В его роду были фениксы (гет)

Воздух пахнет морозной свежестью как ополаскиватель для белья в рождественской рекламе, которую недавно начали крутить по телевизору. Еще только конец ноября, но Лондон уже прихорашивается к празднику, даже фонари светят как-то по-особому, волшебнее, чем обычно.

Гермиона торопится домой, втягивает руки в перчатках в рукава и вдыхает холодный воздух через шарф, которым замоталась по самые уши. Но эта вязанная шерстяная броня не мешает ей наслаждаться окружающим великолепием. Всё вокруг обвивают провода электрических гирлянд — столбы, деревья, навесы над входом в рестораны и целые дома. За чисто вымытыми стеклами витрин сверкают кристаллами искусственного снега пушистые ели, украшенные игрушками, бусами и даже столовыми приборами. Стройные симпатичные продавщицы в фирменных кофточках достают из коробок фигурки Санта Клаусов, стеклянные шары, заботливо обернутые в упаковочную бумагу, и переливчатые нити мишуры, поднимаются на носочки и лестницы, и широко улыбаются парням, восхищенно стучащим в стекло. Город шумит, громыхает, сигналит и безустанно двигается во всех направлениях одновременно, а из бумажных пакетов прохожих уже выглядывают рулоны оберточной бумаги со звездами и ангелами. Рождество витает в воздухе, такое же благоуханное, как пицца и коричные булочки из ближайшего кафе за углом.

Гермиона вдыхает запах Рождества на весь объем легких, губы самопроизвольно растягиваются в счастливой улыбке, а сердце отбивает удары в ускоренном ритме: Фалалалала-лала-ла-ла!

В витрине самого старого и самого большого в городе магазина игрушек крошечный паровозик несется через волшебную страну Санта Клауса, свистя и пыхтя как настоящий. Гермиона останавливается, залюбовавшись маленьким миром, заботливо воссозданным умелыми руками игрушечных дел мастеров, и вдруг, в глубине зала, видит Ремуса Люпина. Он одет в черный тренч и замотан радужным клетчатым шарфом. На плече висит сумка-портфель, на другой руке повис, вцепившись намертво, пятилетний Тедди, цветом волос напоминающий любимую мантию Гилдероя Локарта, а сам Ремус, игнорируя ощутимые подергивания за рукав, беседует с седым продавцом. Они стоят в пол оборота к окну, и Гермиона видит, что все трое — и отец, и сын, и пожилой продавец за прилавком — счастливо улыбаются. Сердце выдает фальшивую ноту на последнем «ла-ла», сжимается и ухает куда-то в пятки.

Последний раз они виделись почти полгода назад, перед очередной командировкой Ремуса. У обоих всегда слишком много дел. Гермиона совмещает преподавание трансфигурации для старших курсов в Хогвартсе, и работу в отделе международного магического сотрудничества.Постоянно мотается между Лондоном и Нью-Йорком, где проходят заседания Американского филиала Международной конфедерации магов, в налаживании отношений с которым очень заинтересован Британский филиал. Ремус, проработавший несколько лет с документами и бумагами в Бюро регистрации и контроля вервольфов в Министерстве, теперь часто бывает в командировках по всему миру. Разыскивает общины оборотней и занимается написанием докладов и статей об их жизненном и внутриобщинном укладе. Тедди часто ездит с отцом, или остается на попечении Андромеды Тонкс и Любимого Крестного, которые явно затеяли соревнование, кто разбалует Люпина-младшего больше. Гермиона изредка сталкивается с Ремусом либо по утрам в Атриуме, если приходит к положенным девяти часам, либо на семейных торжествах в доме номер двенадцать по Гриммуальд-плейс, куда он является еще реже. Напряженный распорядок командировок часто вынуждает его оставаться на праздники где-то на другом континенте, откуда Ремус бодро поздравляет всех через камин, стараясь уложиться в рекордно короткое время. Последнее Рождество он провел в Камбодже, предпоследнее — в Индии. Русые волосы окрасились в цвет соли с перцем, он перестал сутулиться и носить мантии, из глаз исчезло затравленное выражение, и Гермиона не может не заметить, что работа и Тедди стали для него чем-то вроде личного маховика времени — Люпин словно помолодел. И каждый раз глядя в его усталое, но счастливое лицо, она чувствует, как сердце сжимается, пропуская несколько ударов.

