдор же считал необходимым по возможности помочь пострадавшим, а заодно выяснить картину произошедшего, пока до свидетелей-маглов не добрались министерские обливиаторы.

Участвовать в боях Лили еще не могла — здоровье не позволяло. Но варить зелья и помогать Доркас с ранеными — вполне. И вскоре Джеймс в ответ на дежурную шутку снова увидел на губах у жены слабую, кривую, но самую настоящую улыбку.

Значительная часть архива Поттеров так и осталась неразобранной.

Письмо Петуньи, которая и на свадьбу-то не пришла, ограничившись подарком — безвкусной вазой с лебедями, амурами, сердечками и колечками, — это само по себе странно. Но заявление, что она приедет в гости по важному делу, — в Запретном лесу народилась мантикора, не меньше. Уж точно не несчастье Лили было причиной визита — сестре она уже давно ничего не рассказывала. И не её приближающийся день рождения —который год Петунья отделывалась сентиментальными открытками с готовым текстом, купленными, как подозревал Джеймс, оптом на распродаже. Посылаемые из года в год по обязательным для поздравления датам, они были столь схожи, что годились для игры «найди десять отличий».

На этот раз одну из дома Джеймс жену не выпустил, они вместе встречали Петунью на автобусной станции. Та явно нервничала, поминутно оглядывалась, словно опасаясь слежки. Выглядела она утомленной и дерганой. Сквозь толстый слой пудры проглядывали темные круги под глазами.

— Да что случилось, Туни?

— Не на улице же, Лили! Но ты просто обязана мне помочь. Ты ведьма, ты можешь, я знаю, — отрезала Петунья и поджала губы. До самого дома она не проронила ни звука.

Джеймс оставил сестер в гостиной, а сам отправился готовить чай. Пара капель успокаивающего зелья не помешала бы обеим.

Он как раз левитировал в комнату поднос, когда услышал отчаянный, полный боли крик Лили:

— Нет! Никогда и ни за что!

Мелькнула мысль: «Не Петунья! Упивающиеся!» — и Джеймс, забыв о подносе, кинулся на помощь.

— Ты должна! — раздался ответный вопль Петуньи. — Ты — мерзкая ведьма, ты можешь это сделать и должна мне помочь!

Бледная, словно больничные стены, Лили стояла рядом со свалившимся стулом, глядя на сестру со странной смесью гнева, боли и отвращения. Её потряхивало, но она изо всех сил сдерживалась, обеими руками вцепившись в скатерть. Петунья вжалась в спинку дивана и шипела оттуда, как загнанная в угол змея:

— Я все равно его изведу, у меня не будет ненормальных детей, мне тебя одной более чем достаточно! Я его изведу, и если умру при этом, моя смерть будет на твоей совести. Вы, ведьмы, это все время делаете, ты мне должна помочь, должна.

Джеймс никогда не умел справляться с женскими истериками. Разошедшихся однодомниц обычно успокаивал Люпин. А Лили, при всем её взрывном характере, истерик не устраивала. Вот и теперь Джеймс, осознав, что в гостях именно Петунья (а ведь ещё при встрече он незаметно пустил в ход необходимые проверочные заклинания), слабо представлял, что делать, — тем более, что применять магию к бешеной свояченице не хотелось совсем.

Но сперва он должен защитить жену. Что бы ни требовала Петунья, Лили, до сих пор не отошедшей от ранения, было невыносимо больно.

— Агуаменти максима! — окатил Джеймс свояченицу и швырнул ей трансфигурированное из салфетки полотенце. После чего обнял Лили, прижал к себе и начал бормотать на ухо успокаивающие глупости.

Петунья, даже выпутываясь из полотенца, не замолкала, визжала что-то, и Джеймс добавил: «Силенцио!» После чего призвал успокаивающее, трансфигурировал сперва два стакана, а потом и третий, один вручил Лили, второй выпил сам, а третий насильно влил Петунье, возмущенно открывавшей рот в беззвучной ругани.

Лили, слегка успокоившись, высушила сестру. Зелье подействовало, Петунья, наконец, заткнулась, и Джеймс незаметно снял Силенцио.

— Так, все успокоились, теперь сели, и, родная, объясни, что случилось?

— Туни беременна и хочет избавиться от ребенка.

— Как избавиться?

— Как угодно, — снова заорала Петунья, — я не хочу рожать маговское отродье!

— Почему маговское? — опешил Джеймс.

— Потому что его чертов отец — из ваших!

— Но как?

— Как-как. Тебе надо объяснять как, Поттер? Или моя сестра до сих пор девственница?

— Успокойся. — Джеймс снова налил Петуньи успокоительного — «Насколько я помню, оно не вредно беременным» — и сунул стакан ей в руку. Та выпила, даже не замечая, что именно пьет.

— Объяснять как — не надо. Но где ты умудрилась встретить мага?

— Да вот встретился, провались он в... — выражаться она все же не стала. — Вам-то какая разница! Избавьте меня от ребенка, вы можете, я знаю!

— Да с чего ты уверена, что ребенок родится волшебником? — снова спросила Лили.

— Его отец такой же ненормальный, как ты. Из твоих приятелей.

Джеймс насторожился — друзья у них с Лили были общие. Но следующие слова свояченицы развеяли опасения.

— Ты тогда подмахнула документы и свалила, всё на меня бросила. Оставила разгребаться с вещами и домом. Вот он и явился: «Ах, примите соболезнования! Ах, где Лили? Ах, чем вам помочь?» Тьфу! Нужны мне его запоздалые соболезнования.

