Подари мне своё тепло (джен)

— Чёрт возьми, — выдавливает Сириус сквозь зубы и плотнее кутается в одеяло.

И пусть всего пару часов назад они вернулись с праздника, на котором отжигали так, что практически с ног валились от усталости. А почему бы на пятом курсе и не оторваться, как следует? Пусть на лбу блестели капельки пота, а пиджаки и мантии были отброшены подальше.

Ему холодно. Невероятно холодно.

Мёрзнуть он стал сравнительно недавно — ну, как недавно: этот кошмар случался с ним всю жизнь с наступлением холодов и отпускал только весной.

Сириус злится. Обзывает себя мысленно сопливой девчонкой в надежде, что это может как-нибудь помочь. Но из года в год ничего не меняется.

— Эй.

Сзади что-то шевелится, прижимается покрепче. Сириус вздрагивает от неожиданности и недовольно ворчит.

— Поттер, тебе своей кровати мало? Сгинь отсюда.

— Мои уши не выдерживают твоего чертыханья. Ты скоро уже материться начнёшь, тогда Лунатику придётся уйти спать в гостиную нашего факультета, — отвечает тот, насмешливо хмыкнув. — Да и не дело под Рождество ругаться-то.

Он с кряхтением ворочается, чуть не спихнув Сириуса на пол, на несколько секунд приподнимает одеяло, чтобы забраться под него самому, выслушивая непрекращающееся ворчание о крайней нелюбви к однополым отношениям. Джеймс лишь закатывает глаза — какие отношения могут быть между ними, лучшими друзьями, почти братьями? Сириус никогда не берёт в толк эти суждения и продолжает.

— Джим, оставь, — еле ворочает языком он, засыпая.

— Тебе точно уже тепло?

Сириус не видит, но чувствует, что Джеймс заботливо хмурится. Ему очень хочется сказать, что так пусть смотрит на Эванс, но не находит в себе сил приоткрыть губы. Поттер осторожно встаёт, чтобы не спугнуть окутывающий друга сон, в комнате слышится шлёпанье босых ног по полу, затем скрип соседней кровати. Тяжёлый вздох — верно, он и сам догадался вспомнить об Эванс. Сириус искренне верит, что когда-нибудь она обязательно ответит взаимностью, а пока обещает себе со смехом называть Джеймса оленем.

— Точно, — бормочет он и закрывает глаза.

* * *

— Бродяга?

Джеймс появляется на лестнице, по-детски трогательно потирая слипающиеся глаза, которые и так-то не особо помогли бы ему, ведь очки наверняка были оставлены на тумбочке в спальне.

— Привет, Джейми, — кисло улыбается Сириус, вскидывая руку в слабом приветственном жесте.

— Ты чего тут? — удивлённо тянет он.

Взгляд глаз цвета миндаля и карамели скользит по сгорбившейся, даже как-то сжавшейся фигуре лучшего друга. Джеймс как никогда внимателен и проницателен — осматривает каждый миллиметр. И смеётся громко и заливисто.

— Ой, да пошёл ты, — шипит от досады Сириус, комкает салфетку и бросает её, попадая Джеймсу в нос.

Тот лишь закатывает глаза на грубость.

Сириус сидит в шерстяном кардигане, а поверх натянута поттеровская толстовка, вокруг шеи замотан гриффиндорский шарф, как будто при простуде. Он шмыгает носом и сдвигает брови, сердится на себя. Пытается отвлечься — смотрит на рождественскую ель, на носки, развешанные над камином уже в качестве привычных с детства декораций, на снег за окном. Вьюга завывает совсем недоброжелательно, пытается задуть через щели в дом, мороз старательно вырисовывает на стекле узоры и только отчётливее проявляется написанное днём Сириусом неприличное слово.

Джеймс запускает пятерню в густую шевелюру, устало мычит что-то и тащится заваривать горячий чай. Его провожают благодарным взглядом — всё-то он понимает.

— Мёрзнешь как девчонка, — обиженно говорит Джеймс, ставя большую тёмно-синюю чашку перед другом и беря в руки свою, красную.

— Знаю, — бурчит Сириус. — Но ничего не могу поделать. Холодно, — он уже жалобно скулит, обжигая горло глотком горячего чая.

— Ты хоть Согревающие использовал? — без тени улыбки спрашивает он.

— Спасибо за веру в мою сообразительность, Сохатый. Использовал, конечно.

