Печенье по воскресеньям (гет)

Стоять у плиты явно не моё призвание, но сегодня воскресенье, и у меня накопилась стопка писем от Хьюго, в которых мой сын, как обычно, пишет о том, что скучает по дому, по мне и по своим любимым имбирным печеньям. И мне не остается ничего другого, кроме как плестись на кухню и замешивать тесто в мой единственный выходной. Тот самый долгожданный выходной, о котором мечтаешь по шесть дней к ряду, чтобы, наконец, выспаться и полежать спокойно под уютным теплым пледом с книгой в руках, попивая ароматный чай с мятой, и насладиться тишиной и покоем. Рон на работе: в воскресенье в лавочке «Ужастиков Уизли» самый наплыв покупателей. Дети ― в Хогвартсе, совсем большие уже.

Поначалу, когда Хьюго только-только уехал, мне было безмерно одиноко. Казалось, дом совсем опустел без детского смеха и шалостей, усталый Рон только ворчал, пряча лицо за страницами «Вечернего Пророка»:

― А чего ты хотела? Не будут же они вечно жить с нами!

Да я всё понимаю, но... просто было тоскливо. А потом началась какая-то безумная проверка на работе, и всё так закрутилось, что и подумать-то было некогда. Приползешь домой за полночь, вроде бы и поспать надо, а в голове только законы и крутятся, и так до самого утра, а там снова вставать. Всё думала: «Вот закончится эта напасть (спасибо тебе, Кингсли!), и отдохну спокойно, займусь своими любимыми проектами, а не этими бесконечными отчетами, которые никому, по сути, не нужны ― так, лишь бюрократическая волокита (благодарствую и тебе, Перси!). И вообще, буду приходить домой в шесть, готовить ужин и вести себя как самая обычная жена». Теперь-то я понимаю, что всё это мечты, причем неосуществимые. Чтобы воплотить в жизнь хоть один проект приходилось оббивать пороги всё тех же ненаглядных Кингсли и Перси Уизли и без конца писать и переписывать никому не нужные отчеты, какие-то нелепые статистики, бегать за журналистами, чтобы те опубликовали нужные статьи, которые могли повлиять на общественное мнение, да ещё и противостоять лоббистам вроде того же Захарии Смита ― узколобого недалекого «ценителя» традиций, обладавшего неимоверным гонором и какими-то просто фантастическими связями. Каждый день, как поле битвы: беготня, суета, бумаги, встречи. И когда я только в последний раз была дома раньше одиннадцати? Рон уже спит, впрочем, он и утром ещё спит, пока я варю себе кофе, почти налету выпиваю его, одеваюсь, как заправский аврор за считанные секунды и уже стоя одной ногой в камине слышу, как просыпается муж и что-то кряхтит мне:

― Я на работу! ― кричу я. ― Кофе на плите, тосты сделай себе сам!

И так день за днем, пока не приходит воскресенье. День, когда можно выключиться из бешеного ритма и вспомнить о том, что у тебя ещё есть какие-то интересы, и вообще, что ты ещё живая, а не робот.

Тесто липкое, неприятно прилипает к пальцам. Я тянусь за мукой и слышу как кто-то открывает в передней дверь. «Неужели Рон так рано?» ― с опаской думаю я, но через несколько секунд в дверях кухни появляется взлохмаченная голова Гарри:

― Привет! ― с радостной улыбкой говорит он, и я улыбаюсь ему в ответ: ― Надеюсь, я не помешал?

― Привет! Нет, конечно, заходи!

― Опять печенья для Хьюго? ― привычно усаживаясь за стол возле окна, спрашивает Гарри.

― Ну да, как всегда, ― отвечаю я, и почему-то на душе становится теплее.

В доме уже не так одиноко, и в маленькой не очень-то чистой и часто используемой кухне заметно светлее и уютнее.

― Как хорошо, что он всё ещё пишет тебе каждую неделю, даже и не знаю, что буду делать, если ты перестанешь их печь, ― шутливо сетует Гарри, пока я, кое-как вытерев руки о полотенце, ставлю большой чайник.

― Будешь просить Джинни, чтобы она пекла тебе, ― искоса поглядывая на него, говорю я.

Гарри на миг мрачнеет, а потом, чуть поморщив нос, заявляет:

― Джинни терпеть не может имбирь.

― Рон тоже, ― как бы невзначай замечаю я, возвращаясь к липкому тесту.

Несколько минут мы молчим. Я слишком занята, раскатывая непослушное тесто, Гарри ковыряет присохшую к столу каплю джема (Рон такой неуклюжий!).

