Слизеринская блудница (гет)

Друэлла Анита Розье — цветочек третьего курса. Во всяком случае, так считает она сама, и никто её в этом не разубедил. «Малышка Дрю» небрежно подхватывает светлые локоны на висках — так, чтобы они сами рассыпались от якобы случайного движения, чтобы уронить будто бы невзначай заколку под ноги старшекурснику: вот и лишний повод скромно опустить длиннющие, увеличенные заклинанием, ресницы, и благодарно скользнуть нежными пальцами по руке, подающей заколку... И поспешить прочь с невинным видом, оставив молодого человека в неподвижности безо всякого «Петрификус Тоталус»... А после, в уютной гостиной, убранной в тёмно-зелёных и серебристых тонах, шептать на ухо Лоре Майлз: «Ага, и ещё один!». Простушка Лора, как её называет про себя Дрю, — чистокровная, но мещаночка, — восхищается успехами подруги и вздыхает о другом старшекурснике, Альфарде Блэке. Альфард, на вкус Дрю, незавидная пара: хоть и наследник древнего рода Блэков, но совершенно «тронутый головой», главный шут всего Слизерина и посмешище, если не сказать позор, своей семьи. Да к тому же влюблён — было бы в кого! В Эйлин Принс!

Эйлин, несимпатичная и нескладная, учится на одном курсе с Лорой и Дрю, но выглядит старше своих лет. Она одевается бедно и безвкусно, вечера напролёт просиживает в библиотеке и говорит — вот дура! — что не собирается замуж до двадцати пяти! Любая на её месте уцепилась бы за клоуна-Альфарда, хоть бы в семью приличную вошла, какая там любовь... Ладно-ладно, пускай ждёт своего Прекрасного Принца. Потом, небось, будет рада выйти замуж хоть за маггла, хоть за эльфа домового...

Мальчиков на факультете больше, чем девочек, и это не может не радовать. Хотя выбор, если задуматься, небогатый... На второкурсников, разумеется, Дрю не смотрит вообще. На беженцев, заполонивших Британию из-за войны на континенте, тоже неохота обращать внимание. Они плохо говорят по-английски, у них странный, слишком взрослый, взгляд, и они смотрят как будто сквозь Друэллу, не замечая её, даже если пытаются при этом отвесить неуклюжий комплимент. Фи, какие скучные!

Из однокурсников, пожалуй, самый привлекательный мальчик — Сигнус Блэк, брат Альфарда. Он кажется ярким, как звёздочка: порывист, но не безрассуден, честен, но не до глупости, умён, но не кичится своими знаниями. А как он смотрит на Друэллу! Глаза его, светло-карие, почти прозрачными становятся, золотистыми: кажется, будто солнце в них отразилось. Тёплый, лучистый взгляд; жаль, но нельзя наслаждаться им в полной мере — не стоит давать пока ненужных знаков взаимности. В конце концов, он только лишь третьекурсник...

Нет, на Блэках свет клином не сошёлся. Вот скользит по коридору почти неслышно Эйвери, Ромул Эйвери. Чистокровный, а толку — чуть: семья у него бедная, если не сказать хуже, но только Ромул не говорит о своей семье почти никогда. И на каникулы в середине учебного года он тоже не уезжает... Зато в нём чувствуется и гордость, и скрытая сила, и никогда Ромул Эйвери не позволяет себе появиться за пределами спальни в измятой мантии или с неопрятной причёской. Статный молодой человек, видный — и в то же время умеет быть скромным и в нужный момент отступать в тень. На год старше всего, но чувствуется: он знает жизнь и в худших, и в лучших её проявлениях, и малышка Дрю не сбрасывает его со счетов.

Пятый курс... Ох, лучше не думать о пятикурсниках!!! Прежде всего, там учится Эдди, то есть старший братец Эдуард Розье... И этого, увы, немало: зная повадки сестры, Эдди заранее просчитывает, кто станет следующим объектом для наивных девичьих чар, и строго предупреждает: «Ни-ни!». Но тот, на кого Дрю готова направить все свои умения, вопреки любым запретам, — никогда, ни под каким зельем, не согласится стать для неё большим, нежели старший товарищ и староста курса. Нет. Нет надежды...

~*~*~*~

Январское воскресенье выдалось холодным и тоскливым. В подземельях факультета ещё удавалось сохранить иллюзию тепла и уюта, но стоило подняться наверх, в большой зал — и становилось как-то не по себе. Ледяные струи, смесь дождя и снега, хлестали окна и прозрачный потолок, ветер завывал не хуже полтергейста, — кстати, даже Пивз поддался всеобщему унынию и не показывался со своими дурацкими выходками. И ледяными были взгляды учеников других факультетов, когда слизеринцы утром пришли на завтрак. Холодные шепотки за спиной. Странные, презрительные, а то и перепуганные взгляды. И ещё — пристальное, чрезмерно пристальное внимание со стороны преподавательского стола... И профессор Слагхорн — мрачнее грозовой тучи.

...Слизеринцы сидели в своей гостиной. Семикурсницы Лукреция и Вальпургия — обе Блэк, троюродные сёстры, — негромко разговаривали о политике, Эйлин и Лора ушли в библиотеку, мальчики о чём-то говорили вполголоса с Томом Риддлом. Друэлле ничего не оставалось делать, кроме как решать задачу по нумерологии. Задача не давалась — Друэлла отчаянно путала цифры, значения и порядок действий, и Пифагоров расклад никак не выстраивался. Девочка уже в отчаянии кусала пухлые красные губки, готовая расплакаться, когда за плечом прошелестел вкрадчивый, мягкий шёпот:

— Хочешь, я тебе помогу?

Эйвери. Как всегда, такой собранный, такой аккуратный, такой спокойный... И в этом похож на Тома, будто бы подражает ему. Но Том — пока что недостижимая высота, а вот Ромул Эйвери... А почему бы, собственно, и нет?

