Околдовать разум, обмануть чувства (гет)

На старый подлатанный замок Хогвартс надвигалась весна, и никогда еще она не была настолько похожа на стихийное бедствие, как в первый год после войны. Или, может, весна всегда была такой, а профессор Снейп не замечал, слишком занятый очередными попытками выжить? Задания Дамблдора, задания Волдеморта, домашние задания бесконечной череды оболтусов, которых ничему невозможно научить. Этой весной Снейп впервые обнаружил себя свободным от долгов и обязательств, но не ощутил ожидаемого облегчения и ликования. Кто бы мог подумать, что свобода — это так сложно и утомительно. Когда бесчисленные «должен» и «надо» наконец закончились, их место тут же заняли несчетные простые человеческие желания. Ему постоянно чего-то хотелось, и на реализацию всех желаний не хватало ни времени в сутках, ни сил. Он хотел есть, словно голодал целую вечность подряд, и потому набрал десять килограмм всего за пару месяцев после битвы. Он хотел спать и отчаянно зевал во время утренних трапез в Большом зале, как бы рано не лег накануне. Он хотел читать, он хотел дописать наконец начатый еще пятнадцать лет назад трактат по зельям, и он хотел Грейнджер. Не так, как хотят любую хорошенькую ведьму, выхаживающую поблизости в коротенькой мантии. Точнее не только так. Снейп хотел, чтобы она смотрела с обожанием, чтобы искала взглядом и ждала его появления, чтобы писала его инициалы на полях своих чертовых пергаментов, от исписывания которых ее пальцы были вечно измазаны чернилами. Хотел, чтобы этими пальцами она перебирала его волосы и чтобы лепетала всякие глупости, прижимая пухлые губы к самому уху, и...

— Северус, ты меня слышишь? — видимо уже не в первый раз окликнула его сидящая рядом за столом МакГонагалл.

— Прости, Минерва, что ты сказала? — отозвался, наконец, директор Снейп, неохотно отрывая взгляд от лохматой макушки, спрятанной за громадным учебником.

— Я говорила, что нужно напомнить профессору Берку, что пора активнее готовить пятый и седьмой курсы к грядущим экзаменам. Время поджимает, а он сильно отстает от программы. И нужно отобрать студентов для помощи в теплицах, урожай мандрагоры почти поспел.

— Да-да, конечно, Минерва, спасибо, что напомнила, — вежливо покивал он, снова пропустив половину сказанного мимо ушей.

— С тобой все в порядке, Северус? Ты в последнее время сам не свой, постоянно витаешь в облаках, — забеспокоилась декан Гриффиндора, с усталым вздохом вставая из-за стола.

Со Снейпом все в порядке не было, потому что пять минут назад рыжий Уизли склонился над плечом Грейнджер так низко, что почти улегся на него. А сейчас назойливый Маклаген пытался рассмешить ее какой-то глупостью, и, судя по всему, ему хорошо это удавалось, потому что Грейнджер отложила книгу и заливисто засмеялась, хлопая по колену не менее довольного Поттера. Почему рядом с ней вечно вертятся одни мальчишки? Неужели сложно найти друзей среди учеников своего пола, как это делают остальные ведьмы ее возраста? Нет, ей во всем нужно быть не такой как все, всегда выделяться из толпы сверстников, и для этого свита молодых, увлеченных ею волшебников подходит как нельзя лучше. Возможно, не все они были увлечены ею, и Грейнджер пока никому не отдавала явного предпочтения, но участи Снейпа это не облегчало.

В былые времена он ограничился бы брезгливым презрением в адрес сопливых юнцов. Но добрая половина вчерашних сопливых юнцов в мгновение ока превратились в овеянных мрачной романтикой героев войны. Даже Снейп не мог заставить себя относиться к ним как прежде, ведь эти школьники на его глазах сражались и умирали наравне со взрослыми и заслужили каждую каплю уважения и обожания в глазах сверстниц и всего магического мира.

