Неправильный треугольник (гет)

Лили прямо-таки чувствует, как её бросает в жар каждый раз, когда Поттер оказывается рядом. И осознаёт с досадой и негодованием, что это замечает не только она. Рыжие вообще очень легко краснеют, и каждый раз она чувствует, как щёки мгновенно вспыхивают румянцем, а сердце начинает сбиваться с ритма. И Поттер это, конечно же, замечает. Да и все они.

«Эй, Эванс, ну признай уже наконец, что я тебе нравлюсь!» — он смеётся вроде бы беззлобно, с лёгким подтруниванием, но в этот момент ей очень хочется его ударить и убежать. Бить нельзя, она же всё-таки девочка, ну и префект к тому же. А вот убежать — вполне. Прошипеть что-нибудь едкое — мол, избавь меня от своих дурацких фантазий, Поттер! — демонстративно вздёрнуть нос, развернуться на каблучках и уже всего через минуту оказаться как можно дальше от этого нахала.

Нахал, вот уж точно. А ещё задавака и выпендрёжник, точнее не скажешь. Бесцеремонный как целое стадо лосей. А ещё паясничает постоянно, и большинство шуток тоже ничего кроме желания как следует приложить по голове трёхтомником «Продвинутой Трансфигурации» не вызывают.

А стоит сбежать, немного перевести дух и попытаться успокоиться — тут же налетают доброхоты-сводники в юбках. И сколько раз она довольно резко выговаривала той же Марлен за её постоянные намёки — как с гуся вода. Продолжает хихикать и напускать на себя этакий всезнающий вид. И ведь не она одна! Как будто у других однокурсниц больше нет никаких дел, кроме как пытаться наладить её, Лили, личную жизнь, притом совершенно не интересуясь её собственным желанием. Точнее, нежеланием ни налаживать что-то в этой самой личной жизни, ни вообще её обсуждать.

«Ой, ну да ладно, мне-то могла бы и рассказать!»

Что рассказать? Что ещё тебе рассказать — после того, как я столько раз объясняла, чем именно Поттер меня раздражает? Подробно и обстоятельно, между прочим.

«Да я-то вижу, как ты на него смотришь!»

Как смотрю? Да я на него вообще стараюсь не смотреть. Только тут старайся — не старайся, всё равно же вынырнет откуда-нибудь как чёртик из табакерки и начнёт красоваться напоказ.

«Ну он же к тебе ещё с прошлого года неровно дышит!»

Вот именно. До этого всё было нормально, и с Поттером — Джеймсом! — даже можно было общаться. По-дружески, легко и непринуждённо. А сейчас... Такое чувство, что к пятому курсу всех одногодок охватило какое-то массовое помешательство. Все эти шепотки, хихиканья, поцелуйчики... Ну право слово!

«А что, правильно! Делай вид, что он тебе ни капельки не интересен, тогда он с потрохами будет твой!»

Да не нужны мне его потроха! А также рука, сердце и... прочий суповой набор. И он действительно мне не интересен. Ни капельки. Кавалер из Поттера… н-да. Ставить на уши всех окружающих — это да, это он умеет. Охмурять наивных дурочек, надо признать, тоже — на руках таскать, таращиться преданным взглядом… А назавтра или на следующей неделе продолжается всё то же самое, только уже с новым объектом воздыхания. И ведь все знают, что так оно и будет, — и всё равно ведь лезут к нему, как будто возможность пару деньков погреться в лучах его славы и обаяния важнее собственного разбитого сердца. Становиться очередной? Ещё чего не хватало!

«А ты была на последней тренировке по квиддичу? Джейми та-акой гол забил — ну просто закачаешься! А потом он, прямо не слезая с метлы…»

И приходится снова сбегать, на этот раз из собственной спальни. В библиотеку, по оч-чень важному делу к декану, да куда угодно! Лишь бы не выслушивать в четвёртый раз за этот день историю о том, как Великолепный и Поразительный Джейми Поттер разделся на потеху своим фанаткам. Ну, то есть стянул с себя форменную мантию и джемпер и швырнул в сторону восторженных наблюдателей. И продолжил как ни в чём не бывало выписывать финты.

