We Are Stars (джен)

Мы звезды, детка, знаешь?

И у нас нет ни прошлого, ни будущего — одно лишь настоящее. Та самая секунда, которой мы живем сейчас.

* * *

Первый курс

— Привет, я Джеймс! — лучезарный мальчишка уверенно протягивает руку. Очки съехали на нос, а прическа такая, будто ему на голову свалился метеорит.

— Блэк.

— Вау! Тот самый Блэк?

— Да, тот самый чистокровный Блэк...

— Нет, я имею в виду — тот самый Блэк, который пробил головой слизеринца стекло в Хогвартс-экспрессе?

— Да... это я, — легкая неуверенность во взгляде сполна компенсируется дерзкой, наглой улыбкой. Он бросает вызов и совсем не ожидает последующего затем ответа.

— Отлично! Мне как раз нужен был напарник! — и мальчишки счастливо хохочут, обмениваясь крепким рукопожатием.

Первая истинная дружба.

Второй курс

— Ремус, признавайся! С кем ты постоянно дерешься? — неугомонный Джеймс прыгает вокруг, словно заяц, не в состоянии удержать себя на месте.

— Джеймс, никого не нужно убивать, успокойся, пожалуйста...

— Ремус, ты понимаешь, что ты наш друг? А ты понимаешь, что друзья — это как второе сердце, а? — Джеймс останавливается прямо перед уставшим, поцарапанным мальчишкой, чье лицо испещрено тонкой сеточкой шрамов.

— Так вот! Не разбивай это сердце! — выдает Джеймс яростно и через секунду снова заливается смехом. Эмоции накрывают его с головой. "Ты истеричка, Джим", — с непередаваемой интонацией самолюбования всегда повторяет Сириус, покровительственно взмахивая рукой.

— Именно. Питер, скажи ему, — Блэк забирается с ногами в кресло. Он делает так всегда, когда никто, кроме друзей, не видит его. Манеры, чтоб их.

— Ремус, ведь это правда, — Питер поднимает голову от пергамента и смотрит укоризненно, так, как только он это умеет. Не обвиняет напрямую, но оставляет после своих слов тяжелую горечь в груди и осознание, что ты только что совершил предательство мирового уровня.

Ремус тяжело вздыхает, откладывая перо, и смотрит на друзей так, словно видит их в последний раз. Они умолкают, переглядываясь, и не решаются сдвинуться с места. И наконец, решившись, мальчишка почти скороговоркой выдыхает:

— Я... я — ликантроп. Вервульф... оборотень... чудовище... — все тише бормочет он, не в силах уже остановиться, и низко наклоняет голову, видя вытягивающиеся лица друзей. "Это конец", — думает он.

— Так... Так это же классно! Теперь мы еще круче, раз в нашей команде есть такой сильный зверь, как ты! — Джеймс снова смеется, лицо Блэка расслабляется, а Питер все еще смотрит так, словно думает, что все это — дурацкая шутка.

Джеймс — вот, кто всегда был здесь главным. Он сказал, что оборотень — это хорошо, это правильно, и будто не было всех этих мучительных секунд признания. И Люпин робко улыбается, позволяя Джеймсу взять его за руки и вытащить из кресла, станцевав с ним безумный танец братцев-разбойников.

Друзья хохочут снова.

Первое доверие.

Третий курс

— Нет, так не пойдет! — решительно заявляет Сириус, мрачно рассматривая новую порцию отвратительного вида порезов, покрывающих все тело Ремуса, лежащего в больничном крыле и напоминающего скорее мумию, нежели живого человека. — Нужно что-то с этим делать!

Тишина наполняет комнату. Джеймс забавно морщится, пытаясь придумать хоть что-нибудь, что может облегчить страдания друга. Блэк, закусив губу, рассматривает стену напротив. А Питер вдруг произносит:

— Я не знаю, но... МакГонагалл что-то говорила об анимагах на прошлом занятии... Что они способны ближе взаимодействовать с животным миром, и что магическая сила дает физические преимущества, и...

— А это идея, Пит! — Блэк с неподдельным уважением смотрит на друга. Он редко на кого-то так смотрит, за исключением, пожалуй, Джеймса. Ведь это же Блэк, а ему положено быть высокомерным отморозком. Это его стиль, в конце концов.

А стиль — это именно то, что отличает их ото всей этой мелкой шушеры.

Ремус смотрит удивленно, так же неверяще, как и год назад. Каждый день он еще верит в то, что друзья бросят его в одиночку с собственным проклятием. Каждый день он отчаянно надеется на это, ведь у него поразительно развито чувство вины. Строго говоря, это его второе имя. Хотя, на самом деле, он чертов король эгоизма — категорически отказывается верить, что кто-либо еще, кроме него, способен справиться с этой "непомерно тяжелой ношей".

В конце концов, когда-то он мог чувствовать себя особенным, всеми непонятым и отовсюду изгнанным, и это придавало ему определенного шарма. Но друзья разубедили его в этой сомнительной уникальности.