Если не можешь позволить себе презрение, приходится мириться с мыслью о банальной, такой несвоевременной обжигающей ревности. Когда люди говорят, что после того как побываешь на смертном одре все краски жизни становятся вдесятеро ярче, они обычно не подразумевают, что ярче становятся чувство одиночества, злость, ревность.

Ревность Снейпа была подобна дьявольскому пламени, она охватывала и пожирала все без разбора, в том числе и своего нерадивого создателя. Он ревновал Грейнджер к каждому мальчишке, посмевшему улыбнуться ей, и к каждому учителю, с которым она обсуждала свои работы. Ревновал ее к каждой книге, в которую она утыкалась носом, теряясь для всего остального мира, и к несносному рыжему коту, которому доставались неограниченное внимание и ласка хозяйки. К солнечным дням, которые выманивали ее из замка, и к темным нишам и закоулкам, в которых она могла бы спрятаться с пылким любовником, если бы пожелала. И ревность его набирала силы с каждым новым днем, пока он не обнаружил себя третью ночь подряд караулящим под ее окнами, протаптывая тропинку в едва проклюнувшейся траве возле каменной стены. Он не хотел здесь быть, он хотел в тепло, хотел есть, спать, и он, черт возьми, хотел Грейнджер, и с этим необходимо было что-то делать. Нужно было ее соблазнить. Вот только как?

Проще было бы отказаться от этой заведомо провальной затеи. Не то чтобы в Грейнджер было нечто особенное, без чего Снейп не мог бы обойтись. Она скорее оказалась наиболее подходящим из имеющихся вариантов, и его изголодавшееся либидо лишь уцепилось за то, что мелькало перед глазами. Выбор, в сущности, был невелик — толпа желторотых студенток и несколько старых перечниц из преподавательского состава. Благоразумнее было бы вовсе ничего не предпринимать, перетерпеть пока эта внезапная блажь сама развеется бесследно, но Снейп и так слишком долго отказывал себе во всем, чего желал, и с него было довольно. Он получит Грейнджер, и получит ее сейчас. Нужно было только придумать как.

Не было никаких шансов, что самая блестящая ведьма своего поколения по доброй воле обратит внимание на мрачного некрасивого директора со скверным характером. Начать открыто ухаживать за молоденькой ведьмой, все еще ученицей, Снейп себе позволить не мог, а если бы и смог — не позволили бы другие. Значит, оставалось действовать тайком, брать обманом и хитростью, раз больше брать было нечем. Что ж, обман и хитрость — в этом он преуспел, не зря же был двойным шпионом и бессменным деканом Слизерина почти двадцать лет подряд.

Нужно было пробудить эмоции, для начала даже не важно — положительные или отрицательные, главное, чтобы пробежала искра небезразличия, которую можно раздуть. Что деликатные методы не пройдут с твердолобой гриффиндоркой, Снейп понял почти сразу. Он пытался уделять ей больше внимания на уроках и собраниях старост, выделять и хвалить ее чаще, но Грейнджер принимала все его знаки внимания как должное. Он пытался ее задеть, указывая на недостатки, но она только упрямо поджимала губы и начинала делать все еще лучше. Он старался прикасаться к ней невзначай: положить руку на плечо, когда склонялся над ее котлом с зельем, придержать за локоть на движущейся лестнице, чтобы она не растеряла все зажатые в руках учебники на крутом вираже, коснуться кончиков пальцев, когда она передавала ему на проверку очередное эссе. Но она ни разу даже не моргнула, абсолютно не замечая его прикосновений, никак не распознавая в привычном учителе — мужчину. От идеи деликатного подхода пришлось отказаться.

Как заставить полюбить женщину, которая тебя попросту не замечает, ничем не отличая от предметов мебели и окружающей обстановки? Заставить влюбиться против собственной воли невозможно, ни с помощью зелий, ни прибегая к самой темной магии, это Снейп знал наверняка. Но заставить кого-то думать, что влюблен — возможно.

