Ад Нарциссы Малфой (гет)

Это был её личный Ад. Ад Нарциссы Малфой.

Нарцисса бродит неприкаянной тенью по каменным коридорам своей темницы — почему-то именно так, никак не иначе, и зовет Люциуса. Зовет надрывно и оглушающе громко, гулкое эхо отскакивает от ледяных стен перекаченным мячиком, и скачет, и скачет, и скачет дальше, удаляясь по коридору. Величественные портреты покрылись плесенью, волшебную краску сожрали грязно-зеленые грибки, но маслянистые, поразительно черные, нарисованные глаза следят за каждым её шагом, смотрят прямо в душу и преследуют, преследуют, преследуют. Чадящие факелы горят блеклым желтым светом, бликуют темно-бурыми мазками на каменном полу, будто залитом кровью, отбрасывают ломанные извивающиеся тени, которые сгустками темноты таятся по углам и протягивают свои ссохшиеся длинные руки, опутывая ими ее поперек тела.

Нарциссу начинает шатать, колени предательски подгибаются и дрожат, испариной покрывается лоб. Она протягивает судорожно трясущуюся руку к стене, ища опоры, и тут же отдергивает ее, натыкаясь на что-то мерзкое, противное и склизкое. Из горла вырывается полузадушенный всхлип, и женщина мысленно дает себе оплеуху, приговаривая:

— Это все бред, Нарцисса. Лихорадка, сумасшествие, бред! — голос взлетает на пару октав и почти срывается, — Бред, бред, бред! Пол не может быть залитым кровью — это лишь игра света, здесь же розовый мрамор; портреты не покрыты плесенью, смотри, — и в доказательство своих слов женщина извлекает из многочисленных юбок своего платья тонкую палочку и колдует Люмос. Дрожащий голубой огонек возникает на конце палочки и Нарцисса подносит её к портрету, — видишь? Здесь же висит Альнилам Малфой, четвертое поколение, ты же вызубрила всю родословную Люциуса наизусть, ты же помнишь?

Дыхание постепенно выравнивается, грудь вздымается не так часто, и белокурая девушка произносит уже спокойным тоном:

— Вечер добрый, Леди Малфой. — Нарисованная на портрете женщина медленно поворачивает голову и произносит:

— Добрый, коль не шутишь, — и красноречиво смотрит на неё. Да, по правилам приличия Нарцисса должна справиться об её самочувствии, затеять ни к чему не обязывающий разговор о погоде и местной власти, но сгустки черной краски из углов вновь тянут свои струпья и обвивают, и обвивают, и обвивают её! Поэтому она слегка тушуется и произносит смущенно:

— Не подскажите ли мне, где Люциус, нынешний владелец Мэнора? — женщина оскорбленно смотрит на неё и поджимает губу, но все же удаляется с портрета, бросив едкое: «Минуточку».

Рама пустеет и Нарцисса в нетерпении ожидает возвращения её обитательницы. Слизь опутывает её ноги, касается коленок и забирается все дюйм за дюймом. Глаза в ужасе распахиваются, голубоватый огонек на конце палочки несколько раз мигает и гаснет, погружая коридор в полутьму. Женщина всхлипывает и прижимается спиной к стене, направляя дрожащую в руках палочку во тьму бесчисленных углов.

— Кто здесь? — голос дрожит и прерывается. До ушей доносится едва различимый шепот, тяжелые портьеры на окнах колышутся, и Нарцисса видит темный силуэт на фоне залитого неярким лунным светом окна. Деревья за стеклом поскрипывают многовековыми ветками, шуршат тяжелыми кронами и шелестят, шелестят, шелестят. Они, или силуэт, или тени, или шепот, Нарцисса уже не понимает, кто из них — тянут свои руки, стонут и зовут её к себе. Девушка жмется к стене, жмется и зовет своего мужа. Из позолоченной сусальным золотом рамы медленно вылезает? ссохшаяся, испещренная бесчисленными морщинами ладонь и едва касается оголенного плеча. Звонкий девичий крик разносится по всему коридору и слезы безостановочно текут по её лицу.

— Девушка! Что вы кричите?! — Леди Малфой вернулась и тщетно пыталась привлечь внимание, — я уже минут пять не могу привлечь ваше драгоценное внимание. — Безмолвный укор и круглые, как блюдца, голубые глаза, дрожащие, будто в приступе эпилепсии, руки и скрюченные в отнюдь не безмолвном ужасе пальцы. Нарцисса хлопает ресницами и пытается выдавить хоть слово, но изо рта вырываются лишь беззастенчивые всхлипы и непонятные хрипы.

— К-как? — язык не слушался. — Что это было, черт возьми?! — собственный крик оглушает и отдается в голове громким гулом.

— Леди Малфой не престало так выражаться! Вы меня разочаровываете, миссис, — Нарцисса размазывает слезы по лицу и пытается привести себя в приемлемое состояние — но даже ощутимые оплеухи не помогают, женщину продолжает бить нервная дрожь. — Лорд Малфой, если вас все ещё это интересует, находится в левом крыле, — и, видя её замешательство, продолжает: — Для того чтобы туда попасть вам нужно лишь пройти до конца по коридору и свернуть налево — вот кратчайший путь в левое южное крыло. Но если вы хотите успокоиться и привести себя в надлежащий вид перед мужем, я бы посоветовала вам...