Исчирканный пергамент переходит из рук в руки. «Смотри... Вот здесь — ты правильно начала.. а из этого получаем...» Листок покрывается ровными, чуть угловатыми цифрами и знаками — перо в руках Ромула ходит уверенно, хотя местами процарапывает пергамент почти насквозь. Так непохоже на гладкие, нарочито округлые линии, выведенные Друэллой...

— Держи. Тебе понятнее теперь стало? — вежливая улыбка и чуть больше тепла в голосе, чем приличествует просто соученику. Намёк? Друэлла вспыхивает румянцем, принимает пергамент с решённой задачей и не торопится отдёрнуть пальцы, отточенным жестом касаясь узкой и сильной руки.

— Да... Кажется, теперь я поняла... — выдыхает Друэлла, и чувствуется, что не о задаче она говорит, вовсе нет.

— Тогда, может быть...

Ромул не успевает окончить фразу: дверь открывается, и в гостиную входит профессор Слагхорн.

— Профессор Слагхорн?!..

Смолкают все разговоры, ученики помладше вскакивают с мест, и тишину пробивает голос, полный досады и некоторого смущения.

— Друзья мои... Гхм... Да... Вы знаете, конечно, что произошло два дня назад в нашей школе...

Непрошенный шепоток прокатывается по гостиной: слышали все, но не более, чем слухи это, никто не объявлял официально, да и слишком уж неправдоподобно... Слагхорн, казалось, окончательно смутился.

— Мистер Риддл, разве вы не сообщили своим товарищам?

Прямой, напряжённый, как натянутая струна, Риддл не опускает взгляда:

— Нет, профессор. Я не предполагал, что...

— Хорошо, хорошо, — перебивает декан. — Тогда я сам...

И голос профессора меняется на тяжёлый и резковатый, не сулящий ничего хорошего.

— Два дня назад в школьном коридоре было совершено нападение на ученика факультета Гриффиндор. Мальчик сейчас в больничном крыле, и нет никаких сомнений, что на нём кто-то применил непростительное заклятие Круциатус.

Слагхорн обвёл взглядом своих подопечных, любуясь произведённым эффектом. Ох, Профессор, это же Слизерин — кого вы хотите вычислить подобным образом? Да, все наслышаны об этом — слухами Хогвартс полнится. Нет, ничего не прочитать в лицах — только положенные по случаю страх, бесконечное удивление, негодование и толика любопытства...

— Кхм, кхм... Итак, — продолжил декан в воцарившейся тревожной тишине. — Профессор Диппет желает провести собственное расследование, чтобы этот случай не вышел за пределы школы. Иначе... Кхм, кхм... Иначе в связи с военным положением за дело возьмутся Авроры...

Тишина лопнула — кто-то ахнул, кто-то фыркнул от возмущения:

— Они что, подозревают — нас?

— Авроры — в школе? Из-за какого-то гриффиндорца?!

— Что они имеют в виду под расследованием?!

— Тихо! — поднял руку Слагхорн. — В наших интересах самим найти виновного. Мы с профессором Диппетом гарантируем, что в этом случае скандал не выйдет за пределы Хогвартса. Однако... Однако имейте в виду, — тут стало заметно нарастающее смущение профессора, — все подозрения падают в первую очередь на факультет Слизерин. Ведь именно здесь находятся те, кто мог дома обучиться этому заклинанию... М-да... Одним словом, будет очень хорошо, если виновный признается сам. Да.

Слагхорн развернулся, чтобы уйти, и уже в дверях добавил:

— Если кто-то захочет мне что-нибудь сказать — я буду либо в своём кабинете, либо у профессора Диппета...

Ученики молчали ещё минуту, осознавая услышанное, — а потом вдруг заговорили все разом. Негодование. Страх. Возмущение. Недоверие...

— Послушайте меня, — проговорил Том Риддл, и вроде бы негромко — а все взгляды тотчас же обратились к нему. — Послушайте, это действительно не игрушки. Мы, ученики факультета Слизерин, не должны идти на поводу у провокаторов. Нас хотят заставить подозревать друг друга... Но этого не будет. Даже если, — он выделил слово «даже», — у кого-то из присутствующих здесь хватило глупости применить Запретное заклинание просто так, не подумав о последствиях, не думая о том, что он может навлечь беду на весь факультет, — мы не можем его выдать.

Том тщательно подбирал слова, говорил размеренно и веско, в отличие от Слагхорна, который явно терялся в непростой ситуации. Казалось, Том видел всех насквозь, и уже знал, кто виновен на самом деле.

— Так вот почему тебя вызывали к декану... Но почему ты ничего не рассказал?

— Я был первым подозреваемым, — спокойно ответил Том, будто ждал этого вопроса. — Пил веритасерум, вопрос был закрыт. Я полагал, что на этом претензии к нам закончатся.

Обсуждение вспыхнуло по третьему кругу — на этот раз поднялся молчаливый немец с непроизносимой фамилией, и его пришлось выслушать внимательно, чтобы разобрать хоть что-то через чудовищный акцент:

— Йа тумаю... Они хотят искать здесь... Овцу отомщения... э.. отпущения...

— Козла отпущения, — подсказал кто-то.

— О да, козла отпущения... Им не интересует, кто виноватый на самом деле...

Идея была подхвачена с восторгом. Даже Друэллочка, отбросив изломанное в нервных пальцах перо, вскочила и выпалила высоким голосом, не следя за игрой интонаций:

— Может быть, все слова про угрозу и провокацию — преувеличены? В конце концов — может, кто-нибудь из Рейвенкло вычитал в книгах об этом заклинании... И просто решил посмотреть, как оно действует? Или — опять же — кто-то из самого Гриффиндора?! Может быть, они там вообще отношения выясняли... Например, из-за... девушки...