Околдовать разум и обмануть чувства — этому можно научиться и этого можно достичь, главное действовать осторожно, шаг за шагом, чтобы не спугнуть раньше времени...

Разум человека — прекрасный тонкий инструмент, позволяющий делать невероятные открытия. Но зная основы и прибегнув к нескольким хитростям, его легко обмануть, сбить с толку, увлечь. С Грейнджер это было проще простого. Даже самый ленивый и невнимательный первогодка в Хогвартсе знал, что гриффиндорская староста ничто так не любит, как книги. Ее разум сам был как раскрытая книга, значит, с этого и стоило начинать. У Снейпа на примете была как раз подходящая, достаточно увлекательная и очень личная книга — его собственная. Она не была дописана, но при должной мотивации он успеет закончить ее уже к концу апреля. А пока можно подкинуть Грейнджер первые главы. Она будет польщена тем, что ей досталась честь быть первой читательницей строк, которые не открывались еще никому. Позволить кому-то коснуться взором девственно чистых, еще пахнущих чернилами страниц — в этом простом действе таилась интимность не меньшая, чем при первом сексуальном опыте, только здесь перед тобой раскрывалось не тело, но чужой ум. Решено — именно Гермиона Грейнджер будет у его книги первой. Против такого соблазна она не устоит.

На этот раз Снейп не ошибся в выборе средства. Чопорная, всегда такая сдержанная и образцовая мисс Грейнджер стояла возле него так близко, опираясь обеими руками о край учительского стола и тяжело дыша, отчего ее грудь соблазнительно вздымалась под тонкой блузкой всего в нескольких дюймах от его носа.

— Вы действительно хотите, чтобы я редактировала вашу книгу? — не веря собственному счастью, выдохнула Гермиона. От восторга и смущения она вся разрумянилась, глаза горели, губы приоткрылись. Если одна мысль о его книге так ее заводит, что же будет если...

— Да, я хочу этого, — не заботясь о двусмысленности фразы, ответил Снейп, намеренно понижая голос.

Медленно он поднял ее правую руку со стола и вложил в доверчиво раскрытую ладонь сокровище, которого так желала книжная душа перед ним. Грейнджер смотрела на него как завороженная, ничем не выказывая дискомфорта от его близости и прикосновений, и в этот момент Снейп уже знал, что заполучит ее, потребуется лишь еще немного времени.

Но как недолог оказался миг его триумфа. Она пришла в кабинет директора уже на следующий день в перерыве между занятиями, по-хозяйски расположилась в кресле для посетителей и протянула груду пергаментов со своими пометками и комментариями. Следовало догадаться, что с мисс Всезнайкой редактура книги окажется непростой задачей.

— Каково ваше первое впечатление, мисс Грейнджер? — поинтересовался Снейп, не горящий желанием перечитывать длинные свитки пергамента, вываленные ему на стол.

— Она слишком сухая.

— Сухая? — непонимающе переспросил директор. Он ожидал услышать краткую характеристику в духе «превосходно», «неизгладимое впечатление», «лучшее, что доводилось читать». Возможно, она могла бы ограничиться простым коротким «гениально», но «сухая» — что, черт возьми, она имела в виду?

— Да, материал подан слишком сухо и формально, в нем нет... чувства, не хватает души, — абсолютно серьезно заявила несносная всезнайка, неодобрительно хмуря тонкие брови.