— Нет-нет, большое спасибо, — нетактично перебивает. — Доброй Ночи!

Альнилам Малфой вновь поджимает губы и элегантно усаживается в обитое алым бархатом кресло викторианского стиля, и обратно поворачивает голову в трехчетвертной поворот. Нарцисса несколько минут смотрит на застывший портрет и вздрагивает, когда сзади вновь проносится шепот. Она стремительно оборачивается и видит, как лениво плещется в углах тьма.

— Бред. В конце концов, в коридоре нет углов, — но все-таки убыстряет шаг и не видит, как Леди Малфой вновь оборачивает голову и смотрит ей в след. Тусклый свет факелов озаряет искривлённое гримасой отвращения лицо и красноватые блики, которые мерцают на дне чернильных маслянистых глаз.

Цоканье тонких каблуков разносится на метры вперед, тусклый огонек на конце палочки колышется и дрожит и Нарцисса буквально летит, торопится и оборачивается от малейшего шороха. на лбу появляются капельки пота, белые волосы кривыми завитками прилипают к нему и коленки у девушки вновь подгибаются, а высокие каблуки помощи не оказывают.

Паника вновь разевает свою пасть в душе женщины, и кажется Нарциссе, что заветный поворот в конце коридора не приближается, а лишь удаляется, удаляется, удаляется. Нарцисса срывается на бег, края свободного домашнего платья развеваются у неё за спиной, изредка оголяя тонкие лодыжки, перехваченные лапками изящных серебряных босоножек. Кожа покрывается мурашками — не то от холода, не то от страха — девушка так и не поняла.

Каблуки на повороте подводят, и Нарцисса со всей своей скоростью впечатывается в холодную стену, правую сторону туловища обжигает болью, но девушка не останавливается и продолжает бежать. Что-то противное и склизкое течет по руке и капает на пол — Малфой слышит стук капель об граненые плиты, но внимания не обращает, ведь впереди забрезжил свет. Теплый и манящий, дающий надежду и силы на последний рывок, свет. В горле саднит и першит и Нарцисса отчаянно хрипит «Люциус!», и падает подкошенной куклой, не добежав буквально пару метров до спасительного огня.

— Нарцисса! — муж подбегает к ней и аккуратно поднимает её на руки, ложа свою бесценную ношу на мягкий диванчик, который ближе всего к огню, — Мерлин! Ты вся в крови...

Люциус явно был ошарашен, даже не так — он был в ужасе. Да, внешне то никак не проявлялось, маска аристократического спокойствия все ещё была при нем, но жена хорошо его изучила даже за столь короткое время их совместной жизни, и все эти неконтролируемый фразы, бегающие глаза и чуть-чуть дрожащие руку, сказали ей больше, чем могли бы сказать хлопотания и квоханье, столь характерное для той же самой Уизли. Девушка сдавленно смеется и шепчет:

— Носишься со мною, как с хрустально вазой, — и гладит Люциуса по гладко выбритой щеке, наблюдая, как он дает указания домовикам. Мужчина поднимает на неё глаза, и она видит в них странный коктейль из нежности, какой-то тайной горечи и... жалости. Девушка вздыхает, отворачивается, утыкаясь носом в мягкую обивку софу, и забирает руку.

— Сейчас я разрежу твое платье, так что не дергайся, — голос вновь стал серьёзным и в некоторой степени жестоким. Тихое «Секо» и Нарцисса чувствует оголенной кожей жар от камина. Люциус чуть отдвигает атласную ткань и мягкие рюши, шепча:

— Потом сниму, сейчас обработать нужно... — и водит белым полотенцем по содранной коже, оставляя едва заметные розовые разводы. Махровая тряпка окрашивается в алый цвет и кровь расплывается идеально ровными кругами на воде, когда мужчина полощет полотенце в медном тазике. Девушка выпускает воздух с шипящим звуком сквозь сжатые зубы и думает, как было бы прекрасно, если бы Люциус нежно подул и тихонько шептал о том, что все закончится и нужно просто чуть-чуть потерпеть. Но он этого не говорит и не дует, он ведь... «он ведь Люциус Малфой» — думает Нарцисса и криво усмехается. Да и глупо бы это было, не правда ли?..

Но в голове продолжают стоять залитые солнечным светом картинки, которые нарисовало её воображении, когда давным-давно Меда хвалилась собственным мужем, как какой-то вещью. Она смеялась, радовалась и кружилась, кружилась, кружилась, а Нарцисса смотрела на тонкий скромный ободок на безымянном пальце сестры и тоже радовалась за неё, и смеялась, и кружилась... «Ах, это так прекрасно, Цисси! — пела Андромеда, и глаза её, так похожие на глаза Беллы лучились счастьем и светом, — вот, когда ты влюбишься с тобой будет происходить тоже самое, поверь мне. Ты будешь лучиться этим чистым, ничем незамутненным светом счастья, да что там! Ты сама будешь его воплощением! В тебе будет петь жизнь, энергия в чистом виде — и для тебя её будет слишком много, ты захочешь поделиться ею со всем миром...».