Дрю окончательно смутилась и тихо села на своё место.

— Как бы там ни было, — подытожил Том, — ситуацией попытаются — точнее, уже пытаются воспользоваться. И поэтому... Поэтому мы должны быть уверены, что никто из нас не попытается из личных или каких-то других соображений подставить под удар другого. Мы — факультет, и здесь, в Хогвартсе, у нас нет никого надёжнее и ближе. И я предлагаю принести клятву — здесь и сейчас, самую простую, в верности хотя бы только своему факультету. Что скажете?

Том протянул палочку. Остальные, поколебавшись, один за другим вытягивали руки навстречу — палочка к палочке, соприкасались их кончики, смыкался круг. И Друэлла, отчаянно глядя на остальных, тоже решилась — хоть и дрожала её рука так, что можно было различить тихий стук розового дерева о протянутые палочки товарищей.

Находиться в гостиной стало невыносимо. Все как сговорились — политика, политика, война... «Закроют Слизерин, и что мы будем делать?», «Мы — дети из древних, чистокровных семей, поэтому нас уже обвинили заочно», «Нет у нас никаких шансов — если виновных не найдут, их назначат...» Выдержать это всё, не понимая причин, а тем более — не видя решений проблемы — было выше сил маленькой Дрю. Выскочить в коридор... Прижаться к холодной стене, ощутить всю ту древнюю мощь, которая впитывалась в камни со времён великого Салазара... И — возникают за спиной, как и следовало ожидать, силуэты в школьных мантиях. Прохладное спокойствие в шёпоте брата: «Тише, сестрёнка, держись...» — ничего не значащие слова, потому что Эд и сам в них не верит. Жаркое, отчаянное «Не сдавайся! Не верь плохому!» — в непрозрачных, тёмно-карих глазах Эйвери, но не становится легче от его взгляда. И мягкое, домашнее тепло — это подошёл Сигнус Блэк и положил руку на дрожащее девичье плечико. Такие разные мальчишки... Так хорошо, что они есть...

И через миг слабость отступает, и снова кокетка Дрю дарит свою отработанную улыбку и брату, и обоим кавалерам одновременно, — и никому конкретно.

— Спасибо... Всё уже хорошо.

И Эдуард Розье тяжело глядит на Ромула Эйвери: искры таким взглядом высекать можно. А тот улыбается одним уголком рта, злорадно и надменно: «Теперь я вижу твоё слабое место, зато ты моего не знаешь — и не увидишь». Но Друэлла не замечает их молчаливого диалога...

Лестницы Хогвартса... Даже они сегодня не спешат менять направление, сбивая учеников с толку и подшучивая над ними. Да и знают прекрасно старшие ученики: лестницы играют только с новичками, остальные легко могут уговорить каменные ступени не мешать им, а то и помочь. Друэлла брела по лестницам и коридорам без всякой цели, просто так: отвлечься, отогнать все неприятные мысли. Тяжёлые лестницы услышали третьекурсницу, и она сама не заметила, как забрела на высокую открытую галерею.

Ветер успел стихнуть, и мокрый снег сменился тихим дождём. На влажных деревянных перилах задумчиво сидел немец. Друэлла встала чуть поодаль, осторожно прислонившись к изящной деревянной колонне. Холодно и сыро — мерзкая погода, но сейчас она так хорошо забирала всё тягостное, что мешало девушке порхать по жизни, как прежде...

— Почему грустная вы? — спросил немец негромко. Друэлла пожала плечами.

— Не хочу больше говорить о политике... А в гостиной — только и разговоров, что о ней. Я терпеть не могу политику. Я ничего в ней не понимаю!

— О, политика — это очень вашно... — возразил немец. Ему явно не хватало английских слов, чтобы высказать всё, что ему хотелось, но светлые глаза полыхали яростнее молний. Друэлла вздрогнула.

— Я хочу красоты, — просто сказала она. — Хочу жить хорошо. Ненавижу войну. Ненавижу политику. Неужели во времена великого Мерлина и Морганы-прародительницы маги тоже занимались политикой?!

— О, не сомнеффаюсь... Конешна, очень много. Мерлин был политик.

Дрю поджала губки. И здесь покоя не дают! К счастью, на галерее появилась Вальпургия Блэк: высокая, статная, умеющая носить обычную школьную мантию, как дорогой изысканный наряд...

— Я вам помешала, простите, — Валбурга сделала было шаг назад, но Друэлла радостно протянула к ней руки, всем своим видом опровергая это предположение.

— Мы говорили здесь о временах Мерлина, — лицо Друэллы сияло нарочитой улыбкой, — и я очень рада, что ты пришла.

— Я пойду, нафферное, — сказал немец и тихо исчез в тёмном проёме коридора. Девушки не обратили на него никакого внимания.

— Мне кажется, что вокруг этой истории с Круциатусом все делают из мухи слона, — пожаловалась Дрю. Валбурга внимательно следила за ней с непроницаемым лицом: лёгкая полуулыбка, небольшой наклон головы, открытая поза «доброжелательный интерес». Друэлла Розье не могла не отметить про себя изумительные манеры мисс Блэк. «Вот истинная аристократка», — восхищённо думала Дрю. Валбурга не представлялась ей соперницей — слишком велика разница в возрасте, да и некого им делить: мисс Блэк помолвлена с собственным троюродным братом Орионом.

— А что же беспокоит тебя? — ласково спросила Вальпургия.

— Я... Я, кажется, запуталась сама в себе, — Дрю наконец-то уняла волнение и движения её стали изящнее и правильнее: рядом с мисс Блэк не хотелось выглядеть простушкой.

— В чём же дело, милая Друэлла?

— Ах, милая Вальпургия... Дело в том... что я, кажется, очень нравлюсь твоему брату Сигнусу.