Снейп чувствовал себя готовым взорваться в любую секунду. Внутри него кипел и бурлил праведный гнев, обжигая желудок едкой кислотой. Как она только посмела критиковать его трактат? Когда он планировал работу над своей книгой вместе с Грейнджер, то ожидал немого восхищения и благоговения, восторженных возгласов и комплиментов, ждал обожания, каким она одаривала когда-то Локхарта, прежде чем убедилась, что он непроходимый болван. А вместо этого получил гору замечаний сухим менторским тоном и расчерканные алыми чернилами страницы с ее корректурой. О чем она только думала, заявляя, что в его книге нет души? Он вложил в нее все свои знания, сотни бессонных ночей, десятки взорванных котлов, а у какой-то сопливой девчонки хватает наглости заявлять, что он подал материал слишком формально. Едва сдержавшись, чтобы не придушить выскочку собственными руками, Снейп отправил Гермиону на уроки, а сам попытался перевести дух. Он мог бы всего несколькими словами смешать ее с грязью, указать на ее место, заставить извиняться за бездумно брошенные слова и убежать в слезах. Но какая от этого польза? Так он не заработает ее расположение. Ей не хватает чувств — она их получит.

Согласиться переписывать свою работу было одним из самых сложных решений, которые Снейпу доводилось принимать. Слова царапали нёбо и застревали в горле, не желая обращаться в звук. Тысячу раз он успел задать себе вопрос, стоит ли обычная девчонка таких жертв с его стороны. Но ответа на этот вопрос не было, существовало лишь сбивающее с толку и не дающее покоя ни днем, ни ночью желание, и это желание должно быть удовлетворено.

Снейп дал свое согласие, но жалел о нем каждый божий день. Выслушивать критику в свой адрес было невыносимо. Он скрипел зубами и прикусывал до боли язык, чтобы не дать сорваться саркастичным замечаниям и обидным прозвищам. С вздернутым подбородком и чуть наморщенным лбом Грейнджер была такой заносчивой и уверенной в собственной правоте, что он почти ненавидел ее. Но ее упорство и непокорность только распаляли вожделение. Она заставила его работать на пределе своих способностей и выше, из-за нее он покинул зону комфорта и превратил научный труд всей своей жизни в смесь приключенческого романа и алхимического трактата. Он оттачивал остроту фраз, утончал иронию, изощрялся в образности и изящной словесности. Он готов был буквально выпрыгнуть из штанов, чтобы поразить ее, и, в конце концов, она была поражена.

Спустя три дня после того, как Снейп отдал ей последние страницы своей работы, Грейнджер пришла в его кабинет, перебирая дрожащими пальцами края манжета, и когда она заговорила, в ее голосе отчетливо звучали слезы. С ее искусанных губ один за другим слетали комплименты, которых он так ждал. «Гениально», «невероятно», «лучшее, что я когда-либо читала»... Она все говорила и говорила, сверкая влажными глазами, всплескивая руками, задыхаясь от переполняющих ее эмоций, и если бы он пожелал, он мог бы взять ее прямо здесь и сейчас, на директорском столе под ее потрясенные всхлипы и молчаливое неодобрение всех своих нарисованных предшественников. В таком состоянии она не смогла бы сказать «нет», не смогла бы остановить его руки, если бы они заскользили по ее гладким бедрам вверх за запретную линию школьной юбки, не смогла бы оттолкнуть, если бы он прижался к ней всем телом, позволяя впервые ощутить, насколько он мужчина. Она бы сдалась без боя и пререканий, но пожалела бы о содеянном так же быстро, как успела бы натянуть спущенные с круглых коленок трусики, едва он с ней закончил бы. Нет, он хотел больше, ему нужно было больше, пусть это и означало новое ожидание. Снейп не мог дышать при мысли о том, что снова придется ждать, но испортить долгую многоходовую партию всего за шаг до победы было бы глупостью, потому придется потерпеть. Он лишь надеялся, что Гермиона окажется менее терпеливой.

Отдавая ей первый экземпляр своей завершенной книги, Снейп вложил в нее закладку — навеватель снов, потому что знал, Грейнджер будет читать ее на ночь. Навеватель снов начнет вписывать его образ в ее ночные грезы все четче с каждой взошедшей луной. Она будет думать о нем днем, он будет сниться ей ночами, и постепенно возникнет и окрепнет иллюзия, что он — важная часть ее жизни.