Нарцисса смотрит на Люциуса и думает, что жизнь в ней явно не поёт. И вспоминает, каким красивым нежным румянцем покрывались щеки Меды, когда рядом просто проходил этот маглорожденный мальчишка, Тед. Она помнит его глаза, когда он увидел Андромеду после разговора с родней — тем самым, когда её выжгли с семейного древа. Нарцисса сама была там и видела, как импульсивная Вальпурга кричала и брезжила слюной, а потом и вовсе, под накалом страсти размахнулась и ударила Меду по щеке. Горькая обида за сестру поселилась в её сердце, да так и не исчезла и по сей день.

Люциус колдует «Ферулу» и туловище её стягивают эластичные бинты. Он отводит спутанные белые волосы назад и мягко выводит белоснежные тонкие ручки из свободных атласных рукавов, пальцами пробегаясь по нежной коже открывшихся его взору девичьих плеч. Нарцисса отдается в ласковые руки и закрывает глаза, наконец находя утешенье в родных объятьях, ощущая как все недавние страхи разбегаются точно мыши и никакая тьма в углах уже не плещется.

— Мне было так страшно, — голос дрожит и срывается, соленая влага вновь скапливается в широко распахнутых глазах, — там было холодно и больно, и дико-дико страшно... — мужчина гладит её по спине, перебирая шелковистые завитки волос, и продолжает аккуратно стягивать с неё остатки платья. — Я кричала и звала тебя, но ты не слышал.

— Тш-ш, девочка моя... — совсем юная девчонка льнет к нему, ища ласки и утешения. Люциус вздыхает и думает, что нехорошо это — позволять женщине такие вольности, но Нарцисса всхлипывает и он видит, как соленые дорожки слез бегут по её лицу. И мужчина думает, что, в конце концов, она его жена, а он клялся беречь и уважать её, и добавляет совсем тихо: — Какая же ты Нарцисса? Ромашка, как пить дать...

Нарцисса лежит, прижавшись к мужу лишь в тонкой шелковой сорочке, неизменном атрибуте всех тех неудобных платьев, в которых ей приходится ходить даже дома, и думает, что хоть она и не лучиться светлым и ничем не замутненным светом счастья, но её муж ничем не хуже Теда Андромеды. «Даже лучше», — пробегает мысль в её голове, и она тянется губами к его губам, желая выразить всю свою благодарность, которая плескалась в ней необъятным морем.

Жаркие поцелую, хаотично шарящие по телу руки и горячо сплетенные тела; поленья приятно трещащие в огне и языки пламени, лизавшие их; мягкий пушистый ковер с толстым ворсом, разметавшиеся от страсти волосы и сладостные стоны наслажденья, и осознание того, что тот самый огонек света, которым Меда обещала делиться со всем миром, она не отдаст никому — разве что Люциусу.

— Как ты нашла меня?.. — в полудреме и приятной истоме.

— О, я шла по левому коридору Южного крыла, и могла бы даже заблудиться, если бы не портрет прекрасной женщины... как же её? — секундная заминка и победоносное: — Альнилам Малфой! Прелестное создание, не представляю, что я бы делала без неё...

Нарцисса продолжала что-то шептать, и голос её, так похожий на перезвон колокольчиков приятно гармонировал с треском поленьев в огне, едва заметным шебуршанием домовиков и тихим шепотом за окном.

«Но в левом южном коридоре нет ни одного портрета...» — последнее, о чем подумал Лорд Малфой, прежде чем погрузиться в сон.

* * *

Каменные своды давили на неё своей необъятностью, своей мощью и многовековой историей, и Нарцисса чувствовала себя жалкой сошкой, которого особняк не заметит и задавит. В последнее время дом был крайне неспокоен: скрипел лестницами, громко стучал оконными рамами и тихонько, тихо-тихо так, выл по ночам, что бы никто не слышал. Но Нарцисса, бывает, не спит и слышит этот горький, как микстура от кашля, вой, и мурашки бегут по её коже, и короткие волоски встают дыбом на шее. И тогда она давит в себе беспричинное желание прижаться всем телом к собственному мужу, мирно посапывающему во сне, и клянет себя за эти глупые желания.

— Люциус и так думает, что я... — краткая заминка, и сквозь силу — бесхребетная трусиха. Трусиха-а-а, — тянет Нарцисса, пробуя это слово на вкус. — Вот ты кто на самом деле, Блэк!

По привычке она продолжала называть себя девичьей фамилией, все никак не привыкнув к тягучему и томному «Малфой». Странно это было все — называть домом место, где ты живешь меньше трех месяцев; мужем — человека, которого ты до вашей свадьбы видела лишь раза два, обеды в Большом Зале не считаются, там они друг друга и вовсе не замечали и странная, всепоглощающая тревога, и дикая боязнь лежащих в тени углов. Но человек привыкает ко всему, и Нарцисса тоже привыкнет:

— Привыкну-привыкну, — тихим шепотом.

Голые ветки деревьев скребли по стеклу, сад, которым она восхищалась перед приездом сюда, увядали сбрасывал листья, которые гнили на земле неаккуратными грудами, и лужами были залиты узкие дорожки. Девушка тихо вздыхает и думает, что и Люциус в последнее время слишком отстранен и... грустен? Его явно что-то гложет, это же видно, и Нарцисса уже не раз пыталась расспросить, в чем же дело, но он лишь отмахивался...