Как понял Джеймс, какой-то знакомый пришел в дом Эвансов, когда Петунья разбирала вещи после смерти родителей, подготавливая дом к продаже. Они с Лили не смогли тогда остаться, и той всё пришлось делать одной: Вернон был на стажировке и приезжать не счел нужным, Мардж она просить не хотела, близких подруг у Туни никогда не было, а подруг миссис Эванс она разогнала сама — вот еще пускать чужих рыться в мамином белье. Маг надеялся застать Лили.

— А с чего ты вдруг... — начала было Лили. Адюльтер — необычное поведение для очень правильной Петуньи, неужели её заставили?

— Не твое дело! — оборвала та. — Или я не могу развлечься?!

* * *

«Ах, где Лили?». Так она ему и сказала, где Лили. Она и сама ничуть не хуже.

А вот от помощи — не отказалась. И этот действительно помог — снимал шторы, двигал мебель, даже починил подвальную дверь — та перекосилась и застревала.

Петунье было грустно и одиноко, и она предложила сперва чай, потом выпивку. Этот несколько раз пытался заговорить о Лили, но Петунья, как ей казалось, ловко переводила тему. Зависть к Лили, к которой даже после свадьбы клеятся поклонники, поднималась в груди глухой волной.

После третьей рюмки ей показалось, что он смотрит на неё со значением. И в слово «одиночество» вкладывает особый смысл. Она улыбнулась и поправила прическу. Обычно Петунья слегка осветляла волосы, гордясь тем, что она естественная блондинка. Но в тот раз вместо миссис Джонс с ней работал другой мастер, очень приятный парень. Он-то и убедил её попробовать покраситься в рыжий. Дескать, это очень модно и ей пойдет. Цвет ей действительно шел, но слишком напоминал Лили. К счастью, под траурной шляпкой ничего не было видно — и сестра с зятем никак это сходство не прокомментировали.

Потом она так и не смогла понять, что на неё нашло. Но тогда ей стало весело. И казалось очень правильным, что у неё тоже будут приключения, — чем она хуже толстушки Джейн, вечно хвастающейся своими победами? В следующий раз она будет слушать россказни приятельницы о любовниках совсем с другим ощущением, загадочно улыбаясь. И этот пусть узнает — она ничем не хуже недотроги Лили.

Утром Петунья проснулась уже одна. Она была уверена, что ей все приснилось: и неумелый, но страстный мужчина в её постели, и чужое имя с его губ. Всё было противно, и она постаралась поскорее об этом забыть. А через пару недель поняла, что беременна.

И что ей теперь делать? Мардж помешана на генеалогиях и генетике, и если Петунья родит мало похожего на них с Верноном ребенка — наверняка что-то заподозрит. Как же её достает золовка, как ей, Петунье, надоело жить в чужом доме с Мардж, которая вечно во всё сует свой нос! А её вечно лающие собаки! Можно было бы сделать аборт, но на него нужны деньги, да и в любом случае — вдруг узнает Вернон? И вообще — это приятель Лили, ей и разбираться. И грех тогда будет на Лили. Ведьмам ведь не привыкать изводить плод.

Зато теперь она твердо знает: приключения — не для нормальных женщин, таких, как она. Ничего хорошего и приятного в них нет. Пусть Джейн хвастается — надо поменьше с ней общаться, вот и все. Порядочные женщины так себя не ведут.

Решение было принято, но Петунье все равно потребовалось время, чтобы собраться с духом и обратиться за магической помощью. Да еще и подобрать понятный для Вернона повод навестить ненавистную сестру.

Дольше тянуть было нельзя — фигура начала изменяться.

* * *

— Это же твой приятель виноват — ты и должна мне помочь избавиться от его отродья!

— Нет! — снова взвилась Лили. — Ни за что!

— Тихо! — рявкнул Джеймс, испугавшись повторения ссоры. — Я знаю, что делать! Петунья, если мы заберем у тебя ребенка, когда он родится, тебя это устроит?

— Я не хочу терпеть это в себе девять месяцев! Да к тому же, что я скажу Вернону?

— Подумай, Вернон ведь хочет ребенка, верно?

— Да, хочет.

— А ты хочешь отдельный дом, так? — Про нелегкую совместную жизнь Петуньи с золовкой и её собаками не слышал только глухой — за редкие краткие встречи она даже им все уши прожужжала. Но Вернон не хотел уезжать из отчего дома.

— Ну вот, и раз ты беременна, то, может, он купит вам отдельный дом? Ты объяснишь ему, что и для беременности, и для будущего малыша собаки в доме — не самое лучшее соседство?

— Хм. — эти соображения Петунье не приходили в голову. Она знала, что Вернон хотел вложить деньги в небольшую фабрику дрелей в Суррее. Ею владел его престарелый двоюродный дедушка, давно желавший отойти от дел. Он предлагал Вернону пакет акций и пост директора. Поэтому тот не видел смысла тратиться на собственное жилье и переезжать от сестры. Но если Петунья удачно продаст родительский дом (слава Богу, дура Лили отказалась от своей доли наследства), а Вернон — свою половину сестре, то они вполне могут позволить себе свой-собственный-дом-мечты в хорошем и приличном месте, а не в той загнивающей дыре, где она провела свое детство.

— ...детей мало. Так вот, Петунья, — выдернул её из грез о собственном доме голос Джеймса, — после того, как ребенок родится, мы его заберем, а все в роддоме будут считать, что он умер.

— Хм, я должна подумать. Но если я соглашусь — я ничего не хочу знать об этом ребенке. Я вообще не хочу о нем знать! И вы сделаете это!

— Но мы не сможем просто вычеркнуть эти месяцы из твоей жизни, — возразила молчавшая до этого Лили. — Сделать так, чтобы ты забыла, чей это ребенок и что мы его забрали, — это магия может. Ты просто будешь думать, что потеряла ребенка Вернона. Но разве это лучше? Это очень больно, Туни.

