Sans Domicile/Бездомные (гет)

Однажды мы покидаем Хогвартс, подставляя лицо житейским ветрам. Там оказывается, что всех ждет одна и та же участь: магии нет вне Хогвартса, и там снаружи карета непременно превращается в тыкву. Но даже если мы одни, мы не одиноки, и если у нас нет дома, мы не бездомные. Потому что врата Хогвартса всегда открыты, приглашая нас вернуться домой. И когда-нибудь нам придется вернуться. Даже если мы не хотим этого.

* * *

Зима в этом году выдалась неожиданно теплая, и, укладывая зимние вещи в чемодан, Гермиона, безусловно, представляла себе предстоящую поездку совершенно иначе. Крепкий хрустящий под ногами снег, сугробы ослепительной белизны и приятный, чуть щиплющий за нос легкий морозец — вот, чего она ожидала, покидая свой туманный Альбион впервые за последние десять лет. Но парижская зима — своенравная как все французы, — решила, видимо, отметить Рождество где-то еще. Париж встретил Гермиону сырым промозглым ветром с Сены, слякотью и уныло обнаженными ветвями благородных каштанов.

В последнее время ей так часто не везло, что она даже успела привыкнуть. Каждый раз, когда Гермиона решительно переворачивала очередную страницу своей жизни или вовсе резко выдирала ее с корнем, вместо трагичной напряженной музыки за кадром всегда следовал какой-нибудь несерьезный рэгтайм. Не так-то много было этих судьбоносных моментов, но все же достаточно, чтобы задуматься о невыносимой легкости бытия. Детство кончилось: не за горами маячил четвертый десяток, а у нее до сих пор не было ни мужа, ни детей, а с некоторых пор — даже работы. За вратами Хогвартса жизнь больше не казалась волшебной: знание редких заклинаний в Министерстве никому не пригодились, эпическая любовь к Рону со временем угасла, а дружба потонула в бессменной череде будней. Накануне Рождества, решив, что пришла пора изменить что-то в своей жизни, Гермиона ушла с «работы своей мечты». Никому ничего не сообщив, она заказала отель в Париже и аппарировала туда с вещами. Так и вышло, что, впервые за десять лет вырвавшись заграницу, Гермиона теперь в абсолютном одиночестве брела вдоль одной из главных улиц Парижа, месила своими старенькими поношенными мокасинами предрождественскую слякоть и меланхолично думала о том, что в этом году снега на Рождество так и не будет. Это было бы вполне закономерно — такой была ее жизнь: Рождество без снега. С виду вполне счастливая, такая же, в общем, как у всех, — но не волшебная. Больше не волшебная.

От траурных размышлений ее отвлекли звонкие голоса, раздававшиеся где-то в конце аллеи. Вскинув голову, Гермиона увидела кучку парижских ребят, столпившихся на краю дорожки и стройно выводивших знакомый с детства рождественский гимн. Картина была обычной: в предрождественские дни дети часто высыпали на улицы Лондона чтобы попеть рождественские гимны и собрать побольше сладостей или мелочи с прохожих — непривычно было слышать в Париже родную английскую речь. Видимо, на французский старинный церковный гимн не переводился:

Hark how the bells,

Sweet silver bells,

All seem to say,

Throw cares away

Ding dong ding dong

That is their song

With joyful ring

All caroling...

Голоса, словно трель колокольчиков, врезались в уши, не давая сосредоточиться на унылых размышлениях. Звук нарастал по мере того, как Гермиона приближалась, и, наконец, она подошла достаточно близко, чтобы разглядеть исполнителей. Это были подростки лет тринадцати, с озорными лицами, не омраченными никакими заботами. Наверняка, не бедные: все в ладных дорогих пальтишках и вязаных шапочках. По тому, как завязаны их шарфики, было видно, что у каждого из них заботливая мама. Скорее всего, и отцы у них были: ворчливые, но любящие, — потому что дети без отцов не могут так беззаботно улыбаться. Они не были одиноки, эти ребята: у них был дом, где их ждали. Оттого, должно быть, и смотрели они на нее с такой светлой радостью, и хотелось верить словам, которые они напевали:

Christmas is here,

Bringing good cheer,

To young and old,

Meek and the bold.

Merry, Merry, Merry, Merry Christmas,

Merry, Merry, Merry, Merry Christmas.

On on they send, on without end, their joyful tone to every home.

Home, home…— звенели колокольчики в ушах. Гермиона нащупала в кармане несколько медяков, бросила их в кулек, расстеленный на земле, и побрела дальше, рассеянно оглядываясь по сторонам. Она успела уйти довольно далеко, вновь погрузившись в свои невеселые размышления, когда внезапно осознала, что детские голоса за спиной смолкли. Гермиона прислушалась, ожидая, что череда рождественских гимнов возобновится, но вместо этого позади раздались приглушенные крики. Резко обернувшись, Гермиона увидела, что над испуганными подростками нависает грязный оборванный бомж и что-то эмоционально им втолковывает.

Нащупав палочку в кармане, Гермиона решительно повернула назад. Еще издали она окинула бездомного внимательным взглядом — на случай, если разбирательство зайдет слишком далеко, и ей придется описывать его жандармам. Высокий, довольно плотный, одет в какое-то нелепое пальто, в котором тонул, и стоптанные высокие сапоги. В руках, которыми бездомный все же ухитрялся жестикулировать, он держал какую-то кипу картонок и целлофановых пакетов. Гермиона могла видеть лишь его профиль, да и то издали: на вид лет сорок, отросшие чуть ниже подбородка спутанные волосы, которые, наверно, когда-то были светлыми, а теперь приобрели непонятный сероватый оттенок; такая же жидкая бородка и усы. Гермиона не успела преодолеть расстояние между ними, когда бомж вдруг стал едва ли не пинками прогонять детей, и те бросились врассыпную, позабыв даже о кульке, в который прохожие успели набросать порядочно мелочи. Внутри все клокотало от возмущения, но Гермиона медлила, пытаясь взять себя в руки. Еще в юности она приобрела замечательную привычку думать прежде, чем делать, и, хотя с возрастом темперамента в ней только прибавилось, этой своей привычке она старалась не изменять.

Пока Гермиона, дрожа от праведного гнева, перебирала в голове возможные варианты пылких речей, бездомный наклонился и поднял с земли кошелку с деньгами. Гермиона охнула от возмущения, и уже приготовилась, не выбирая выражения, высказать этому типу все, что о нем думает, когда одна из монеток выпала из кошелки и откатилась на несколько метров. Даже Гермионе с ее позиции было видно, что это была грошовая монета: десять центов, не больше. Но бездомный обеспокоенно повернул голову и, пройдя пару шагов, вновь неуклюже склонился, выскребая из подтаявшего снега укатившийся медяк. У Гермионы сжалось сердце, и гнев мгновенно отпустил. С минуту она стояла, словно прикованная к месту, наблюдая за тем, как бездомный бережно пересыпает мелочь из кошелки к себе в карман и занимает место, с которого только что согнал подростков. Он постелил себе заранее приготовленные картонки и пакет и сел на них, вытягивая вперед длинные ноги в мешковатых штанах. Поколебавшись лишь долю секунды, Гермиона вдруг достала из дорожного портмоне палочку и направила ее на бомжа. Секунда — и она нарушила пакт о Неиспользовании магии в присутствии магглов. Ей было все равно: во-первых, она находилась во Франции, во-вторых, презирала нынешнее магическое правительство. Бомж неестественно приподнялся, затем вскочил на ноги и в изумлении воззрился на маленький складной стульчик, который вырос прямо под ним, сменив стопку картонок. Он резко обернулся, оглядываясь, но так никого и не увидел: Гермиона была уже далеко. Она шла, чеканя шаг, и безжизненно смотрела куда-то перед собой. Уныние как рукой сняло — его сменило чувство безысходности.

