Джинни (гет)

Не люблю Южное крыло. Здесь слишком много защитных чар, "висящих" на стенах, дверях и окнах, и даже на потолке. На одинокую лампочку в абажуре не накинуть петлю — нет даже шнурков на ботинках. Здесь почти не осталось пациентов, но те, кто остался, до сих пор видят во сне войну... И я вижу тоже. Чаще всего Нагайну, тянущую из меня светлые воспоминания, будто дементор. Вспышки Авады на горящем поле у Хогвартса, ломающуюся как тростинка Астрономическую башню. Отблески восходящего солнца на ломаных окнах замка да на заплаканных девичьих лицах.

За окнами ненавистного Мунго явила своё великолепие весна, которая абсолютно не замечает моего к ней скептического отношения, и подобно босоногой девице с базара настырно лезет везде и всюду. Всё чаще выглядывает солнце, в саду близ больницы буйство зелени. Зацвела сирень, и её удушающий запах преследует меня, сдавливает горло, напоминает о чём-то уж совсем несбыточном. Врачи, видимо, тоже что-то такое чувствуют, поэтому открыли веранду — иллюзию спокойствия и свободы. Я уверен, что в ней тоже слишком много защитных чар. Но проверить без волшебной палочки это вряд ли возможно.

Часы величественным басом сообщили — два часа пополудни. Значит, сейчас двери веранды откроются. И я, опираясь на кривую трость, медленно поплетусь на свежий воздух. Да, там бесспорно сирень не так сильно будет мучить чуткое обоняние. Забавно, но мой длинный нос до сих пор может уловить тонкие, едва различимые ароматы, не говоря уже об этой ненормальной сиреневой вони. Вот только руки всё реже свободны от тремоло, а голос... вряд ли кто-то из учеников испугался бы его сейчас.

Не я один прихожу на веранду. Джинни Уизли сидит в кресле-качалке, кутаясь в плед, не смотря на то, что погода балует старушку-Англию нетипичными солнечными деньками. Я сажусь в соседнее кресло, то, что по левую руку от девушки, и невидящим взглядом провожаю редких птиц.

— Здравствуйте, профессор, — Джинни всегда выдерживает большую паузу.

Она, как и я, находится в Мунго уже третий год. Вот только диагнозы у нас разные. У меня «послевоенный сидром», вдрызг разорванные связки, болезнь Паркинсона, хондроз и прочие старческие заболевания, на которые чхать я хотел, хотя прекрасно знаю, что получил по заслугам. А у неё — сильнейший нервный срыв, отторжение организмом практически всех питательных веществ и частичная потеря памяти. Гарри Поттер сумел победить Тёмного Лорда, но не удосужился выжить для своей несостоявшейся невесты.

— Добрый день, мисс Уизли, — я киваю ей и протягиваю руку за фруктовым муссом, что стоит на низеньком столике между наших кресел. На самом деле мне не нравится вкус мусса, но рядом с этой изломленной горем девочкой почему-то постоянно хочется пить.

— Вы сегодня пришли позже, — она недовольно хмурит брови и морщит носик с едва заметными веснушками. — Я расскажу врачам, что у вас опять разболелась нога!

— Право не стоит, — я пытаюсь спрятать улыбку за стаканом с муссом. Девочка сама еле ходит и шатается от ветра, но всё равно упрямо заботится обо мне. От неё прежней осталось разве что это гриффиндорское упрямство да яркие рыжие локоны и вздёрнутый веснушчатый носик. Она совсем не похожа на Лили, но почему-то с каждым днём становится мне всё милее.

— Профессор, родители прислали мне книг, — на едва загоревшем личике слабо проявляется тень прежней улыбки. — Я могу с вами поделиться.

Тут уже я не могу скрыть улыбку. Книги. Единственное, чем можно развлечь мозг кроме наблюдения за птицами и повторения всех известных мне рецептов зелий. Хотя последнее я всё чаще делаю с мисс Уизли. Это возвращает нас в прошлое — такое тяжёлое, но всё же более приятное, чем оцепенение в Мунго.