Грейнджер с лихвой оправдала его надежды. Она не выпускала его книгу из рук, листая ее за завтраком в Большом зале и в коридорах между занятиями, она всюду ходила, прижимая ее к груди, как драгоценный подарок близкого сердцу человека. И хотя Снейп знал, что ее привязанность к этому предмету лишь иллюзия, наблюдая за тем, как кудрявая макушка вновь скрывается за знакомым кожаным переплетом, в его груди, раз за разом, разливалось приятное тепло и томление. Он чувствовал, как близка была победа.

Однажды направляясь на обед спрятанными от глаз учеников потайными коридорами, остановившись у портрета, отделявшего проход в основную часть замка, Снейп случайно подслушал разговор Грейнджер и ее надоедливой свиты. Директор затаил дыхание и приблизился к узкой щели возле рамы портрета, открывавшей вид на общий коридор.

Рыжий Уизли стоял с ехидной ухмылкой, привалившись к пыльным доспехам.

— Ничего подобного, Рон, — возразила отчего-то покрасневшая до кончиков волос Грейнджер, по привычке теребя пальцами краешек его книги.

— Он прав, Гермиона, — вклинился в разговор несносный Поттер, и стоявший рядом Маклаген согласно закивал, — в последнее время ты только и делаешь, что говоришь о Снейпе. Профессор Снейп то, профессор Снейп се... — Он попытался перекривлять подругу, быстро моргая и мечтательно закатывая глаза, за что тут же получил снейповской книгой по лохматой макушке.

— Вот именно, Гермиона, это еще хуже, чем было слушать про Локхарта на втором курсе, — вооружившись поддержкой друзей, снова подал голос Уизли, морща веснушчатый нос.

— Если бы я не знала тебя лучше, Рон, подумала бы, что ты ревнуешь к профессору Снейпу, — хитро прищурившись, поддела его Грейнджер, и Снейп мысленно ей поаплодировал.

— Вот еще, ревновать к этому злобному упырю, — фыркнул Уизли.

— Ты говоришь о директоре школы, так что выбирай выражения.

— Бу-бу-бу.

— Очень по-взрослому, Рональд, Молли могла бы гордиться, что вырастила такого зрелого мудрого мужчину.

Толпа гриффиндорцев с дружным хохотом двинулась по направлению к Большому залу, а Снейп продолжал стоять за портретом, прислонив лоб к холодным шершавым камням замковых стен, внезапно потеряв всякий интерес к еде. Пора было переходить к финальному шагу его плана.

Грейнджер должна была забежать к нему в восемь, чтобы занести одолженные для подготовки к экзаменам книги. Снейп специально оставил дверь в лабораторию приоткрытой, ожидая свою ничего не подозревающую гостью.

— Над чем вы работаете? — донесся знакомый голос с порога.

Ее неуемное любопытство — на него всегда можно было положиться.

— Ничего интересного, обычная амортенция, — небрежно отмахнувшись, продолжил помешивать жидкость в бурлящем котле Снейп.

— Можно мне взглянуть?

— Прошу.

Грейнджер низко склонилась над котлом, глубоко втягивая восходящий от него пар, и Снейп знал наверняка, что сейчас она ощущает аромат его парфюма. Он готовился к этому вечеру несколько месяцев, изобретал чары, блокирующие запах самого зелья и имитирующие поднимающийся пар. Он долго искал нужную пропорцию ароматов, чтобы его парфюм улавливался отчетливо, но не перебивал ароматы свежескошенной травы и нового пергамента, которые она всегда чувствовала в амортенции. И сейчас над котлом витал именно тот аромат, который заставит ее поверить в истинность смутных чувств к своему учителю.

Грейнджер несколько раз жадно вдохнула ароматный пар, и Снейп готов был поклясться, что она узнала его запах. Но девчонка густо покраснела, придумала какое-то нелепое срочное дело и исчезла за дверью быстрее, чем он успел произнести хоть слово.

