Новое завтра (джен)

Военное время учит жить сегодняшним днём. Прошлое не имеет значения, будущее — слишком абстрактно, да и легче о нём не задумываться вовсе. Первичный защитный рефлекс.

Ремусу не пришлось даже учиться. Его жизнь состояла из одного зыбкого «сегодня», сколько он себя помнил. Жалеть о прошлом он разучился в одиннадцать: вернее, запретил себе жалеть, поступив в Хогвартс. Думать же о будущем даже не пытался: слишком бессмысленное занятие, когда там, в самом абстрактном грядущем мире, завтра или через месяц всё равно светит одна и та же полная Луна.

Его хрупкое «сегодня» разлетелось брызгами в Хэллоуинскую ночь и рухнуло под натиском гнетущего будущего, оставив Ремусу одно лишь бесконечное «вчера».

Беспросветное, безнадёжно потерянное, выпивающее душу не хуже дементоров Азкабана «Вчера».

Это сравнение пришло Ремусу на ум в одну из бессонных ночей перед очередным полнолунием. И показалось ужасающе правильным. Таким правильным, каким уже давно ничто не было в его жизни.

Правильным потому, что его место, как услужливо подсказывала совесть, было в соседней с Сириусом камере. «Один за всех и все за одного», как в старой книжке. Только вот в книжке такого не случилось. А значит, в чём-то они все ошиблись. И он — да уж, вечный «голос разума». Самонадеянный слепец, а не друг.

На похоронах Поттеров ему зачем-то выражали соболезнования. Глупая формальность, — думал он, глядя на покрытые лёгким снежным пухом свежие холмики. Соболезнования и это вечное «ты ничего не мог сделать».

«Спасибо, профессор МакГонагалл, но вы ошибаетесь. И, к сожалению, наверное, не в первый раз».

Когда же всё началось? Где он допустил ошибку? Как он не понял, не сумел понять, что творилось с Сириусом?

Кажется, на кладбище он остался последним. Глухие камни и живой мертвец — весьма правильная компания, не так ли?

Страна, отряхиваясь от пыли войны, выползала из руин и двигалась вперёд: её, по оптимистическим прогнозам экспертов, ждало светлое будущее. Ремус Люпин резкими неумолимыми скачками уходил всё дальше в прошлое, где его ждал неотвеченный вопрос.

Почему Сириус?

Ах, как бы ему хотелось хотя бы увидеть, хотя бы раз заглянуть в глаза старого друга! Друга — Ремус так и не сумел отучиться от привычки называть так Блэка. Ночами, когда он, вконец измучившись, проваливался в сон, ему мерещилась сгорбленная фигура и ускользающий взгляд синих глаз. Взгляд, который почему-то казался ему панацеей от всех наваждений прошлого.

С Сириусом ему увидеться, конечно, не дали. Да и материалами дела не очень-то охотно делились, а тот сухой остаток, который удалось раздобыть по старым орденским каналам, не давал Ремусу ни ответов, ни покоя.

На что он только надеялся, раз за разом отсылая сов с прошениями о свидании? На удачу, которой ему самому никогда не перепадало? Или на удачу Сириуса, которой подчас хватало с лихвой на всех четверых?

Так или иначе, Ремусу Люпину оставалось прошлое, проклятое «вчера», и это было единственное, что вообще позволяло ему чувствовать себя более-менее живым.

По иронии судьбы о существовании «сегодня» ему неожиданно напомнило письмо из прошлого: Альбус Дамблдор приглашал бывшего ученика преподавателем в Хогвартс. И глядя на газету, в которой сообщались последние новости о беглом азкабанском заключённом Блэке, Ремус решительно принялся писать ответ.

«Сегодня» долго не продлится — и вряд ли в этом будет виновато проклятие, висящее на должности. И Люпин рассчитывал использовать свой шанс — единственный за долгие годы — до самого конца.

Ежечасное, каждодневное, болезненно-сладостное настоящее, разгоняющее по сосудам кровь, «сегодня». Шанс помочь — и Ремус наблюдал за Гарри, учил, рассказывал и пытался понять; шанс получить ответ — и он всё свободное время пытался поймать хоть какой-нибудь след Сириуса. Шанс быть живым — и в глубине души Ремус упивался им, жадно, нетерпеливо, как обречённый на казнь.

А потом у него появилось «завтра».

Сработало ли проклятье или просто Снейп дал волю своей мстительности, но Хогвартс остался позади. Только печали почему-то не было.

Чёрный пёс высунул морду из-за кустов и подозрительно принюхался. Люпин улыбнулся и опустился на корточки. Сириус, ещё раз оглядевшись, в два прыжка оказался рядом и, подняв взгляд, замер.

Ремус неловко протянул руку и провёл ладонью по косматой шерсти, а затем вдруг подался к другу и обхватил за шею. Бродяга молча ткнулся носом ему в плечо.

Спешить было некуда, и так же молча человек и собака бок о бок брели по одинокой просёлочной дороге.

В закатных лучах им обоим в кои-то веки обнадёживающе улыбалось новое «завтра».