— Решено! — восклицают трое друзей хором. И Ремус понимает, что его роль как экспериментального образца в этой компании еще далеко не закончена.

Первый выбор.

Четвертый курс

— Парни... Я женюсь.

Мародеры дружно сваливаются: кто с кровати, кто со стула, а кто и с подоконника, чуть не улетев по другую сторону открытого окна.

— Приятель, ты действительно считаешь, что это хорошая идея? — осторожно спрашивает Блэк. Блэк знает — если Джеймс Поттер что-то решил, лучше будет отдать ему жертву на растерзание, чем встать у него на пути. Джеймс Поттер — упрямый баран, и он не учится даже на собственных ошибках.

— Абсолютно! Лили Эванс — она будет моей!

— Я что-то не пойму, Джим, — мягко протягивает Ремус, приподнимая бровь, рассеченную и еще кровоточащую, — Лили знает о твоих планах?

— А зачем ей это? — Джеймс удивленно приподнимает брови. Он еще не знает, каково это будет — объяснить Лили Эванс, что он, Джеймс Поттер, неповторимый и восхитительный, а вернее, самодовольный олень, подходит ей в мужья куда больше, чем все эти остальные "неудачники".

И друзья не решаются спорить. Блэк знает, что это бесполезно, и он просто хочет откровенно поржать, смотря на то, как его лучший друг будет изгаляться, ухаживая за одной из самых неприступных девушек школы. Питер в принципе не реагирует, ибо малыш Пит вообще редко на что-то реагирует. Он — незыблемая скала. Для него было не проблемой принять оборотня в свою компанию, когда это понадобилось, не проблемой начать изучение анимагии, раз это стало необходимо. Ну а Лили Эванс... воистину меньшая из всех зол. Ремус качает головой, но молчит. Он до сих пор чувствует себя бесконечным должником, а потому, полагает он, смолчать можно было бы и о большем. Пусть он и не прав.

Первая любовь.

Пятый курс

— Мы лучшие, детка. Ты понимаешь, что это значит? — опьяневший Блэк повторяет это снова и снова раскрасневшейся четверокурснице, сидящей у него на коленях. Она бездумно хихикает и, ничего не соображая, кивает головой. Ведь сам Сириус Блэк назвал ее деткой.

Джеймс сияет. Даже пренебрежение со стороны Лили сегодня ничто по сравнению с тем, что у них, наконец-то, получилось!

— Мы должны придумать себе прозвища! — чуть позже, когда Блэк избавился от очередной воздыхательницы, Поттер возбужденно бегает по комнате, вдохновленный новой идеей.

— Я бы назвал тебя бараном, Поттер, но раз уж ты добровольно превратился в оленя... Во-о-от с такими, — Блэк, ухмыляясь, разводит руками, — рогами, то, как говорится, сам Мерлин велел...

— Помолчал бы... кобель! — Джеймс раздраженно смотрит на Сириуса.

— А я что, разве против?

— Что скажешь, Лунатик?

Ремус, улыбаясь, задумчиво взирает на друзей. В его пьяной голове туда-сюда прокатываются странные мысли о том, что он очень, ну прямо очень, даже непередаваемо как любит этих раздолбаев. И это их вечность.

— Хах, не наливайте больше этому трезвеннику. Питер?

— А что? Вы уже все сами сказали. Олень и кобель. Правде надо смотреть в глаза, — философски изрекает Питтегрю и спрыгивает под кровать, уворачиваясь от летящих в него подушек и Блэковского носка в придачу.

Первое достижение.

Шестой курс

— Наконец-то этот мерзкий выродок отстал от Лили, — ворчит Джеймс, все так же, с вселенской безнадежностью в упор разглядывая Эванс. Как она вообще выдерживает такой прессинг, начиная с четвертого курса? Железные нервы.

— Прекрати, Джеймс, он ничего лично тебе не сделал, — жестко обрывает его Ремус. Тогда он не остановил друзей и теперь безмерно жалеет, отчего становится противен сам себе еще больше. Не то чтобы, если честно, его волнует судьба Северуса Снейпа в этот момент, но строгие моралистические уставы в голове скрипят, трещат и ломаются с хрустом. А Блэк и Джеймс лишь методично продолжают доламывать их с каждым годом. Ремусу это не нравится, но он терпит. Он вообще очень терпеливый.

— Да какая разница уже? Вы слышали об этой новой компании избранных сектантов? — Блэк пытается говорить насмешливо и беззаботно, но он ни черта не умеет скрывать эмоции. Он слишком прямой, слишком честный.

— Регулус, да? — тихо спрашивает Ремус. Хвост поднимает на Блэка глаза, и даже Джеймс отворачивается от Лили, переводя взгляд на друга.

Блэк, упрямо сжав губы, молчит и только покачивает головой туда-сюда, словно болванчик. Внутри у него странная дыра, но он лучше сдохнет, чем признается, что его заботит судьба его брата или его семьи. Он еще не понимает, что нет в этом ничего постыдного. Он поймет потом.