Только вот не учёл, звезда пустоголовая, что на дворе хоть и весна, но довольно ранняя, прохладная и сырая, а потому уже второй день подозрительно хлюпает носом. Но в больничное крыло не пойдёт, как же! Там же его на целый день оставить могут, а то и на несколько. И ладно бы с чем-нибудь героическим, вроде того перелома по осени, но ведь банальная простуда — это так… примитивно. Недостойно героя, знаете ли.

Ну хоть одно хорошо — он стал немного потише. Ненадолго, конечно. И не стал от этого менее приставучим.

— Эванс, ну Э-эванс! — выговаривать фамилию Лили у него получается гнусаво, выходит что-то вроде «Эвадз», отчего слушать его становится ещё более тошно, чем обычно. — Ну свари мне Перечное Зелье, а? Ну ты же это умеешь!

На второй день терпеть молча его нытьё (и ох уж этот нарочито умоляющий взгляд!) становится совсем невозможно. А соглашаться гордость не позволяет.

— Поттер, это программа первого курса! Я это умею. Ремус это умеет. Любой безмозглый тролль это умеет, даже ты! Почему ты опять цепляешься и-мен-но ко мне?!

— Ну вот, опять ты, жестокая, не хочешь спасти меня от мученической смерти… — не отвечая на вопрос, Джеймс нарочито тяжело вздыхает, картинным жестом прикладывая ладонь ко лбу тыльной стороной. На заднем фоне слышно насмешливое фырканье Сириуса, который, конечно, стоит к ним спиной и как бы не обращает внимания, но на самом деле внимательно прислушивается. — Ещё скажи, что Сопливус это умеет, и отправь меня к нему…

А вот это было зря, очень зря. И Поттер уже мог бы запомнить, что нет вернее способа разозлить гриффиндорскую старосту, чем вот так походя пройтись оскорбительной фразочкой по её приятелю-слизеринцу.

— Да, он много что умеет — в отличие от тебя, дурака пустоголового! — мгновенно взрывается Лили и, не в силах больше терпеть, сбегает с поля боя. Совершенно не задумываясь о том, насколько двусмысленно прозвучали её последние слова.

Джеймс стоит на месте, молча сжимая кулаки, и провожает быстро удаляющуюся фигурку девушки потухшим взглядом. Если бы сейчас его увидели верные поклонницы — пожалуй что и не узнали бы, прошли мимо.

Если бы его спросили, он бы не смог ответить, чего он сейчас хочет больше: побежать вслед за Лили или же немедленно отправиться убивать слизеринского выродка. Что он там такое умеет, чего не умеет Джеймс? Что?..

— Да ну брось, Сохатый! — голос Сириуса звучит по обыкновению беззаботно. — Подумаешь, фифа выискалась... Сдалась она тебе!

«В том-то и дело, — мрачно думает Джеймс, — в том-то всё и дело, что не сдалась и, похоже, не собирается сдаваться...»

Может ли такое быть, что эту победу Джеймсу Поттеру не одержать? Да нет, ерунда! Святое же дело — отбить у противника драгоценный приз, завладеть им и наслаждаться собственным триумфом. Особенно если этот противник — слизеринец. Особенно... этот.

Сильный толчок под рёбра — и Джеймс чуть не летит кубарем на пол, но вовремя успевает подхватить себя. Резко оборачивается к обидчику.

Бродяга ухмыляется, почти по-звериному скаля острые зубы. Эту ухмылочку Джеймс знает очень хорошо; обычно она означает, что кому-то не поздоровится.

— Да ты что, никак расстроился? — с наигранным удивлением спрашивает Сириус. — Плюнь и забудь, найдёшь себе посговорчивее!

Ему легко говорить. Он тоже пытался клеиться к Лили, ещё зимой. Конечно же, получил от ворот поворот, пожал плечами и через десять минут уже вовсю подмигивал пухляшке Джейн, ну той, что с шестого курса Рэйвенкло.

Всё дело в том, что Сириус Блэк — не такой как Джеймс, он не прирождённый победитель, для которого жизненно необходимо завоёвывать каждое достижение. Скорее он падальщик, привыкший хватать всё то, что само падает ему в руки — недаром каждый год проваливает пробы на ловца в факультетскую команду, всё ждёт, что снитч сам к нему спорхнёт, а в ожидании обязательно на что-нибудь отвлекается. У него во всём так. И иногда Джеймс ему даже завидует, завидует этой лёгкости и беспечности, каких сам почти никогда не испытывал.