Гермиона давно перестала себя винить за чувства, которые не желали укладываться в ее четко намеченные жизненные планы. Врожденный перфекционизм принес ей только головную боль — в стремлении стать лучше всех, а в первую очередь лучше себя самой, она забыла о том, как жить настоящим, а не мифическим «Будущим», где хранились все достижения, успехи и личное счастье. Как существо упрямое и уверенное в своей правоте, Гермиона долго не замечала того, насколько они с Роном не подходят друг другу. Очнулась только, когда пришлось в пятый раз переносить дату официальной помолвки из-за квиддичных тренировок. «Пушки Педдл» были Рональду намного важнее невесты. И Гермиона сумела понять его и не винить за принятое решение. И с того момента им обоим стало намного легче.

Победить перфекционизм оказалось не так легко, как об этом писали в книгах по саморазвитию, а их Гермиона прочла немало. Копаться в себе, успевать вовремя сдавать учебные планы и не опаздывать на конференции — задача не из легких. Тут даже с маховиком недолго запутаться. Пришлось брать отпуск. Гермиона выпала из жизни на полгода. Моталась по свету, по самым диким и безлюдным уголкам, любовалась природой, училась ценить и любить окружающий мир и каждое прожитое мгновение. В общем, все, как советовали книги. Разве что в монастырь не подалась, познавать истинный смысл существования и все прелести нирваны. А вернувшись в бурлящий и кипящий жизнью Лондон, поняла, что смогла найти то, что искала — внутреннюю гармонию, ясность мыслей и четкое осознание своих желаний.

И вот в эти категории испытываемые чувства укладывались просто идеально.

Тедди дергает отца настойчивее, пытаясь утянуть подальше от разговоров и поближе к дымящему паровозику, который как раз въехал в небольшой тоннель под заснеженным холмом, на котором возвышается замок из темного стекла. В окнах замка тут же загораются голубоватые огоньки, а Гермиона поспешно отлипает от витрины. Ей не хочется вмешиваться в семейную идиллию, ведь Ремус и так проводит с сыном слишком мало времени. Но она не успевает отойти далеко — за спиной тонко и чисто звякает дверной колокольчик и громкий детский голос окликает ее:

— Мона!

Так ее называет только Тедди. Он еще плохо выговаривает многие буквы, но весьма неплохо хитрит, придумывая всем свои имена, которые ему было бы легче произносить. Выговорить длинное и сложное «Гермиона» ему пока не под силу.

Она еще оборачивается, растягивая губы в улыбке, а младший Люпин уже едва не сбивает ее с ног, выражая искренний восторг от неожиданной встречи.

— Мона-Мона-Мона! — радостно повторяет он, слив ее имя в одну ритмичную песенку, похожую на мантру, и крепко стискивая где-то в районе пояса джинсов. Выше Тедди просто не дотягивается. Она смеется, ероша непослушные сиреневые пряди, торчащие во все стороны не хуже, чем у Поттеров.

— Привет, Гермиона. Тед, надень шапку, если не хочешь, чтобы бабушка поила тебя перцовой настойкой! — Ремус серьезен и добр одновременно. Гермиона еще не встречала человека, который настолько естественно и гармонично сочетал бы в себе заботу отца и строгость преподавателя. Она не может заставить себя перестать улыбаться, глядя, как Тедди вытягивается по струнке, словно солдат Королевской армии на параде, и с выражением великомученика на румяном личике стоически терпит, пока Ремус надевает на него шапку с помпоном производства миссис Уизли.

— А мы па'овозик выби'али, — заявляет Тедди, проглатывая буквы «р» как чистокровный француз. Он вновь вцепляется в отцовскую руку и смотрит на Гермиону снизу-вверх огромными, широко распахнутыми глазищами. Радужки стремительно меняют цвет, как мигающие огоньки гирлянд. — А тепе'ь пойдем есть мо'оженое!

— Не хочешь присоединиться? — спрашивает Ремус, он улыбается, и в уголках глаз появляются морщинки. Гермиона вздрагивает, чувствуя кожей легкое покалывание вдоль позвоночника. — Если, конечно, ты не спешишь по делам. Расскажешь, как там в школе. Мне все никак не удается вырваться, чтобы навестить профессора МакГонагалл. У нее, наверное, сейчас полно забот, скоро Рождество.

— Прости, но я не могу, — она немного кривит душой. Убеждает себя, что может помешать семейной вылазке, чтобы заглушить настойчивый внутренний голос, требующий остаться. Неоконченная фраза зависает в воздухе облачком пара от ее дыхания.

— Не понимаю, как можно не хотеть мо'оженого, — задумчиво произносит Тедди, не замечая ни метаний Гермионы, ни зависшего молчания. Он сосредоточенно хмурит лоб, прикладывая к губам палец в толстой перчатке. — Это же... Это же... Мо'оженое!