— Да, это так, но я не вижу в этом ничего дурного. А нравится ли он тебе?

— О да... С ним рядом так... тепло, — смущённо зарделась Дрю. — Но мне нравится не он один...

— Вот как... Кажется, я понимаю, — Вальпургия покровительственно кивнула. — И кто же второй?

— Ромул Эйвери... — едва слышно проронила Дрю, чувствуя, как ёкает сердце от одного только имени.

— О да, я могу понять твой выбор, — кивнула Валбурга. — Но, думаю, ты догадываешься, что я предпочту видеть Сигнуса рядом с тобой...

— Мне очень лестно это слышать, — потупилась Друэлла. — Я рада, если меня сочтут достойной войти в семью Блэк...

— Что за вопросы, Друэлла! — радостно и, кажется, искренне воскликнула Валбурга. — Я всю жизнь мечтала о такой младшей сестрёнке!

Они обнялись, как добрые подруги, и Дрю вдруг поняла, как успела озябнуть на сырой галерее.

— Здесь так неуютно... Пойдём в гостиную!

Вновь поднимающийся ветер чихнул водяной пылью им вслед.

~*~*~*~

Они пересеклись в одном из коридоров подземелья: светлое облако на фоне тёмной стены, тихая тень в бледном сиянии Люмоса. Они не искали встречи и оба жаждали её.

— Мисс Розье? — почтительно и отдалённо шепчет он.

— Эйвери! — радостно откликается девушка, делая шаг навстречу.

— Друэлла!.. — вскинулись руки, готовые поймать лучик света...

— Ромул?! — так летят бабочки навстречу огню...

— Дрю... — не поверить своему счастью...

— Ром... — и забыть всё, что существует вовне.

Всё ближе и ближе друг другу, сплетаются пальцы, палочка скользнула в карман мантии и блики Люмоса едва прорываются из-под складок. Вот — его загорело-смугловатая рука ласкает бледный розовый шёлк её щеки... Вот — её губы нежно касаются его шеи...

— Друэлла! Что ты делаешь! — шёпотом он кричит.

— Я?! О... Прости...

Она отшатывается, делает шаг назад: снова — невинная школьница, не догадывается даже, что посягнула на недопустимое, огромные ресницы взлетают удивлённо и вновь стыдливо прикрывают глаза.

— Всё хорошо? Ведь правда же?

— Всё... хорошо.

Ничего не значат слова после того, на что посягнули двое. Он с глуповатой улыбкой стыдливо оправляет мантию, в глазах мелькают нотки торжества. Друэлла дрожит. Со стуком падает палочка на каменный пол — Ром поднимает её, и огонёк исчезает. Холодно и темно в извилистых коридорах слизеринских подземелий, и мало кто заглядывает в их закоулки дальше, чем требуется пройти до спален...

— Мы друзья?

— Да... мы друзья...

— До встречи?

— Да... до встречи...

— Пойдём?

— Иди... одна. Я приду.

Всё дальше и дальше — шёпотом, эхом, радостью, страхом. Две смутные тени на фоне далёких факелов: одна спешит навстречу жаркому свету, другой старается вжаться в холодную стену и стать вовсе неразличим...

— Что у тебя с Эйвери?

Эдуард Арно Розье, старший брат, единственный сын Розье, наследник рода — как он похож в гневе на своего отца! Отец редко уделяет внимание дочери, женские заботы ему чужды. Вот Эдди и старается за двоих...

— С Эйвери? Вот ещё! С чего ты взял?

— Я видел, как ты смотришь на него!!!

Как не идёт гнев этому мягкому, изящному лицу...

— Я?! На него? Смотрю?!

— Да!

— Как же?!

— Сла-до-страст-но! — брат выплёвывает это слово с отвращением.

— С ума сойти! Ну, как ты мог подумать!

Невинный смех рассыпался, словно шкатулка стеклянных шариков.

— Так что у тебя с ним? — уже мягче повторяет брат.

— Ничего. Он просто мне помог с нумерологией... Мне она так тяжело даётся!

— Нашла, у кого принимать помощь...

— От того принимаю, кто предложил! — обиженные нотки в голосе: нападение — лучшая защита. И действует — вот, брат уже растерялся.

— Ты... в следующий раз обращайся лучше ко мне, — совсем другим тоном говорит он.

— К тебе?! Ты сам отказался объяснять эти задачи! Велел разбираться самой...

— Ну прости... Попросила бы Блэков... Но Эйвери!!!

— А в чём, собственно, проблема?

— Как ты не понимаешь... Он тебе не пара! Он не ровня дому Розье, наши предки пришли сюда ещё с королём Вильгельмом, а кто такой Эйвери?!

— Что?! — ошарашено отступила Дрю. — О... Моргана-прародительница, так ты _вот о чём_ думаешь?! Ну ты и сказал, братик!!!

Смех — чуть сдерживаемый смущением и румянец, словно от внезапной и непристойной догадки...

— Ну как, как ты мог ТАКОЕ подумать! Ну что ты! У меня и в мыслях не... Да и вообще — мне, между прочим, нравится Сигнус Блэк! И Валбурга сказала, что я ему тоже нравлюсь, и что она совсем не возражает против нашей дружбы!

Лицо Эда Розье просветлело от этой новости.

— Вот и славно. Я тоже не против — дружи с Блэком, это достойная компания для тебя... И — умоляю! — держись подальше от Эйвери, хорошо? Я не доверяю ему...

— Конечно, братик! — милая, наивная девочка. Как только можно о ней подумать “не то”! Друэлла летит в гостиную — белый мотылёк, стараясь, чтобы брат не увидел в её глазах триумф кое в чём опытной ведьмы...