Он не может «плюнуть и забыть». Он не привык сдаваться — а тут у него просто руки опускаются, и это его безмерно раздражает. Пожалуй, он бы даже не смог объяснить себе — почему.

Лили... Тонкая фигурка и милое личико, славная рыжая лисичка, чудо солнечное... И глазищи — такие зелёные, такие глубоченные омуты. Банальное сравнение, но у Джеймса, который вроде бы никогда за словом в карман не лез, просто перехватывает дыхание, когда он пытается объяснить друзьям свои чувства.

Даже просто смотреть на неё — это что-то особенное! Это как ярким летним днём валяться в сочной густой траве на берегу быстрого лесного ручейка, когда шелест листвы сливается с тонким перезвоном его ледяных струек, а по лицу то и дело скользят тёплые лучики, заставляя забавно жмуриться и морщить нос. Это как взмывать на метле в небеса, когда весь продрог от ветра и дождя, и когда всё выше и выше, и на миг кажется, что вот-вот прорвёшь завесу низких туч — и взлетишь над ними. Это как украдкой подсматривать за единорогом в Запретном Лесу, замерев в безмолвном восхищении его статью, изяществом и аллюром, таким лёгким и мощным одновременно. Это...

Да что толку в красивых эпитетах! Всё равно пользы от них никакой, а Лили от него шарахается, как от зачумлённого. И что с этим делать, Джеймс не представляет абсолютно. Вот и твердит постоянно одну и ту же несмешную шутку, которая уже у самого на зубах вязнет: «Ну я же знаю, что я тебе нравлюсь! Зачем отрицать очевидное?»

Это уже просто какая-то дурацкая традиция, какой-то повседневный ритуал, от которого нет никакой действительной пользы. И он уже почти перестал надеяться когда-нибудь услышать в ответ не пренебрежительное фырканье, а такое короткое и простое, но нереальное слово «да». Перестал — но всё равно продолжает твердить каждый раз одно и то же. Наверное, Лили права, и он в самом деле баран тупоголовый.

И кто виноват, что из-за этой безнадёжности его такое зло берёт — хоть в самом деле иди кого-нибудь убивай, чтобы хоть немного успокоиться... И вместо того, чтобы сказать девушке что-нибудь хорошее и ласковое, с языка так и рвутся колкости и насмешки. А почему бы и нет? Не в её же адрес, нет, она — неприкосновенна!

Угораздило же её связаться с этим... с-слизеринцем! Ну вот что такая очаровательная девушка нашла в этом захмурышке? У него же ни кожи, ни рожи, и сплошь ядовитые декокты в голове — вместо мозга, наверное, уже какое-то вонючее слизеобразное варево образовалось.

Как-то он сдуру задал этот вопрос Лили, даже почти в такой же формулировке. И всё, что получил, — это уничижительный взгляд и довольно надменное объяснение того, что не всем же иметь снитч вместо мозга, а существуют в мире и умные люди, с которыми интересно.

— Да ты что, в транс впал? — Бродяга трясёт его за плечо. — Вещать собрался? Чур, я первый! Итак, — он закатывает глаза, подражая какому-нибудь безумному прорицателю, и начинает завывать замогильным голосом: — Вижу! Предрекаю! Чистую истину тебе предрекаю: Сопливусу не сегодня-завтра крупно влетит!

А потом уже своим обычным тоном деловито сообщает:

— Слушай, я тут кое-что придумал. Пойдём куда-нибудь, где лишних ушей не будет — расскажу. Так вот...

Джеймс слушает вполуха, позволяет себя увести, даже кивает и что-то поддакивает в ответ, хотя его мысли по-прежнему заняты другим.