До ушей доносится звук за хлопнувшихся дверей и Леди Малфой, кротко вздохнув, спускается вниз. То, что произошло что-то ужасное она определила ещё не дойдя до лестницы, а уж ступив на первую ступеньку короткие ноготки впивались в внутреннюю сторону ладони.

— Лю... Люциус? Ох-х-х, — она чуть ли не вбегает в холл и приваливается спиной к стене, видя алые разводы и огромны лужи на белом мраморе пола, и, справившись с кратковременной паникой, приводит себя в чувство, следуя за разводами в Большую гостиную.

— Люциус?! — повторяет она, — Мерлин и Моргана! Что... что случилось? — она видит обнаженную сгорбленную фигуру на полу, с которой ручьями стекала вода, — Там... в холле, твоя кровь? — она подлетает к нему, опускается на колени, ложа изящную ладонь на подбородок, заставляя взглянуть на неё. И буквально теряет дар речи, натыкаясь на этот злой отчаянный взгляд загнанного зверя. Она убирает ладонь, и голова вновь безвольно опускается на грудь. — Ну же, мой дорогой, вставай, пол холодный, ты простудишься...

Она говорила какую-то чушь, бред, бессмысленный поток слов, укладывая его на диван и высушивая, словно одежду и боролась с комком где-то в горле. В голове раненой птицей билось: «Что же произошло?», и звон стоял в ушах, и губы уже отказывались шевелиться. Нарцисса боролась с подступающей паникой, клала его голову к себе на колени, перебирала светлые волосы, просила и умоляла его прийти в себя, заговорить с ней.

Огонь в камине уже погас, ливень за окном все бушевал и бушевал, комната погрузилась во тьму. Девушка уже отчаялась, Мэнор скрипел ставнями, ветки карябали по стеклу и свечи одна за другой гасли. Шепот за спиной проносился подобно ветру, а Нарцисса целовала безвольные губы и умоляла, умоляла, умоляла...

Стояла оглушающая тишина. Все в момент стихло, не было не шороха, ни скрипа. Сзади раздается хриплое дыхание и Нарциссу обдает холодом и кажется ей, что это уже не она, не Нарцисса, а лишь безвольная глыба льда. Она всхлипывает и закрывает собственным телом тело своего мужа, думая, что до него это чудище доберется лишь в последнюю очередь. Почему-то девушка уже подготовилась к смерти, она уже чувствовала её морозное дыхание у себя за спиной, и пара слезинок скатилось по её лицу и потерялось где-то в волосах — чьих, Нарцисса так и не поняла.

— Я убил человека, Цисси. Я, — он молчит, и она тоже, — убил. Человека...

Он кричит, беспорядочно всхлипывает, стекла в Мэноре трясутся и с потолка крошится многовековая штукатурка под гнетом стихийной магии Люциуса. Нарциссе до одури страшно, ужас выворачивает ее на изнанку, скручивает и сжимает внутренние органы, прошибает электрическим током позвоночник, но она цепляется за мужа, цепляется, цепляется, цепляется.

— Тише, тише мой дорогой... Все пройдет, все наладится. — И она сама пытается в это верить. Она гладит его по всему, до чего может только дотянутся, шепчет что-то малопонятное и сцеловыввает, сцеловывает пару крупных слез. Обнимает его, что есть силы, но чувствует, как он уходит от неё, как засасывает его черная дыра за её спиной. До ушей доносится каркающий смех, и волоски на шее вновь встают дыбом: «Ты не сможешь его удержать, дрянная девчонка! Он раскроил свою душу, такова плата за всесилие...». Но девушке плевать, она трясет и трясет вмиг ослабевшее тело и шепчет — Люциус, Люциус, Люциус.

Я не смогу без тебя, я слабая, слабая, слабая. Ты не можешь меня... не можешь... не можешь. Нарцисса шепчет и целует его, целует и отчаянно так — Я же люблю тебя, идиот.

А потом сползает на холодный пол и предается сухой истерике, видимо все слезы уже кончились. Мэнор шуршит и шепчет, окутывает её теплым сиянием, будто пледом, и гладит её по волосам, прижимая к крепкой груди. Деревья за окном едва двигаются, и Нарцисса кажется, что она видит большие, с теннисный магловский мяч, глаза домовиков, которые с надеждой смотрят в сторону дивана.

Она уже настолько устала, что ложится на холодный пол и сворачивается калачиком, одну руку положив себе под голову, а в другую взяв едва теплую руку Люциуса, предается беспокойному сну. Почему-то это казалось единственным правильным решением и, казалось, когда она проснется, все будет хорошо.

— Так что это Люциус? — кивает головой в сторону его предплечья с ужасающей татуировкой, — Что это, Люциус?! — голос срывается на крик и на лице женщины написан неописуемый ужас.

— Я выбран Темным Лордом, Нарцисса, — спокойно, точно речь идет о погоде. — Он возвысится, вот увидишь! Ты не понимаешь...

— Это ты не понимаешь! Он клеймил тебя, словно скот, — Люциус смотрит на неё с жалостью, и Нарцисса отворачивается, думая, что окончательно сошла с ума. А как можно иначе расценить только что мелькнувшие картинки и уверенность, что этот череп она уже видела?..