Гермиона не выдерживает и громко смеется. Для Тедди мороженое — это кусочек абсолютного счастья, истина в последней инстанции, чью волшебную силу просто невозможно поставить под сомнение. И она сдается. Пусть даже не ради себя, а ради хорошего вечера для Люпина-младшего.

— Думаю, дела могут и подождать. Идем есть мороженое?

Пока Тедди, приникнув к стеклу, за которым ровными рядами выстроились коробочки с разноцветной массой, придирчиво выбирает сорт мороженого, который ему хочется больше всего, Ремус с Гермионой стаскивают перчатки и разматывают шарфы.

— Ты уверена, что мы не отвлекаем тебя от чего-то важного? — тихо спрашивает Ремус, склонившись к ней, чтобы помочь снять куртку. — Тедди иногда бывает очень упрямым. Но если ты куда-то спешишь...

— Я никуда не спешу, — так же тихо отвечает Гермиона. — Просто не хотела мешать вашему общению. Вы так редко проводите время вместе.

Она смотрит, как Ремус присоединяется к сыну у прозрачной стенки холодильного бокса, склоняясь к растрепанной сиреневой макушке и что-то рассказывая о сортах мороженого, и одновременно узнает и не узнает его. Люпин изменился, стал совсем другим. Другая улыбка, другая походка, другой разворот плеч. Он больше не изгой, превративший жену в парию, а жизнь — в череду мучительных однообразных дней от полнолуния до полнолуния. Он не болезненно бледный профессор в поношенной мантии, трусливо бегущий от ответственности, которая легла на его сутулые плечи. Он не один, презираемый обществом, разбитый и изничтоженный смертью любимого человека. Несмотря на ее крики* много-много лет назад в их временном убежище на Гриммуальд-плейс в темные времена войны, тот, прежний Ремус, уже не вернулся. Ни до смерти Тонкс, ни после. Возможно, в его роду были фениксы. Но сейчас это совсем другой человек.

Гермиона подходит ближе и касается его плеча.

— Ну что, выбрали? — спрашивает она, и в ее голосе сквозит неподдельный интерес.

— Кажется, мы хотим все и сразу, правда? — Ремус выпрямляется с широкой улыбкой. — Но ради моего душевного спокойствия остановимся на двух сортах.

— На т'ёх! — заявляет Тедди, и Ремус с тяжелым вздохом соглашается. Пусть будет на трёх. Гулять, так гулять.

Донельзя довольный собой малыш уплетает мороженое за обе щеки, болтая ногами в воздухе — стульчик высокий и он не достает до пола. Ложка звонко стучит о бока стеклянной вазочки, мешая зеленые кусочки фисташкового шарика с оранжевыми кусочками апельсинового и коричневыми ломтиками шоколадного. Гермиона слизывает с верхней губы пенку от горячего каппуччино и смотрит на Ремуса с легкой лукавинкой в глазах.

— Как твои командировки? Я уже не помню, когда последний раз видела тебя в Лондоне под Рождество.

— В этом году мне удалось убедить начальство в целесообразности пересмотра моего графика, — улыбается в ответ Люпин. — Я только вчера вернулся из Цюриха. До Рождества уже никуда не уеду. Буду перебирать бумажки в Министерстве. А ты? Скоро экзамены, не тяжело со всем справляться?

— Я привыкла, — Гермиона впервые замечает тонкие ободки колец на его пальцах и несколько браслетов на запястьях. Раньше Ремус не носил украшений. Она как завороженная следит за движениями его рук, не слыша того, что он ей говорит.

— Гермиона, с тобой все в порядке? — он касается ее ладони, смотрит встревоженно. — У тебя что-то случилось?

— Нет, все в порядке, — заверяет она, осторожно поворачивая ладонь, чтобы сжать пальцы Ремуса. — Все хорошо. Я просто задумалась.

Настороженность и тревога в его взгляде исчезают не сразу, но руку он не забирает.

В жизни есть такие моменты, которые при взгляде со стороны, для обычного человека не имеют никакой ценности — ни фейерверков, ни салютов, ни громких красивых слов. Но они важны для посвященных, для тех, кто понимает, кто пережил. Гермиона знает, что надолго запомнит этот вечер за его уют и сладкое, томительное тепло. За странное чувство покоя при взгляде на Тедди, по уши измазанного в мороженом. За пряный привкус Рождества и его аромат в воздухе. За негу, текущую по телу от пальцев, обвивших ее ладонь на тканевой салфетке с вышитыми снежинками. За добрые серые глаза напротив и легкость слов. За ощущение абсолютного счастья, для которого, как оказалось, нужно совсем немного.