У него ещё будет достаточно времени пожалеть о собственной невнимательности, но это будет гораздо позже…

Северус, пожалуй, не отдаёт себе отчёта в том, почему ему так неймётся поддевать именно Поттера. Казалось бы, пора уже привыкнуть, что долбанные гриффиндорцы всегда нападают стаей, а от четверых отмахаться — почти никаких шансов, даже для неплохого чарника. Да и банальной физической расправы они не чураются, и тут уже у Северуса не остаётся ни одного козыря — драться он вообще не умеет и не хочет. Панически боится повредить руки. Особенно после того, как год назад Блэк сломал ему два пальца на левой — «совершенно случайно», конечно же, наступив на них каблуком. В больничном крыле пришлось врать, как обычно — ненароком дверью прищемил, вон, Эйвери подтвердит. Двери в Хогвартсе старые, дубовые, тяжёлые. Нечему удивляться.

Срастить обычный перелом — несложно, Костерост с этим справляется за пару часов. Вот сложить тонкую, раздробленную на кусочки фалангу пальца — куда как более сложно. И долго. И болезненно.

Северусу вообще больше всего достаётся именно от Блэка — с тех самых пор, когда они схлестнулись ещё в поезде, впервые везущем их в Хогвартс. Северусу кажется, что сам по себе Поттер быстро перестал бы им интересоваться, переключился бы на другой объект для шуток, если бы рядом с ним не было Блэка. Просто потому что Снейп — не того полёта птица, чтобы заинтересовать Звезду Всея Гриффиндора. Но цель в данном случае задаёт именно Блэк, а Поттер просто рад избавить своего дружка от скуки. Порой довольно радикальными методами.

И всё же именно Поттер первым прицепился к Северусу и положил начало этой затянувшейся вражде. Именно Поттер придумал ему унизительное прозвище, которым даже некоторые слизеринцы пользуются с удовольствием. Именно Поттера Северус ненавидит сильнее всех.

Он бы сильно удивился, если бы дал себе труд задуматься об истинных причинах этой ненависти — и о том, что именно постоянно её подогревает.

— Эванс, я сяду здесь! Ты же рада меня видеть, правда? — лучезарно улыбаясь, Поттер швыряет свою сумку на парту рядом с Лили. Северус, едва перешагнувший порог кабинета Зельеварения, на полсекунды застывает в оцепенении. Тёмные глаза зло сужаются, прожигая спину гриффиндорца насквозь, но это единственное, чем он себя выдаёт, и в следующий миг уже медленно бредёт к одной из последних парт, привычно опустив голову. Пряди волос почти скрывают лицо в тени, не позволяя никому постороннему заметить его выражение. Это просто щит, барьер, один из многих имеющихся у Снейпа в арсенале способов отгородиться от всего и от всех.

Никто в здравом уме не полезет к человеку, который всем своим видом демонстрирует настолько явную отстранённость от внешнего мира. Скорее всего, никто вообще не обратит на него больше внимания, чем на какой-нибудь прозаический предмет интерьера. И уж явно никто не подумает, что под этой отстранённостью прячется напряжённое внимание, готовность уловить даже самый неприметный шёпот или жест на периферии восприятия. Вот и сейчас он внимательно слушает и следит исподлобья, чуть скосив глаза, пока с виду отстранённо раскладывает на столе учебные принадлежности.

— Нет, не рада, — Лили невозмутимо переставляет поттеровскую сумку на соседнюю парту, за которой только что обосновался Блэк.

— Но я хочу сегодня сидеть с тобой! — Поттер изображает возмущение, а сумка опять плюхается на стол Лили, жалобно звякнув — кажется, какая-то колбочка не вынесла такого приземления. Можно позлорадствовать: теперь Поттеру придётся выгребать мелкие осколки, застрявшие в подкладке, и пусть он при этом порежется — ему пустячок, а Снейпу приятно, даже если он этого не увидит.

— А я не хочу с тобой сидеть, — Лили поднимается с места, демонстративно подхватывает собственную сумку, изящным взмахом палочки заставляет подняться в воздух другие свои вещи и, левитируя их за собой, направляется в противоположный конец кабинета. Туда, где сидит Снейп.

