Не заметив подмены (гет)

— Ты идиот, Блэк! Ненавижу тебя!

— Не нужно громких слов, милая, — хищно облизывается тот. — Поверь мне, уже на следующей неделе ты окажешься со мной в постели.

Но по его же вине через неделю МакКиннон попадает в больничное крыло и с горькими слезами давится костеростом. Она знает, что чёртов Блэк неспециально попал бладжером ей по руке, но всё равно очень злится. Она лежит одна, потому что подруги знают — жалость для неё хуже всяких оскорблений, а ничего другого и испытать-то невозможно, увидев её несчастные глаза. Всего пять дней нужно отлежаться, а она всё глотает отвратительное лекарство и ждёт выписки. Марлин мечтает убежать в лес и гулять там в одиночестве, ведь за ней всё равно никто не пойдёт на поиски.

— МакКиннон?

Она открывает глаза, и взгляд сразу загорается яростным пламенем. Только Блэк зовёт её так задорно, несмотря ни на что, только он так беспечно усмехается, зная, что причастен к происшествию. Она в глубине души с облегчением подмечает, что он и не думает жалеть её.

— Не думал, что ты не словишь, извини, — притворно сокрушается Блэк. — Не надо было руки распускать, снитч был наш.

Вот и истинная причина плеваться на него. Гриффиндор против Когтеврана, от победы сине-серебристый факультет отделяют несколько десятков очков, но ловец трагически падает с метлы со сломанной рукой, только вот матч не останавливают, и зрители продолжают заворожено следить за погоней Джеймса Поттера за снитчем. И никто не замечает, что загонщика передёргивает от испуга за девчонку.

Он волновался. Но ей, естественно, было бы плевать. Поэтому с его губ не слетело ни слова по этому поводу. Куда лучше отгородиться шуточками и лишний раз посердить противницу.

— Ублюдок, — выплёвывает МакКиннон и утыкается лицом в подушку.

В считанные мгновения Блэк оказывается рядом, садится на постели, вздёргивает нахалку поближе к себе, высоко поднимает её подбородок — так, что больно. Он не видит страха, но всё равно рычит и требует повторить. Девчонка вырывается, хочет ударить.

— Мелкая ещё, — злорадно подмечает он.

Она едва успевает подавить всхлип. Всего один год разницы в возрасте почему-то всегда давал ему достаточное преимущество. Да Сириус Блэк, вообще-то, во всём на шаг впереди. Квиддич, учёба, отношения и сила, естественно.

Из своей каморки кричит мадам Помфри, чтобы пациентка немедленно выпила костерост. Блэк бросает мимолётный взгляд на перевязанную руку, а потом встречается с беспомощностью в огромных детских медовых глазах, которая в ту же секунду сменяется решительностью. Он смотрит, как она пьёт. Дрожит, морщится. Бедняжка.

— Мне не нужна твоя жалость.

— Ты не железная, — тихо отрезает Блэк и обнимает её.

— Вали к чёрту, Блэк.

— Ещё чего.

Она брыкается. А у него по губам скользит улыбка. Дурёха. Повзрослеть хочет побыстрее, а он видит её изнутри. И со смешком говорит, что он же обещал, что она окажется с ним в одной постели совсем скоро. И МакКиннон тихо хихикает в ответ. В ту ночь Блэк остаётся с ней.

А он знает, что она уже его. И что никому он её не отдаст. Осталось только заявить свои права.

— Когтевранцам нельзя в гриффиндорскую гостиную, Бродяга, — строго отчитывает Римус, едва ли сдерживая улыбку.

Тот проводит рукой по непослушным каштановым волосам подруги, сидящей у него на коленях, и показывает старосте язык. Люпин смеётся в кулак и отправляется к себе, надеясь, что на этот раз отношения лучшего друга продлятся не пару дней.

МакКиннон часто не даётся в руки, много спорит. Сириусу нравится, потому что каждый день он пытается поспеть за ней и за потоком её мыслей. Марлин какая-то другая, и он постоянно мучается поиском ответов. Она держит его в напряжении двадцать четыре часа семь дней в неделю, не позволяя даже расслабиться. Она не лезет целоваться, да и вообще редко позволяет ему это — ему приходится ловить её личико в ладони, чтобы не вырывалась. Зато целуется в самом деле превосходно. А ещё Марлин ни разу не побывала в его постели по-настоящему, прекрасно зная, что об этом мечтает половина Хогвартса.

— Хочу тебя, — шепчет Сириус.

МакКиннон смеётся.

Она сама вспоминает, как готова была убить его совсем недавно — только три недели как она вышла из больничного крыла. Как одно упоминание о нём разогревало кровь до предела, а в груди клокотал гнев. Она не находила и не находит этому объяснения. Просто этот чёртов Блэк был повсюду, куда не ступи. А ещё МакКиннон пообещала себе не заглядываться на всеобщих любимчиков. Никогда. Никогда бы она не стала бегать на поводке у такого. И Блэк был таким, вот только он сам выбрал её. Как цель, которую нужно достигнуть, как игрушку, с которой необходимо поиграться. Он говорил про любовь, про привязанность, про чувства. Она не верила. Так же, как и не верила себе, что у неё внутри что-то разгорается по отношению к нему. Нет, она не влюбится, потому что не хочет оказаться очередной использованной дурочкой.