Не перегнул ли он палку? Не зашел ли слишком далеко, заставляя поверить не просто в увлечение, но в любовь к себе? Снейп терзал себя новой порцией вопросов без ответов, но уже на следующее утро за завтраком поймал ее взгляд из-за книги. Впервые Грейнджер смотрела на него оценивающе, заинтересованно, оправдывая его лучшие ожидания. Она была готова.

После сбора старост Гермиона неоправданно долго мялась в углу, собирая вещи, пока, наконец, в кабинете не осталось никого кроме нее и директора. Она поднесла руку к приоткрытым губам, словно это могло помочь невысказанным словам зазвучать, но слова оказались не нужны. Снейп бережно перехватил ее ладонь, провел языком по кончику собственного пальца и стер крошечное пятнышко чернил с мизинца Гермионы, которое весь вечер отвлекало его внимание, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме гриффиндорской старосты и ее рук, любовно поглаживающих корешок его книги.

Грейнджер, кажется, смутилась, потому что спрятала глаза и опустила голову, но не отняла руку и не попыталась отстраниться. Наоборот она сделала шаг к нему, набирая воздух в легкие, словно собираясь что-то сказать, но снова обошлась без слов, просто поднялась на цыпочки и прижалась губами к краешку его рта.

Снейп так долго ждал, так сильно этого хотел, так много раз представлял, каким окажется вкус ее губ. Тогда почему, когда воплощение его желаний повисло у него на шее, он продолжал стоять в ступоре словно истукан, неподвижный и лишенный жизни и чувств, так и не ответивший на робкую попытку поцелуя молодой ведьмы? Грейнджер густо покраснела, пробормотала какие-то извинения и вылетела из комнаты, не оставив после себя ничего, кроме вопросов и жгущего ощущения в уголке рта.

Не имея ни одного вразумительного ответа, Снейп поступил наиболее рациональным образом. Он просто стал избегать источник собственного смятения, что следовало сделать с самого начала, как и подсказывал голос рассудка. Он не сталкивался с Грейнджер в коридорах, пользуясь потайными ходами, не принимал в своем кабинете, сославшись на занятость в конце учебного года и перепоручив проведение собраний старост декану Гриффиндора. Он как можно реже обедал в Большом зале, никогда не обращая взгляд в сторону Грейнджер, и не отвечал на ее записки, присланные с совами. Снейп не хотел ее видеть, не хотел с ней говорить, не хотел находиться поблизости и ощущать исходящее от нее тепло. По странному совпадению вместе с желанием получить Грейнджер и остальные желания канули в небытие. Снейп больше не чувствовал постоянного голода, все чаще пропуская трапезы, не ощущал потребности во сне, коротая бессонные ночи за чтением, но и книги утратили свое очарование, пересказывая на разные лады давно известные и порядком поднадоевшие истины.

«Стоило уйти волнующему предвкушению удовлетворения маленькой слабости, и все стало ровно так, как в предыдущие двадцать лет — просто, предсказуемо и абсолютно пресно», — подумал Снейп, дожевывая сухой безвкусный тост за завтраком.

— Северус, сделай хоть ты что-нибудь, — с отчаянным вздохом обратилась к нему декан Гриффиндора.

— Что я должен сделать, Минерва? — спросил директор, не обращавший никакого внимания на болтовню коллег за столом, если только они не обращались к нему лично.

— Не знаю, поговори с девочкой, образумь ее. Нельзя же так, в самом деле. Самая многообещающая студентка за много лет, и так съехать перед самыми экзаменами...

Конечно же, речь снова шла о Грейнджер. С девчонкой творилось что-то непонятное, и за последнюю неделю каждый учитель в Хогвартсе счел своим долгом проинформировать об этом директора. Снейп нехотя перевел взгляд на гриффиндорский стол, и сухой тост застрял у него в горле, заставляя некрасиво закашляться.