— Я ничего не хочу знать!

— Лили, родная, есть способы изменить воспоминания и уменьшить боль потери. Вариация Обливиэйт, например. — Джеймс повернулся к старшей сестре. — Мы сделаем это, Петунья, даю слово. Но ты тоже должна обещать беречь себя и ребенка. А теперь давайте все же выпьем чаю.

Более-менее успокоившаяся Петунья чай пить отказалась и засобиралась домой, бросив напоследок, что она категорически не хочет, чтобы её смотрели «ваши чокнутые врачи»:

— Мама к ним не обращалась, а тебя выносила и родила.

Лили взяла с неё обещание, что в случае чего сестра пошлет им телеграмму.

Провожая Петунью на автостанцию, Джеймс готовился к предстоящему разговору с женой. У них было не принято принимать важные для семьи решения вот так, в одиночку. Но другого выхода из ситуации он все равно не видел.

Как он и предполагал, Лили встретила его вопросом:

— Джеймс, я не вмешивалась в ваш с Петуньей разговор, но теперь объяснись, пожалуйста.

— Лили, родная. Ребенок Петуньи — это решение нашей проблемы. Если ты захочешь, конечно. Ну а если ты против — то, я уверен, мы найдем усыновителей среди магов. Нас действительно очень мало.

— Это неожиданно. Я должна подумать, Джеймс. Но главное: мы сможем любить этого ребенка, как своего? Ты сможешь? А бесконечные вопросы, чей он и откуда? Ведь то, что он не Поттер, быстро станет известно — большинство магов помешаны на генеалогиях ничуть не меньше Мардж, даже если не разделяют идей чистокровности. Что у него будет в магических документах?

— Я не помню деталей, но читал в каком-то древнем трактате про ритуалы усыновления. И тогда даже магия будет считать этого ребенка Поттером. Я должен найти эту книгу. В любом случае — если ты захочешь, ребенок будет наш.

Пару дней Джеймс перерывал родительскую библиотеку и уже подумывал ехать в Хогвартс, но все же наконец нашел. Точнее, сперва обнаружил книгу «Семейная магия», в которой и была ссылка на латинский трактат, к счастью, оказавшийся на соседней полке. Книга «Секреты родовых гобеленов. Обряды и ритуалы» была скопирована с еще более древнего латинского текста.

Джеймс привлек Сириуса, и они вдвоем несколько дней продирались через заумную средневековую латынь. Текст был сплошь метафоричен и иносказателен, сопровождался длинными нумерологическими формулами.

— Главное — о факте усыновления никто не должен догадываться и говорить, пока магия не закрепится, — выдал краткий результат их изысканий Сириус. — Все остальное — детали ритуала, способ расчета подходящих дней его проведения, и как подобрать наиболее подходящих для усыновления детей.

— Но я же не беременна. Об этом-то всем известно, и все будут знать, что я не могу быть матерью этого ребенка.

— Ну, во-первых, не всем всё известно. И как я понял, магия позаботится, чтобы толком никто о твоей небеременности не помнил, — сказал Джеймс, пересматривая записи.

Четвертым человеком, посвященным в тайну, стала Доркас Медоуз. Помощь опытного колдомедика была необходима и для «извлечения» ребенка из магловской больницы, и для изменения памяти.

Именно она в конце июня тысяча девятьсот восьмидесятого года помогала врачам рядовой больницы в Суррее принимать у Петуньи роды. Они начались досрочно — Лили даже подозревала, что сестра, дождавшись семи месяцев беременности, все же что-то сотворила с собой. Регулярно навещая Петунью — за свою помощь Лили вытребовала возможность контролировать беременность, — она каждый раз выслушивала, как противно той и её состояние, и этот ребенок.

Роды оказались тяжелыми. Два дня ждали Поттеры вестей от Доркас. «Этот парень очень не хочет рождаться, видно, не ждет от жизни ничего веселого» — так прокомментировала начало вторых суток мучений роженицы акушерка. Наконец все закончилось, истощенную Петунью увезли в палату, еле дышащего ребенка засунули под магловские аппараты. Доркас не решилась сразу забирать мальчика, слишком уж он был слаб.

Джеймс открыл дверь и радостно пригласил в дом держащую ребенка Доркас.

— Лили, иди встречай сына! — закричал он и протянул руки к младенцу.

— Погоди, Джеймс. Это не тот ребенок.

— Что?

— Его сегодня подбросили к нам в Мунго, — пояснила Доркас, — ему недели две, и он сквиб. Скорее всего, или Эйвери, или Гойл. Или Малфой... Хотя нет, та, вроде, недавно родила здорового младенца. Я подумала, может, ваша родственница согласится его взять? Иначе придется нести его в магловский приют.

— А мы и спрашивать не будем! Она все равно просила стереть ей воспоминания. Но ты уверена, что это сквиб?

— Абсолютно. Сам понимаешь, иначе бы никто его к нам не подкинул. Но мы, конечно, еще раз проверили. Магии ни на кнат.

Через несколько дней врачи больницы в Суррее с радостным удивлением отметили, что новорожденный Дурсль неожиданно прибавил в росте и весе и оказался полностью здоров. И еще через пару дней гордый отец повез домой Петунью и голубоглазого бутуза.

А в Годрикову Лощину Доркас принесла Гарри.

Лили взяла младенца на руки. Ребенок куксился, маленькое личико было сморщено, темные глаза смотрели настороженно, неожиданно длинные темные волосенки прилипли к нахмуренному лбу. Лили прижала к себе ребенка и улыбнулась:

— Наш Гарри.

Её глаза искрились счастьем, и Джеймс ощутил, как и его заливает светлой волной радости.