я не смогу без тебя я слабая ты не можешь меня не можешь он возвысится.

* * *

Лорд Малфой сидел в собственном кабинете и думал над тем, что же предпринять ему на сей раз. Поленья в камине уютно потрескивали, дорогая обивка кресла заставляла расслабиться, за окном светило по-зимне яркое солнце, но на душе у Люциуса кошки скребли. То, что его жена узнает об этом, было лишь делом времени, но когда момент, наконец, настал, Малфой кусал изнутри щеку и думал, что Нарциссе волноваться в её положении нельзя.

Сдавленный выдох вырывается из плотно сжатых губ, и мужчина подходит к встроенному бару, достает оттуда початую бутылку коньяка и плещет янтарную жидкость в тут же наколдованный стакан. Тут, в принципе, и думать не о чем — либо он их, либо они его. И Люциус был не готов сесть за решетку из-за внезапно нахлынувших родственных чувств. Да даже мысленно это звучало просто смешно! Но легче от этого не становилось.

Он медленно подходит к зеркалу, глядит на свое незнакомое отражение и ужасается. Щеки впали, лицо осунулось, волосы потеряли прежний блеск. Широкие рукава мантии прятали запястья, разрисованные синяками и полукольца от аврорских наручников, но следы эти жгли его изнутри, жгли, жгли, жгли. Но больше всего поражали глаза — глубоко запавшие, с затравленным взглядом и темными кругами под ними.

— Любуешься? — едкий голос доносится до его ушей. Нарцисса, как всегда, подошла бесшумно. Он молчит, и женщина продолжает полувопросительно смотреть на него, одну руку держа на животе, уже чуть-чуть округлившемся. Люциус поворачивается и смотрит на неё, пытаясь взглядом выразить все то, что накопилось у него на душе. Она меняется в лице, и мужчина, чуть приободренный делает шаг вперед. — Я же ничего не понимаю, он ведь возвысится... — насквозь пропитано желчью и затаенной горечью.

И он опять молчит. Нарцисса поджимает трясущуюся губу и отворачивается от него, думая, что истерики ей не положены, ей нельзя, нельзя, нельзя. Но так хотелось кинуться к нему, не зная зачем — то ли избить крохотными кулачками, то ли расплакаться в родных объятиях. Бесконечные проверки, обыски, необходимость держать «лицо» и не давать внутри разрастаться чувству ненависти, видя, как эти противные авроры копаются в её белье, в ее доме, буквально потроша её мужа! Она судорожно вздыхает и вновь начинает поглаживать живот, думая — «Ничего, ничего... Придет наше время, Драко, и мы за все им отплатим, за все!».

— Завтра суд над Беллой, — глухо, горько и до одури больно, хоть она и пытается это скрыть. Это её Белла черт возьми! Её! Они не посмеют забрать её, и с надеждой. — Ты ведь не будешь свидетельствовать против неё? — он молчит и Нарцисса молится «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», — Не будешь ведь?! — голос предательски срывается и девушка чувствует, как капли катятся по её, искаженному мукой, лицу.

— Так надо, Цисси. Так надо.

Нарцисса всхлипывает и отворачивается, сотрясаясь от беззвучных рыданий, и просит Беллу простить её. Они молчат, девушка устало откинулась на мягкую обивку кресла, и он допивает свой коньяк. Хочется убежать, далеко-далеко-далеко, где, как казалось в детстве, все будет хорошо.

— Сотри мне память, Люциус. Сделай так, чтобы в моей голове Белла уехала... отдыхать на курорт с Руди, туда, где пальмы, голубое кристально чистое море лижет теплый песок, и солнце такое жаркое, жаркое, жаркое...

Она продолжала что-то говорить, а Люциус уже отработанным жестом накладывает Обливейт. Единственное, что сохранила память Нарциссы о Белле, были воспоминания о темных глазах, совсем таких, как у Меды, но так и ни разу и не лучившихся счастьем и светом.

Наверно тогда, вместо ромашки появилась Нарцисса.

ей нельзя её Белла пожалуйста так надо жарко жарко жарко.

* * *

Нарцисса долгое время не соглашалась на эту дрянную поездку во Францию. Муж говорил что-то о благоприятном климате, попытке улучшить её здоровье, о дальних родственниках, которые ждут-не дождутся её приезда. Говорил, что ничего криминального за две недели её отсутствия не произойдет, что у него все будет хорошо, и, что самое главное — «Драко в Хогвартсе, Нарцисса. Он в безопасности».

Леди Малфой была против, но не смела ослушаться мужа. Поэтому она молча собрала свои вещи и аппартировала в Париж, к родственникам, «которые ждут-не дождутся её приезда».

И поэтому сейчас Нарцисса сидит на открытой веранде попивает горячий шоколад и ест булочку с марципаном, разглядывая открывшийся перед взором вид на Эйфелеву Башню. Пейзаж за заколдованным окном менялся каждый день, и женщина уже посмотрела почти все достопримечательности столицы Франции — например, вчера она точно так же усиленно разглядывала Базилику Сакре-Кёр, ещё раньше — Собор Парижской Богоматери, известный так же как Нотр-Дам-де-Пари и что-то ещё, чего было так много, но Нарцисса этого не помнила.

