Из любви (гет)

Несмотря на то, что Тонкс не чувствовала никакого дискомфорта, общаясь с соратниками по Ордену (не считая разве что Снейпа), она всегда чувствовала, что отличается от них. Ощущение того, что она младше и совсем недавно влилась в компанию, вызывали отнюдь не разговоры: её товарищи были в этом отношении весьма деликатны, — но некая грань, разделявшая её и ветеранов первой войны, невидимо присутствовала в их молчании.

Тонкс никогда не пыталась копаться в этом сама, но, уж конечно, не могла не заметить, что коллеги-орденцы не говорят о прошлом — практически. Даже Грозный Глаз, с его грубоватой прямотой, ограничивался скупыми упоминаниями: о войне в Ордене как по негласному соглашению предпочитали молчать.

Но если поначалу Тонкс полагала, что молчание в основе своей подкреплялось горечью, то постепенно в её сознании выстраивался другой ответ, куда проще. Чем больше она втягивалась в жизнь Ордена, тем сложнее ей самой становилось подобрать точные слова, чтобы описать происходящее. Война была их рутиной, обыденностью, делом, которое приходилось делать, и о ней просто незачем было говорить.

Не говоря о том, что невозможно просто рассказать о том, как Патронус хрипловатым голосом, знакомым и незнакомым одновременно, сообщил о первой — уже в этой, новой войне — потере среди своих. О том, как в шаге от неё заклятье противника раскрошило стену в пыль.

Или о том, что сегодня она впервые убила человека.

Было бы глупо отрицать, что ей было неизвестно об этой стороне войны — и чего уж, службы в аврорате. Конечно, авроры и орденцы не швырялись направо-налево непростительными: таков был принцип, причём для Ордена — основополагающий. Но убивает, как известно, не палочка, и не «авада», а человек — и в бою смертельным может стать практически любое оружие.

Знала ли Тонкс всё это раньше? Ответ «разумеется» был бы абсолютно честным, но категорически некорректным. Теоретическое, абстрактное и слишком далёкое знание не имело ничего общего с тем размозжённым от падения трупом, который весь в пыли развалился на заднем дворе заброшенного маггловского склада, где и произошла драка.

Их перехватили почти случайно — во всяком случае, так хотелось думать за отсутствием доказательств более печальных вариантов, — и бой был быстрым. Слишком, пожалуй: она не успела кинуть и двух заклинаний, как Эммелин оказалась зажатой в противоположном углу, а Ремус уже стоял на лестнице, на ходу отбиваясь от двоих.

На вкус Тонкс, это звучало отвратительно, неправильно, издевательски, но факт оставался фактом: она убила того пожирателя ради Люпина. И не сумела бы сказать, с какой стороны это пугало её больше.

Вдвойне тяготило её, что обычно тем спасительным кругом, человеком, который мог объяснить решительно всё на свете, был Ремус, но он в данный момент отлёживался в своей комнате, благодаря лечебным зельям — в глубокой отключке. Вероятно, стоило последовать его примеру, но Тонкс никак не могла заставить себя двинуться с места.

На кухне — в полумраке и сиротливо приютившись на краю стула — её нашёл Сириус. Оценив обстановку, он сунул Тонкс под нос стакан, остро пахнущий огневиски и сел рядом.

— Никто не умер, а ты даже не напиваешься, как будто наступил конец света или что похуже, — без предисловий протаранил защитное молчание Сириус. — Итак?

— Я его убила, — Тонкс отстранённо подумала, что не узнала собственный голос. Пояснять не хотелось, но, к счастью, ветерану-орденцу Блэку пояснять и не требовалось. Он только залпом допил остатки и кивнул, кривовато усмехнувшись.

— Да, не лучшее ощущение.

— Я даже не чувствую, вправду ли, — Тонкс к своему стакану не притронулась. — Не осознаю. Разумом знаю, и не могу понять.

— После боя всё кажется сумасшедшим сном, — пробормотал Сириус. — В первый раз?