— Наш Гарри, — повторил он и обнял жену. — Наш!

Все его опасения: что он не сможет любить малыша, что подведет, что ритуал не сработает, куда-то спрятались. Сейчас ему было совершенно наплевать, кто родил этого ребенка и на кого он будет похож. Даже ритуал казался чем-то необязательным. Гарри был его, а кто подумает иначе, может катиться к Мордреду в ад.

Ребенок был маленьким-маленьким — почти весь умещался на ладони Джеймса. Первое время младенец казался ему невероятно хрупким — и было страшно даже просто взять его на руки. Но этот комочек вдруг придал жизни Джеймса совершенно новый смысл. Теперь он не просто боролся с Упивающимися — он сражался за счастливую, мирную, достойную жизнь для Гарри. Пафосно звучит, но что поделать, ведь это правда.

А еще Джеймс мог бесконечно смотреть, как Лили кормит Гарри.

Лили начиталась книжек по уходу за детьми — добрые подруги и заботливые врачи снабжали ими Петунью, а та, не глядя, отдавала сестре — и была готова и к бесконечным пеленкам, и к бутылочкам с сосками.

Всё оказалось проще и чудеснее. Принесенное Доркас зелье вызвало лактацию, а бытовые заклинания справлялись со стиркой.

— Как же я счастлива, — говорила Лили, взмахом палочки отправляя в шкаф очередную стопку чистого белья, — что я волшебница! Всё же магия здорово облегчает жизнь.

Но с бессонными ночами и магия ничего поделать не могла — Гарри был слабенький, ел понемногу, но часто, просыпаясь несколько раз за ночь.

Колыбель сперва поставили рядом с кроватью, а потом Лили и вовсе стала брать Гарри на ночь к себе. Джеймс порывался вставать ночью по очереди с Лили — он всё равно ведь просыпался. Но через пару ночей Лили выгнала его в другую комнату:

— Тебе надо высыпаться! Ты не бумажки перекладываешь.

Джеймс понимал, что высыпаться надо, но ему почему-то казалось важным бодрствовать вместе с Лили, вставать ночью к Гарри, даже если всё, что он мог сделать — перепеленать ребенка.

Ребенок был болезненным, и Доркас запретила проводить ритуал в ближайшие дни — слишком будет сильна магическая нагрузка.

Сириус несколько ночей сидел над формулами и наконец выдал:

— Есть несколько подходящих дней. Пятнадцатое июля, тридцать первое июля или пятое сентября.

— Пятнадцатого июля — рановато, ребенку надо бы окрепнуть, — заметила Доркас.

— А до сентября ждать не стоит. Итак, тридцать первого июля наш Гарри станет Поттером, — и Джеймс гордо поднял ребенка вверх.

— Головку держи, Джим! Ну, что ты делаешь...

— Держу, держу, не ворчи, — Джеймс снова прижал младенца к груди. — Доркас, ты проведешь ритуал?

Для ритуала требовались определенные, принадлежащие роду Поттеров вещи. Джеймс с Сириусом несколько дней в свободное время перерывали чердак и подвал.

А Доркас практически переселилась к Поттерам, наблюдала за здоровьем Гарри, пичкала его зельями — пока ребенок весит меньше нормы, ритуал проводить нельзя.

К назначенному сроку всё было готово.

Утром тридцать первого июля в доме открыли все двери и дверцы, выдвинули все ящики шкафов, развязали все узлы.

В одной из комнат начертили на столе основную фигуру герба Поттеров — треугольник и меч. Рисунок застелили гобеленом с родовым древом.

Лили распустила волосы и надела белую домотканую рубаху, принадлежавшую кому-то из прабабушек Джеймса. Чтобы сделать рубаху «своей», ей пришлось перед ритуалом носить её, почти не снимая.

Лили немного стеснялась присутствия Сириуса, но, с другой стороны, за прошедшие годы какими они только друг друга ни видели.

Доркас направила на младенца палочку и окутала его переливающейся, прозрачной магической сферой.

Лили распустила ворот рубахи, просунула через него кокон с ребенком и чарами прикрепила её к животу. Затем присела на корточки, подвернув подол рубахи под ноги. Доркас начала петь заклинания, сфера лопнула, и ребенок мягко опустился на подол. Лили спустила рубаху с плеч, встала, взяла ребенка прямо в рубахе на руки и громко сказала:

— Перед магией и людьми этого ребенка я носила в своем чреве.

— Перед магией и людьми этого ребенка я родила на свой подол.

— Перед магией и людьми этот ребенок — мой сын, Гарри!

Лили тщательнее запеленала младенца в рубаху и протянула его Джеймсу.

Тот накинул на него свой плащ-невидимку и аккуратно принял у Лили невидимый кокон.

— Перед магией и людьми этого ребенка я укрываю моим плащом, — и тут же откинул плащ с личика ребенка.

Затем взял старый ритуальный меч — его специально забрали из хранилища в Гринготтсе — и очень осторожно плашмя коснулся мечом ребенка. Несколько дней Джеймс тренировался на свертке ткани.

— Перед магией и людьми этому ребенку я передам свой меч.

— Перед магией и людьми этот ребенок — мой сын, Гарри Поттер!

Он передал ребенка обратно Лили, надрезал палец и капнул кровью в ротик младенца. Тот поморщился, но проглотил. Лили поднесла ребенка к груди, начав кормить, Джеймс обнял обоих, нить произносимого Доркас заклинания обвила их, и Поттеры завершили ритуал:

— Перед магией и людьми этот ребенок — наша плоть и кровь.

— Это наш сын, Гарри Поттер.

— Свидетельствуем! — подтвердили Сириус и Доркас.

