Мечты стоит отпускать (гет)

— Я не слышала ни слова из того, что ты мне сказал!

Голос ее не скрывал раздражения и усталости, а взгляд с трудом фокусировался на полуночном госте. Тот прервал свою пламенную речь и воззрился на нее то ли с осуждением, то ли с пониманием.

— Ты прекрасно знаешь, других кандидатур нет, и не будет, — в виске пульсировала тупая боль. Когда же это закончится? С трудом удавалось сдерживаться и говорить спокойно.

Она выудила из бардака на столе директорский приказ о назначении некоего Ремуса Люпина на должность преподавателя защиты от темных искусств (хорошо бы посмертно, мелькнуло в голове), хлопнула листок на пустой угол и положила рядом перо.

— Подписывай и давай покончим с этим, — добавила она, игнорируя взгляд Люпина. Взгляд был не менее красноречив, чем лекция на тему профнепригодности, которую Ремус начал читать, едва войдя в кабинет. Ей удалось прервать его на половине. Больше бы она просто не выдержала. — Уже поздно, а у меня еще куча работы.... И не надо рассказывать мне сказки, про опасность и полнолуние! — Люпину пришлось захлопнуть уже открытый рот. Девушка смотрела на него раздраженно, лучше было ее не доводить. — Подпиши, пожалуйста. Ты знаешь не хуже меня, что Слизнорт замечательно варит антиликантропное зелье.

Люпин отвернулся от окна, поднимая руки в защитном жесте. Он прекрасно осознавал несерьезность своих доводов, но совесть не давала промолчать.

Так странно возвращаться. Хотя казалось, что он никуда и не уходил. Может из-за того, что прошло слишком много времени, или наоборот — слишком мало. Вид из окна остался прежним . Широкая парадная лестница в темноте приобрела густо-серый цвет, как в тот сентябрьский вечер, когда он поднялся по ней впервые в жизни. Прохладный от росы бархат газона, несколько длинных узких полос света из окон, дальше непроницаемая стена Запретного леса и синее, почти черное небо, продырявленное звездами. Ничего не изменилось. Кроме него и девушки, которая устало смотрела из кресла.

Заместитель директора, профессор транфигурации младших классов Гермиона Грейнджер выглядела постаревшей и порядком замученной. И сейчас причиной ее мучений был он.

Люпин подошел к столу, взял перо и поставил в указанном месте вытянутый вверх изящный росчерк.

— Гермиона, тебе нужно выспаться, — серьезно заметил он.

Девушка бегло перечитала приказ, удовлетворенно кивнула, подписала и спрятала пергамент в ящик стола. Главное, не забыть, какой именно это был ящик.

— Мне сейчас не до этого, — отмахнулась она.

— Не стоит пренебрегать сном.

Гермиона выразительно посмотрела на него поверх стопки непроверенных рефератов.

— Работа, Ремус, — она отодвинула в сторону длинное эссе, почерканное красными чернилами, на котором только что вывела большое «Т». Со стола спланировали два сочинения и улеглись Люпину под ноги. Гермиона вздохнула. — У меня куча работы.

Она не злилась конкретно на него. Она злилась всегда только на себя.

Было уже далеко за полночь, работы не проверены, и никто не сделает этого за нее.

Уговорить Люпина занять преподавательскую должность стоило ей немалых усилий. Директор предупреждала ее. Гермиона прекрасно знала это сама. Но его можно понять, и она понимала. И именно потому сейчас сидела в кабинете, а творчество учеников стопками громоздилось вокруг.

Как же она устала.

После войны они не виделись года три. Может чуть больше.

Люпина время щадило куда больше, чем ее саму. Исчезли болезненные тени под глазами, вечно сутулые плечи расправлены. Фигура худощавая, подтянутая. Серый костюм сидит прекрасно, верхняя мантия с бархатными манжетами, новый кожаный портфель на длинной шлейке. Замочек золотой, с гравировкой ММ.

Только седых прядей в волосах стало на порядок больше.