Северус молча двигается, освобождая ей место, и Лили с размаху плюхается на лавку, с той же небрежностью роняет свои вещи на стол, а потом, не глядя на своего нового соседа, начинает наводить в них порядок, с преувеличенной аккуратностью раскладывая по местам: идеально ровно сложенные стопкой на самом краю листы пергамента, поверх них — учебник, по правую руку — чернильница, перед собой — перо, точно параллельно краю столешницы. Северус прекрасно знает, что это означает крайнюю степень раздражения. Он знает, что Лили прекрасно умеет давать обидчику сдачи, но делает это очень редко, предпочитая уходить от ссор. Она вообще не любит ни с кем ссориться.

Северус знает ещё и то, что из него никудышный защитник, и не может понять, почему его общество действует на Лили так успокаивающе. Он ведь даже утешать не умеет толком — язык не поворачивается говорить эти дурацкие фальшивые слащавости вроде: «Не плачь!» или «Всё будет хорошо!». В таких ситуациях он всегда теряется и молчит, чувствуя себя крайне неловко. И всё же он втайне радуется каждому подобному эпизоду, потому что Лили приходит именно к нему. Не к кому-то ещё.

Он не задумывается о том, что в последнее время она приходит к нему гораздо реже, чем, скажем, год или два назад, и всё чаще это выглядит слишком уж демонстративно. Или о том, что чаще всего она приходит многословно жаловаться на Поттера — что тут такого, он бы и сам кому-нибудь на этого придурка пожаловался, если бы вообще имел свойство кому-то на что-то жаловаться. И даже о том, что всё чаще она уходит от него такая, как вот сейчас — сердитая, резкая…

— Лили, дорогая моя, вернитесь, пожалуйста, на своё место! — раздаётся кудахтанье профессора Слагхорна. — Мистер Поттер не справится без вашей помощи, он был очень, кхм, невнимателен на прошлом занятии… — он неодобрительно качает головой.

Бросив быстрый взгляд в сторону упомянутого гриффиндорца, Снейп невольно стискивает зубы. Конечно. На прошлом занятии Поттер был очень увлечён тем, что пытался «незаметно» трансфигурировать снейповский котёл во что-то странное и живое. Какое-то время Северус эти попытки успешно пресекал, но в итоге котёл в один совсем не прекрасный момент отрастил короткие ножки навроде козлиных (во всяком случае, раздвоенные копытца там присутствовали) и сбежал, бодро перепрыгивая с парты на парту и разбрызгивая недоваренное зелье. Ловили всем классом.

— А вы, мистер Снейп, будьте любезны сегодня взять под опеку мистера Уилкса — если я ничего не путаю, он проболел всю прошлую неделю… Думаю, вы замечательно объясните ему то, что он пропустил, тем более, что мы сегодня работаем как раз по пройденному материалу, — добавляет преподаватель, вызывая тем самым хмурые взгляды уже не только со стороны Снейпа, но и всех остальных, им упомянутых. Только чёртов Поттер чуть не прыгает на месте от восторга, как будто его не пожурили, а похвалили.

Джеральд Уилкс недовольно бурчит себе под нос: «Ещё чего не хватало — от вонючего полукровки лекции выслушивать!» — но не решается ослушаться декана (тот хоть и тряпка редкостная, но подобных выкрутасов на своём занятии терпеть не может) поэтому с видимой неохотой перебирается к Северусу. «Слагхорну это скажи», — привычно огрызается Снейп, и на этом их разговор заканчивается. Оба не испытывают друг к другу тёплых чувств, но Снейпу на Джеральда плевать, а тот именно Снейпу обязан упомянутой неделей в больничном крыле, потому нарываться заново не спешит.

Лили, не успевшая успокоиться, возвращается к Поттеру, устраиваясь на самом краешке стола, что совершенно его не смущает. Он тут же пододвигается ближе и начинает что-то вполголоса ей говорить, склонившись почти к самому уху девушки, которое тотчас же мило розовеет.

Перо, которое Северус нервно крутит в пальцах, ломается пополам. Словно очнувшись, он наконец отводит взгляд от затылка Лили и лезет в сумку за палочкой. Вообще-то профессор Слагхорн не одобряет, когда у него на уроке студенты начинают что-то колдовать, но тихое Репаро не замечает никто. Кроме разве что Уилкса, который предпочитает никак происходящее не комментировать.