Все закончилось.

Гарри наелся и был уложен спать. Дом привели в порядок. Доркас уехала на работу, Сириус отправился в «Ежедневный пророк» — подать объявление о рождении наследника Поттеров.

Джеймс подвел Лили к гобелену. Чуть ниже их имен, соединенное с ними еле видными линиями, появилось имя «Гарри» и дата: «31.07.1980».

К вечеру Гарри залихорадило, поднялась температура, сбить которую не удавалось ни магловскими средствами, ни зельями.

— Его магия перестраивается, — объяснила Доркас и велела не спускать ребенка с рук. Гарри болел около недели, ослабел, плакал, отказывался есть. Лили и Джеймс извелись от бессилия. Может, поэтому принесенная Альбусом Дамблдором грозная весть не сразу дошла до их сознания.

Первого августа, еще не успев как следует опомниться от всех треволнений, Поттеры получили патронус Дамблдора: «Ждите в гости с Алисой и Фрэнком. Надо поговорить».

Алиса, не оправившаяся толком от родов, рвалась обратно к оставленному на бабушку Невиллу, поэтому Дамблдор сразу перешел к делу.

Директор хмуро глянул на Сириуса, давая понять, что, на его взгляд, друг Джеймса будет при беседе лишним. Но настаивать на его уходе не стал.

— В конце седьмого месяца у трижды бросивших вызов. То есть это кто-то из наших детей? — уточнил Фрэнк, выслушав Дамблдора.

— Да.

— И он об этом знает?

— Да.

— Мордред побери! — вскипел Блэк. — Почему же вы молчали! Ведь мы могли... — получив резкий толчок локтем, Сириус заткнулся.

— Родить нельзя погодить, — отметила Алиса, — это ничего бы не изменило.

— Изменило, — упрямо сказал Сириус, — мы могли бы скрыть дату рождения.

— Мы не могли, я рожала в Мунго. Мы не успели связаться с Доркас, а до Хогвартса я бы тем более не добралась.

— Вы слишком тщательно скрывали беременность Лили, — упрекнул в ответ Альбус, — но я рад, что проклятие не сработало.

— Может, мы могли бы... — начал Джеймс и посмотрел на Сириуса.

— Нет. Вспомни, что было, когда меня выжгли. Гарри это просто убьет.

— Даже не думай, Джеймс Поттер! — гневно сверкнула глазами Лили.

— Изгнать из рода? — переспросил Альбус. — Это ничего не даст. Вы останетесь родителями, да и не поверит Волдеморт в это.

— А что он будет делать? Охотиться на детей? — Сама мысль казалась Алисе чудовищной.

— Думаю, всего можно ожидать. На сегодняшний день, насколько известно, он сосредоточен на захвате позиций в Министестве. Но в любом случае вам всем надо быть очень осторожными.

* * *

— Что будем делать? — мрачно спросил Джеймс, как только все разошлись. Ему хотелось немедленно действовать, с кем-то бороться, хотя бы куда-то бежать. Увы...

— А что тут сделаешь? Даже если мы выведем Гарри из-под Пророчества, от Волдеморта это его не спасет. Будем просто прятаться.

Дом в Годриковой Лощине был слабо защищен, в отличие от поместья Лонгботтомов, на которое в течение нескольких веков накладывали всё новые чары. И начались скитания. Примерно раз в два-три месяца приходилось переезжать с места на место.

Джеймс уперся: одна дома Лили оставаться не будет, и точка. Сириус был его напарником, поэтому, отправляясь на задание, приходилось просить Рема или Питера «покараулить наследника». Лили злилась. Хотя Гарри и занимал все её мысли и все её время, сидеть дома, да еще под охраной, не хотелось — хотелось кинуться в бой, уничтожить всех, кто стремился помешать Гарри вырасти счастливым и свободным. Но сыну она была нужнее.

Переезды утомляли — Джеймс не представлял, как с этим справляются маглы. Вещей у них было всего ничего: несколько раз они улизнули буквально из-под носа Упивающихся, бросив все, чем успели обрасти за пару месяцев, — одежду, книги, посуду, игрушки. Вещи появлялись в их жизни на пару месяцев и оставались за спиной, словно товары на витринах станционных магазинов.

А войне все не было конца. Все чаще и чаще тлел над домами Знак Мрака. Орденцы гибли, а Упивающееся множились, точно головы гидры. Казалось, из мира постепенно выкачивали всю радость, дышать и то стало тяжелей, словно сам воздух уплотнился и давил, прижимал к земле, пригибал плечи, не давал поднять голову.

И министр Бэгнолд, и Крауч хором утверждали, что среди чиновников нет приспешников Того-Кого-Нельзя-Называть, но Упивающиеся откуда-то знали и полный список адресов Магической Британии, и многие другие тайны, ранее считавшиеся недоступными для посторонних.

Так или иначе, магическое жилье, несмотря на все свои удобства, перестало быть безопасным. А тут еще Питера, до недавнего времени работавшего в транспортном Департаменте в отделе каминной связи, вдруг перевели в другое подразделение. На его место пришел некто Алекс Эйвери, дальний родственник известного Упивающегося. Сам Алекс ни в чем подозрительном замечен не был, но с чего вдруг сорок лет нигде не работавшему, вполне обеспеченному магу поступать на мелкую должность в Министерство? Каминная сеть перестала быть безопасной. А аппарация для младенца смертельна.

Джеймс все чаще задумывался о том, чтобы отправить жену с сыном подальше за границу, прочь от войны. Но Британия, не Британия — Волдеморту все равно, он уже убил несколько человек за пределами страны. Кроме того, Лили отказывалась эмигрировать без него: «Что я там буду делать одна, без друзей и знакомых? Случись что — и даже не знаешь, кто друг, кто враг. Здесь всё про всех известно, и всё равно, бывает, ошибёшься».