Глядя на него, Гермиона чувствовала себя обессиленной и утомленной. Словно все его тяготы и мучения пришлось пережить ей.

Люпин выглядел помолодевшим. Она постарела.

— Душу бы сейчас продала за чашку горячего кофе, — пробормотала девушка, резким росчерком подписав очередной пергамент.

— Все бьешься над спасением эльфов из кухонного рабства? — улыбнулся Люпин. Гермиона поняла, что произнесла фразу вслух. Она подняла голову и виновато на него посмотрела.

— Я не собиралась этого говорить. И это не значит, что я прошу тебя принести мне кофе. Это вообще ничего не значит.

— Гермиона, успокойся.

Она тяжело вздохнула и отодвинула стопку пергаментов. На пол посыпались лабораторные второго класса. Их еще предстояло проверить.

— Боже, как я устала, — страдальчески протянула Гермиона, откидываясь на спинку кресла и потирая пальцами веки. — Ремус, прости. У меня все в голове путается.

— Ничего страшного, — его голос звучал успокаивающе. — Тебе кофе с молоком?

— С сахаром, — сдалась девушка. — Много-много сахара. И Аваду в качестве десерта. И боюсь, если я не закончу это до утра — она обвела широким жестом хаос на столе, — я нею удавлюсь.

Ремус подошел к камину, щедро сыпанул в пламя дымолетного порошка и негромко сказал:

— Кофе в кабинет профессора трансфигурации, пожалуйста. Две чашки, сандвичи и много-много сахара.

И ловко поймал поднос, протянутый ему тонкой рукой прямо из зеленого огня. Гермиона не смогла сдержать улыбку.

— Значит так, — он поставил поднос на край стола, ухитрившись ничего не уронить. Затем снял пиджак, бросил его в кресло, закатал рукава рубашки и разлил по чашкам кофе. — Вот тебе много-много сахара. Ешь сандвичи, а я пока проверю часть.

— Ремус, что ты делаешь? — удивленно воззрилась на него девушка.

— Проверяю твои работы. Чтобы понять, как из спички получилась гусеница, когда в задании написано «иголка», не нужно быть профессором трансфигурации.

— Но...

— Гермиона, — он терпеливо вздохнул, словно объяснял ребенку. — Я же понимаю, что ты сидишь здесь из-за меня. Потому позволь помочь. Тебе не помешают дополнительные несколько часов сна.

Девушка вздохнула и благодарно улыбнулась.

— Ты прав. Спасибо.

Ремус кивнул в сторону подноса и склонился над пергаментами.

Рассвет Гермиона встретила широким зевком, выбираясь из-под одеяла. И это был первый раз за три года, когда ей не пришлось заслоняться от яркого солнца последним почерканным листом.

* * *

— Урок окончен. Домашнее задание: тридцать сантиметров пергамента с описанием влияния различных отвлекающих факторов на процесс трансфигурации. Сдать мне в пятницу. До свидания.

Гермиона махнула палочкой, учебники заскользили с парт и двумя стопками сложились на столе, мочалка принялась вытирать доску, трансфигурированные пуговицы со стуком посыпались в коробки. Некоторые все еще шевелились.

Класс опустел. Она села, устало склонила голову на руки.

Дети ее уважали. Она училась преподаванию у МакГонагалл, а не у Квиррела. Сохранять в классе тишину без лишних усилий несложно, если все знают, что ты с легкостью можешь превратить письменный стол в свинью. Даже ошибки в ответах никогда ее не раздражали. Они маленькие. Они учатся. Где еще им простят эти ошибки, если не в школе.

Работа не вызывала у Гермионы Грейнджер недовольства. Как раньше не вызывала учеба.

Но силы, которые она черпала из глубин себя самой, заканчивались. Осталось совсем немного где-то глубоко внизу.

И Гермиона чувствовала опустошенность.