* * *

Гермиона сама не знала, как снова оказалась на этой аллее. Было в ней что-то притягательное, здесь витал особый парижский дух — не зря Елисейские поля были воспеты маггловскими музыкантами. Разумеется, она уже забыла о недавнем происшествии, и предыдущий день целиком посвятила пешеходной экскурсии по любимым местам Парижа. Лувр, Дом инвалидов, Нотр-дам де Пари, галерея вольных художников на открытом воздухе — названия, знакомые с детства, Гермиона часто бродила здесь с родителями, влюбленными в этот город. Здесь воспоминания накатывали с новой силой, — наверно, поэтому было так грустно, и в горле копился раздражающий комок слез. И, наверно, поэтому ноги сами вновь привели ее на Елисейские поля. Она увидела его еще издали: бомж сидел на том же пятачке, где она его оставила в прошлый раз, — видимо, подростки заняли тогда его «законное» место. На сей раз, он был не один. Присмотревшись, Гермиона увидела медведеподобную дворнягу, которая что-то увлеченно ела с его рук. Гермиона приблизилась и охнула: собака и бомж ели картошку фри из знакомой кошелки, которую накануне бездомный отобрал у детей. Не веря, Гермиона поискала глазами обертку или картонную коробку из Макдоналдса, но ничего не обнаружила. Какой-то мерзавец, видимо, проходя мимо, «щедро» отсыпал масляные палочки из своей пачки прямо в грязную кошелку, и теперь бомж без малейшей брезгливости ел это, разделяя трапезу с бродячей собакой. Гермиона решительно достала кошелек и заглянула внутрь в поисках мелкой маггловской купюры. Увы, в кошельке были только сикли и кнаты, да еще несколько английских фунтов, которые бездомному французу были без пользы. Парижскими деньгами Гермиона, безусловно, тоже запаслась, но не успела разменять крупные купюры, и теперь боролась с сомнениями, может ли позволить себе милостыню в пятьдесят евро. Впрочем, довольно скоро она разумно решила, что бомжу такие деньги ни к чему: кто может поручиться, что он не побежит покупать на них спиртное?

Гермиона вдруг резко повернулась и, оглядевшись, решительно двинулась к рождественским палаткам, где продавали свежую выпечку. Елочные гирлянды, украшавшие деревянные прилавки, были скреплены красными бархатистыми бантиками, и лампочки на них сияли мягким желтоватым светом, рассеивая сумерки, которые постепенно сгущались над Парижем.

— Два круассана, нет, четыре круассана, — поправилась Гермиона, вспомнив о дворняге. — Нет, давайте, шесть круассанов, полфунта пряничных человечков…

Жизнерадостная пухленькая лавочница поглядывала на нее с недоумением, но терпеливо пересыпала туда и обратно разнообразные сладости, выпечку и другие продукты, которые имели несчастье попасть в разряд «рождественских». Увы, нормальную еду поблизости раздобыть было невозможно, или она стоила бы бешеные деньги, поэтому Гермионе пришлось довольствоваться малым. Она накупила всякой ерунды, которая едва ли могла насытить взрослого мужчину, но все же рассчитывала, что человеку, который питается не каждый день, даже такая еда должна показаться манной небесной. С тяжелым пакетом наперевес Гермиона двинулась обратно, теряя уверенность с каждым шагом. Она не умела и не любила подавать милостыню, считая это унижением человеческой личности, но сейчас пройти мимо почему-то не могла. Вот уже третий день она не могла пройти мимо.

Гермиона не успела приблизиться и на несколько метров, как дворняга подскочила и двинулась ей навстречу, дружелюбно виляя хвостом. Гермиона взглянула на нее с опаской: хотя после знакомства с Хагридом и его зверинцем ее едва ли могли напугать бродячие собаки, она все же относилась к ним с некоторой осторожностью. С маггловскими инфекциями, при должном лечении, можно справиться за несколько часов, но ей не хотелось омрачать Рождество каким-нибудь приступом бешенства. Заметив, что пес вскочил кого-то поприветствовать, бомж резко вскинул голову, в надежде, что это прохожий решил бросить мелочь в кошелку, но, увидел Гермиону и вдруг поперхнулся. Гермиона отвлеклась на собаку и не смотрела по сторонам, иначе заметила бы, как пристально и ошеломленно вглядывается в ее лицо бездомный, словно желая удостовериться, что зрение его не обманывает. Наконец, он выдохнул какое-то крепкое ругательство на французском, и Гермиона подняла голову на звук. В ту же секунду бомж вдруг резко согнулся пополам и закашлялся, скрывая лицо в ладонях. Гермионе стало не по себе. Кашель был страшным: сухим и дерущим горло — не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что это туберкулез. Решимости еще поубавилось, но, чуть подумав, Гермиона все же продолжила путь. Приблизившись, она тут же уловила неприятный запах немытого тела, но пересилила себя и решительно протянула пакет с едой:

— Не-подумайте-что-это-подачка-просто-я-решила-что-вы-должно-быть-голодны-и-купила-вам-немного-еды… — выпалила она на одном дыхании. Бомж не отреагировал, лишь зашелся в еще более страшном кашле. Он стал судорожно доставать из пальто края шарфа, чтобы обмотать лицо его концами. Гермиона была тронута. Каким бы грубым и невоспитанным этот бездомный ни казался, он все же пытался принять меры, чтобы не заразить ее.

— Ничего, я делала прививку… — ляпнула Гермиона первое, что пришло в голову. — Я не заражусь. Возьмите! Бомж смолк, бросив на нее молниеносный насмешливый взгляд, но тут же вновь опустил глаза, нервно нахлобучив на голову капюшон пальто. Теперь Гермионе было почти не видно его лица: лишь бородатый подбородок немного выступал вперед. Она снова сделала решительный шаг вперед и, встав вплотную к бомжу, сунула ему пакет почти под нос.

— Возьмите еду, наконец! — начала терять терпение она. — Сколько я буду стоять здесь?

Кашель внезапно стих.

— Да проваливайте вы вместе со своей едой, — хриплым прокуренным голосом вдруг заговорил бомж. — Кому нужны ваши подачки?

Гермиона оторопела. Не то чтобы она ожидала слезных благодарностей, молитвенных причитаний и благословления на все четыре стороны, но такая реакция повергла ее в ступор.

— Простите, я, должно быть, неверно вас поняла? — мучительно пыталась она подобрать нужное словосочетание на французском. На английском слов просто не было.

— Все верно вы поняли, катитесь к де…к демонам, дамочка, вас сюда никто не звал! — протрубил бездомный. Дворняга обиженно заскулила и бросила на хозяина укоряющий взгляд.

Гермиона поняла, что и в самом деле понимает больше, чем хотелось бы. Она вновь почувствовала, что вскипает, но попыталась взять себя в руки.

— Возьмите, по крайней мере, пакет, и я уйду, — едва сдерживаясь, проговорила Гермиона. — Не понимаю, правда, чем заслужила подобное обращение — прибавила она чуть оскорбленно.

— Лезешь, куда не просят, — пробормотал бомж едва слышно, но Гермиона расслышала. Голос бездомного, на сей раз, казался тоньше, и в нем мелькнула знакомая интонация. Гермиона попыталась было вспомнить, где могла слышать этот тон, но тут же отмела эти мысли, решив, что едва ли у нее могут быть знакомые бомжи в Париже. Да и где-либо.

— Вы всегда так реагируете на попытки помочь вам? — с вызовом спросила она. Бомж явно смешался и глубже надвинул на лоб капюшон.

— Это помощь? — Он грубо вырвал у нее из рук пакет и заглянул внутрь. — Что это? — насмешливо спросил бомж. — Пряничные человечки? Вы меня этим накормить собрались? — фыркнул он и небрежно швырнул пакет в грязь. — Как я должен это есть, по вашему? Хоть бы на чай раскошелились…

Оправившись от возмущения, Гермиона хотела было скептически указать ему на картошку фри, которую он уплетал без всякого чая, но справедливо решила, что бездомный по-своему прав.

