Окольными путями (джен)

Мощенная щербатым булыжником дорога уходила на мили вперед и терялась у горизонта, где глаз уже не видел. Всего лишь нить, тонкая и незначительная. По обочинам пиками из земли выставлялись фонари: один, два, три... — крохотные шары света.

По этой дороге Сириус Блэк шел назад. Он проиграл битву в Министерстве с легкостью, будто расплатился не жизнью, а коллекцией карточек от шоколадных лягушек. У каждого имелась такая коллекция. Краткий миг свободы, как глоток воздуха под толщей воды. Он жаждал этой свободы слишком долго.

Темная полоса, светлая. Темная, темная, снова темная. Свет сужался до размера ладони, тьма росла и удлинялась — пока фонари не перестали встречаться совсем. Холод мокрыми щупальцами забирался под одежду и дальше внутрь под самую кожу. Воздух холодный и неживой отовсюду нес шепотки.

Сириус не боялся, знай себе шел, и тело его легчало от шага к шагу. Он пух на ветру и звезды на небе. Только это небо было черным, как плащ Пожирателя смерти.

На их плащах нет звезд, а лица покрыты масками.

Обернись и увидишь, что осталось позади. Сириус хотел бы на это взглянуть: на Дамблдора, на Ремуса... на Гарри. Но за плечами ничего кроме каменной тюрьмы не осталось. Его дорога — безумный трамплин — оборвалась на площади Гриммо.

Родной дом осточертел, как сырая камера Азкабана. Он сбежал бы отсюда снова, если б позволили. Но оказалось — некуда. Дом встречал его серыми стенами, пылью в углах и скрипом под половицей.

Еще два легких шага, коридор, лестница. Он пух на ветру — быстрый и легкий. Сириус замер возле своей комнаты, и пальцы сомкнулись на дверной ручке теплой, как летний день.

Гарри стоял к нему спиной. Подросший, худой. Взъерошенные волосы, как и у Джеймса, непокорно торчали во все стороны. Сириус протянул к крестнику руку и позвал по имени. Гарри, не Джеймс. Он забывал об этом всю дорогу.

Пальцы прозрачные как туман окунули в лед. Огонь, не опаляя, побежал до запястья. Сириус чувствовал холод, будто в этот самый миг он заново умер. Он одернул руку непослушную, словно мрамор, белую.

Ты вернешься назад пустым отпечатком, следом души, всего лишь туманом. Нет уж, подумал Сириус. Быть заточенным в доме, из которого душа его рвалась с малых лет, не то, чего он хотел.

Совсем не то.

На черном небе ни звезды, и ветер разносит шепотки. Люди лгут, но мертвым этого не надо.

~~~*~~~

— Гарри, — тихо позвал голос за спиной.

Гарри обернулся так резко, что очки соскочили с носа, и все перед глазами смешалось. Краски на мольберте: белые, серые, черные. Бледный туман висел за спиной сухой и холодный.

Гарри поднялся ни свет, ни заря, ведь сон все равно не шел, и голова стала тяжелой, кирпичной. Тихо и осторожно, Гарри пошел бродить по дому и вскоре наткнулся на комнату Сириуса.

Поправив очки, Гарри уставился на стены, будто с их помощью Сириус говорил с ним, как по сквозному зеркалу, которым Гарри так и не воспользовался. Стены пустые, холодные. Обои местами отклеились и свисали теперь мертвыми клочьями. У Гарри не возникло и тени сомнения, что голос принадлежал кому-то другому. Он же слышал его так ясно. Выглянул за дверь во мрак, но все тщетно.

— Сириус? — прошептал он. Лицо обдало холодом — по коридорам гулял сквозняк. И половицы скрипели то тут, то там. На кухне, в прихожей, на крыльце.

Гарри вытащил из мешочка Хагрида обломок сквозного зеркала, поглядел в него, вертя в руках. Но в отражении на него таращились его же глаза. Показалось, подумал он с досадой.

Так давно Сириус исчез за аркой. Упал и больше не вышел. Теперь он один из множества голосов: они шепчутся и зовут к себе.

Сириус никогда бы не позвал его оттуда.

Гарри подошел к столу под тонкой скатертью из пыли, провел по поверхности ладонью. Здесь давно никого не было. Неживая комната — мертвый дом.

Упав духом окончательно, Гарри присел на кровать и решил, что говорить ни Рону, ни Гермионе ничего не станет. Ему все почудилось, с чего бы вот только? Он почти забыл о Сириусе, в голове теперь были поиски крестражей. Поиск и уничтожение, знать о котором никто кроме них не должен.

Сириус не смог бы помочь.

Позже Гарри обнаружил письмо матери, и память о странном случае утонула под новыми мыслями.

Сириус не стал бы обижаться.

~~~*~~~

Крупный пес бродил по площади Гриммо не больше дня. Водил носом по асфальту, улавливая чужие незнакомые запахи. Черная, как свежий еще теплый гудрон, шерсть лоснилась и курчавилась, а глаза на вытянутой морде влажно блестели.