МакКиннон упорно не признаётся, что Блэк стал нравиться ей после того, как не воспылал жалостью к ней в больничном крыле и обратил всё в шутку, как, несмотря на сопротивление, стал ближе. Она по прежнему не хочет казаться такой же, как и все девушки, побывавшие в его постели, но всё равно краешком рассудка осознаёт, что так оно и есть. Как в дурацких маггловских книжках, всё по продуманному сценарию.

— Потому что я люблю тебя, — почти уже беззвучно продолжает Сириус, наклонившись совсем близко к её губам.

Марлин впервые целует его сама. И думает, что, если ответит тем же — прощай.

— И я тебя люблю.

У него в глазах не горят задорные искорки. Слишком всё по-настоящему, чтобы думать о шутках.

* * *

— Гермиона?

— Да, мистер Блэк?

— Сириус.

Он, видимо, задремал в кресле перед камином в доме номер 12 на площади Гриммо. Проснувшись от негромкого звона и приоткрыв глаз, он вздрагивает. Слишком похожа девчонка перед ним на МакКиннон. Та же стройная фигурка, те же непослушные кудри. А может, всё это — лишь влияние совсем недавно выбитого огневиски. Сириус, вспомнив об этом, вновь тянется к бутылке. Подружка крестника и правда как маленькая копия Марлин.

— Вы что-то хотели спросить? — напоминает Гермиона.

— Я?.. Нет. Иди ко мне, — зовёт Сириус, подавляя зевок.

Она подходит, легко улыбаясь, а он всё никак не может прогнать наваждение. Она испуганно вскрикивает, когда он усаживает её к себе на колени, но тут же успокаивается, ведь ему можно доверять, он «добрый и хороший». Но Сириусу хочется проверить. Хочется сильно, до безумия. А на языке всё ещё чувствуется привкус огневиски…

— Нет, ты не Марлин, — хрипло шепчет он, оторвавшись.

Гермиона напугана ещё больше, к тому же слегка возмущена и удивлена. Только вот не вырывается — пытается поймать взгляд, помочь как-то. Реплики про его погибшую напарницу она не слышит, ведь в ушах звенит, наверняка. Тогда он отчего-то злится. Аккуратно ссаживает её и уходит наверх.

Наутро ему совсем не хочется извиняться — напротив, он только продолжает сердиться на девчонку за схожесть. Сириус чувствует, что может полюбить её только за образ — это как полюбить Джинни за рыжие волосы, которые были у Лили. Только вот Гермиона теперь странно смотрит.

А потом всё случается точно так же, как и с МакКиннон. Он ненавидит себя, презирает, кричит в подушку. Подумаешь, плевоё дело — позволил девчонке влюбиться. Но в кого? В себя! И в это же время Римус ещё корит себя за то, что ему нравится крошка Нимфадора. Гермиона не просто девчонка. Он подруга Гарри и похожа на Марлин. Вроде и не виновата ни в чём. Но себя Сириусу хотелось винить меньше всего. Нет, но и она же тоже хороша. Умная, а так повелась. Только… к чёрту всё, он и сам слишком привык к ней за лето.

— Сириус?

— Да? — устало выдыхает он, поворачиваясь.

— Я хотела… Что за колдо? — любопытно интересуется Гермиона.

На колдо он сам и Марлин. Настоящая Марлин, тогда ещё живая. Они оба счастливые, смеются, целуются. И синие глаза его тогда уже не горят весёлыми искорками.

— Значит, ты до сих пор хранишь это?

В её голосе слышится обида, и ему это не нравится. Нет, он не боится сейчас её разочаровать, он начинает раздражаться.

— Это то немногое, что от неё осталось.

Гермиона молчит, ведёт пальцем по запылённому комоду, а потом тихо спрашивает:

— А я? Кто для тебя я?

— Ты моя девочка, — шепчет Сириус. — А она моя память.

— Девочка... Ребенок, которого нужно опекать?

— Не думал, что опекать кого-то — плохо.

— Относиться к кому-то, как к неразумному и несамостоятельному — вот что плохо, ясно?

Он уже злится и готов выйти из себя, но сдерживается и дрожащим от напряжения голосом поясняет:

— Я не отношусь к тебе так.

Он точно знает, что Гермиона сейчас не всхлипнет, не заплачет, не станет закатывать истерик. Она девочка умная, поймёт. Должна понять.

Сириус подавляет улыбку. Девчонка ревнует его к колдографии. Вот только это совсем не смешно… потому что и является правдой. Гермиона подходит, обнимает его, целует в щёку. Он смотрит на неё удивлённо и ждёт.

— Я… я просто не могу сражаться за твоё внимание с той, кого уже нет. Ты ведь никогда не переставал любить её.

Сириус молча соглашается.

Пора бы отпустить Марлин.

И ту, в которой он попытался её найти.

Свободным, всё-таки, быть лучше.