— Ладно, — кивнула она внешне спокойно. — Я сейчас принесу вам чай.

Бомж проводил ее изумленным взглядом, наблюдая за тем, как она подходит к палатке и рассчитывается за стакан горячего чая. Нужно было бежать, скорее бежать отсюда, пока она не вернулась и не начала приставать к нему со своими дурацкими вопросами… Но он продрог насквозь, и очень хотелось этого проклятого чая, который она уже несла ему, совершенно незнакомому парижскому бомжу. Грейнджер — такая Грейнджер. Даже столько лет спустя.

— Я принесла чай, — снова раздался голос Гермионы. Бездомный не шевельнулся. — Знаете что! — потеряла терпение Гермиона. — Вот вам ваш чай, — она нагнулась и поставила стакан прямо в подтаявший снег перед носом у бомжа, — а я не намерена стоять тут перед вами и кормить с ложечки. Прощайте!

Она круто развернулась на каблуках и стала уверенной походкой удаляться прочь. В это время года в Париже темнело быстро. На деревьях горела рождественская иллюминация, аллею постепенно заполняли люди, детский смех, пушистые облака сладкой ваты, а бездомный все смотрел вслед Гермионе, забыв про дымящийся чай. Он ненавидел ее за то, что она появилась здесь, словно боггарт из сундука. Грейнджер напомнила, кем он был и кем уже никогда не станет, тем самым лишив его свободы быть никем: человеком без прошлого и без будущего. За какой-то миг она разрушила все своим появлением, и он вспомнил, кто он на самом деле: бездомный инвалид и развенчанный принц. Сказка, ставшая бытовой драмой.

* * *

— Где вы живете?

Вкрадчивый голос откуда-то сверху.

Бомж вздрогнул, и, сообразив, кто обращается к нему, едва не застонал и привычно зашелся в глухом кашле.

— Да бросьте, — поморщилась Гермиона и опустила перед бездомным бумажный пакет. — Я наблюдаю за вами уже минут двадцать: острая форма туберкулеза открывается только в моем присутствии.

Бродяга поперхнулся, затем смолк. Хорошо, что было ветрено, и он сидел в капюшоне. Раздери мантикора эту мисс Вечно-Сую-Свой-Нос-Не-В-Свои-Дела! Или уже миссис?

— Что это? — мрачно кивнул он на пакет.

— Это мой обед, — уверенно ответила Гермиона и успокаивающе вскинула руки. — Я правда купила его себе, но он оказался островат. Не люблю мясо с пряностями.

При слове «мясо» рот стал наполняться слюной.

— И вы решили скормить свой обед мне? — равнодушно протянул бездомный. — Как псу? — отрывисто прибавил он.

Гермиона решила, что разумнее проигнорировать выпад: она научилась обходить острые углы в общении с этим человеком. Вот уже пару дней ее снова и снова случайно заносило на эту улицу, и каждый раз, совершенно неожиданно даже для себя, она подходила к нему и заводила разговор. Поистине, здесь была замешана какая-то злая сила, так как Гермиона почти не осознавала, что делает. Она в задумчивости бродила по Парижу, а потом вдруг обнаруживала себя стоящей с бумажным пакетом в руках напротив этого бездомного хама и судорожно придумывала себе оправдание. Каждый раз она заговаривала с ним, пытаясь найти лазейку, чтобы помочь или по крайней мере вытянуть из него имена близких или друзей, которые могли бы помочь. Это было все равно, что пытаться раскрошить стену крепости пилочкой для ногтей, но постепенно оборона слабела. По крайней мере, бродяга больше не шарахался от нее, как от прокаженной, — видимо, понял, что бесполезно. Мало-помалу ей все-таки удавалось его разговорить.

— Кстати, где ваш пес? — вспомнила вдруг она.

— Он не мой, — буркнул бомж, зарываясь в шарф.

— Но у него есть кличка?

— Есть.

Гермиона хмыкнула.

— А у вас есть имя? Как вас зовут?

— Дамочка, сколько можно посылать вас к черту? — устало и безнадежно протянул он.

— Скажите имя, и я уйду.

Бомж удивленно вскинул голову и посмотрел на нее из-под капюшона. Лицо его по-прежнему оставалось в тени, и Гермионе не удалось разглядеть его.

— Бонами, — коротко сказал он. — Для вас — мсье Бонами.

— Добрый друг? — машинально перевела Гермиона на английский и фыркнула. — Это ненастоящая фамилия, — уверенно заявила она.

— Вы обещали убраться отсюда, если я назову имя, — равнодушно ответил бомж.

— Я обманула, — пожала плечами Гермиона и спокойно посмотрела на него. Бездомный на миг опешил, затем поперхнулся и расхохотался. Смех был резким и нервным. — Любопытно… — протянул он задумчиво, и в голосе снова мелькнули знакомые интонации.

Гермионе стало немного стыдно.

— Ответьте мне на последний вопрос, и я уйду. Правда уйду, — нажала она на последнее слово.

— Как же мне верить, если вы один раз солгали? — с притворной учтивостью осведомился бездомный.

— Вера в том и заключается, что никогда не знаешь, солгут ли тебе второй раз, — парировала Гермиона.

— В таком случае, я не хочу верить, — хмыкнул бомж. — Чем больше веришь, тем больше тебе лгут.

— Хорошо, не верьте, — согласилась Гермиона. — Просто скажите, где вы живете, иначе я не уйду. Это не вера, потому что я не оставляю вам выбора. Но это уверенность, потому что рассудите сами: я узнаю, где вы живете, и мне больше не придется беспокоиться, что я оставила человека замерзать на снегу.

— Так вот, что вас беспокоит? — Голос бездомного прозвучал заинтересованно.

— Где вы живете? — повторила Гермиона свой вопрос, проигнорировав его реплику.

— Везде, — усмехнулся бомж. — Или нигде? Как вам больше нравится? Суть одна.

— У вас есть дом? — Гермионе надоело ходить вокруг да около.

— А у вас?

— Прекратите!

— Какой вопрос, такой и ответ, — развел руками бомж.

— Очень простой вопрос, не так ли? — начала заводиться Гермиона.

— Ошибаетесь, очень сложный, — покачал головой бомж.

— Означает ли это, что вам негде жить? — коротко и напряженно спросила Гермиона. Она злилась не потому, что бомж специально выводил ее из себя. Гермиона понимала, что вопрос задает вхолостую. Она знала ответ и не хотела его принять.

— Смотря что вы подразумеваете под словом «жить», — презрительно фыркнул бездомный.

— У вас есть крыша над головой? — устало выдохнула Гермиона.

— Я живу под мостом — это можно назвать крышей?

— Значит, у вас нет дома, — хмуро кивнула Гермиона.

— У меня нет крыши над головой, но значит ли это, что у меня нет дома? — пристально посмотрел на нее бездомный.

Гермиона резко подняла глаза, но не успела встретить его взгляд.

— Хорошо, и что вы называете домом? — сдалась она.

— Дом — это где тебя ждут?

— И кто же вас ждет под мостом? — не удержалась от сарказма Гермиона и тут же пожалела об этом. Бездомный вдруг резко поднялся на ноги и собрал картонки, на которых сидел, собираясь уйти.

— Меня ждет мой пес, дамочка, а кто ждет вас? — едко спросил он. И медленно поплелся прочь, оставляя Гермиону смотреть ему вслед с горькой кривой усмешкой на губах.