Никто не рисковал прогнать его: довольно тощий он был высок в холке и показывал свои зубы любому, кто приблизится. Спокойный и тихий, как озерная вода. Брось камень, и шерсть встанет дыбом, как поднятые ударом брызги.

Дурная собака, думали многие, что рычит и скалится на тех, кто желает ее покормить. Но пес сновал взад-вперед по тротуару, и казалось, что до еды ему нет и дела.

Майской ночью запустили фейерверк. Звучный и яркий он повис в темном небе. Люди выглядывали из окон на шум, подобный канонаде. Дети радовались и хлопали в ладоши.

Пес поднял лежавшую на лапах голову и посмотрел в разукрашенное яркими искрами небо. С тяжестью встал, будто на чужие лапы, и заскулил, высоко задрав голову.

Люди в домах слышали в этом тоскливом вое страх. Собаки часто боятся грохота и света.

Бесшумный как призрак, он затрусил по тротуару. Ночью глаза его блестели ярче. Они светились подобно двум свечам в хэллоуиновской тыкве. Он несся по узким улочкам, вывалив из пасти розовый язык и прихрамывая на переднюю лапу.

Тонким собачьим нюхом искал не хозяина, но друга.

— Эй, поглядите! — Рон стоял в дверях бок о бок с огромным псом, который жадно толкал свою морду внутрь купе. — Он увязался за мной и лаял так, что я уж думал, он меня покусает. Но он смирный. — В доказательство Рон почесал собаку за ухом, и она уселась в дверях.

— Где, ты говоришь, его нашел? — заинтересовался Гарри, глядя на пса, а не на Рона.

— Он взялся ниоткуда, когда я подходил к вагону. Вы же помните, я шел прямо за вами.

Словно метлой, пес махал хвостом из стороны в сторону.

— Нас ведь не высадят из-за него, — улыбнулся Рон, подозревая, что собака обещает что-нибудь тут покрушить. С оправданием в голосе он объяснил: — Мне показалось, он похож на Сириуса в анимагической форме.

— Грим, — сказал Гарри без улыбки. — Тогда ты опоздал, все смерти уже случились.

Ясные глаза блеснули, когда пес поднял морду и посмотрел в его лицо долгим, как ночь битвы, взглядом.

— Еще тогда я заметил, что он хромает, — проговорил Рон, будто не заметив последних слов Гарри. Рон приблизился к псу, чтобы разглядеть лапу поближе. — Странное дело, она словно седая.

Шерсть на лапе была бледной, грубой на ощупь и словно неживой. Гарри тоже наклонился, и пес, успокоившись, стражем улегся у выхода. Потрепав его по спине, Гарри улыбнулся, будто в руки ему попала дорогая памяти фотография.

— Похож, — согласился он и добавил: — Я заберу его к себе.

Рон только плечами пожал. Пес опустил голову на лапы, тоскливо наблюдая за всеми снизу вверх.

— Помните, я рассказывал вам, что перед встречей с Волдемортом в Запретном лесу видел Люпина... и маму с папой. — Гарри внимательно посмотрел и на Рона, и на Гермиону. — Сириуса не было с ними. Тогда я не обратил должного внимания, а сейчас подумал, может...

— Может, Сириус не погиб? — договорил Рон и вскочил так поспешно, словно заметил, что сидит на чем-то колючем. — Тогда мы смогли бы вернуть ему человеческий облик, как с Хвостом тогда на третьем курсе. Какое там заклинание?

— Это не Сириус, Рон, — произнесла Гермиона, осторожно положив руку на его плечо. — Он давно умер, должны же вы понимать, что это невозможно...

Но ее уже никто не слушал. Две руки вытянулись, и палочки оказались направленными на пса. Точно в грудь.

— Если это убьет его? — попыталась остановить Гермиона.

— Давай вместе, — попросил Гарри Рона, коротко взглянув на Гермиону, будто она пожелала им приятного аппетита или доброй ночи.

Растянувшись и заняв добрую половину купе, пес спал такой же, как и был. Никакого свечения, ни шороха, ни щелчка. В купе стало так тихо, что можно было расслышать чужое дыхание.

— Ничего, — произнес Гарри разочарованно, и лицо его застыло. Гермиона, хотевшая что-то сказать, промолчала, и Рон последовал ее примеру.

Но тишина долго не устояла, она хрупкая, точно стекло. Не проходило и десяти минут, как в купе кто-то заглядывал. Дверца только и успевала закрываться, открываться. Каждый пришедший человек все дальше задвигал в память нелепый случай. И разговоры начали гудеть почти без перерыва под мерный стук колес.

Когда паровоз прибыл на вокзал Кингс-Кросс, и все двинулись на перрон, пес затрусил за ними, прихрамывая на одну лапу. Ту, которая проникла в чужой мир и в движении стала упрямой, точно мрамор.

Он свободен, как горный ветер.

И с неба ему светили звезды. Яркие. Под стать имени.