Первая боль.

Седьмой курс

Джеймс лучится от счастья и, кажется, уже нарисовал приглашения на свадьбу. И это только после одного лишь свидания. Хотя, думается Блэку, он нарисовал их еще курсе эдак на четвертом, ибо его рисунки с того момента не улучшились ни на йоту. Сириус до сих пор пытается различить на них, где Ремус, а где Лили, но получается с трудом.

Питер нашел себе невнятную меланхоличную девушку, такую же, как и он сам, и чувствует себя вполне самодостаточным человеком. Ремус, наверное, был тем, кто выше такой низменности, как физические потребности и глупые сентиментальные эмоции, а может, притворялся. А Блэк не знал, будет ли в его долбаной жизни хоть намек на то, что все поэты мира описывают в таких красках.

Не то чтобы он этого не хотел. Просто ему необходимо было забыться, чтобы не видеть окончательного падения своей семьи в гущу мрака, чтобы не замечать отчетливых явных признаков чего-то грядущего и настолько темного, что хотелось выть на луну вместе с Лунатиком.

Но он, эгоистичный и возвышенный аристократ, всегда ценил свою свободу и не разменивался по мелочам. Либо Любовь с большой буквы и на всю жизнь, либо — к черту ее!

— Хэй, народ! Мы на выпускном, понимаете? Мы, мародеры, закончили эту гребаную школу, и, знаете, теперь мы воистину свободны! — и Блэк весело отплясывает на столе, уже снимая рубашку и подмигивая покрасневшей МакГонагалл, устало прикрывающей глаза ладонью и отворачивающейся в другую сторону.

Джеймс взасос целуется с Лили посреди танцпола, и они определенно забывают, что они здесь не одни, а директор не планировал снимать NC-17. Но старик, кажется, и сам не против повеселиться, галантно протягивая руку Минерве. Питер и Ремус оттанцовывают зажигательную чечетку, взявшись за руки и не соображая, что происходит, расплескивают вокруг ром из полупустых бутылок, которые еще как-то умудряются держать в руках. Даже малыш Нюниус извивается в каком-то странном экстазе, а слизеринцы, подбавляя таинственности, пускают вокруг него зеленый дым и шипящие искры.

И на Блэка снисходит озарение.

Это последняя секунда их вечности. Все, что будет дальше — не существенно. Все, что будет дальше — это другая жизнь, а значит, сейчас нужно сгореть красиво. И он хватает метлу, призванную заклинанием, и взмывает в небо, проламывая своей красиво причесанной и уложенной головой оконное стекло в мелкие дребезги.

Он летит, не останавливаясь, навстречу звездам, которым нет конца. Вдыхает так, словно в последний раз, и чувствует соленые слезы на губах. Все, game's over, baby.

* * *

We Are Stars.

Мы звезды, детка, знаешь...

И ничего, что мой друг ушел так рано, толком не осознав и не почувствовав своего тихого семейного счастья, которое, кстати, как ни странно, было именно тем, в чем он отчаянно нуждался.

И ничего, что мой крестник теперь должен в одиночку разгребать все дерьмо, которое после себя оставили такие, как моя отмороженная семейка.

И ничего, что меланхоличный Питер философски рассудил, что Джеймсу с его новобрачной будет приятнее на том свете, нежели на этом.

И ничего, что Ремус стал бледной тенью и, наверное, осознал уже, что все эти огоньки надежды, какими он видел нас в школе, были лишь прощальной вспышкой света перед тем, как навсегда уйти во тьму.

И ничего, что мне отчаянно хочется сдохнуть, несмотря на все увещевания. Знаешь, детка, а я обошел Сохатого. Я остался здесь, на земле бренной. У нас, знаешь, был спор: кто отбросит коньки раньше? Ну так вот, я проиграл. Я остался здесь, вкушать чертову паршивую реальность, а он там, в раю, наверное, развлекается с Лилс и философски говорит ей: "Подожди, дорогая, скоро и наши друзья присоединятся к нам".

Хотел бы я.

Но мы до сих пор живы, детка.

Спроси любого препода в Хогвартсе, и он ответит тебе:

— Мародеры? Да, четверо лучших друзей, помним-помним, — и улыбнутся, вспоминая, как мы раздолбали эту школу на части.

Мы никогда не знали, что будет в будущем, и не помнили, что было в прошлом. У нас была одна чертова секунда жизни, растянувшаяся на семь лет. И я скажу тебе — то была секунда воистину звездного падения. Мы сверкнули так, что те, кто увидел это, выжгли себе не только глаза, но и душу в придачу, а те, кто не успел, убивались потом, что пропустили ТАКОЕ.

Мы хотели быть вечно молодыми, вечно пьяными, вечно свободными и вечно счастливыми.

И, знаешь, детка... у нас это получилось.