Дул теплый ветерок, погода была благоприятной для прогулки и Элен — её дальняя родственница, к которой она и приехала «погостить», все пыталась вывести хмурую англичанку на воздух, ближе к зеленым-зеленым деревьям, к солнцу и пестрым щебечущим птичкам. Но Нарцисса продолжала сидеть в четырех стенах и вспоминала промозглую сырость и туманы Англии, собственный дом с его уже увядшим садом, мужа, который вроде как мужчина, но продолжает себя вести, как несмышленый мальчишка, и Драко.

При воспоминаниях о сыне материнское сердце сжималось и терзалось, вены, казалось, скручивались жгутами, и ногти уже привычно впивались раскаленными клещами в ладонь. Нарцисса очень любила своего Драко и готова была отдать за него жизнь, вот только... сын отчаянно храбрился, и жизнь его матери была ему не нужна.

— Все идеальное бывает только в сказках, Элен, — Нарцисса сидит на веранде, пьет уже остывший шоколад, и, смотря на булочку, думает, что орехи они никогда не любила. — И твой муж далеко не идеален, глупышка... — Миссис Хиткли ещё совсем малышка, и женщина думает, что она очень похожа на неё в молодости.

— Но Эндрю очень хороший, Цисси, поверь, — и Цисси верит, но знает, что потом эта его «хорошесть» распадется крохотными осколками на пол, на холодный Мэноровский мрамор и ты уже ни какими заклинаниями его не склеишь, — и я люблю его, я обещала ему это своей магией...

А Малфой сидит и вспоминает, что Люциус, женясь на ней, не обещал ей любовь. Он обещал уважать её желания, считаться с её мнением, супружескую верность... что ещё её муж обещал, Нарцисса уже не помнит, стерлось все остальное, но любовь он явно не обещал...

— ...И он очень-очень хороший! Другого я бы и не полюбила, — продолжает щебетать Элен, а Леди Малфой разглядывает свои руки и думает, что Люциус явно не «хороший», но он нуждается в ней. И Драко нуждается, но никогда не признает этого.

За окном блистает в своем великолепии Эйфелева Башня, Элен продолжает щебетать, шоколад уже давным-давно остыл и покрылся тонким слоем пленки, на которой медленно расползаются круги зеленой плесени. Женщина морщится и встает, внезапно окрыленная и бросается собирать свои вещи. Миссис Хиткли в явном недоумении кричит ей в след, но Нарцисса уже не слышит, ведь ей нужно торопиться, куда-то бежать...

— Я уезжаю, Элен, — уже на выходе, — большое спасибо за гостеприимство.

Девушка стоит и хлопает глазами, и смешно шевелит ртом: — Но... но ведь ещё дня четыре...

— Мне нужно бежать, малышка, меня ждут дома, — целует Элен в макушку и выходит за дверь, преодолевая границу аппартационного барьера, — Передай большое спасибо Эндрю, эти заколдованные окна — просто какое-то чудо...

И исчезает с громким хлопком, оставив после себя лишь шлейф дорогих духов.

Открывая глаза, Нарцисса оказывается уже в холле — как жена хозяина особняка она могла появляться в любой точке дома. Женщина чуть ли не бегом поднимается по крутым лестницам, проводит изящными пальчиками по каменной кладке, вдыхает родной запах и думает, что наконец-то она оказалась дома! На душе появляется приятная пустота, все тревоги остались будто позади и Леди Малой, воодушевленная, влетает в кабинет мужа.

— Люциус! — и тихонько, едва заметными касаниями убирает длинные волосы с лица, что бы видеть его, — я скучала — тихо-тихо, чтобы даже он не услышал.

— Нарцисса? К-как, ещё ведь четыре дня...

— О, в этом Париже скука несусветная, я не могла долго там находиться, — женщина что-то мурлычет себе под нос и переставляет вещи, сдвинутые на момент её отсутствия, на собственные места. — И эта их Эльфелева Башня! Груда арматуры, — хмыкает. — А где Драко? Я хочу поздороваться с ним.

Девушка ждет ответа, но Люциус продолжает молчать. Спустя некоторое время и мурлыканье стихает, а Нарцисса медленно оборачивается. А мужчина вновь сидит и думает, что же ему предпринять.

— Что... что-то случилось? — улыбка стекает с её лица как плохая краска со стен. — Посмотри на меня, Люциус! — маленькая воздушная девочка исчезает и на её месте вновь появляется холеная Снежная Королева. И Люциус знает, что жена его — стихийный легилимент, и даже сама об этом не подозревает. Он смотрит в её широко распахнутые серые глаза — кажется, они когда-то были голубыми — и понимает, что сейчас эта Снежная Королева сломается, рассыплется на кусочки, сгинет.

— Как?.. — было первым, что она сказала. — Ты же... ты же обещал. Ты клялся!

Её лицо искажено мукой, и мужчина знает, что он тому виной. Он ждал, что она заплачет, упадет, и стекла выбьются от гнева её стихийной магии, но она лишь тихонько прошептала:

— Что он сказал ему сделать?