* * *

Гермиона брела вдоль улочки Риволи, возвращаясь из очередного дворца династии Луи, и с любопытством разглядывала витрины магазинчиков, попадавшиеся ей на пути. В отличие от главных улиц Парижа, украшенных довольно скромно, витрины здесь напоминали выставку рождественских игрушек — владельцы подходили к украшению своих магазинов очень трепетно. Дух Рождества уже витал в воздухе, и дело было не в гирляндах, а в детском смехе, подарочных пакетах, которые выносили люди из магазина, и рождественских сладостях, продававшихся на каждом углу. Все это наполняло сердце радостным предвкушением, хотя само Рождество Гермиона не любила. Она вообще не любила праздники. Бездомный попал в точку: ее никто не ждал дома. Гермионе никогда не хватало времени на одиночество, но она знала, что одинока, и особенно это ощущалось в праздничные дни. На работе она не замечала, как пролетают недели, но когда Министерство закрывало свои двери для неутомимых тружеников вроде мисс Грейнджер, чтобы те мирно отпраздновали Рождество со своими семьями, Гермиона вдруг с удивлением обнаруживала, что идти ей некуда. У нее был Гарри, у нее все еще был Рон, несмотря ни на что, но она никогда не могла себя заставить провести эти дни в теплом кругу друзей. Вот уже десять лет она ссылалась на очередную рождественскую поездку с родителями, а сама просто приходила домой и ложилась спать. Вот уже десять лет ей удавалось скрывать от друзей, что вернуть память родителям так и не удалось. Магглы никогда не играют с таким тонким механизмом, как мозг, и даже операции решаются делать лишь изредка. Семнадцатилетняя волшебница была слишком уверена в себе и теперь была вынуждена за это расплачиваться.

Иногда ей не спалось на Рождество. Поворочавшись в постели, Гермиона со всей решимостью одевалась и аппарировала на Гриммо. Она долго стояла на пороге, не решаясь постучать в дверь, и наблюдала в окно, как по теплой уютной столовой, озаренной мягким желтым сиянием свечей, носятся дети Гарри, оглашая дом озорным смехом. Гермиона и сама иногда тихо посмеивалась, глядя почти с нежностью на этих счастливых ребят. Она видела ловкие руки Джинни, едва успевавшие вовремя забирать у них острые предметы и приносить новую перемену блюд и Гарри с усталой, но мягкой улыбкой наблюдавшего за женой. Был с ними и Рон — по-прежнему большой и неловкий, но так подходивший этой уютной рождественской обстановке. Гермиона всегда уходила, так и не решившись постучать в дверь, — а с каждым годом сделать это было все труднее. Вовсе не из-за Рона, даже и не из-за их слегка натянутых отношений, а просто потому что не хотелось нарушать эту семейную идиллию. Как-то так вышло, что она больше не вписывалась. Ей было бы неуютно в чужом доме, а своего не было, и этот бездомный был слишком прав. У нее была крыша над головой — на том спасибо. А вот дома не было. Возможно, именно поэтому она прониклась таким сочувствием к этому незнакомому бродяге. Она знала, что ему даром не нужно ее участие, но ничего не могла с собой поделать — какой-то властный внутренний голос постоянно заставлял ее возвращаться к нему снова и снова. Словно это были какие-то чары или просто предчувствие. К тому же, ее все не оставляло это чувство дежавю…

* * *

— Послушайте, я нашла адрес приюта для бездомных совсем неподалеку отсюда!

Бомж подскочил на месте и хотел было обернуться на звук, но, видимо, вовремя вспомнил что-то и вновь принял прежнюю позу, поглубже нахлобучив капюшон на лоб.

— Что вам неймется? — прохрипел он.

— Я считаю, что вы ведете аморальную жизнь, и вам следует взять себя в руки, — строго нахмурилась Гермиона.

— Вас забыл спросить, — буркнул бомж. — Не пойду.

Глаза Гермионы загорелись азартом.

— Почему же? — спросила она тоном отличницы. — В приюте вам дадут возможность привести себя в порядок, предоставят ночлег и помогут сделать все необходимые документы, чтобы вы могли устроиться на работу.

Бомж фыркнул.

— Живете в своем розовом мире, дамочка, — проворчал он.

— Хотите сказать, вы пробовали? — не сдавалась Гермиона.

— Я вообще ничего не хочу сказать, потому что не хочу с вами говорить. Идите, куда шли.

— Не раньше, чем вы ответите на мой вопрос, — упрямо поджала губы Гермиона. — И снимите, наконец, капюшон. Люблю смотреть человеку в глаза, когда говорю с ним!

Бомж только сильнее ссутулился и нахлобучил капюшон поглубже.

— Там людей за собак держат. Швырнут еду, пихнут в душевую — я не намерен терпеть подобное обращение.

Гермиона скептически посмотрела на него, но промолчала.

— В таком случае, мне стоит поискать другой адрес, — пробормотала она.

— Да что вы ко мне привязались, дамочка? — голос бомжа звучал удивленно и даже насмешливо. — С чего такая трогательная забота?

Гермиона смешалась — благо, бомж не заметил этого, так как по-прежнему сидел к ней спиной.

— Просто я предпочитаю всегда делать все, что в моих силах, если знаю, что могу помочь человеку, — отчеканила она.

Бомж издал звук, напоминавший стон.

— Почему я? — прохрипел он с досадой. — Знаю отличного бомжа на Сен-Жермен — он точно нуждается в вашей опеке.

— Я не могу помочь всем бездомным Парижа, — парировала Гермиона. — Но мне на пути попались вы, и я уверена, не случайно.

— Вот как? — голос бомжа снова прозвучал тоньше и не так хрипло. — Верите в судьбу?

— Вообще-то нет, — отрезала Гермиона. — Я мало во что верю, но знаю, что люди, которые попадаются мне на пути, встречаются не просто так.

— С такой позицией вы этот путь не скоро проделаете. Вы, должно быть, всегда опаздываете?

Гермиона пристально посмотрела на бездомного и обогнула его, встав напротив.

— Вы умнее, чем хотите казаться. У вас есть образование?

Бомж не поднял головы, рассматривая, видимо, ее сапожки.

— А ножки неплохие, — заключил он.

Гермиона поперхнулась и машинально отодвинулась в сторону, чтобы не попадать в поле его зрения.

— Вы меня не проведете, — сощурилась она. — Кем вы были в прошлом?

— Я сейчас встану и ударю вас, — голос бомжа вдруг стал чистым и равнодушным и вновь показался мучительно знакомым.

Гермиона фыркнула.

— Вы настолько привыкли к саможалению, что участие со стороны теперь кажется вам оскорбительным, — отчеканила она.

Бомж промолчал, затем нервно хохотнул.

— С чего вы взяли, что я себя жалею? По-моему, мне позавидовать можно, — мрачно прибавил он.

— Что вы говорите…— Гермиона сощурилась.

— Уверен, вы несчастнее меня втрое, — прохрипел бомж. — Ваш муж — редкостный болван, вы увязли в быту, как муха в паутине, в то время как я — свободен! Я могу идти куда хочу, делать что хочу, потому что у меня больше нет привязанностей и нет репутации. Я потерял все и теперь свободен.

— У вас было все? — осторожно поинтересовалась Гермиона.

— Может, да, а может, нет. Это был не я. Тот уже умер.

— И чем занимался покойный? — не унималась Гермиона.

— Значит, я прав? — вопросом на вопрос ответил бомж.

— Насчет чего?

— Не прикидывайтесь идиоткой.

Гермиона вздрогнула от неожиданной грубости, хотя чего она ожидала от бомжа? Скорее, странно, что до сих пор его речь была довольно учтивой.

— У меня нет мужа, — просто ответила Гермиона.

— Благодарите М…судьбу, — фыркнул бомж. — Значит, вы не так безнадежны, как мне казалось.

— Я показалась вам безнадежной? Мы не так давно знакомы, чтобы судить, — подозрительно взглянула на него Гермиона. — Не так ли?

Бомж промолчал.

— Вы француз? — быстро спросила она.

— Я гражданин мира, — насмешливо парировал бездомный. — Как вы правильно догадались: у меня нет документов, а значит, нет гражданства.

— Но были?

— Были? — переспросил бомж.

— Перестаньте.