Она кивнула и, наконец, потянулась к огневиски, пытаясь сосредоточиться, чтобы не расплескать его в дрожащей руке.

— Когда ты?.. — Тонкс не закончила вопрос и коротко исподлобья посмотрела на Сириуса.

— Мне было девятнадцать, мы только вступили в Орден, это была засада, мы с Джеймсом дрались против троих. И хотя я этим не горжусь, я уложил своего первого пожирателя с трёх ударов. Грюм сказал потом, что молодым везёт — или не везёт, а мне везло. Вдвойне — потому что я был молодым идиотом.

— И как ты?..

— Мне было почти наплевать. Почти, — Сириус со стуком повернул стакан на столе, пристально разглядывая гранёный бок. — Меня самого едва не размазали, так что понимать, что к чему, я начал, когда уже проспался — это слегка облегчило мне жизнь.

— Не то чтобы у меня были варианты, — Тонкс поднесла свой к губам и сделала маленький глоток. — Ремус был уже ранен. Я не думала, что убью — просто не думала в тот момент.

— Рем жив, — Сириус коснулся ладонью её плеча. — Ты справилась.

— Дело не в том, что убивать — не наш метод, — прошептала Тонкс, — дело в том, что это крайняя мера, и я не уверена, что приняла во внимание все варианты. Мне кажется, — продолжила она, заглатывая ещё огневиски, — что я просто очень ненавидела того мерзавца, когда увидела их с Ремусом. И это... Не по-орденски. Не по-люпиновски, если хочешь, — она со скрипом скользнула ногтем по кромке стекла. — Но я убью и ещё раз, знаешь, за него. Теперь — с полным осознанием, и это... странно.

Сириус вздохнул и отсалютовал ей стаканом.

— Правильное не всегда вписывается в принцип. Я не знаю, по каким законам работают оправдания во вселенной, но, знаешь, у тебя есть отличная причина не соглашаться с их несовершенством, — он ещё раз усмехнулся, но на сей раз многозначительно и немного хитро. — А Ремус действительно очень принципиален, ты права. И именно поэтому поймёт тебя как никто.

— — — — — — — — -

Люпин и впрямь понял её без слов, как и предсказал Сириус, и Тонкс почувствовала укол совести за свой страх перед разговором. Ремус всегда был слишком понимающим и разговор потому тоже начал первым.

— Я прошу прощения, Тонкс...

— Ты не должен, — поспешно возразила она, перебивая и вскидываясь.

— Я не говорю, что должен, я хочу попросить у тебя прощения, Нимфадора, — повторил Ремус, терпеливо и насквозь серьёзно, — за то, что из-за меня тебе пришлось пойти на подобные меры. Я не заслуживаю таких жертв — тем более от тебя.

Ей почему-то вспомнилось, как пару месяцев назад она сама едва не набросилась на Люпина с кулаками — в этой же комнате, какая ирония, — с обвинениями в бессмысленном и чрезмерном (как казалось Тонкс) усердии в её защите. Не оттого, конечно, что она не была ему благодарна или не признавала благородного желания защитить — это было где-то даже лестно, пусть Тонкс и была аврором. Но сама возможность обмена чужой жизни на собственную приводила её в ужас. А Ремус был спокоен, как скала, как будто для него это не было ни предметом обсуждения, ни даже секундным вопросом.

Тонкс тряхнула головой.

— Никаких жертв, — ответила она честно и поймала его ладонь, мягко сплетая пальцы. Он улыбнулся в ответ — совсем чуть-чуть, и Тонкс рассмеялась, чувствуя, как шелухой слетает неловкость.

Жертвой можно было бы назвать что-то противоестественное, но ради Ремуса — в чём она уверялась с каждой секундой, когда смотрела в его улыбчивые уставшие глаза — это никогда не было жертвой, только... любовью.

"Убить из любви" звучало не так, конечно, как «умереть из любви», но в этой этически парадоксальной и такой же небезупречной и сумасшедшей, как вся их война, формуле определённо что-то было.