— Убить Дамблдора, — и вздох вырывается сквозь её губы. Тонкая губа начинает трястись, но Нарцисса отворачивается, и Люциус больше не видит изменений в её лице. Она уходит, держа идеально прямую спину, и тихонько закрывает за собой дверь, а Люциус кладет свою голову на сомкнутые руки, лежащие на дубовом столе, и думает, что Ромашки уже больше нет.

Нарцисса закрыла за собой дверь и на ощупь добралась до своих комнат. Она разделась, приняла ванну и залезла под теплое одеяло, и только там дала волю своим слезам. Женщина не понимала почему она плачет, зачем она это делает, и что-же у неё случилось — или не у неё; она чувствовала, как кто-то гладит её по спутанным волосам и думала, что это Белла, её старшая сестра, которая, конечно, задирала её в детстве, но была готова убить любого, кто причинял ей вред. Нарцисса всхлипывала, хватала её холодную руку, и говорила, что он всего лишь мальчик. Её маленький мальчик. Её Драко.

нуждается в ней убить Дамблдора её маленький мальчик её Драко

* * *

Нарцисса устало бредет по мрачным, погруженным во тьму, коридорам. За окном явно зима, она чувствует промораживающий до костей холод даже сквозь толстые каменные стены. Женщине холодно, и она судорожно кутается в проеденную молью шаль, вот только она настолько дырявая, что тепла уже не дает. Но она продолжает в неё кутаться, потому что ей холодно, холодно, холодно...

Где-то вдалеке маячит свет, но Нарцисса не торопиться к нему, хотя сгустки черной краски все так же плещутся по углам, тянут к ней свои руки и обвивают её талию, затягивают в свои черные дыры, обдают зловонным дыханием. И женщина уже давным-давно сдалась им на милость, и они заглатывали её к себе в чернильное чрево, но потом неизменно выплевывали, и лежала Нарцисса на ледяном мраморе вся покрытая слизью, как незадачливая куколка-которая-так-и-не-станет-бабочкой. Не по вкусу она им, видать, пришлась.

Портреты вновь покрыты плесенью, позолоченные рамы окутаны, будто паутинкой, мхом, и с потолка, Нарцисса же видит, свисают кудрявые водоросли, которые склизкие, мокрые, противные, противные, противные. Они хватают её за запястья, скользят по увядшей цветком коже, опутывают её шею и женщина умоляет их задушить её, но они лишь шипят что-то малопонятное и опять виснут безвольными плетями, будто не они это были вовсе. Но женщина знает, что они лгут, обманывают, прямо как её собственный муж.

Нарцисса устало бредет и видит свет, но не торопиться к нему, он больше не обещает ей счастья, или теплоты, или радости, даже банального спокойствия. Она бредет и бредет, пошатываясь, хватаясь за склизкие стены, но не отдергивает от них руку, проваливаясь по локоть в эту вонючую муть. Шепот проносится за спиной, что-то шепчет ей на ухо, но она не слышит его, не оборачивается, не живет, не живет, не живет.

— Кого я вижу, — Нарцисса бросает взгляд на левую стену и видит портрет немолодой женщины. Он кажется ей смутно знакомым, но она никак не может вспомнить — откуда, будто это было в другой жизни. — Милочка. А я все ждала, когда мы встретимся...

Леди Малфой нахмуривает брови, видит кресло викторианского стиля, обитое алым бархатом, статную фигуру, чернильные маслянистые глаза, на дне которых плещется алое марево и моргает. Потом отворачивается и вновь продолжает брести в сторону света.

— Куда это вы? — до ушей доносится визгливый голос, — я еще не договорила!

Но Нарцисса не слышит этого и продолжает идти. Кажется, что она уже здесь была, в этом коридоре, на этом повороте её занесло, и она очень больно ударилась, а здесь, вот на этом участке бежала в свободном домашнем платье и края его свободно разлетались у неё за спиной...

— Бред, — решительно говорит она, — бред, бред, бред.

Нарциссе холодно, и шаль её не греет, ей больно, но она не знает от чего, она скорбит, но не знает по кому. Нарцисса уже ничего не знает, ничего, ничего, ничего, а если и знает — то забыла уже.

— Люциус, — кивает она. — Здравствуй.

Муж у неё очень красивый, думает она, даже в старости. С неизменной тростью, головку которой он перекатывает сейчас в пальцах — и Нарцисса знает, что так он делает только если чем-то расстроен или обеспокоен. Муж кивает на её приветствие и кивком показывает на диван, мол, присядь.

Они молчат, поленья уютно потрескивают, деревья шелестят за окном, и женщина видит большие, с теннисный мяч глаза домовиков, устремленные в сторону дивана... Это, кажется, уже было, но Нарцисса этого не помнит, холодно ей очень.

— А помнишь, — на мужчину, казалось, накатило тоже самое, — как ты бежала ко мне по левому южному коридору? Я тогда дико перепугался, да и было от чего — заваливаешься ты вся грязная, в крови, запыхавшаяся, будто за тобою черти гнались... — и, натыкаясь на её ничего не понимающий взгляд, — Не помнишь? Вот и я не помню...

Он держит её за руку, и кажется Нарциссе, что рука дико-дико холодная, будто у мертвеца, и она смотрит в его глаза, теряясь в их... пустоте. Она кладет свою седую голову к нему на плечо и тихонько вздыхает, слыша каркающий смех за своей спиной. Отчего-то горько было на душе, и одета она вся в черное, и Люциус — только сейчас обратила она внимание — тоже.