~*~*~*~

В гостиной — напряжённая тишина. Тома нет, и Эйвери нет, и ещё нескольких. Друэлла дефилирует к сидящему одиноко Сигнусу, присаживается рядом — тот словно не верит своему счастью: не иначе, лучик солнца спустился с небес в слизеринские подземелья. Лора Майлз одобрительно кивает Друэлле — а сама так и льнёт к непривычно притихшему Альфарду.

— Что-то случилось? Где все? — невинно спрашивает Дрю.

— Эйлин пошла с Томом в лабораторию, зелье варить, — усмехается Лора, верно понявшая суть вопроса. Альфард чуть заметно вздрагивает и продолжает молчать.

Гнетущая атмосфера не устраивает Друэллу.

— Кто помнит, сколько осталось времени до Валентинова дня? — раздаётся её звонкий вопрос, неожиданный и такой уместный — словно прорвалась мутная пелена, висевшая в воздухе с самого утра. Второй, третий, четвёртый курс — все, кто не был занят зельевареньем под руководством Тома Риддла, — зашевелились, заговорили негромко и с явным облегчением.

— Две недели, — подытожила Друэлла. — А не хотим ли мы устроить что-нибудь такое... Такое! Сколько можно ходить мрачнее тучи? Никто не устроит нам праздник лучше, чем мы сами можем придумать!

— А что можно устроить, чтобы весело и интересно?

— Да всё будет как обычно... В Хогсмид пойдём... Валентинки посылать будем...

— А что, если послать какие-нибудь смешные валентинки профессорам?

— Поющие?

— Плюющие?

— С секретом?

— С сюрпризом?

— А если...

— Нам что, мало?

— А так — слишком просто...

— А так — не по-слизерински!..

И вот — уже возвращается хрупкое подобие обычной атмосферы непогожего воскресного дня. Друэлла достала новое перо взамен сломанного утром, и старательно вывела на листе пергамента объявление. Среди завитушек, хлопающих крыльями сердечек и кувыркающихся амурчиков мисс Розье «предлагает обращаться к ней с мыслями по поводу праздника». Снисходительную улыбку старшекурсников вызывала эта милая идея, и восторги младших... Дрю торжествовала.

— Мисс Розье... — Сигнус Блэк не похож на самого себя. Этот бойкий, задорный мальчишка — смущается?

— Я слушаю тебя, Сигнус! — глаза в глаза, сияние отражается в них.

— Я... Мне... Позволь одну просьбу! Можно?

— Ну, проси! — не голос, а кошачье мурлыканье раздаётся.

— Ты... не хотела бы... ну... пойти в Хогсмид со мной в Валентинов день?

— С тобой? Почему бы и нет? Я буду рада!

«Да, Сигнус. Всё как нельзя более удачно. Я пойду с тобой в Хогсмид, и братик оставит свои подозрения. Спасибо тебе, Сигнус. Ты меня очень выручил. По-дружески. И я благодарна тебе...»

Смотреть и уметь видеть — это искусство, которое не всем под силу от рождения. Но не меньшее мастерство — видеть, но не замечать избирательно всё, что мешает привычной картине мира. Как бабочка, порхающая на ветру, не сопротивляется ему, а огибает воздушные потоки, чтобы они несли её, а не становились преградой, — так и юная мисс Розье умела вливаться в окружающий мир или же сама могла творить вокруг себя светлую ауру беспечного светского салона. Было ли это бездействием или противодействием холоду сырой и неуютной зимы, ледяному дыханию войны с Гриндевальдом, стылому пренебрежению учеников с других факультетов? Упрямое детское отрицание, которое питается ощущением собственной силы: ещё нет умения эту силу направить, но есть осознание: «Я сделаю этот мир таким, как мне хочется его видеть». Истина прячется среди тысячи правд. Какую правду ты для себя выбираешь? Правду борьбы? Правду ожидания? Правду предательства? Нет, нет, и нет? В чём твоя собственная правда, Друэлла Анита Розье? «Моя правда в том, что я — живая сила в живом мире. Я — не фигурка на шахматной доске, не плюй-камень, не строчка в философском трактате. Я жить хочу, дышать полной грудью — потому что в этом мире жизни остаётся всё меньше. Пусть Эйлин Принс занимается наукой, пусть Лукреция Блэк разбирается в политике... Моя сторона силы — совсем, совсем в другом».

Лукреция Блэк вела какую-то игру, понятную ей одной. Кралась по коридорам, шпионя за компанией Тома Риддла, у дверей лаборатории пыталась подслушивать, и поднимала всех из гостиной посмотреть вместе с ней (одной-то боязно), потому что ей, видите ли, послышалось слово «Круцио!» за стеной... пару раз третьекурсники повелись на этот призыв — скорее, из простого любопытства. Но в лаборатории пятый курс готовился к СОВ, варил сложные зелья, и не всё удавалось с первого раза. Ничего необычного — ну, что-то упало, разбилась пробирка, порезав чью-то руку до крови. А не бывает разве? Даже на уроках не бывает ли, что уж о самостоятельных занятиях говорить?

Чем бы ни занимался Риддл со своими друзьями в лаборатории профессора Слагхорна — Друэллы это совершенно не касалось. И боггарт бы с ней, с Лукрецией, — но есть вещи, которые не заметить совершенно нельзя. И как скользнула из пальцев в пальцы записка, старательно сложенная в несколько раз, — Друэлла видела. И вспыхнула негодованием: Сигнус?! Лукреция — и Сигнус?! Никогда!!!

Быстро просчитать в голове, кем нахалка приходится младшему Блэку... Ой-ой! Троюродная сестра — это, считай, родня дальняя, вот помолвлена же Вальпургия со своим кузеном... В спальню вбежать, вынуть зеркальце — не просто волшебное, специально подготовленное для гаданий. Прорицания — любимый предмет Друэллы, и профессор Серенити всегда очень хвалит мисс Розье... Вот где нет и следа невнимательности: девочка любит подолгу всматриваться в прозрачную и блестящую поверхность шара или зеркальца, пока гладь не пойдёт рябью, словно речная вода, и — окунаться мысленно в переплетения судеб, намерений и желаний...