«Ну и что, что никого не знаешь, — отвечал на эти возражения Джеймс, — познакомишься и разберешься. Мир большой, уедете с Гарри куда-нибудь в Австралию, смените имя, никто вас не отыщет».

Увы, найденный в Мексике изувеченный труп Франсуа Мигеля, которого Волдеморт объявил личным врагом, свидетельствовал об обратном.

* * *

Гарри словно не замечал треволнений и переездов — рос себе и рос. Кушал, плакал, пачкал пеленки. Агукал, улыбался, тянулся ручками и хватал все подряд.

Учился переворачиваться, сидеть, ползать. Стоять, говорить и кататься верхом на Бродяге. Он и ходить учился, вцепившись в собачью шерсть. Сириус с Гарри часами кружили по комнате — малышу постоянно хотелось ходить, держась за что-нибудь. Но и у мамы, и у папы быстро уставала спина, им-то ходить приходилось внаклонку. А у Бродяги рост был как раз подходящий.

Наигравшись и нагулявшись, Гарри спокойно спал по ночам, да и днем особо не капризничал. Но спускать с него глаз было нельзя — он так и норовил выбраться из зачарованного манежа и залезть куда повыше... Случалось, что Лили, оставив ребёнка буквально на пару минут, обнаруживала его на шкафу или в ящике комода. Всю мебель приходилось ограждать заклинаниями.

Иногда, как и всякий ребенок, Гарри становился беспокойным. Что-то тревожило его, он ворочался в кроватке, кряхтел и никак не засыпал. Песни и укачивания не помогали. Тогда Джеймс клал ребенка на себя и долго-долго гладил, пока все тельце не расслаблялось, обмякало. Так они вдвоем и засыпали.

За свою жизнь и Джеймс, и Лили успели наслушаться историй про то, как тяжело с детьми. Как раздражают вечно капризничающие младенцы. И им приходилось видеть матерей, устало кричавших на непослушную малышню.

Да, Гарри капризничал и своевольничал. Порой плохо засыпал, порой расшвыривал еду и отказывался есть.

Он утомлял, раздражал и даже злил. Утомляли бессонные ночи; раздражала невозможность отвлечься, выйти из дому; понять, что же еще нужно ребенку, что мешает ему заснуть и с чего вдруг ему разонравился шпинат; злила собственная неопытность, беспомощность, необходимость скрываться.

Да, порой им с Лили было очень трудно. Но они любили Гарри. И всё раздражение и усталость снимались улыбкой ребенка и его ладошкой, охватившей палец отца.

Однажды, придя к друзьям после большого перерыва, Сириус подошел к кроватке просыпающегося крестника — поприветствовать его.

И вдруг с удивлением заметил:

— Сохатый, ты видел? У Гарри, оказывается, глаза как у Лили. Зеленые-зеленые.

— Быть не может, — ответил Джеймс, — они черные. Ну-ка, сынок, — он вынул ребенка из кровати, — иди к папе.

Гарри смотрел на отца сонными, но, несомненно, ярко-зелёными глазами.

* * *

Рождество тысяча девятьсот восьмидесятого года справляли у Лонгботтомов. Аластор ворчал: собираться вместе — только врага приманивать.

Поттеры в очередной раз чудом снялись с места за несколько часов до нападения и, пока подыскивали новое жилище, согласились погостить у друзей.

Алиса вернулась на службу, едва Невиллу исполнилось четыре месяца, оставив сына со свекровью. И теперь с удовольствием нянчилась с малышами, отправив Лили отдыхать.

— Смотри-ка, а у Гарри на голове будет такое же воронье гнездо, как у Джеймса.

— Точно, поттеровские волосы, — заметил Додж, — у Дика были точно такие же. За что и прозвали в школе — Ричард-воронье гнездо. Ох он и злился! Не любил он это прозвище ужасно. Он тебе, Джеймс, верно, о нем и не рассказывал?

И Эльфиас Додж пустился в воспоминания о своей золотой молодости.

Лили забрала у подруги ребенка — и действительно, тонкие черные волосики, еще недавно свисавшие сосульками, сколько их ни мой, весело топорщились в разные стороны.

А Джеймс смотрел на сына, и ему казалось странным, что он не видел этой наследственной черты раньше — ведь такими волосы были с самого рождения, не так ли?

* * *

Полный текст Пророчества Дамблдор рассказал им в тот же день, когда передал, что Волдеморт выбрал Гарри своей первоочередной целью. Слушали его трое: Лили, Джеймс и Сириус.

С грудным ребенком было относительно легко переезжать с место на место. Еда всегда при себе, в родительской кровати достаточно места, а пеленку, при необходимости можно и трансфигурировать. Но Гарри становился старше, непоседливее, ему нужен был дом, место, где он будет ходить, бегать, исследовать. Ребенку его возраста пора было иметь отдельную комнату, а не кроватку в спальне родителей.

Давно уже Флитвик и Дамблдор работали над чарами, позволявшими полностью скрыть жилье на длительное время. И, наконец, первая версия заклинания Фиделиус была создана.

Чары накрывали дом защитным куполом, пройти сквозь который могли только включенные в заклинание люди. Но больше пройти не мог никто. И когда от руки Волдеморта погибла Доркас, Поттеры остались без колдомедика. Гарри окреп и почти не болел, но Лили с ужасом вспоминала первые месяцы, когда Доркас бывала у них постоянно.

Следующая версия заклинания требовала Хранителя. Единственного человека, который знал адрес и мог ввести в дом других.

Запереться внутри дома, оставив ключ снаружи, — вот на что это было похоже.