Джинни увлекала ее разговорами в любую свободную минуту, но это не помогало. Рыжка становилась все более сентиментальной по мере того, как рос ее живот. Она уже вполне могла задавить своей жалостью. Душевностью тоже. Потому Гермиона старательно избегала встреч с ней, и виноватой себя не чувствовала.

Гарри поговорить не предлагал. Просто приходил, ставил на стол бутылку дорогого огневиски и они проваливались в небытие до рассвета. Так он понимал значение слова «поддержка». Гермиона знала это, и была ему благодарна. Но Поттер наведывался редко. Ему, с его личным счастьем, напиваться незачем.

Рон.... О нем она сама предпочитала не говорить. Так ругаться не умели даже гоблины. Он сделал ей предложение, Гермиона отказала. Рон со злости женился на Лаванде. И этим все было сказано.

Имея множество хороших друзей, она все же осталась одна.

Гермиона тяжело вздохнула, поднялась, втиснула в портфель очередную пачку работ на проверку и вышла из класса.

* * *

Ремус поднял руку, чтобы постучать, но двери открылись от одного прикосновения.

— Гермиона, я....

Он запнулся, в недоумении глядя на открывшуюся картину.

Гермиона сидела на полу перед окном, завернувшись в плед. Рука сжимала горлышко бутылки, взгляд никак не мог сфокусироваться на Люпине.

— Добрый вечер, профессор, — голос оказался совершенно ровным, а в глазах плескалась вселенская тоска. — Не хочу обсуждать ваш учебный план. Но если это нужно прямо сейчас, думаю, смогу подавить нежелание.

Гермиона отвернулась.

Люпин вошел в кабинет, закрыл за собой двери. Снял пиджак, привычным жестом бросил в кресло и сел рядом.

— Что пьешь? — поинтересовался он, глядя на профиль с чуть вздернутым кончиком носа. Гермиона посмотрела на бутылку в руке, потом на него.

— Джек Дэниелс. Виски.

— Знаю. Магглский, — кивнул Люпин. — Есть еще один стакан?

Гермиона отпила из горлышка не глядя на профессора. Янтарная жидкость всколыхнулась за толстым стеклом.

— Ясно.

Девушка вложила бутылку в его руку. Люпин выпил и вернул обратно.

— Все так плохо?

— Ты даже не представляешь, насколько.

— Можно по порядку.

Девушка сделала еще один глоток.

— Пустота. Все.

Она задумчиво глядела в окно. Люпин плохо помнил, когда видел последний раз, чтобы Гермиона пила. Наверное, года четыре назад. Тогда ей хватило одного стакана огневиски. После взгляд окончательно расфокусировался. Но, пусть и нетвердым шагом, она удалилась сама. И на лестнице, кажется, не упала. Он счел это достойным уважения.

При виде той же девушки, хлещущей крепкий алкоголь из горла, у Люпина возникло стойкое ощущение когнитивного диссонанса.

— Мне плохо, Ремус, — в голосе послышалось отчаяние. — И самое паршивое, что я не могу понять, почему. Сначала думала, что из-за войны. Потерь, пережитой боли, всего этого. Как посттравматический шок. Но, черт! Прошло уже три года. Три года, Рем! А я постарела, как будто за сто лет.

Она права. Ей двадцать один. Откуда темные круги под глазами, усталый, измученный взгляд, вертикальная складка между бровей? Она стройна уже до болезненной худобы, выпирают из-под кожи ключицы. Руки тонкие, плечи хрупкие, кажется, сломаются под тяжестью школьного ранца. Она пьет кофе, иногда курит и стягивает волосы в хвост. Она редко смеется и, вот, напивается в одиночестве.

— Я ненавижу себя за это. За все, что делаю. Я делаю все неправильно, не так. Три года я делаю все не так.

Ремус потянулся за бутылкой и случайно коснулся ее руки. Гермиона этого не заметила, а Люпин поразился тому, насколько холодными были ее пальцы. Она глянула на него и спросила с отчаянием:

— Ремус, что со мной не так?