Тёмный он, чёрный — тот, кто любит тебя.

Тёмный он, чёрный — тот, кто губит тебя.

Тёмный он, чёрный — тот, кто возьмёт тебя.

Тёмный он, чёрный — тот, кто спасёт тебя.

Различай оттенки темноты...

Смотри в глаза темноте — и различай оттенки...

Black, black he is, the one you query for…

Black, black he is, the one you care for…

Шёпот зеркала ещё долго стоял в ушах, и два тёмных силуэта рисовались в воображении: один — по имени, по рождению своему Блэк, имя его — тьма, чернота непроглядная, но мягкое тепло в глазах и ладонях; другой же, черноволосый и черноглазый, и тьма скрывает правду о его семье, и непрозрачен он и твёрд, словно блестящая глыба базальта...

~*~*~*~

В гостиной опять собрался чуть ли не весь факультет. Ага, Сигнус тут — с Лукрецией рядом сидит, всё с ними ясно! Разговаривают о чём-то на ушко, бесстыдники, прямо у всех на виду... Ах, как бы сейчас хорошо броситься Эйвери на шею, скользнуть в объятия его нежных и сильных рук! Но нельзя: Эдди Розье тоже здесь, и пристально смотрит, к кому сестрёнка легкомысленно прильнёт. Альфард Блэк? Нет настроения ссориться с Лорой. Орион Блэк? Он жених Валбурги. О! Энтони Долохов! Не то чтобы он интересовал Друэллу — но надо же показать брату своё безразличие к Эйвери, и при этом Сигнуса подразнить...

— Не возражаешь, если я присяду здесь? — уместилась рядом с русским на подлокотнике кресла. Энтони встать попытался, уступить место девушке, но та вцепилась ему в руку: — О нет, останься там!

И вновь — разговоры ни о чём, вопросы из разряда поднадоевших Долохову «Научи меня чему-нибудь по-русски!».

— Zdarast… Zadrast… Zdrastvuite! — не сразу выговорила Дрю и восхищённо похлопала длинными ресницами: — Красивый какой язык... И такой трудный!

Энтони усмехнулся. Он понимал не хуже Дрю, что подобный разговор — всего лишь повод сидеть в гостиной при всех, прижимаясь плечом к плечу. Это было приятно — хотя мысли Энтони витали где-то далеко. Обоих устраивала эта игра, и Друэлла, наконец-то, поймала изумлённый и раздосадованный взгляд младшего Блэка. Дело сделано, сработала наживка. Невинно чмокнуть Долохова в щёчку — и теперь исчезнуть в спальне девочек, чтобы дать всем четверым, включая братца, решить, как им быть дальше...

В спальне горел камин. Напротив него сидела Валбурга, отрешённо следя за игрой огня на углях. Глаза её влажно блестели — должно быть, от долгого взгляда в одну точку.

— Я не помешаю? — тихо спросила Друэлла.

Валбурга покачала головой.

Друэлла устроилась рядом с ней, как младшая сестрёнка. Ей не нужен был хрустальный шар, чтобы увидеть, что творится с семикурсницей.

— Что-то случилось?

Неопределённое движение в ответ.

— Томми? Да?

Валбурга дёрнулась, как от ожога:

— Откуда ты знаешь?!

И, совладав с собой, уже видит ответ в зелёных глазах Друэллы:

— Неужели так заметно?..

— Ну... Только для тех, кто понимает, — слабое, но утешение в ответ.

Они помолчали: старшая и младшая, умная и наивная, холодная и яркая, но обе — несут Проклятье Евы. Быть женщиной — это нелёгкий труд, особенно — если тебе уже исполнилось тринадцать, но далеко ещё до двадцати. Валбурга — пытается обойти гнетущее, и внешне ей это удаётся: она умна, сильна и властна, много у неё достоинств... Отличная ширма, за которой предательски блестят глаза юной мисс Блэк. Друэлла — наоборот: всё женское выносит наружу, да так искусно, что мало кто задумается, есть ли в этой звонкой бабочке-однодневке что-либо, кроме флирта, красоты и фривольных намёков и шуток. И, тем не менее, — не уйти от проблемы, одной и той же, просто разными щупальцами обвивающей обеих...

— Не обращай внимания, — собирается с силами Валбурга. Фальшивая улыбка — это порой такое облегчение... Особенно — если знаешь, что собеседник понимает эту фальшь и... принимает правила игры, делая вид, что поверил.

— Скажи мне, — меняет ход беседы Друэлла. — Что у Сигнуса... с Лукрецией?

— С Лукрецией?! — ошарашена старшая, и не скрывает недоумения.

— Ну да. Я видела... Как они шептались в углу... И... Записками! Обменивались!

Друэлла говорит тихо, но задыхается от обиды и ярости, и её нисколько не смущает собственное поведение с Эйвери или Долоховым. Маленький центр маленького мирка, обиженное сокровище: ей позволено всё, но кто посмеет осквернить золотую статуэтку своим невниманием?

— Ты правда думаешь, что?.. — Валбурга беззлобно смеётся. — Дрю, ну что ты, они ведь брат и сестра!

— Это вы брат и сестра, — ворчит Друэлла, — а эти — троюродные! Ты же вот помолвлена с Орионом Блэком!..

Валбурга умилённо утешает младшую подругу. Ей самой становится немного легче — словно в новой грани кристалла увидела отражение собственных неудач: смешное, изогнутое, несерьёзное...