А потом Северуса с головой поглощает практическое задание. Тинктура кажется ему довольно простой, хоть и работать с ней приходится впервые, и всё же он не может позволить себе небрежности или невнимательности. Слишком нравится ему тонкая кропотливая работа — измельчить, выпарить, отмерить, влить, размешать...

— Всё, господа студенты, работы мне на стол! Да не вместе с котлом, мистер... э... Энтони! — Слагхорн несколько раз хлопает в ладоши, привлекая внимание студентов. «Эштон, сэр», — доносится со стороны добродушного, но вечно витающего в облаках гриффиндорца. По кабинету проносятся едва слышные смешки.

Северус не смеётся. Ему совсем не до смеха, потому что он наконец замечает: Лили сидит рядышком с Поттером как ни в чём не бывало. Негромко болтает с ним. Чему-то улыбается, полуобернувшись к нему. Позволяет ему поправить выбившуюся из причёски медно-рыжую прядь.

«Как... Да как ты смеешь?!» — зло думает он, не зная даже, к кому из них двоих в большей степени относится это мысленное возмущение.

И из кабинета они уходят вместе, продолжая непринуждённо болтать. Проходя мимо Северуса, Лили оглядывается вполоборота к нему и, картинно закатив глаза, пожимает плечами, но тут же отворачивается и начинает что-то оживлённо втолковывать Поттеру.

— Опять на свою грязнокровку таращишься? — ехидно интересуется подошедший Мальсибер, заставляя Снейпа вздрогнуть от неожиданности. Осознав вдруг, что в кабинете кроме них никого не осталось, Северус начинает торопливо собираться.

— Просто задумался, — резко отвечает он, понимая, что это звучит как оправдание, да ещё и в высшей степени неубедительное. Грубость сокурсника он, против своего обыкновения, оставляет без внимания, хотя раньше не раз и не два сцеплялся с сокурсниками из-за подобных выпадов в адрес своей (грязнокровки?) подруги.

И у Мальсибера хватает тонкости это заметить.

— Послушай, Снейп, — вдруг неожиданно миролюбиво говорит он, — а зачем ты палочку в зелье макал?

— Пробовал вербальную формулу, — коротко бросает в ответ Северус. Скорее от удивления, чем для того, чтобы поддержать разговор — подобные жесты вежливости ему вообще всегда претили. Заметив, что собеседник ничего не понял, он поясняет: — Магический компонент. Чаще используется в высшей алхимии. Здесь — для связывания основы, в классическом виде она получается слишком летучая.

— Мягко сказано! — фыркает Мальсибер — за прошедший урок его зелье улетучивалось дважды, и приходилось начинать всё заново. А затем он интересуется с искренним любопытством в голосе: — Объяснишь поподробнее?

Северус пожимает плечами, всё ещё немного озадаченный таким вниманием (к себе?) к зельям, потом молча кивает.

— После уроков в гостиной, — твёрдо подытоживает однокурсник и покидает кабинет. Когда Северус выходит вслед за ним, его уже и след простыл.

А на неожиданную «консультацию» приходит не только Мальсибер, но почти что целая группа, аж из пяти человек — двое с пятого курса, один с шестого и даже двое семикурсников. Не побрезговали… как там давеча Уилкс выразился? «Выслушивать лекции от вонючего полукровки»?

Поначалу Снейп опешивает и даже пытается (что они задумали?) увильнуть, но безуспешно: его уговаривают остаться. Не пытаются заставить — именно уговаривают. Просят.

И внутреннее торжество, которое он в этот момент чувствует, заставляет выкинуть из головы и Поттера, и сегодняшний урок Зелий, и даже то, что он обещал Лили встретить её у гостиной перед ужином. Он прекрасно понимает, что именно этого момента ждал почти пять лет — момента, когда его наконец заметят. Когда начнут оценивать не по таким условным и сомнительным параметрам как внешность, происхождение, характер или толщина кошелька, а по (выдающимся!) способностям. Ради этого стоило терпеть пренебрежение и издёвки, при каждой малейшей возможности демонстрируя своё превосходство в тех сферах, где он был по-настоящему хорош. Этого внимания стоило добиваться всеми приемлемыми методами, потому что Снейп, как и любой слизеринец, прекрасно понимал: без хороших связей он вряд ли будет кому-то нужен после окончания школы, а рутинная служба в какой-нибудь задрипанной лавочке зелий — это далеко не предел его устремлений.