― Ну как у тебя на работе-то? ― спрашиваю я, когда начинаю чувствовать, что пауза затягивается.

― Да как всегда, в общем-то, ― равнодушно сообщает Гарри, отвлекаясь от стола, а затем уже более заинтересовано принимается рассказывать: ― Помнишь, я тебе о десяти кражах рассказывал, ну тех, где ни следов взлома, ни заклинаний не обнаружили?

― Угу, ― мычу я, берясь за нож и принимаясь нарезать раскатанное тесто на ромбики.

― Мы там всё голову ломали, причастны ли к этому делу магглы, а только вчера выяснилось, что магглы опять не причем, и всё это Монтегю! Помнишь его, он ещё в квиддич в школе играл за Слизерин?

― Ну да, ― бросаю я, раскладывая печенье на противне. ― А ещё он застрял на пятом курсе в Исчезательном шкафу, и это нам дорого потом стоило.

― Точно! Не поверишь, но он проделал это снова! Дело-то и было именно в Исчезательном шкафе! Этот прохвост умудрился продать своим жертвам такие шкафы под видом обыкновенных, а потом спокойно их обокрал!

― Похоже, нам следует на всякий случай проверить свои шкафы, мало ли, вдруг они тоже из партии Монтегю, ― подкалываю я Гарри и, наконец, ставлю противень в духовку.

― А представляешь и, правда, приходишь так домой, открываешь шкаф, ну чтобы переодеться, а там, бац, Монтегю! Только поймать успей, и дело в шляпе!

― Ну а если Джинни такой шкаф откроет, ты подумал что будет? ― усаживаясь напротив, с усмешкой спрашиваю я.

― О-о-о-о, ― Гарри закатывает глаза. ― Боюсь, Монтегю нам после этого не поймать вовек! А на вой сбежится даже маггловская полиция.

Пытаюсь не засмеяться, но глаза, похоже, выдают меня, так как Гарри не выдерживает и начинает хохотать. Я почти тут же сдаюсь и смеюсь вместе с ним. Видение орущей Джинни ещё несколько минут не отпускает нас и обрастает дикими подробностями, превращая жену Гарри чуть ли не в баньши. Но потом совесть все-таки побеждает, и мы замолкаем. Мне неловко, Гарри возвращается к пятну. Я неохотно встаю и берусь за тряпку. Застывший джем сразу же поддается:

― А дело с сундуками раскрыли? ― спрашиваю я.

Гарри снова загорается и тут же начинает рассказывать о новых злоключениях и аврорских буднях. Я опять усаживаюсь напротив и не свожу с него глаз. Он так забавно машет руками, лохматит свою голову, корчит рожи, изображая то очередного преступника, то своего нелепого напарника. Он настолько увлечен, что, похоже, не замечает ничего вокруг, и эта магия передается и мне. И только свист вскипевшего чайника нарушает нашу идиллию. Я словно просыпаюсь, подскакивая к плите. Завариваю ароматный мятный чай и тянусь за кружками. За особенными кружками, нашими с Гарри. Теми самыми кружками, из которых мы пьем чай каждое воскресенье весь этот год. Я нарочно ставлю их на самый верх, потому что Гарри всегда подходит и помогает их достать. Так же, как и сегодня. Он становится за моей спиной и его сильные руки на миг ложатся ко мне на плечи:

― Я помогу, ― мягко произносит он, а потом, чуть прижавшись к моей спине, с легкостью достает чашки и блюдца.

Я замираю, эта «случайная» близость буквально сводит меня с ума. Мне хочется, чтобы эти чашки стояли как можно выше, и чтобы Гарри пришлось как можно дольше тянуться за ними, но чашки давно у него в руках, а он всё не спешит отодвинуться. Я чувствую его тепло даже сквозь плотную ткань мантии. Вдох, ещё один, но уже более порывистый и взволнованный. Я слышу, как дыхание Гарри сбивается. Что-то надо с этим делать, но я не знаю что. Хочется просто вот так стоять рядом.

Звенит таймер. Пора доставать печенье. Оцепенение на миг отпускает меня, и я резко поворачиваюсь. Наши губы всего в дюйме друг от друга. Запах Гарри такой яркий, такой притягательный. Только прикоснись, и... мир никогда не станет прежним. Я отстраняюсь, вжимаясь в кухонный шкаф:

― Печенье... готово, ― тихо произношу я.

― Да, ― едва слышно соглашается он и неохотно отходит в сторону, выпуская меня.