~*~*~*~

В гостиной стоят старинные клавикорды. Друэлла играет недурно, но безыскусно: не хватает любви к инструменту, ведь простенький вальс — только лишний повод привлечь всеобщее внимание. Пьеса заканчивается — аплодисменты и комплименты Дрю собирает, как цветы на поляне. Лукреция не удерживается от язвительного комментария — ага, значит, что-то нечисто у неё с Сигнусом! — но пикировка сейчас забавляет Друэллу. Сигнус пристроился рядом, возле инструмента, и преданно заглядывает в глаза. Он прощён — показательно прощён. Валбурга довольна, и Эдди Розье тоже, а Лукреция кусает пухленькие губки и в конце концов покидает гостиную. И только Ромул Эйвери держится в тени, и мрачнее тьмы подземелий лицо его, и взгляд — тяжелее камня...

Друэлла поймала взгляд Сигнуса — восторженный, взгляд брата — внимательный, оценивающий, и Ромула — отчаянный, зовущий... И рискнула: снова взлетели пальцы над клавикордами, и высокий голос вдруг плеснул навстречу слушателям старый, почти неизвестный романс:

Птица чёрная, песня гордая, синей полночью скорби полная –

Шорох крыльев твоих по-над городом: «Где ты, боль моя, даль безмолвная?..»

Побледнел Ромул Эйвери. Удивлённо выгнул брови Сигнус Блэк. И только остальные, кажется, не поняли ничего, наслаждаются милым голоском Друэллы.

Птица чёрная, ты — судьба моя: поклянусь я в том Солнцем и Огнём:

Пусть пылает лес озером огня, если позабыть повелишь о нём!

Чёрный ветер мой, поклянись и ты ночью и дождём, кровью и мечом,

Силою небес, окликом мечты: город свой оставь, будем мы вдвоём...

Но Эйвери в комнате уже нет, и Друэлла не заметила, в какой момент он исчез. И Сигнус, поймав чей-то знак за спиной подруги, тоже встаёт и уходит. Напрасно? Слишком откровенно сказала? Не стоило петь этот романс — вот так вот, при всех?

Не дрогнул чистый голосок, не сорвался, ничем не выдал смятения Друэллы. Ровно и спокойно закончить песню...

Полыхнут огнём перья невзначай: буду я с тобой, жду лишь знаменья...

Сердце — как свеча, свет луны в очах: милый мой, родной, станем пламенем...

Ничего не значащие слова. Ничего не значащие аплодисменты. Привычная всем улыбка скрывает гнетущую пустоту глубоко внутри.

~*~*~*~

Ромул Эйвери — в гостиной, один: в кои-то веки один? Друэлла хочет сделать шаг назад — но он крепко и нежно берёт её за руку.

— Отпусти... Нас не должен увидеть мой брат!

— Твой брат? Так ты его боишься?

— Он велел мне не встречаться с тобой...

— И ты послушалась? — о, сколько сарказма в этом голосе!

— Нет, но... Он... Отпусти, всем будет плохо...

Вместо того, чтобы выпустить — притягивает к себе, прижимает мягко и властно: не увернётся Друэлла, не убежит...

— Ты знаешь о том, что твой брат применял на мне Круциатус?

Глаза в глаза: так — невозможно врать. Ужас медленно пробирается в сознание Друэллы: этого... не может... быть...

— Этого не может быть!

Сухая усмешка.

— Может. Твой брат ненавидит меня. Он сделает всё, чтобы отравить мою жизнь. Тренироваться на мне накладывать Непростительное заклятие — о, для него это мелочь! Я для него — пыль, грязь, только потому, что моей семье в жизни повезло меньше, чем его!

— Нет... Нет! Он... он не такой!

— Ты плохо его знаешь...

Эдди для Друэллы — старший, умный, серьёзный, но... такой домашний! Кто бы мог подумать! Кто мог сделать его таким? Жизнь в Хогвартсе, вдали от родителей? Том... Риддл?!

Ромул Эйвери смотрит в глаза девушке и чуть заметно кивает в такт её мыслям. Она не хочет, не может поверить в такую клевету на брата... Но невозможно врать вот так, глаза в глаза...

— Чего... ты хочешь от меня?

— А ты не знаешь? — мягкая усмешка. В сознании вспыхивает то, что было несколько часов назад: коридор... Блики Люмоса... шорох мантий и горячее дыхание...

— Но не здесь...

— Можно подумать, что в Хогвартсе мало укромных мест!

— Да, ты спроси меня ещё, ходила ли я в Запретный Лес...

— А разве ходила?

— Кто же не ходил! Но я думала, что выросла из этого возраста...

— Ну тогда почему бы нам не вспомнить детство? — усмехается Эйвери.

— ...И поискать что-нибудь укромное? — вспыхивает Друэлла.

— Назови это как хочешь... Хоть прогулкой в Запретный лес...

— Да... Прогулка в Запретный Лес... Звучит прекрасно!

«Лучше, чем прогулка в Хогсмид», — думает Друэлла. — «Ромул — не тот, с кем достаточно для счастья угощаться пирожными у мадам Паддифут...»

Послышались шаги и голоса.

— Сюда идут! — порывисто сжав Дрю на прощание, Ром выпускает её. Девушка опрометью кидается в спальню.

— Эйвери, я как раз тебя искал, — вошёл в гостиную Том Риддл. — Мне нужно с тобой поговорить...

Долохов, Розье, Вальпургия Блэк... Все в сборе. Эйвери безропотно следует за ними.

Вечерело. Январский дождь прекратился, и туман в сумерках казался смутно-лиловым. Друэлла вновь стояла на галерее, глядя и не глядя на силуэты далёких гор. Куталась в мантию поплотнее: не холодно, но — сыро и неуютно. Такой странный выдался день... Слагхорн и эти нелепые обвинения... Круциатус... Эйвери... И его слова о том, что Эдуард знает это заклинание и даже тренировался... Лукреция Блэк, которой слышалось слово «Круцио!» со стороны лабораторий... и тихий и добрый Сигнус, преданно глядящий снизу вверх — но при этом играющий во что-то непонятное с Лукрецией...