Они выходят из теплого зала кафе на морозный воздух, Тедди прилежно натягивает шапку до самых бровей и торжественно клянется, что бабушка никогда не узнает об их сегодняшней диверсии. Он тщательно уничтожил все следы преступления, как следует умывшись и насухо вытерев личико и руки бумажным полотенцем, и теперь разве что по хитрому блеску глаз можно догадаться, что он сегодня нарушил одно из строгих правил бабушки Андромеды.

Они неспешно шагают по улице, мимо бегут прохожие, проезжают красные даблдеккеры и черные кебы, и те и другие переполнены пассажирами, спешащими по домам в пятничный вечер ноября. Откуда-то доносится музыка — Джон Леннон поет о том, что война закончилась и наступает Рождество.

— Гермиона! — она оборачивается у двери, спустившись на одну ступеньку вниз. Ремус держит сына за руку и оба улыбаются. — Нам бы очень хотелось, чтобы ты отпраздновала Рождество с нами. Ты придешь?

— Я приду, — кивает Гермиона, улыбаясь в ответ. — Спасибо за вечер. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Гермиона? Это ты, милая? — слышится из-за двери мамин голос, стоит только ключу повернуться в замке.

— Это я, мам, — кричит в ответ Гермиона, закрывая дверь и прислоняясь к ней спиной. На губах ее играет широченная улыбка.

Рождество подкрадывается незаметно даже к Гермионе, у которой график экзаменов расписан не по дням, а по минутам. Но вот оказывается, что уже восемь вечера, на календаре Сочельник и все давно разбежались по домам, поближе к семьям, каминам и жареным индейкам, а она все еще сидит в кабинете, проверяя работы шестого курса и доклады практикантов из отдела магического законодательства. Старые часы натужно скрипят, тяжело ворочая стрелками, и словно неодобрительно косятся на нее. Гермиона решительно хлопает ладошкой по столу, откладывает очередную работу и с удовольствием потягивается. Широко зевнув, проверяет, на месте ли все свертки с подарками, и шагает в камин, чтобы выйти в гостиной дома номер двенадцать по Гриммуальд-плейс, осторожно стряхивая хлопья пепла на каминный коврик.

Старый особняк гудит, как большой пчелиный улей от голосов и топота. Под потолком, над дверными проемами и на карнизах столько омелы, остролиста и гирлянд, что дом больше похож на оранжерею, украшенную к Рождеству. Гермиона укладывает свои коробки и свертки на диван и выходит в коридор. По лестнице прямо ей под ноги кубарем скатываются Тедди и Виктория — дочь Билла и Флер. Не обратив на нее никакого внимания и сплетясь в тесный клубок молотящих по воздуху рук и ног, эти двое с истошными воплями и победными кличами уносятся по коридору к кухне.

— Привет! — окликает ее на подходе к кухне Анджелина, в девичестве Джонсон. Она передвигается неспешно и величественно, как круизный лайнер, что неудивительно, учитывая ее необъятный живот — они с Джорджем со дня на день ожидают рождения первенца. — Ты через камин?

— По-другому точно не успела бы, — отвечает Гермиона, приноравливаясь к медленному шагу Анджелины, чтобы идти рядом с ней.

— А я вот давно не пролажу, — радостно заявляет та и поглаживает живот. — Пришлось добираться маггловским транспортом. Джордж говорит, что там почти так же опасно, как и в камине. Но в дверях я уж точно не застряну. Они достаточно широкие.

Средоточие всеобщего шума — кухня в подвале. У плиты хозяйничает Джинни, неуловимо напоминая изрядно постройневшую копию Молли Уизли, Гарри носится вокруг стола с Джеймсом Сириусом на руках — они изображают то ли мототцикл Хагрида, то ли семейную метлу на пять человек с коляской. Рона еще нет, зато есть Лаванда, сияющая, как сковородки после применения к ним универсального пятновыводителя «Чистикс». Она трещит без умолку, явно не обращая внимания на страдальческое выражение лица Одри Уизли, жены Перси, которая оказалась ее единственным невольным слушателем. В дальнем углу что-то обсуждают за сливочным пивом Билл и Джордж.