В Хранители Дамблдор предложил себя, и Джеймс было согласился.

— Это очень неудобно, Джим, — возразила Лили. — А если к Гарри придется приглашать врача? Или что-нибудь магловское сломается? Каждый раз посылать патронус в Хогвартс, ждать, пока Дамблдор освободится, приедет, встретится с нужным человеком и назовет ему адрес? Можно подумать, у директора есть лишнее время.

Сириус отказался, сказав, что он уже знает одну их тайну. И хранить вторую — несправедливо по отношению к ребятам. Да и не складывают все яйца в одну корзину. Пусть уж Питер или Ремус. Тем более, что всё равно все подумают на Сириуса, и охотиться будут за ним. А он тем самым отведет опасность от настоящего Хранителя.

Вариант с Ремусом отпал — тот вечно где-то пропадал. Джеймс последнее время то и дело спорил с Блэком. Тот с чего-то взял, что Луни переметнулся к оборотням, — вроде бы Питер что-то такое видел. И что с того, что Питер видел Ремуса в плохой компании, дураку понятно, что это задание Дамблдора. Но если хорошенько подумать, то как раз поэтому Луни не подходит: его тоже с задания в любое время не сорвешь.

А Питер — он такой незаметный, о нем и не помнит никто. Но он настоящий друг — никогда не отказывает в помощи.

Плащ-невидимка. Верный друг, с которым связаны и самые приятные, и самые постыдные воспоминания. Свидетель школьных приключений, подвигов и того, о чем совсем не хотелось вспоминать.

Джеймс часто представлял себе, как он прочтет сыну сказку о Дарах Смерти, а потом расскажет об их легендарном предке, Игнотусе Певерелле. Сын, как и он сам когда-то, будет считать сказку — сказкой. А он жестом фокусника вытащит и продемонстрирует плащ-невидимку.

В детстве, играя в братьев Певереллов...

Джеймс часто представлял себя старшим братом, владельцем Бузинной Палочки. Но, конечно, он бы не стал хвастаться такой палочкой налево и направо. И уж тем более не стал бы убивать соперников. Он стал бы выдающимся дуэлянтом, а всех проигравших отправлял бы служить Прекрасной Даме — ведь именно так поступали Рыцари Круглого Стола.

Но даже играя в братьев Певереллов, он не догадывался о происхождении папиного плаща-невидимки. Он любил играть с этим плащом с детства, утаскивая его у отца и прячась от старой эльфийки-няньки. Джеймс то воображал себя рыцарем, притаившимся в засаде, — по этой тропинке на водопой придет Зверь Рыкающий, наводящий страх на жителей окрестных селений. То тайком пробирался в замок Черного Колдуна, чтобы спасти Прекрасную Даму, — почему-то рыцари в книжках вечно спасали этих прекрасных дам. А вот сражаясь с Черным Колдуном или Зверем Рыкающим, Джеймс всегда сбрасывал плащ — иначе было нечестно.

Отец неизменно находил его, отнимал плащ и устраивал выволочки, которых Джеймс абсолютно не боялся.

А на четырнадцатилетие, совершенно неожиданно, Ричард подарил плащ сыну. Тогда Джеймс не представлял себе ни ценности этого плаща, ни его свойств. И тем более не связал подарок с гибелью кузена, ставшего одной из первых громких жертв Того-Кого-Нельзя-Называть.

Все это Джеймс понял через три года, прочтя завещание отца. Там-то и было написано, что фамильный плащ-невидимка — тот самый, легендарный, певерелловский Плащ Смерти. Семейные предания гласили, что своего владельца, но только его одного, он способен защитить от любых опасностей, отвести даже неминуемую гибель. А те, кто использует его с разрешения хозяина, тоже защищены, но не настолько.

Джеймс мечтал, как он расскажет сыну о плаще-невидимке, о своих приключениях в Хогвартсе — не о всех, конечно. Точнее, они все вчетвером будут рассказывать. Питер будет взвизгивать: «А помнишь, как...», Сириус — утверждать, что он половину выдумал, и все было совсем не так, а Рем — что незачем учить ребенка плохому, он сам всему научится.

Только до этого надо дожить. Победить и выжить.

Но главное — чтобы выжил Гарри.

Фиделиус гарантировал безопасность, и Джеймс решился.

— Лили, если правы семейные легенды, мой плащ-невидимка защищает своего владельца от смерти. Надо, чтобы владельцем плаща стал Гарри.

— Ну так подари его Гарри, в чем проблема?

— Боюсь, этого мало. Я не знаю, кого будет считать владельцем магия плаща, если я подарю плащ Гарри, но буду использовать его сам. Все же Гарри еще слишком мал, он не может сознательно разрешить нам пользоваться своей вещью. А если плащ останется у нас, то рано или поздно мы можем быть вынуждены его надеть. Дамблдор давно хочет его исследовать — я и отдам ему плащ. Пусть хранит для Гарри у себя. Ты не против?

— Если ты думаешь, что это защитит Гарри, значит, так и сделаем.

Две недели под Фиделиусом. Две недели в заточении. Две недели в полной безопасности. И можно, наконец, расслабиться. Перестать вздрагивать от любого шума за окном и спать, не сжимая палочку под подушкой.

Там, за щитом заклинания, воюют и гибнут друзья — и сидеть дома невыносимо. И слова Дамблдора: «Ваша главная задача — вырастить Гарри» — кажутся просто насмешкой. Пока он растет, Волдеморт придет к власти, и уже некого будет защищать. Джеймс ненавидит свою анимаформу — был бы он собакой... или крысой, как Питер, да хоть тараканом, — и то мог бы приносить пользу. А олень — это в Запретном лесу хорошо, а не в бою. Эх, был бы под рукой плащ-невидимка — нет, нельзя. Плащ принадлежит Гарри, нельзя о нем жалеть.