Джеймс хватается за концы шарфа и тянет его за собой, к камину. Может, танцующие языки пламени подарят долгожданное тепло. Смеяться над Сириусом, конечно, классно, вот только его действительно жалко, мучается ведь. Даже вон Лили кажется более морозоустойчивой. Но приглядывать надо не за ней, а за Сириусом: вечно кутать его в тёплую одежду, незаметно добавлять Согревающих заклинаний, дышать на покрасневшие руки. Джеймс не жалуется и никогда не оставляет лучшего друга в беде на растерзание цепких когтей мороза — на праздники дарит грелки, шапки, шарфы и варежки. «Как маленькому прямо», — хохочет Сириус.

Поттер борется со сном, но никак не может победить, поэтому обещает себе, что всего лишь ляжет на диван и оттуда будет смотреть на Сириуса, обратившегося псом. Бродяга лижет его руки и лицо, трётся влажным носом, потом возвращается к огню.

— А ведь праздник сегодня, — зевает Джеймс. — Твоё первое Рождество без семьи. Но ты не беспокойся, ты ведь почти Поттер, почти родной для мамы с папой. Ну и для меня, естественно, ты же знаешь. Подумай только — в шестнадцать лет, а уже сбежал из дома... С Рождеством, Сириус.

Дыхание его совсем скоро замедляется, сменяется сонным посапыванием.

— И тебя с Рождеством, — шепчет Сириус, когда встаёт, чтобы отправиться наверх в спальню, и бросает взгляд на тусклое зимнее солнце, пускающее свои первые лучи.

* * *

— Просто чудесно.

— Ревнуешь?

— Нет. У меня есть девушка.

— Но всё равно тебе нужен Джеймс.

Сириус резко садится и насупливается. Нет, он не ревнует Джеймса к Лили. Нет, Джеймс ему не нужен. Нет, Джеймс не обязан всё время проводить с ними. Но ведь они мародёры, а после согласия, данного Лили на предложение пойти в Хогсмид, а потом и встречаться, Поттер стал больше времени проводить с ней. Сириус старается не обижаться. Искренне пытается чем-то себя занять, не думать об этом, жить по-прежнему, но получается из рук вон плохо. Вечера коротаются за молчаливыми прогулками в одиночестве или в обществе случайной девушки в Выручай-комнате, зачастую ночи проходят в молчании с уставленным в потолок взором. Иногда становится так тоскливо, что в горло кусок не лезет и хочется злиться на всех и всё подряд. А потом Джеймс просто врывается шумным вихрем, и всем снова весело.

Так вот Сириусу снова не весело. Несмотря на то, что Римус сейчас с ним — и он скоро уйдёт, когда в заснеженную деревушку прибежит Доркас Медоуз. Сириус тоже может с кем-нибудь уйти, хотя бы просто для того, чтобы поболтать и попить сливочного пива в Трёх Мётлах. Но на улице снег, красиво, праздничное настроение на Рождество... кого он обманывает? Как всегда морозный ветер пронизывает его насквозь.

Вместо того, чтобы пойти погреться, Сириус продолжает сидеть на скамейке: нужно приглядывать за голубками — вдруг Джим сделает какую-нибудь глупость, например, приклеится языком к столбу. Нельзя оставлять этого оленя без присмотра, особенно влюблённого оленя. Сириусу нравится наблюдать. Лили звонко хохочет, неловко поскальзывается, цепко хватается за Джима, а он держит крепко и ни за что не позволит ей упасть, гладит её по рыжим волосам. Она доверчиво смотрит ему в глаза, он делается серьёзным, но всего на мгновение — целует её в замёрзший носик или в раскрасневшиеся щёчки, и она смущённо хихикает. Лили прелестная, и Сириус радуется, что Джеймсу так повезло.

— Бродяга!

Сириус мотает головой и вспоминает, что последнее, что он видел до того, как отключился от реального мира — Поттер привлекает к себе Эванс и нежно целует её в губы на прощание.

— Мёрзнешь? — хохочет он.

Сириус бросает на него злой взгляд и вытаскивает окоченевшие ладони из карманов в знак доказательства.

— Вот придурок, — добродушно вздыхает Джеймс. — Вон даже у Лили ладошки горячие.

— Если бы я постоянно засовывал свои тебе под рубашку, и у меня были бы горячие, — ворчит Сириус.

— Говорю же — придурок, — закатывает глаза он.

Джеймс присаживается на корточки напротив и берёт его руки в свои. Прямо как отец согревает ручки своего маленького сына, из упрямства не надевшего варежки. Тёплое дыхание облачками вырывается у него изо рта, а руки Сириуса немного дрожат. Джеймс хитро улыбается, но молчит.

— Что ж ты без меня делать-то будешь?

Он не выдерживает и смеётся.

— Насмерть замёрзну, — шепчет Сириус, сворачиваясь на ледяном каменном полу темницы Азкабана.

The End