А на следующий день, когда он делится своей гордостью в разговоре с Лили, они впервые за всё время знакомства всерьёз ругаются.

— Дело твоё, конечно, — недовольно заявляет девушка, — но эти твои приятели — ненормальные, и они опасны. Ты что, не знаешь, что они без ума от тёмной магии? А их родители! Говорят, они поддерживают — ну, ты знаешь, кого...

— Слухи! — раздражённо обрывает её Снейп. — Неужели ты веришь всему, о чём сплетничают в коридорах какие-нибудь малолетние дуры?

— Это не пустые слухи! — моментально взвивается Лили. — Я... я это точно знаю!

— Неужели? — Северус не может сдержать язвительность. Он, конечно, и сам знает, что это вовсе не слухи, но ему совсем не нужно их подтверждать. — Они сами тебе рассказали? Или ты их собственными глазами видела?

— Сириус знает, они постоянно у него дома крутятся! — выпаливает Лили на одном дыхании. — И не только они! Ой... — вдруг спохватывается она, вспоминая, что её просили никому об этом не рассказывать.

— О-о, Сириус... — зло тянет Снейп. Теперь его бесит не только та категоричность, с которой Лили приняла в штыки его начавшие налаживаться отношения с другими слизеринцами, но и её лицемерие. Как будто её дружки-гриффиндорцы намного лучше! Как будто они ангелочки невинные! — Ты стала с ним так близка, что он рассказывает тебе подобные секреты? А как же Поттер, ты уже дала ему отставку?

Последние фразы срываются с губ против воли, и Северус растерянно осекается, видя, как девушка бледнеет. И понимает, что не просто позволил себе лишнего, а ляпнул что-то вообще непозволительное.

— Ты… да как ты… — Лили задыхается, её голос срывается почти что на писк, в котором проскальзывают плохо скрываемые слёзы. Это могло бы показаться смешным, если бы Северусу не было так страшно из-за того, что он натворил.

Девушка резко разворачивается и быстрыми шагами идёт прочь, опустив голову. Немного помедлив, Северус бросается (извиняться) вдогонку.

— Лили… — неуверенно бормочет он. — Лил, ну прости, я сам не подумал, что я несу… Да подожди же ты!

Когда она вдруг оборачивается, один её взгляд заставляет Снейпа застыть на месте, а потом попятиться назад.

— Видеть тебя не хочу, — тихо говорит она и всё-таки уходит.

Северус молча смотрит ей вслед, бессильно сжимая кулаки. Он чувствует себя виноватым, и (она же первая начала!) от этого становится чертовски паршиво.

Завтра он подойдёт к ней после уроков и ещё раз попробует извиниться. Ещё через два дня ей надоест сердиться, и она простит. Через неделю ссора вроде бы забудется, и всё станет по-прежнему.

Но пройдёт ещё несколько дней, и у Северуса появится ещё один очень веский повод ненавидеть Поттера. А у Лили — повод смотреть на Джеймса без отвращения.

После пасхальных каникул Мальсибер привезёт из дома пару интересных книг с подборкой тёмных заклятий — оговорённую цену за импровизированные лекции по алхимии. И слизеринцы, скучившись над раскрытыми страницами, будут оживлённо обсуждать вопрос применения теории на практике. «Не на кошках же!» — кошек любит Эйвери, он не одобрит. «Тогда уж на магглах», — Снейпу в этот момент почему-то вспомнится отец. «Где мы в Хогвартсе магглов возьмём?» — Мальсибер — сама рассудительность. «Да кто-нибудь из младшекурсников сгодится! Вон, сколько гриффиндорцев в этом году распределили…» — и легкомысленность Розье сыграет решающую роль.

Лили опять будет ругаться, но Северус даже не задумается об этом — его заест жажда предвкушаемой мести своим недругам, его увлекут и опьянят новые знания, ему вскружит голову собственная авторитетность у пока ещё не друзей, но уже единомышленников.

А потом единственное брошенное в сердцах слово окончательно отсечёт и без того хрупкую связь. И треугольник наконец будет разбит.