— Вам не по вкусу? Почему бы не уйти, в таком случае? Это вы который день донимаете меня своими идиотскими вопросами! Или, может, я вам понравился? Не хотите согреть меня этой холодной зимней ночью у себя в номере?

Гермиона вздрогнула и скривилась от отвращения, но не двинулась с места.

— С чего вы взяли, что я живу в отеле? — пропустила она пошлую шпильку мимо ушей.

— У вас отвратительный британский акцент, — ответил бомж мгновенно, словно ответ был подготовлен заранее.

— Может быть, я переехала?

— Может быть.

Гермиона растерялась. Пока этот бездомный пытался избавиться от нее, ею двигал своего рода азарт вытянуть из него как можно больше информации, но теперь, когда он смолк, явно не желая продолжать разговор, она вдруг подумала, что действительно чересчур навязчива. В конце концов, возможно, он сознательно выбрал такую жизнь и не нуждается в поддержке? Да и что Гермиона могла ему предложить, кроме адресов приютов? Не потащит же она его, в самом деле, к себе в номер?

— Хорошо, я оставлю вас, — хмуро кивнула Гермиона.

Бездомный резко вскинул голову, словно не веря своему счастью, но голос его прозвучал бесцветно:

— Уходите? — переспросил он.

— Завтра ночью Рождество, — уронила она.

— Послезавтра я возвращаюсь в Лондон.

— Плевать мне на ваши планы! — фыркнул бездомный. — Просто слова о том, что вы, наконец, уходите, звучат как музыка.

Гермиона хмыкнула и грустно кивнула, копаясь в кармане пальто. — Я оставляю вам немного мелочи — думаю, вы не потратите это на выпивку. Если будет возможность, снимите приличное жилье, — попросила она. — Хотя бы ненадолго.

Бездомный, который поначалу хищно уставился на деньги, вдруг снова насмешливо фыркнул.

— Дамочка, этого и на мороженое не хватит! Вы откуда свалились?

— Не хотите — не берите, — пожала плечами Гермиона, но бомж остановил ее.

— Стой. — Он удержал Гермиону за руку. Она бросила молниеносный взгляд на его мозолистую, казавшуюся смуглой от грязи узкую ладонь на своем запястье и тут же перевела взгляд на него, но бездомный в очередной раз опустил голову, скрыв лицо в капюшоне.

— Возьму, — Он резко отпустил ее и протянул руку за деньгами. Монеты зазвенели. — Больше не вернешься? — в очередной раз уточнил бомж.

— Не вернусь, — решительно кивнула Гермиона.

— Вот и славно, — довольно протянул он.

Гермиона криво улыбнулась и повернулась, чтобы уйти. Она отчего-то медлила, словно ожидая, что бездомный окликнет ее, но он этого не сделал. Поколебавшись, Гермиона решительно зашагала прочь.

* * *

На следующий день Гермиона вновь вернулась на Елисейские поля. Она не собиралась нарушать свое обещание, просто ей нужно было опробовать одно очень сложное заклинание, которое требовалось произносить на высоте как минимум пятисот метров от земли. Она решила не терять времени и сократить дорогу до Эйфелевой башни по главной улице Парижа — не могла же она теперь избегать этот проспект только потому, что дала обещание не возвращаться. По правде, она делала огромный крюк и едва ли добралась бы так до башни раньше полудня, но каждому время от времени может изменить глазомер. Гермиона шла, вдыхая прохладный влажный воздух Парижа, и задумчиво скользила взглядом по стройным стволам величественных каштанов. Она, разумеется, тут же выбросила из головы последние несколько дней и собиралась пройти мимо бездомного с высоко поднятой головой, но в последний момент что-то пошло не так, и Гермиона чуть повернула голову в его сторону. Боковым зрением она выхватила фигуру бомжа, сидевшего в неестественной позе, но заставила себя пройти мимо. Чувство тревоги, однако, не отпускало, и, пройдя несколько метров, Гермиона все-таки обернулась. Бездомный сидел, вытянув длинные ноги и низко опустив голову, словно спал. Гермиона и решила бы, что он спит, и прошла бы мимо, но пустая бутылка, торчавшая у него из кармана, красноречиво свидетельствовала, что он не только спит, но еще и мертвецки пьян. Поколебавшись, Гермиона осторожно подошла к нему и едва не отпрянула от резкого запаха перегара, смешанного с запахом немытого тела. Она ткнула бомжа в плечо — благо, рука была в перчатке — но тот никак не отреагировал. Низко нахлобученный капюшон скрывал его лицо, но Гермиона не сомневалась, что в сознание бомж не пришел.

Она растерянно выпрямилась, оглядываясь по сторонам. Морозы в Париже никогда не бывали лютыми, но промозглый ветер все же доносился с Сены, пробирая до костей. Пьяный бомж едва ли погибнет здесь от обморожения, но неизвестно, сколько он будет отсыпаться — за несколько часов в неподвижном состоянии человек вполне способен застудить органы. Следовало перетащить его хотя бы на скамейку, но Гермиона не знала, как. Использовать мобиликорпус на глазах у магглов она, разумеется, не могла, а своими силами пытаться перетащить хотя бы на метр длинное и далеко не стройное тело бомжа представлялось невероятным. Наконец, Гермиона решила, что разумнее будет прибегнуть к помощи прохожих. Она по очереди стала обращаться к проходившим мимо мужчинам, но они смотрели на нее с недоумением, хотя говорила она на чистейшем французском. Приветливо улыбаясь и кивая, они вежливо слушали ее, затем лица их вытягивались и становилось почти испуганными. Мадемуазель предлагает перетащить бомжа на скамейку? Зачем это мадемуазель? Пардон, но ничем не можем помочь. Опасно близко подходить к бездомным — они могут быть заразны. И вам, мадемуазель, не советуем — уж тем более прикасаться к ним!

Гермиона кипела от злости и хотела было действительно плюнуть на все и просто обратиться к ближайшему жандарму, но, снова бросив взгляд на бомжа, заколебалась. Поразмыслив, она, наконец, решительно двинулась к нему. Хорошо, она сделает вид, что тащит тело, а сама тайком использует волшебную палочку! Едва ли кто-то обратит внимание — магглы не слишком наблюдательны. Скорее всего, никто из прохожих даже не взглянет в их сторону. Гермиона подавила приступ тошноты и нерешительно схватила бомжа за пальто. Второй рукой она достала палочку и прошептала: «Мобиликорпус»! Ей стоило огромных усилий удержать его на земле. От резкого подъема тело разогнулось и голова откинулась. Капюшон упал, и Гермиона, повозившись некоторое время с нескладным телом, подняла взгляд, чтобы разглядеть, наконец, лицо. То, что она увидела, заставило ее застыть от изумления и ослабить хватку. Тело выскользнуло из рук и взвилось в воздух под действием заклинания. В панике Гермиона отменила чары, и оно со всей силой снова обрушилось на землю — бомж, однако, не проснулся. Он продолжал спать, чуть похрапывая, и лицо его казалось спокойным и безмятежным. Гермиона, не веря своим глазам, склонилась над ним, изучая. Лицо бомжа было опухшим, обрюзгшим, но таким же бледным и остроконечным. На желтоватый лоб, усеянный мелкой сетью морщинок, спадали слипшиеся потемневшие от пота и грязи волосы, но даже в таком состоянии они имели характерный платиновый оттенок. Ошибки быть не могло. Перед ней был Драко Малфой.

* * *

Драко с трудом открыл глаза и тут же сощурился от яркого света, бившего прямо в глаза. Не успел он опомниться, как свет загородила чья-то фигура.

— Ты сейчас же мне объясняешь, что это за цирк, — железным тоном отчеканила Гермиона.

Последовала секундная пауза, пока Малфой пытался сфокусировать взгляд. Затем он медленно приподнялся на локтях.

— Грейнджер, — прохрипел Драко. Голова раскалывалась.