Грейнджер напоминала лишь тень самой себя. Она была худее и бледнее, чем после года беготни по лесам и пыток круциатусом. Гермиона почти перестала общаться со сверстниками, и ее вечная веселая свита разбрелась вокруг, понурив головы. У нее даже понизилась успеваемость, чего не случалось ни при появлении Крама, ни после возрождения Волдеморта. Ничто в этом мире не способно было отвлечь юную ведьму от главного дела ее жизни — учебы, а теперь она не могла сосредоточиться на занятиях, не дописывала эссе, не отвечала на вопросы учителей, словно в один момент потеряла к учебе всякий интерес. Не будь Снейп уверен, что ее внезапное увлечение им было лишь фальшивкой, грамотным внушением, не несущим ни капли истинных эмоций, он бы стал винить в ее состоянии себя и свою холодность с ней, но...

Сделав несколько глотков из кубка с противным тыквенным соком, директор откланялся и удалился в свой кабинет. Ему нужно было подумать, и тяжелые вздохи Минервы в этом никак не помогали. Если быть честным с собой до конца, Снейп был немного удивлен реакцией гриффиндорской старосты на несостоявшийся поцелуй. Без постоянного контакта с ним, без навевателя снов, который он заблаговременно заменил обычной закладкой, без каких-либо напоминаний о случившемся, Грейнджер должна была забыть обо всем, как о странном наваждении и продолжать жить, словно ничего никогда и не было. Но она беспокоилась, искала встреч, караулила его в кабинете зельеварения после уроков, посылала записки, мрачнела буквально на глазах, все чаще появляясь к завтраку с опухшими веками. Слишком сильная эмоциональная реакция, если все дело было только в рассыпавшейся иллюзии. Даже самая внушаемая и чувствительная особа к этому времени пришла бы в себя, но Грейнджер только все глубже замыкалась в себе и погружалась в уныние. На все вопросы без ответов в очень длинном списке Снейпа мог бы существовать один простой ответ, и дать его должна была она.

Стук в дверь раздался, казалось, спустя всего мгновение после того, как он отправил приглашение с совой. Грейнджер застыла на пороге, комкая в руках его записку. Он не знал, что должен спросить или сказать, чтобы понять правду, но Гермиона избавила его от этой необходимости, заговорив первой.

— Я перешла черту, но это слишком жестоко избегать меня после всего... времени и общения, — неуклюже подбирая слова, начала она. — Вы можете не беспокоиться на мой счет, я не стану навязываться, вы ясно дали понять, что не заинтересованы во мне. Но это слишком...

Снейп не мог не согласиться, это было слишком. Слишком больно видеть ее такой потерянной и несчастной. Слишком страшно признавать, что он просчитался — насчет нее, насчет себя. Слишком тревожно понимать, что, несмотря на его грубый просчет, ничего не потеряно и все еще возможно. Слишком сладко чувствовать, что, наконец, готов, а она была готова давно. Просто он оказался слишком искусным обманщиком, вместо ее чувств обманув собственные.

— Я избегал вас не потому, что незаинтересован, а потому что мой интерес к вам выходит за рамки всяких приличий.

— Приличия — это все, что вас волнует? — задыхаясь от гнева, почему-то закричала Грейнджер, и в ее глазах снова вспыхнул непокорный огонь, обещающий все муки ада и неистовое блаженство одновременно.

«Приличия меня абсолютно не волнуют», — подумал Снейп, сцеловывая гнев с упрямо сжатых губ, сминая одежду и остатки сопротивления жадными руками, сгребая в охапку средоточие своих желаний и лекарство от пустоты.

В ней не было ничего особенного, она обычная своенравная студентка и вечная заноза в его мозгу. Почему тогда именно она могла дать ему все, чего он желает? Новый вопрос, на который не было ответа. Но Снейп и не хотел ответов. Он хотел есть, словно голодал целую вечность, хотел спать, внезапно ощутив тяжесть множества бессонных ночей, хотел читать дурацкие однообразные книги, и он, черт возьми, хотел Грейнджер. И если Грейнджер тоже хотела его, кто он такой, чтобы ей мешать.