Я устремляюсь к духовке. Вынимаю ароматные печенья, стараясь не смотреть на Гарри, который со звоном расставляет чашки. Я начинаю проверять выпечку, и как всегда обнаруживаю, что с дальнего края печенья слегка подгорели. Укладываю хорошие в коробку для Хьюго, пока Гарри наливает нам чай.

― Сегодня немного, ― косясь в сторону противня, замечает он.

― Да уж, тебе не повезло, сегодня почти ничего не подгорело, ― признаю я.

― Может, мне, наконец, достанется хоть одна нормальная? ― с надеждой спрашивает Гарри.

― Ну уж нет, всё лучшее ― детям! ― безапелляционно заявляю я и слышу за спиной вздох сожаления. ― Ладно, только сегодня и всего одну, ― уступаю, кладя на блюдце с горелыми одно хорошее печенье.

Затем заканчиваю с упаковкой коробки сыну и присаживаюсь за стол. Гарри тут же тянется за печеньем и, откусив совсем немного, тут же закрывает глаза:

― Божественно, ― произносит он, заставляя меня улыбнуться.

Я же знаю, что он лукавит, но чтобы лишний раз убедиться в этом тоже беру печенье и кусаю его. Подгоревшая корочка горчит, тесто явно пересушено, да ещё и слишком пресное, кажется, я опять добавила слишком мало сахара ― всё как обычно. Остается только недоумевать, что же находит в этих печеньях Хьюго...

― А помнишь, как ты готовила их в первый раз? ― вертя печенье в руках, спрашивает Гарри.

― О-о-о-о, ― воспоминание вызывает у меня стон. ― Это было отвратительно.

― Даже странно, у тебя же никогда не было проблем с Зельеварением, ― покачал головой Гарри.

― Если бы печенья можно было бы варить, результат тебя бы потряс! ― уверяю я.

― Так вот почему тебе удается кофе! ― восклицает Гарри, радуясь своей догадке.

― А ты думал! ― с гордостью отвечаю я.

― Жаль, что я давно его не пробовал, ― чуть грустнее замечает он.

― Ну... может как-нибудь сварю... к печеньям.

Мы ещё долго сидим, пока не кончается вода в чайнике и от печенья, которые мы растягиваем как можно дольше, не остаются только крошки. Я успеваю рассказать о своей работе, пожаловаться на Кингли, Перси и даже на Захарию Смита. Гарри внимательно слушает, обещает дать Перси и Смиту при первой же возможности в лоб, я отговариваю его от столь опрометчивого шага, а потом опять слушаю о каком-то полузабытом деле и приключениях, связанных с ним. Я не замечаю, как проходит время, а оно, как назло, течет слишком быстро. В гостиной звонят часы. Уже шесть, скоро вернется Рон, и Гарри поднимается из-за стола.

― Спасибо за угощение, был рад тебя видеть!

― Я тоже, приходи ещё, ― отвечаю я и устремляюсь за ним в переднюю.

Гарри быстро надевает плащ и порывисто обнимает меня:

― До следующего воскресенья, Гермиона! ― шепчет он мне на ухо, а я лишь киваю в ответ.

У меня бегут мурашки от этих объятий, но Гарри отстраняется и уходит. Я снова остаюсь одна. Медленно возвращаюсь на кухню и беру его чашку. Прикасаюсь губами, чувствую уходящее тепло недавнего чая. Мой воскресный ритуал. Это всё, что я могу себе позволить. Никто не должен знать, даже Гарри... хотя, он всё знает. Мы давно во всем разобрались, но разве это хоть что-нибудь меняет? Я замужем, он женат, у нас дети. И мы готовы на всё ради своих семей, даже если на алтарь надо положить чувства. Мы же не эгоисты и не можем думать только о себе. Рон не поймет, Джинни устроит истерику, оба втянут детей, да ещё придется как-то выносить всеобщее осуждение. Нет, я к такому не готова, да и разве это счастье, когда всем остальным плохо? Можно было, конечно, зайти не так далеко, просто стать любовниками, но... обманывать... Нет, я не смогу. Это слишком подло. Встречи урывками, постоянный страх быть застуканными, и наши отношения ― добрые, чистые, дружественные ― сохранятся они, или сгорят в огне страсти? А если сгорят, как мы будем смотреть друг другу в глаза, собираясь за общим столом на семейных ужинах? Я не знаю, есть ли на эти вопросы правильные ответы. Может, именно то, что мы и выбрали? Быть хорошими друзьями...

Неохотно несу чашку к раковине. Мою, сушу, затем пододвигаю стул и снова ставлю на самую высокую полку... до следующего воскресенья.