Ее глаза в полумраке казались черными. И очень не хватало волнистых прядей, обрамляющих обычно ее лицо с тонкими, теперь заостренными худобой чертами.

— Лучше думай о том, что это с миром что-то не так, — посоветовал он, пытаясь не смотреть ей в глаза. Алкоголь обжигал губы и горло, но был совершенно безвкусен. — В мире много чего случается не так. И не стоит винить в этом себя.

— Это точно, — рассеянно пробормотала Гермиона.

Люпин прижал горлышко бутылки к губам, но пить не стал.

— Я вижу Тедди раз в полгода. Если повезет. А ему уже четыре. Я не видел его первых шагов, не слышал его первых слов. Я даже не знаю, что он любит. Вот такой из меня отец. Я месяцами пропадаю в командировках на другом конце света. Я ненавижу свою работу. Но если потеряю ее — не смогу вырастить сына. А из-за нее не вижу, как мой сын растет.

Он испытывал странное ощущение. Будто откуда-то изнутри вытекал жгучий, свинцово-тяжелый яд.

— Что-то в этом мире навернулось, — тихо сказала Гермиона, немигающим взглядом уставившись на луну в окне. — Я хотела стать балериной.

Ремус удивленно посмотрел на нее.

— Я танцевала с четырех лет. Моя преподавательница всегда била меня по ногам, ей не нравилось что у меня слишком костлявые лодыжки. Но я никогда не злилась на нее за это. Я злилась на себя. Злилась, что я не такая как хочет она. Злилась, когда у меня что-то не получалось. Однажды я заперлась вечером в зале и всю ночь отрабатывала фуэте. Наутро меня тошнило так, будто я неделю пила, ноги не слушались, пуанты натерли кровавые волдыри. А вечером я надела их снова и пришла на занятия.

Ему хватило такта промолчать.

— Я могла учиться на стипендию. Прошла прослушивание в лучшую балетную школу в Лондоне. Получила письмо, что с сентября они ждут меня на занятиях. А потом прилетела сова.

Она забрала бутылку, скользнув пальцами по его руке.

— И я подумала, что если в балете не смогла стать лучшей, то стану лучшей здесь. Но у меня не получилось.

— Не говори ерунды. Ты лучшая студентка за последние сто лет. Ты умна, одаренна....

— Ремус, перестань. Не нужно. Меня от этого тошнит.

Они молчали и смотрели на луну, пока виски не закончился.

Утром Гермиона проснулась с ужасающей головной болью. Сползла с кровати и побрела искать аспирин, неустойчиво пошатываясь. Мысль о призывном заклятии благополучно затерялась в глубинах измученного мозга.

В кабинете ее удивил непривычный порядок на столе и она подошла поближе.

Домашние работы, оставленные вчера вечером, были проверены, все до одной.

* * *

Если бы в возрасте десяти лет кто-нибудь сказал ей, что в двадцать один она, так и не получив высшего образования, станет преподавателем и на своих уроках будет учить превращать ежей в игольницы, а по субботам напиваться в компании оборотня, Гермиона покрутила бы пальцем у виска и вернулась к станку. Тогда она была уверена, чего и когда хочет от жизни.

Сейчас Гермиона умела превращать черепах в чайники и точно знала, что от виски на пустой желудок начинает тошнить, а злых волшебников можно победить силой любви. Это были ее самые ценные знания.

Ремус приходил вечером, молча садился рядом и протягивал руку за очередной бутылкой. Они говорили, часто бессвязно. Эпизоды из жизни всплывали вперемешку, внезапно и нелогично, как картинки в окошках игрового автомата. И воспоминания об этих вечерах были такими же отрывистыми.

Он проверял ее домашние работы, оставлял на столе горячий кофейник, курил с ней на балконе, разгоняя дым ладонью, когда ей хотелось курить.

Она по вечерам распахивала бар и выбирала бутылку наугад, не глядя.

В ромовые вечера они говорили о прошлом. Когда был абсент — философствовали. Под виски хорошо молчалось.