— Значит, узнал, — угрожающе протянула Гермиона. — А вот я что-то сплоховала.

— Тише, — простонал Малфой, сжимая пальцами виски. — Ради святой Морганы, говори тише.

— Нужно было раньше думать, — мстительно отозвалась Гермиона, но тон снизила, — когда напивался в стельку.

— Думать, что я проснусь в твоем обществе? — возмутился Драко и осторожно сел на кровати, оглядываясь.

— Где я?

— У меня в номере, где же еще? — с вызовом ответила Гермиона. — Я увидела, что ты пьян, и… что это ты, и перенесла тебя сюда. Хоть ты и подлая крыса, Малфой, не оставлять же тебя на морозе… — Грейнджер, на каком морозе? — фыркнул Драко и взглянул на нее насмешливо. — Плюс на улице.

— То есть валяться пьяным на тротуаре — это для тебя обычное дело, да? — не удержалась от сарказма Гермиона.

— Тебя это не касается, — огрызнулся Драко.

— На данный момент, касается, — развела руками она и красноречиво оглядела номер.

Малфой сощурился.

— Тебя никто не просил переносить меня сюда, — мрачно выплюнул он.

— Я бы и пальцем тебя не тронула, если бы ты не напился, — возмутилась Гермиона. — Как это вообще возможно? — воскликнула она. — Куда смотрят твои родители?

— Грейнджер, заткни свою нравоучительную глотку и не упоминай грязным ртом моих родителей, — ощетинился Драко и тут же со стоном схватился за голову.

— Скажите, какой нежный, — издевательски протянула Гермиона.

— Упоминать родителей, значит, нельзя, а напиваться до бессознательного состояния можно! Ты о родителях думал, когда потратил мои деньги на выпивку? — возмущенно воззрилась на него она, не обращая внимания на убийственный взгляд, которым отвечал ей Малфой. — Мерлин, я не верю! — Гермиона стала отмерять шагами номер. — Несколько дней обхаживала его, пытаясь понять, почему голос мне знаком. Беспокоилась, еду приносила! Вот веселье, да, Малфой? — сверкнула она глазами в его сторону. — И ты так и не сказал… Все такой же подлец!

— Да я мечтал, чтобы ты, наконец, убралась, — мрачно выплюнул Драко и зачем-то прибавил: — я выпил, чтобы согреться. Ночью холодно.

— Какой интересный способ согреться! Почему ты мне не сказал?

— Я не обязан перед тобой отчитываться, Грейнджер.

— Вел со мной задушевные беседы, — продолжала бормотать себе под нос Гермиона. — А я и уши развесила.

Драко поперхнулся от возмущения.

— Грейнджер, ты свихнулась? Это ты приставала ко мне со своими вопросами!

— Если бы ты не прятался, не приставала бы.

— Слабо верится, — хмыкнул Драко.

Гермиона снова завелась.

— Я думала, что ты человек, которому действительно нужна помощь, а ты просто жалкий… забулдыга! — выпалила она в сердцах. — У тебя есть дом, есть родители, которые наверняка сходят с ума от беспокойства, а ты пьянствуешь здесь с бомжами! И это выпускник Хогвартса! Да ты не достоин звания волшебника!

Последовала долгая пауза: Драко не произнес ни слова в ответ. Он медленно поднялся с кровати и приблизился к Гермионе, нависая над ней и глядя в упор. Та отпрянула, нащупывая палочку в кармане.

— Ты не знаешь… — насмешливо протянул, наконец, Драко, изучая ее лицо.

Гермиона открыла рот, чтобы уточнить, чего именно она не знает, когда Малфой вдруг резко отвернулся, оглядывая комнату.

— Ладно, Грейнджер, мне нужна моя одежда, что это на мне? — бодро поинтересовался он, скептически оглядывая халат, в который был облачен. Гермиона продолжала задумчиво разглядывать его спину, пока Драко вновь не обернулся, поймав ее взгляд.

— Я взяла у администратора, — передернула плечами Гермиона. — Не думаешь же ты, что я положила бы тебя на кровать в том тряпье?

— Ты меня раздевала? — вскинул бровь Драко.

Гермиона зарделась.

— Малфой, сколько тебе лет?

Драко мерзко ухмыльнулся.

— Где мои вещи? — повторил он.

— Выкинула, — не моргнув глазом, соврала Гермиона.

— Я тут недавно узнал, что гриффиндорцы тоже лгут, — рассеянно протянул Драко, направляясь прямиком в ванную. — Ты так предсказуема, Грейнджер…

Он сгреб в охапку вещи, брошенные за дверью ванной, и вернулся в гостиную. Без всякого стеснения он скинул с себя халат и принялся переодеваться в свою одежду.

— Раз уж ты и так все видела, — прокомментировал свои действия Драко.

Гермиона резко отвернулась к стене, вновь чувствуя, как краска заливает лицо.

— Где твои родители? — бросила она через плечо. Ответа не последовало.

— Малфой!

Гермиона чуть обернулась и боковым зрением увидела, что Драко уже надевает рубашку.

— Где твоя мать? — посмотрела она на него в упор.

— В общем, вынужден откланяться, — вместо ответа объявил Малфой как ни в чем не бывало. — Столько дел — бизнес стоит. Сегодня Рождественский Сочельник — самый навар. Понятия не имею, зачем ты меня сюда притащила, поэтому благодарности не жди.

Он шагнул к двери, надевая на ходу пальто.

— Малфой, стой, — Гермиона шагнула к нему. — Мы еще ничего не решили! Куда ты?

Малфой застыл. Последовала секундная пауза.

— Грейнджер, да что ты о себе возомнила? — вкрадчиво произнес он, нависая над ней. — Ты ничего не можешь решить. Никто больше ничего не решает в моей жизни.

— Я могу помочь тебе, — выдохнула Гермиона, понятия не имея, зачем говорит это и какого рода помощь предлагает. Злость отпустила, и она вдруг осознала, что, должно быть, наговорила лишнего. Малфой был порядочной свиньей, но пьяницей никогда бы не стал. Здесь что-то другое, что-то, чего она не могла пока нащупать.

— Займись своими делами, — устало вздохнул Драко. — Ты, кажется, отдыхаешь — вот и отдыхай. Только подальше от Елисейских полей. Не заставляй меня искать другое место.

— Малфой… Драко!

Дверь хлопнула, и Гермиона еще долго не двигалась с места, равнодушно изучая косяк с облупленной краской. Это был не самый дорогой отель — простой министерский служащий не мог позволить себе хоромы. Но косяк подкрасить могли бы все-таки. Нехорошо.

* * *

В этот Сочельник Гермионе все же пришлось появиться в Лондоне, чтобы провести небольшое расследование. Стараясь не показываться на глаза сотрудникам, которые могли доложить о ее возвращении Гарри или Рону, Гермиона навела справки в Министерстве, посетила Азкабан и выяснила несколько любопытных фактов из жизни семейства Малфой. Люциус Малфой скончался при странных обстоятельствах через несколько месяцев после того, как его приговорили к заключению в Азкабан. Нарциссу и Драко Визенгамот помиловал — первую по протекции Гарри, второго — по причине несовершеннолетия на момент попытки убийства Дамблдора. Значительную долю их состояния, однако, конфисковали, якобы пустив полученные средства на нужды отдела Маггло-магических отношений. По словам мистера Уизли, существовало, видимо, одноименное объединение, так как в его отдел не поступило ни сикля. Затем, как Гермиона и сама прекрасно помнила, власть в Министерстве сменилась: Гарри оказался если не в опале, то в забвении, и на этом его влияние прекратилось. Гермиона застряла на должности клерка, Рон и Гарри нищенствовали на мизерном жаловании аврора, которое так и осталось прежним даже после десяти лет их головокружительной карьеры. Хуже всего пришлось бывшим протеже Гарри Потера. Участились случаи нападения беглых Пожирателей, и новое правительство решило провести ряд публичных казней над бывшими приспешниками Волдеморта. Эти меры затронули всех Пожирателей — в том числе, и помилованных. Гермиона была на стажировке в Румынии, когда подошла очередь Малфоев. Палочку Драко и Нариссы сломали и пожизненно лишили магического дара. Это был страшный обряд: его проводили только в случае самых чудовищных преступлений — так лишился магии Хагрид, когда его несправедливо обвинили в убийстве плаксы Миртл. Оказалось, подобное действо совершили и над семейством Малфой, тем самым окончательно их уничтожив.