— Джинни, — мой голос срывается, как гитарная струна. Я до сих пор не привык называть эту милую девочку по имени. Хотя она с поразительным упрямством просила мне об этом почти полтора года. И сдался — тогда она впервые улыбнулась и даже начала понемногу есть. Для меня, как для зельевара, совмещавшего в прошлом и целительскую практику, это было большой победой. — Что же вам привезли?

— Теорию замещения ингредиентов Петровски, — она лукаво улыбается и ждёт моего удивления. О да, я действительно удивлён, ведь эта книга до сих пор оставалась для меня недосягаемой. Андрей Петровски — недавний выпускник Дурмштранга, очень талантливый зельевар, ныне преподающий в Хогвартсе. Он писал мне первое время, чтобы освоиться с учебными планами, советовался по поводу учеников. Да, быть деканом — не лёгкое бремя, но этот подвижный молодой поляк должно быть справляется недурно, раз Минерва продлила с ним контракт...

— Когда вы позволите мне ознакомиться с этой теорией? — я позволяю себе чуть дольше рамок приличия смотреть на неё. Джинни верно стало лучше — щёчки немного порозовели, зелёные глаза не опухшие, а склеры не красны. Значит, она стала плакать меньше, это очень обнадёживает.

— Я пока проглядела только пару глав, — Джинни всё-таки берёт свой стакан с муссом и делает пару глотков. На её руках до сих пор видны следы от проклятий. — Но мне кажется, что нечто подобное вы нам рассказывали на пятом курсе...

И я вспоминаю, как действительно учил её и несколько ровенкловцев основным правилам замещения... Тем интереснее будет сравнить свои мысли с выкладками Петровски. На сиреневый куст села ворона и, громко каркнув, стала разглядывать нас, будто нежданный и почти незамеченный страж.

— Знаете, профессор, мне иногда кажется, что это никогда не кончится, — Джинни нервно вздыхает и всё-таки начинает плакать. Она даже не собирается смахнуть слёзы платком, что я отдал ей на прошлой неделе. — Почему так больно? Я чувствую, что забыла что-то очень важное, но не могу вспомнить что именно!

Так вот в чём причина улучшений... Ей всё-таки подправили память. Идиоты! Чувства такой силы нельзя стереть вместе с воспоминаниями... И теперь бедная девочка мучается ещё больше. Так нельзя!

— Вы, видимо, любили кого-то, — я знаю, что врачи не скажут мне спасибо за этот поступок. Сейчас её пытливый ум найдёт лазейку между правдой и ложью...

— Гарри... — плач становится ещё более надломленным, но в тоже время я ясно слышу облегчение в её всхлипах.

— Джинни, не плачьте, — я поднимаюсь с кресла-качалки и делаю нескладный шаг ей навстречу.

Зелёные глаза смотрят на меня с такой тоской, что моё старое чёрствое сердце сбивается с привычного ритма. Парадокс, но у Джинни её глаза. Я осторожно беру в руки тонкую ладошку и прижимаю её к своей груди, так, чтобы было слышно сердце.

— Ты не похожа на неё, — я скорее хриплю, чем говорю ей это, но она понимает, и свободной рукой проводит по моим неровно отрезанным чёрным волосам, в которых всё больше седины с каждой неделей. Безумно хочется целовать эту тонкую ладошку, потрескавшиеся покусанные губы и медные локоны. Хочется взять её на руки и увезти куда-нибудь далеко от нейтрально-заботливых врачей, бессонных ночей и воспоминаний. Но я из последних сил держу себя в руках. Может быть, когда-нибудь...

Мне сорок лет, а ей ещё нет двадцати. Я старик, а она так редко улыбается. Но ради её улыбки я, похоже, готов терпеть её любимую удушающую сирень и приторно-сладкий мусс, решать в уме сложные задачи и раз за разом помогать ей помнить...