* * *

Сентябрь заканчивался. Ветра все еще были теплыми, но в воздухе висело почти осязаемое ощущение печали. Эти дни последние ясные и солнечные в году. Октябрь уже встретит их инеем на опавших листьях.

Гермиона переселилась со своими работами на обширный балкон. Закатное солнце пригревало, кофейник был полон. Она забралась с ногами в большое кресло и подставила лицо теплым лучам. Даже оценки ниже «удовлетворительно» ставить не хотелось. Размерено черкала в пергаментах, то и дело приостанавливаясь, чтобы по-кошачьи зажмуриться от удовольствия и насладиться моментом. Бывает так, что воздух чист и невесом и под солнцем начинаешь чувствовать непередаваемую легкость, тягучую лень и расслабленность. И стараешься поймать каждую секунду этого блаженного времени, чтобы потом закрыть глаза и представить все в точности. И снова пережить.

Солнце зашло, стало прохладно, а Гермиона не могла заставить себя встать и вернуться в кабинет. Она все проверила и уже с полчаса просто сидела, закутавшись в плед, смотрела на небо, еще подсвеченное закатом, любовалась длинными полосами теней на газоне перед замком и прихлебывала теплый кофе. И вдруг поймала себя на неожиданной мысли. Как мне хорошо.

Гермиона внимательно прислушалась — ощущение пустоты пропало. Появилось спокойствие. И странное чувство, что чего-то еще не хватает до абсолютного счастья. Но это совершенно необязательно искать, сломя голову. Ей хорошо и сейчас.

Эти мысли ее удивили. Она привыкла за три года к постоянной усталости и опустошенности, чувствовать себя довольной и умиротворенной было странно. Гермиона несмело улыбнулась, будто пробуя улыбку на вкус. Спокойствие никуда не исчезло, к нему примешалась нотка радости. И еще смутное ощущение подвоха. Рациональная часть нудила, что просто так не может взять и стать хорошо. Просто вечер выдался теплым, впереди выходные, вот она и расплылась от радости.

— Гермиона, ты здесь? — из кабинета донесся голос Люпина, а мгновение спустя на балконе появился и он сам. — Смена декораций? — удивленно спросил профессор, окинув взглядом Гермиону в кресле. — Попойка отменяется?

— Не говори ерунды, — девушка поднялась и плед сполз с ее колен на пол. — Сейчас принесу вино. Забери, пожалуйста, работы. Я могу их там забыть, вдруг ночью дождь пойдет.

Ремус перенес пергаменты на стол, налил в оставленный ему бокал вина и сел на диван.

— У тебя что-то случилось? — спросил он, посмотрев на Гермиону. Девушка взобралась на подлокотник, сложив ноги под узорчатую диванную подушку, и медленно поворачивала в пальцах бокал на свет.

Он понимал, что-то изменилось. Скорее, внутренне. Снаружи не было видно никаких перемен. Разве что рассеянная улыбка, блуждающая на ее губах. Это радовало и пугало одновременно.

Его радовало все, что доставляло ей хоть малейшее удовольствие, приносило покой, или облегчение.

Его пугало, что это может стать концом их встреч.

Слишком тяжело было на нее смотреть. Она не заслужила такой жизни.

Слишком тяжело было бы больше не приходить.

Если бы я мог... Если бы только...

Ремус заставил себя отвести взгляд и сделать глоток. Вино оказалось сливовым — густым, сладким, отдающим теплом осени.

Гермиона отпила из бокала и зажмурилась. И в этой гримаске не было боли, раздражения, или недовольства. Она походила на кошку, пригретую солнечными лучами.

Внутри что-то сжалось, горько и болезненно.

— Ремус, кем ты хотел быть в детстве? — вдруг спросила она. Люпин на миг растерялся, глянул на нее и увидел, что девушка улыбается.

— Лекарем. Хотел работать в Мунго, — голос прозвучал хрипло и он глотнул еще вина.

— И что ты сделал, когда не вышло?