В папке Малфоев Гермиона также нашла маггловское свидетельство о смерти, выданное на имя некоей Гретты Бакинс, скончавшейся от заражения крови в какой-то захолустной сельской больнице под Глостером. Видимо, без палочки Малфои оказались совершенно беспомощными, или Нарцисса намеренно не обращалась к целителям, памятуя о загадочной смерти мужа и о собственном нестабильном положении в мире волшебников. Так или иначе, Нарцисса, или Гретта Бакинс, как ее записали в больничной карте, умерла спустя год после победы над Волдемортом. Как Малфои оказались за многие версты от Малфой-мэнора, Гермиона могла только догадываться. Скорее всего, поместье негласно перешло к Правительству, и, хотя формального права отобрать собственность у Малфоев никто не имел, на мэноре стояло заклинание Ненаносимости, насколько помнила Гермиона: видимо, оно и сыграло с хозяевами злую шутку. Малфои больше не владели магией и не могли найти свое поместье. Иллюзия выбора.

Что произошло после, Гермиона могла предположить сама, не прибегая к помощи архива. Зная судьбу Хагрида и Люпина, она поняла, что Малфоя банально не приняли на работу. Волшебник-изгой не мог найти себя ни в маггловском, ни в магическом сообществе, так как в первом был никому не нужен, а в последнем -презираем. Не всем так везет, как Хагриду, в свое время, да и Малфой, скорее всего, не вернулся бы в Хогвартс, даже если бы профессор Макгоннагал предложила ему место. В Англии его отвергли, и он решил попытать счастья во Франции, где никто не слышал о его темном прошлом. Во Франции, однако, Драко, скорее всего, столкнулся с другой проблемой: он больше не был волшебником. Его не взяли ни в одно магическое учреждение. Скорее всего, он даже попытался устроиться на маггловскую работу, но у него, судя по больничной карте Нарциссы, даже не было документов, чтобы оформиться. Гермиона слышала, что тысячи эмигрантов работают во Франции нелегально, но легко могла представить себе, что Малфой даже не попытался найти лазейку. Зная его характер и странную, даже трогательную привязанность к родителям, Гермиона была уверена, что он пустил дело на самотек и вскоре оказался на улице. Еще до того, как Гермиона поняла, с кем имеет дело, она чувствовала, что этому человеку нечего терять и некуда идти.

Сопоставив факты, Гермиона в очередной раз почувствовала себя отвратительно, потому что ни разу за десять лет даже не поинтересовалась судьбой Малфоев. Она находилась в Румынии всего полгода, но новый министр умел фильтровать информационные каналы. Когда Гермиона вернулась со стажировки даже те, кто знал о расправе над Малфоями, давно забыли о сенсации, а Гарри или Рон всегда избегали говорить об этом семействе. Гермиона пребывала в полной уверенности, что Малфои давно эмигрировали и живут припеваючи на средства, вырученные с продажи поместья, именно поэтому теперь ее до глубины души возмутил тот факт, что Малфой не ухватился за дарованный ему судьбой второй шанс. Если бы Гермиона узнала обо всем раньше, едва ли ей было бы даже жаль Малфоев. Она ничего не забыла, и какие-то их сомнительные заслуги во время сражения не могли покрыть всего того, что они заставили их пережить. Ее нисколько не тронул ни испуганный вид Драко, когда он наблюдал за ее пытками, ни широкий жест Нарциссы по отношению к Гарри — эти люди всегда все делали ради своей выгоды и, окажись Гарри в других условиях, Нарцисса и пальцем не шевельнула бы, чтобы спасти его. Но с тех пор прошло десять лет: воспоминания поблекли, да и сама Гермиона изменилась. Она знала теперь, что Малфои заплатили сполна.

Гермиона вернулась в Париж тем же вечером. Без особой надежды аппарировала на Елисейские поля, но, Малфоя, как и следовало ожидать, не нашла. Уже смеркалось, но она была одержима решимостью обыскать все мосты Парижа до наступления Рождества. Почему было так важно успеть именно до Рождества, Гермиона не знала. Что-то волшебное витало в воздухе, было оглушительно тихо, словно вся природа затаила дыхание в ожидании рождения Своего Создателя. Казалось, что только в эти часы могло произойти чудо, только сейчас, когда так по-особенному серебрится иней на деревьях, и воздух так по-рождественски свеж. Но время шло, Гермиона, как безумная, аппарировала от моста к мосту, с каждым разом расходуя все больше энергии, но не находила ни души, и уже начинала чувствовать себя глупо. Разумеется, Малфой провел ее, как маленькую девочку, — ни одному бомжу и в голову не придет ночевать под мостом в декабре. В какой-то момент она поняла, что больше его не увидит. Была надежда, что Малфой снова придет утром на Елисейские поля, но Гермиона чувствовала: не придет. Он не мог не понимать, что она вернется за ним на следующий день, а потом на следующий — до тех пор, пока не сможет поговорить с ним. Во многом Гермиона все еще оставалась упрямой семнадцатилетней девочкой, которая добьется своего, чего бы ей это ни стоило, но вот прежнего Драко Малфоя не стало — он скончался в конце девяностых, когда его превратили в сквиба. Бездомный с Елисейских полей не желал возвращаться к нормальной жизни. Ему некуда было возвращаться.

Окончательно обессилев, Гермиона аппарировала на остров Сите, к вратам величественного Нотр-Дамма, но внутрь не зашла, а задумчиво побрела по переулкам, уводившим ее от главной улицы. К вечеру подморозило, и она внимательно смотрела под ноги, чтобы не поскользнуться. В Париже каждая улица дышала историей, и когда Гермиона свернула на Сен-Жермен, ее первой мыслью было, что она идет по следам трех мушкетеров. Возможно, именно по этой улочке почти четыреста лет назад Атос, Портос и Арамис шли проучить своего врага, чтобы вскоре обрести в нем лучшего друга. Гермиона остановилась как вкопанная, пораженная внезапной мыслью. Она повела носом, вдыхая едва заметный «аромат» жженой бумаги и медленно пошла на запах.

«Почему я?» — раздался в голове стон Малфоя. — «Знаю отличного бомжа на Сен-Жермен — он точно нуждается в вашей опеке». Миновав несколько зданий, Гермиона увидела небольшой пустырь на месте строящегося дома, от которого клочьями поднимался в небо черный дым. Приблизившись, она поняла, что это костер, вокруг которого собралась компания бездомных. Некоторые сидели на подстилках, негромко переговариваясь между собой и грея руки у пляшущего пламени, другие суетились, нанизывая на железные колы куски хлеба. Гермиона сделала нерешительный шаг по направлению к кострищу, когда послышался собачий лай: бездомные встрепенулись и стали тревожно оглядываться по сторонам. Сердце Гермионы радостно заколотилось: знакомая медведеподобная дворняга.

— Что это ты, Спайки? — потрепал собаку за уши грузный пожилой бомж с приятным, даже благообразным лицом. Пес увернулся и подбежал к Гермионе. Голоса смолкли: все взгляды обратились на нее. Их было человек десять, не больше. Люди разных национальностей, но все на одно лицо: почерневшие от копоти, опухшие, спитые лица. Кто-то с фингалом под глазом, кто-то и вовсе с кровоподтеками. Все вместе они представляли собой пугающее зрелище, не говоря о том амбре, которое доносилось до Гермионы, перебивая запах костра. Она сглотнула и покрепче сжала в руке палочку.