Хеллоуин. Детишки обходят дома в Годриковой лощине, все палисадники украшены тыквами, хозяева запаслись конфетами. А к ним не придут — дом под Фиделиусом не виден. И куда, интересно, запропастился Бродяга — уже который день не появляется.

...Заслоняя Гарри от Волдеморта, Лили будет отчаянно пытаться крикнуть, что ребенок не их, приемный. И что родился он на месяц раньше. Будь что будет, но Гарри должен жить, и плевать, Поттером или нет. Но слова не произнесутся, застрянут в горле. Она не успеет ничего об этом сказать.

Да он бы все равно не поверил.

Сириус категорически откажется говорить о Поттерах под сывороткой правды — чем обречет себя на двенадцать азкабанских лет.

Петунья возьмет племянника в дом и возненавидит его. Она сама себе не сможет объяснить, почему ей невыносимо смотреть на этого ребенка, и почему, тем не менее, ей никак не решиться сдать его в приют.

Post Scriptum 1

Иногда, когда Петунья ночью вставала на детский плач, спросонок ей вдруг казалось, что её ребенок, её кровиночка — не светловолосый голубоглазый Дадличек, а черноглазый и черноволосый малыш. Ей хотелось прижать к груди племянника, руки словно сами тянулись к нему. Обычно все же удавалось стряхнуть это наваждение. Она была уверена, что «эти люди» попытались заколдовать её, чтобы она нянчилась с сестриным отродьем. Но не на ту напали! Ничего у них не вышло, им не удалось заморочить ей голову.

Вот подрастет мальчишка, и она его отселит от Дадли в другую комнату. Хотя зачем в комнату? Чулан под лестницей достаточно велик, а свободной комнатой она найдет, как распорядиться. Но все-таки — какие гады! Насылать на неё сны, что её ребенок — не Дадличек, а какой-то черноглазый урод! Как же ей эти сны надоели! Мало им было навязать этого ребенка, так хотят, чтобы она его любила больше родного Дадлички!

Доркас была очень сильной волшебницей — несмотря на сны, Петунья так ничего и не вспомнит.

А Гарри так никогда и не узнает, насколько был близок к истине, когда при первой же встрече Драко напомнил ему кузена.

Post Scriptum 2

Каминный вызов от Падмы Гарри ожидал меньше всего. Ей что-то нужно было у него узнать, но подробности по камину она обсуждать не хотела, и он пригласил её на ланч.

— Гарри! Я знаю, ты нашел часть родительских вещей.

— Да.

Когда Гарри стал восстанавливать дом в Годриковой лощине, к нему подошел познакомиться невысокий лысый господин, оказавшийся мэром. Он вежливо попросил Гарри подтвердить право собственности и очень обрадовался, узнав, что он сын погибших владельцев:

— Ну, наконец-то! Мы знали, что ребенок не погиб, но потеряли уже всякую надежду вас найти. Нет, как вы вовремя вернулись! Нам как раз понадобилось освободить пару комнат в подвале мэрии, а там до сих пор хранятся ваши вещи.

— Какие вещи?

— Те, что мы после взрыва собрали в вашем доме. Заберите их скорее, а то эти любительницы пэчворка грозятся проводить свои собрания в моем кабинете, если я их не обеспечу помещением.

Вот так к Гарри вернулась не только родительская мебель и посуда, но и часть библиотеки, документы из отцовского бюро, кулинарные книги Лили, одежда, портреты предков и многое другое.

— Я разбирала медицинские архивы и нашла медкарты твоих родителей. Так вот, согласно им, ты вообще не мог появиться на свет, — заявила Падма.

— Что?

— В декабре тысяча девятьсот семьдесят девятого года в твою мать угодило Инфэкундитатэ — проклятие бесплодия. Трудноизлечимое. Правда, часть записей не разобрать, но название проклятия видно четко.

— Но я все же родился.

— Вот именно. Видишь ли, колдомедики уже много лет ищут противопроклятие. Пока что лечение занимает от десяти до двадцати лет. Но, похоже, твоей матери удалось вообще не пострадать. Может быть, в ваших бумагах есть что-нибудь на этот счет?

— Я прочитал все, и не один раз. Насколько помню, в родительских записях нет ни слова о подобных проклятиях.

— Жаль. Но если что-то найдешь, сообщи обязательно. Спасибо за ланч, мне пора. Заглядывайте как-нибудь с Джинни в гости.

— Непременно. До свидания, Падма. Привет сестре передавай.

— Обязательно.

Гарри возвращался на работу и думал, что он, конечно же, глянет мамины записи, но вряд ли увидит в них что-нибудь новое. Получив бумаги родителей, он прочитал всё не один раз — просто наслаждаясь возможностью хоть так, за строчками хозяйственных записей, учебных конспектов или редких записочек друг другу, услышать их голоса.

О проклятии Инфэкундитатэ и противопроклятии к нему там не было ни слова — он в этом уверен.

Но название показалось знакомым, и Гарри вспомнил. О нем упоминалось дедом в одной из записей в старой хозяйственной книге. Вероятно, Падма просто перепутала — под это проклятье попала не мама, а бабушка.

Гарри достал книгу и еще раз перечитал:

«Бетти до сих пор не вылечилась от Инфэкундитатэ. А мы уже не так молоды. Задумываюсь об усыновлении, купил пару книг с описанием ритуалов. Очень понравилось примечание в конце одной из них: «Существует много ритуалов усыновления. Но дело не в них. Магия — суть намерение. Главное условие срабатывания любого ритуала усыновления — любить ребенка как своего собственного».