— Гермиона! — кажется, ее рады видеть абсолютно все. Джинни осторожно обнимает, стараясь не забрызгать соусом, капающим с ложки. Флер, вошедшая в кухню со стопкой тарелок в руках, дважды звонко чмокает воздух рядом с ее щеками, обдав сладким ароматом духов. Лаванда тут же осыпает ворохом абсолютно ненужных новостей, а выкатившиеся из-под стола Тедди и Виктория с восторженными криками устраивают соревнования «Кто крепче стиснет тетю Мону».

— Ремуса еще нет, — говорит Гарри, одной рукой удерживая брыкающегося Джеймса, а другой обнимая Гермиону. — Его задержали на работе, но Кингсли сам обещал прийти, так что они скоро будут.

— Мама с папой приедут завтра, — Джинни слизывает с ложки капли соуса и задумчиво морщит нос. — Мама сказала, что им надоел весь этот балаган и они хотят отдохнуть. Мало соли.

— Луна передавала привет, — Анджелина тяжело опускается на заботливо придвинутый Джорджем стул и благодарно улыбается мужу. — Она сейчас на Тибете, изучает каких-то мумзиков, или кизляков. В общем, абсолютно счастлива. Желает нам Веселого Рождества.

— И ей того же, — смеется Гарри.

К девяти часам прибывают Невилл с Ханной, едва за ними закрывается дверь — Перси с министром Шеклболтом, Ремус и Андромеда Тонкс. Последними — Чарли и запыхавшийся Рон. Вместительная кухня буквально трещит по швам.

— Веселого Рождества! Веселого Рождества!

Воздух полон смеха и звона бокалов. Это один из тех моментов абсолютного счастья, которые положено бережно укладывать в копилочку, согревающую душу в особенно темные времена.

В углу поблескивает искусственным снегом на ветках большая пахучая ель, под которой свили себе гнездо из коробок с подарками Тедди и Виктория. Джинни усаживает сына себе на колени, чтобы Гарри мог спокойно поужинать, и через стол рассказывает Анджелине что-то о кроватке и детских вещах, которые может передать новорожденному. Андромеда беседует с Кингсли, зорко поглядывая на внука, шуршащего конфетными фантиками. Рон мурлычет что-то на ушко Лаванде, заставляя ту заливаться стыдливым румянцем, Флер устало склонила голову на плечо мужа.

Гермиона чувствует легкое прикосновение к руке и Ремус, остановившись за ее спиной, едва слышно шепчет ей в ухо:

— Ты не против, если я отвлеку тебя от ужина ненадолго?

Вместо ответа она молча встает и выходит за ним. Они выбираются из подвала, проходят по коридору к входной двери, почти соприкасаясь пальцами.

— Слишком много людей, — говорит Ремус, распахивая дверь настежь, но так и оставаясь стоять на пороге. — Как красиво.

На улице валит снег. Огромные хлопья, белоснежные и сверкающие укрывают крыльцо, ступени и газон перед домом. Фонарный свет окрашивает снег в апельсиновый цвет, свет из окон — в теплый желтый оттенок. В коридор врывается свежий морозный воздух, вихрем снежинок опадая на волосы и плечи. Гермиона протягивает руку и решительно сжимает ладонь Ремуса в своей.

— Я знаю, — говорит она. — Про разницу в возрасте. Про сына. Про «маленькую пушистую проблемку». Ты не поверишь, наверное, но мне все равно. Ты слишком много для меня значишь.

Они стоят в тишине, держась за руки и глядя на падающий снег.

— Забудь, Гермиона, — тихо говорит Ремус. — Это было в прошлой жизни. Сейчас время для новой. А в новой для меня это — не причины.

В его роду были фениксы. Иначе как объяснишь это перерождение? Как объяснишь появление этого нового Ремуса? Ремуса, который любит жизнь и готов начать ее с начала. Ремуса, который прижимает ее к стене сильными, но осторожными движениями. Ремуса, который целует так жадно и сладко, что кружится голова, подкашиваются ноги и плавится позвоночник, а мир перед глазами уплывает куда-то далеко, и о нем даже думать не хочется. Ремуса, для которого она тоже значит слишком много.

В жизни есть такие моменты, когда ты, собрав все силы, готов бороться до последнего за собственное счастье. А оно давно уже сложило оружие и просто ждет, когда ты сделаешь первый шаг. Такие моменты навсегда вселяют надежду. Надежду на то, что и в твоем роду были фениксы.

* " — Ремусе, Ремусе, вернися! — гукнула Герміона, проте Люпин не відповів. За мить вони почули, як грюкнули вхідні двері."

Розділ 11. "Хабар"

Гаррі Поттер і Смертельні Реліквії.