— Добрый вечер, — выдавила из себя Гермиона. — Счастливого Рождества, — быстро прибавила она, оглядев их небогатый импровизированный стол. Ответом ей была настороженная тишина.

— Спайки вас знает, — заметила маленькая женщина средних лет с короткой стрижкой и мешками под глазами.

— Да, — благодарно кивнула Гермиона и поспешила уточнить, — я ищу… знакомого. Старого знакомого. — Здесь? — Лицо юноши, который задал вопрос, было невероятно комичным в этот момент. Он был совсем молоденьким, почти мальчиком.

«Сбежал из приюта», — подумала Гермиона.

— Он мог вам представиться иначе: я знаю его как Драко Малфоя… Еще, может быть, Бонами, — предприняла вторую попытку Гермиона, заметив недоумение на лицах собеседников. — Высокий, обрюзгший, бородка у него, — Гермиона поводила рукой в районе подбородка, изображая нечто непонятное. Послышались смешки. — Я понимаю, что описание не слишком подробное, — вконец смутилась Гермиона. — Любой может под него подойти и… — замялась она.

«Ты даже не знаешь, как его зовут теперь», — с тоской подумала Гермиона. — «Чего ты от них хочешь?».

— У него еще волосы светлые, — безнадежно промямлила она, стараясь не замечать насмешливых лиц. — Очень необычный оттенок, цвета спелой пшеницы или как волосы у маленьких детей, когда они выгорают на солнце…

— Меня сейчас стошнит, Грейнджер, — послышался за спиной язвительный голос.

Гермиона резко обернулась и зарделась. Позади стоял Малфой с кипой газет в руках и смотрел на нее в упор. Гермиона тоже не отводила взгляда, и пауза затянулась. Наконец, он медленно отвел глаза и обратился к бездомным у костра:

— Набрал еще газет на бесплатном стенде…

* * *

— А потом… Потом он меня бросил, — всхлипнула бездомная женщина, и по ее щекам потекли крупные слезы.

— Ну-ну, успокойся, — добродушно похлопал ее по плечу плотный старик, который успокаивал Спайки. Он оказался бывшим профессором истории: его обманули мошенники, и он потерял квартиру в Париже, а скромного профессорского жалования не хватало на то, чтобы снять другую. Он хотел уехать к родным в Булонь, но скончалась жена, и это сломило его окончательно. Несколько недель он провалялся в запое в пока еще своей квартире, а затем его выставили новые жильцы, и он стал жить на улице.

— Бездомным стать очень просто — говорил профессор после третьего или четвертого стакана с каким-то крепким напитком. — Всего пару дней переночуешь под мостом, всего неделю не принимаешь душ — и тебя уже никто не считает за человека. Ты выпиваешь первую стопку, потому что ночевать на улице холодно — и тебя уже считают забулдыгой. Называют бездельником, а работу не предлагают, потому что это уже как клеймо, милочка. Бомж.

Пламенную речь прервал громкий храп — женщина, которая секунду назад сотрясалась в пьяных рыданиях, мирно уснула на плече у юноши.

— Страшные люди, — мрачно протянула женщина с короткими волосами. — Они пекутся о своих собачках, приюты для них устраивают, а бездомных вроде как и нет — мы не такие милые. Еще и со скамеек сгоняют, сволочи, — выплюнула она.

Гермиона переводила взгляд с одного лица на другое и не могла поверить, что все это происходит на самом деле. Самое удивительное ее Рождество, но первое настоящее с тех пор, как родители потеряли память. Она сидела, сложив ноги по-турецки, в тесном кругу оборванных, дурно пахнувших бродяг, ела какое-то сомнительное блюдо — от напитка она благоразумно отказалась — и ощущала себя уютнее, чем на самом роскошном приеме в Министерстве. Эти люди, к которым принято испытывать неприязнь и даже презрение, были очень открытыми и по-детски непосредственными. Их было легко обидеть, но еще проще обрадовать.

— Только не назови их бомжами ненароком, — склонился над ее ухом Малфой, сидевший по правую сторону от нее. — Будешь спасаться бегством. Это худшее оскорбление.

— Как грязнокровка? — сощурилась Гермиона. Поистине, это было странное Рождество. Малфой учил ее этикету общения с магглами.

Драко усмехнулся.

— Как грязнокровка, — согласился он, и Гермиона вздрогнула при звуке знакомого прозвища, которое не слышала из чужих уст ровно столько, сколько не слышала самого Малфоя.

— И как же их называть? — шепнула она, чуть подумав.

— Бездомные, Грейнджер, — закатил глаза Драко. Что-то не меняется. Гермиона опустила взгляд, задумчиво кроша в руках поджаренный на костре хлеб.

— Отойдем? — спросила она вдруг, не поднимая глаз.

Драко бросил на нее быстрый взгляд.

— Можно, — нарочито небрежно уронил он.

Гермиона чуть смущенно откланялась под скабрезные шуточки своих новых знакомых.

— Так что ты здесь делаешь? — коротко спросил он, когда они свернули за угол.

— Ищу тебя.

— Зачем?

— Чтобы увезти.

— Ты делаешь мне предложение? — фыркнул Малфой.

— Деловое, — уточнила Гермиона. — Есть один проект…

— Я больше не волшебник, Грейнджер, — резко оборвал ее Драко.

— Ты волшебник, Драко Малфой, — вдруг твердо отчеканила Гермиона и посмотрела на него в упор. — Ты снова сможешь колдовать.

— Мне не нужны подачки, — презрительно выплюнул Драко.

— Это не подачки, — перебила его Гермиона. — Хагрид пользовался палочкой даже после того, как ее сломали.

Последовала длительная пауза.

От костра доносились негромкие голоса бездомных.

— Они же удаляют волшебство из крови, — нерешительно подал голос Драко.

— Только такой идиот, как ты, Малфой, может полагать, что волшебство течет по венам, — обреченно покачала головой Гермиона. — Сколько моих друзей пожертвовали жизнью когда-то, чтобы доказать вам обратное.

Драко недоверчиво смотрел на нее.

— Значит, я все еще могу колдовать?

— Все это время мог, — глухо отозвалась Гермиона, избегая смотреть на него. — Ты слишком легко поверил.

Гримаса исказила лицо Драко, но он быстро взял себя в руки. Уже через несколько секунд он вновь принял невозмутимый вид.

— Почему? — отчетливо произнес он, пытливо вглядываясь в ее лицо. Гермиона не ответила. Она подняла голову к темно-фиолетовому небу и долго-долго простояла так, всматриваясь в туманной дымку, за которой скрывались звезды. Внезапно она вздрогнула и часто заморгала.

— Ты видел? — Гермиона перевела изумленный взгляд на Драко и ни с того ни с сего улыбнулась. — Снег пошел! — воскликнула она с каким-то детским восторгом.

— Что? — ошарашено переспросил Малфой.

— Да снег же, — нетерпеливо повторила Гермиона и вновь закинула голову, наблюдая за тем, как снежинки плавно спускаются с неба белыми хлопьями. Выдавив снисходительную ухмылку, Драко проследил за ее взглядом, но смотрел не на снег, а выше, словно мог видеть что-то сквозь белесую дымку.

— С Рождеством, Грейнджер, — хрипло выдал он пару минут спустя.

Гермиона бросила на него удивленный взгляд и заметила, что Драко запрокинул голову как-то неестественно высоко. Она вновь медленно перевела взгляд на небо.

— С Рождеством, Малфой, — серьезно ответила она и, поймав его руку, крепко сжала ее. — Теперь — действительно с Рождеством.

To young and old,

Meek and the bold.

Christmas is here,

Bringing good cheer,

On on they send,

On without end,

Their joyful tone

To every home.

Merry, Merry, Merry, Merry Christmas,

Merry, Merry, Merry, Merry Christmas.

Merry Christmas!