— Мне было не до того сначала. А потом... не знаю. Просто смирился, пожалуй. Решил, что не так уж это и важно. Зачем тебе?

Гермиона не ответила. Она задумчиво глядела куда-то в окно и водила пальцем по краю бокала. Потом тряхнула головой, словно отгоняя какие-то мысли, и снова рассеянно заулыбалась.

Из-под ее пальцев, прямо на тонком краю стекла, выбиралась маленькая девочка в балетном трико. Сотканная из воздуха фигурка, полупрозрачная, едва окрашенная в бледные цвета. Она расправляла смятую юбку, вырастая на глазах. Еще немного — и фигурка приобрела нормальный размер. Девочка сосредоточенно перебирала ножками, одетыми в пуанты, приподнималась на носочки и недовольно морщила носик. Затем сделала несколько оборотов, подпрыгнула... и растаяла.

Гермиона устало вздохнула и отпила из бокала.

— Такой я была в десять, — она улыбнулась. — И это выражение не сходило с моего лица. Вечно серьезная, вечно недовольная собой. И знаешь, я больше не хочу быть такой. Не хочу посвящать остаток жизни мыслям о несбывшейся мечте. Только боюсь, что не смогу вот так просто взять и отпустить.

— Сможешь, — горечь внутри уже начинала жечь горло. Ты ожила. И со всем справишься. И я больше здесь не нужен. — Ты на правильном пути. Главное, не останавливайся. И распусти волосы. Тебе так гораздо лучше.

Ремус поднялся и поставил бокал на стол.

— Я пойду. Мне нужно проверить контрольные.

— Ты уходишь? — Гермиона удивленно глянула на него, стягивая с волос тугую резинку. Свитые спиральками локоны рассыпались по плечам.

Да, я ухожу! Потому что не могу спокойно на тебя смотреть. Потому что ты никогда не позволишь мне быть рядом, а я никогда не стану достойным этого. Потому что за эти недели с тобой я успел влюбиться до беспамятства, но я старый волк, а ты молодая, умная, одаренная, и тебе незачем портить жизнь, связываясь со мной. Потому что сейчас ты так рассеянно улыбаешься не мне. И никогда мне так не улыбнешься.

Потому что я хочу быть с тобой. Но никогда с тобой не буду.

— Гермиона, у меня куча работы. А после полнолуния я чувствую себя просто отвратно.

Мерлин свидетель, он не хотел быть ни грубым, ни безразличным. Но прозвучало это резко. Иначе было бы слышно дрожь, которую он не мог унять. Хотя так, пожалуй, еще лучше. Понятно, что ему больше с ней неинтересно.

— Ремус, прекрати нести чушь!

Он удивленно обернулся. Гермиона сердито смотрела на него. В ее голосе сквозило раздражение. Люпин не знал, что сказать.

— Думаешь, мне стало легче, и все? Сказка окончена, все по домам? Можно больше не беспокоиться, и ползти в свой угол, зализывать очередные раны?

Откуда она знает?! Откуда?...

Девушка надвигалась, сверкая темными глазами. Он почти видел, как от нее расходятся по комнате волны силы, так она была зла.

— Думаешь, кому-то станет легче, если ты сейчас сбежишь? Будешь утешать себя выдумками и ложью до конца своих дней, успокаивать рассказами о том, что тебе суждено навсегда остаться одиночкой? Будешь выть на луну? Ты трус, Ремус Люпин, но это не значит, что все вокруг такие же!

Он не успел ничего сообразить, как она обвила руками его шею и впилась поцелуем в губы. Нескольких секунд ему хватило, чтобы осознать всю невероятность происходящего и попытаться оттолкнуть девушку. Он не мог позволить ей разрушить жизнь одним порывом.

— Даже не думай, — прорычала Гермиона в его приоткрытые губы. — Я слышала твои лекции уже не раз. Что-то там про «старый», «опасный», «бедный». Неужели ты думаешь, что я на них куплюсь?