Картинка складывалась отчётливо и безжалостно, и Друэлла яростно отрицала её. Ну не могло быть всё так просто! Не мог Эдуард бездумно бросаться Непростительным заклятием, не мог он — всегда такой строгий и рассудительный — подставить весь факультет. Но и Эйвери не мог врать ей — слишком дорог стал этот бездонный взгляд...

— Прости... Я не помешал?

Вздрогнуть от обычной фразы — не по-змеиному вкрадчивой, не высокомерной, не повелительной. Тёплая рука накрывает замёрзшие пальцы Друэллы.

— Сигнус... Как же я рада тебе!

Ни слова лжи в этот раз — может быть поэтому, с непривычки, прозвучало чуть-чуть фальшиво?

Он улыбается просто и безыскусно.

— Я понял, что тебе тяжело...

— Спасибо...

— Не переживай так. Всё наладится, всё пойдёт своим чередом. Закончится война... Закончится учёба...

— Да... Закончится детство — уж поскорее бы!

— Тебе не нравится быть младшей?

— Не всегда... Я сказала что-то не так?

Светлые волосы и длинные ресницы в сумерках будто бы светятся. Если бы не кристальная чистота линий на семейном древе Розье, можно подумать, что в Друэлле есть капелька крови вейлы... Впрочем, кто знает? Отнюдь не всё и не всегда отражается в официальных генеалогиях!

Сигнус любуется девушкой и здесь — наедине — даже не пытается стесняться и что-то скрывать.

«Я тебе нравлюсь?» — дурацкий вопрос, которым следует вогнать мальчика в краску смущения. Но... не хочется. А вместо этого — совсем другое срывается:

— Ты на меня не сердишься?..

— За что?!

— Ну... как же?

— Что ты каждому мальчику на факультете подмигнуть норовишь, даже Тому? Ну... Иначе это уже будешь не ты... — растерянно и искренне смеётся Сигнус.

— Я... не... плохая?

— Ну что ты, Дрю! Что ты! Что ты!

Сигнус Блэк обнимает её — совсем не так, как Эйвери. Ласково, осторожно — словно боится замершую бабочку спугнуть. И она льнёт к нему, как бездомный котёнок, так долго хотевший доброй заботы и тепла.

— Ты... такой замечательный... Ты не такой, как все...

Друэлла дрожит — только бы не разрыдаться, нет, нет! Самообладания у неё хватит, аристократки не должны рыдать в однокурсников, не важно, сколько им лет... Мягко отстраниться — так проще сохранять приличия. Протянуть обе руки — дать в ладонях согреть, намекнуть: «Ты нужен мне! Я хочу, чтобы ты мне верил...»

— Ты очень хороший друг, — от всего сердца признаётся Друэлла, и лицо Сигнуса озаряется радостью.

— Я очень хочу дружить с тобой, Друэлла! Дрю...

— Сигнус... Мне некому довериться здесь... Братик строит из себя главу рода, девчонки будут смеяться, мальчишки тем более не поймут... Мне только рядом с тобой быть — просто...

«Моргана! Что же я несу!!! Как смею?! Как... легко?..»

Светлая улыбка Сигнуса:

— Конечно... Я понимаю тебя, Друэлла... Будь уверена: я твой друг, твой надёжный друг, что бы ни случилось... Хорошо?

— Хорошо... Ты... обещаешь?

— Хочешь — поклянусь?

— Нет... Не надо! Не надо... Просто — пообещай...

И две улыбки встречаются, и нет в них ни тени лжи и фальши.

— Обещаю... Что бы ни случилось... Я всегда — твой надёжный друг...

Туман окутывает галерею влажной вуалью.

~*~*~*~

Жарко пылает камин, и свечи горят золотисто. Весь факультет снова в сборе, и Слагхорн смущённо пыхтит, обводя глазами своих подопечных.

— От имени всего преподавательского состава... И профессора Диппета... А так же — лично от себя... Я приношу вам извинения. Все подозрения с факультета Слизерин сняты. Ученик факультета Гриффиндор сознался, что Круциатус на однокурсника был им брошен интуитивно, без умысла, во время дуэли по личным причинам... Эта история не пойдёт за стены Хогвартса. И никаких более обвинений в адрес Слизерина!

Дружное «Ура!» — и восторженные возгласы Друэллы: «Ну я же вам говорила!!! Я же с самого начала это говорила!!!» — и чуть насмешливый, снисходительный взгляд Тома Риддла:

— Да, мисс Розье, ваша проницательность была выше всяких похвал... Что у вас по Предсказаниям?

Друэлла зарделась от удовольствия. Сам Риддл снизошёл до того, чтобы обратить на неё внимание! Ведь так нелегко догадаться, что интуиция здесь ни при чём совсем , и заслуга её отчаянной фразы была совершенной иной... Но Друэлле Розье не стоит знать о том, что Томми Риддл уже успешно осваивает и Легилименцию, и науку изменения памяти, а ученики других факультетов — такой приятный материал для практики. Как не стоит знать, что Лукреция Блэк была права, и компания Риддла изучала в лаборатории отнюдь не только зелья. И уж совсем ни к чему — что Эйвери не лгал, говоря о Круциатусе от Розье, но умолчал, что это был всего лишь общий момент их совместного обучения... И что истинный виновник скандала, первого, но не последнего в Слизерине — был тёмен, держался в тени, и чернее бездны был взгляд, наблюдающий за маленькой Друэллой...

К чему вся эта политика? Друэлла скользит по жизни легко. Золотой цветок Слизерина, её интриги кукольны и смешны, но для несущей Проклятье Евы нет ничего важнее. И всё ли мы знаем из кристальной чистоты линий на семейном древе?..

Конец первой части.