— К-какой сегодня месяц, Люц? — устало и почему-то привычно.

— Июль, — он морщится и отворачивается, а Нарцисса чувствует, что ему сейчас очень-очень плохо.

— Июль?! Уже июль? — он переводит на неё взгляд, справившись со своими эмоциями, и она видит в его глазах небывалую яркость, воодушевление, будто смысл жизни появился. — Как же так? А где же Драко? — Нарцисса смотрит на него непривычно так, и Люциус качает головой. — Где он, Люциус? Июль ведь на дворе! В Июне он гостит у Блейза, в августе — у Панси, где же он сейчас?..

Женщина смотрит в его глаза, и видит, плещущуюся там жалость. И боль, и горе, и скорбь и много-много чего еще другого, Нарцисса уже не может разобрать, что именно. Но только сейчас она понимает, что жалость эта была в его глазах с самого её, Нарциссы, прихода, а радость и воодушевление — это её, её глаза, которые просто отразились...

И Нарцисса чувствует, что ей вновь становится холодно, кутается она в дырявую шаль и глаза у неё вновь заполнены пустотой.

бред не помню холодно пустота пустота пустота.

* * *

Нарцисса Блэк всегда была любимицей родителей, учителей и многочисленных маминых подружек, которые приезжая в белоснежных каретах, буквально плыли от ворот до самых дверей, и, заходя внутрь дома, неизменно трепали её по волосам, обдавая приторной гаммой своих духов, и говорили: «Какая прелестная девочка, будто ангел!». Друэлла заливалась притворным румянцем и шелестела: «Ну что вы, ну что вы...», Нарцисса молча терпела и сдерживала рвотные позывы, а Бэлла зло шипела где-то за спиной: «Поправь прическу, курица!».

Учителя никогда не смотрели на эмблему Слизерина на её груди, считая её девушкой благовоспитанной, и спокойно перекладывали на неё заботу о младшекурсниках, хотя младшая Блэк никогда не давала поводов для этого беспричинного доверия.

Родители не могли нарадоваться на свою белокурую малышку, а уж после предательства Андромеды они и вовсе взвалили на неё заботу о продолжении рода — Беллатрикс не была создана для семьи.

Время шло, Нарцисса так же оставалась любимицей родителей, учителей и многочисленных маминых подружек, которые уже не трепали её по волосам — целовали воздух около её щек и говорили: «О, какая большая, замуж уже пора!», Друэлла опять заливалась притворным румянцем и вновь шелестела, но уже не те слова: «Да вот... Мы в раздумье», а Белла тихо фыркала где-то за спиной.

Нарцисса до последнего была уверенна, что её выдадут за Рудольфуса Лестрейнджа и крайне симпатизировала ему. Да, он не казался прекрасным принцем на белом коне, но она его никогда его и не искала.

Нарцисса была похожа на ромашку, достаточно хрупкую, но неприхотливую, и рядом с Руди она могла бы оставаться ею, с ним не страшно было бы.

Вот только выдали Нарциссу за Люциуса, а Рудольфус достался Белле, и младшей Блэк, теперь уже Малфой, срочно пришлось становиться из ромашки Нарциссой, которая сама по себе, которая королева, которая не прячется за спиной прекрасного беловолосого принца.

И вот сейчас Нарцисса Малфой сидит у очага в большой гостиной и думает, когда же она из ромашки превратилась в скрюченную корягу? Не помнит этого старушка уже, не помнит...

Рядом сидит Белла и попивает вино из изящного бокала на хрупкой ножке. Малфой моргнула — и нет того уже стакана, распался он на неровные осколки на полу и разлилось вино неаккуратными лужами на Мэноровский мрамор. Нарцисса смотрит на лужи, и вспоминает холл, который был испещрен дорожками крови, будто клетками; вспоминает крутую лестницу; две Темные Метки на коже самых дорогих ей людей и самую страшную — у себя на сердце. Она поднимает глаза и видит, что и Беллы в кресле уже нет, лишь след остался от широких тазовых костей на алом бархате.

У Нарциссы случилось что-то ужасное — но она уже не помнит, что. Она чувствует, как жалкие остатки сердца в её груди обливаются кровью и опадают ошметками сухожилий куда-то на дно, громко бухаясь. Она проводит старчески дрожащей рукой по губам и чувствует глубокие царапины от собственных зубов. Она сидит у очага в большой гостиной и думает, когда же она осталась одна?

Она не помнит, чей этот дом, она не помнит, кто она такая — только имя, не помнит молодого светловолосого юношу, который целовал её в щеку, уезжая на Хогвартс-Экспрессе. Ничего она не помнит уже, ни-че-го-шеньки.

Лишь образы какие-то смутные, искорёженные; лишь боль и обиду душевную; лишь смерть и безумие личное. И поэтому она привычно зовет:

— Люциус, — его она тоже не помнит, но отчего-то знает, что стоит его лишь позвать и легко станет на душе, и пусто. — Сотри мне, пожалуйста, память.

я не смогу без тебя ей нельзя её маленький мальчик пустота.

Но никто не отзывается, потому что некому больше стирать.

И это был её Личный Ад. Ад Нарциссы Малфой.