— Но... — он все еще пытался сопротивляться, хотя мозг работал плохо, ее руки были горячими, и дыхание с запахом вина и кофе обжигало кожу.

— Заткнись, — полушепотом пробормотала она. — А то нашлю на тебя обездвиживающее...

И Люпин благоразумно заткнулся. Что было весьма легко исполнить, учитывая ее теплые губы и язычок, скользящие по его губам. И руки, проворно расстегивающие пуговицы, и волосы, пахнущие осенним ветром, и стройные ноги, обвившие его талию, и голос, повторяющий чуть хрипло «Ремус...Рем...». И кровать в ее спальне, на которой они превосходно поместились вдвоем.

Он не помнил, что бубнил в ухо нудный голос разума. Помнил только, как стаскивал с нее джемпер, как она выгибалась навстречу его рукам, как путались в его волосах ее пальцы. И взгляд темных глаз с поволокой увлек его в сладкое забытье.

* * *

Предрассветные сумерки выели яркие краски, все казалось серым. На Люпина навалилось тяжелое осознание совершенной ним ошибки.

— Ненавижу, когда ты мучаешься угрызениями совести, — пробормотала Гермиона, не открывая глаз. — Разве что ты мазохист и получаешь от этого удовольствие.

Ремус не удержался и хмыкнул.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя на лбу написано, — она забросила на него ногу и завозилась, устраиваясь удобнее. — Есть такая штука полезная, легилименция называется. О ней иногда неплохо вспомнить.

В приоткрытое окно веяло утренней прохладой. Он зябко поежился.

— Если ты сейчас начнешь нудить о том, что мы напрасно это сделали, или вздумаешь уйти, я тебя прибью, — совершенно спокойно заявила девушка, перебирая пальчиками длинные пряди его волос. Глянула в глаза исподлобья и улыбнулась. — Это глупо, Рем. Прекрати самоистязание. Я уже не маленькая девочка и не тебе решать, что испортит мне жизнь.

— Я вдвое старше тебя!

— И что? Кого это сейчас волнует? Кроме тебя, конечно. И про оборотня тоже не аргумент, — предупредила его вопрос Гермиона. — О бедности вообще бред. Ты носишь мантии с бархатными манжетами, твои костюмы явно шиты на заказ, а портфель застегивается на замок из чистого золота. Корми этими отговорками кого-то другого. От меня так просто отделаться не удастся.

— Гермиона...

— Люпин, объясни мне пожалуйста, какова истинная причина твоего нежелания становиться счастливым? — профессорским тоном осведомилась Гермиона, приподнимаясь на локте. Прикрыться она, разумеется, даже не подумала. Люпин сглотнул и отвернулся. — Это врожденный мазохизм, или последствия детских травм? Все, о чем ты говоришь, это не причины. И я лично вообще никаких препятствий не вижу. Ты весьма неплохо сохранился, как для своего дряхлого возраста, у тебя хорошая работа, прекрасный сын и ты замечательный собеседник, даже когда изрядно выпьешь. Что из этого должно меня отпугнуть?

— Ты не понимаешь...— из последних сил пытался отпираться Ремус. Сопротивляться напору логических доводов обнаженной Гермионы было крайне сложно.

— Нет это ты не понимаешь! — Она ловко перекатилась на него, уперлась ладошками в его широкую грудь и наградила серьезным взглядом. — Я хочу быть с тобой и ты этого не изменишь. А свои угрызения засунь куда подальше. Я лично собираюсь сделать тебя счастливым. И ты мне не помешаешь.

— Убедила! — Люпин обхватил ее рукой, подминая под себя, и заткнул поцелуем. Гермиона, правда, даже не думала отпираться.

— Замок, конечно, я тебе предложить не могу, — задумчиво заметил он, уткнувшись носом в ее волосы. — Но у меня есть коттедж в Байбери, недалеко от Арлингтон Роу. Если ты не против делить его с юным магом-разрушителем.

— Хоть с пятью, — полушепотом выдохнула Гермиона. — Остальных можем организовать прямо сейчас.