Сорок шесть дней (джен)

* * *

Он уже лежит на земле,

Гаснет свет в его глазах,

Но меня дракон не жалел —

Я сгорел в его огнях.

Пусть ушла беда,

Сбылась мечта,

Но в сердце пустота

Не исчезнет никогда.

(с) Эпидемия

* * *

Я выношу с поля боя тело светлой надежды.

На моём плече мудрый ворон держит склянку с живой водой.

Мы, конечно же, всё исправим! Будет даже лучше, чем прежде!

Только мнится, смотрюсь я старше лет на двести, когда седой.

(с) Тем Гринхилл

Наступила ночь, одна из первых, когда сотрудники начали расходиться по домам с многосуточных дежурств. Я был один в атриуме министерства, сняв мантию-невидимку, как только убедился, что здание опустело.

Я шёл уверенно, хотя на самом деле редко бывал здесь, всего раза три или четыре, когда я был слишком увлечён, чтобы рассматривать интерьер или запоминать, какой коридор куда ведёт, но я все-таки шёл уверенно, потому что не раз, пока готовился, пользовался думоотводом. Впрочем, у меня была отличная память, но я смотрел и пересматривал, чтобы составить наиболее верный план на пути к цели.

Спуститься на лифте, чтобы увидеть знакомые до последнего сантиметра коридор и двери — преодолеть их парой широких шагов и очутиться в круглой комнате. Не закрывать дверь, чтобы не началось безумное вращение, чтобы найти ещё одну, нужную. А вот и она. Отлично — дальше должен быть коридор со всякими непонятными штуковинами... гляди-ка, тут почти всё, как прежде! Налево, теперь направо. Четыре двери, а мне нужна средняя справа. Отлично, пересечь комнату с безумными предметами, держась левых поворотов. Две двери. Правая. Прямо, прямо, прямо.

Чёрт, что будет, если что-то изменилось за эти два года, если я не найду нужную комнату? Или найду, но там не будет нужной мне вещи? Стоп. Последняя дверь — ну, вот и пришли.

Я глубоко вдохнул, подумав, что сейчас я или потеряю последнюю надежду, или... Резким движением открыл дверь, вошёл и выдохнул, почувствовав предательскую слабость в ногах: на какую-то секунду колени подогнулись и руки задрожали.

Да.

Стенд с постоянно падающими, разбивающимися и восстанавливающимися маховиками времени был всё ещё здесь.

Комната была абсолютно пуста, и в какой-то момент пришло удивление — неужели сюда так легко попасть? Но нет — спустя долю секунды я все же почувствовал мощные нити охранных заклинаний: мне еще повезло, хорошо, что сразу не бросился к маховикам. Ещё шаг, и я попал бы в паутину чар, которые полностью блокируют нарушителя и поднимают тревогу.

Я улыбнулся. Прошедшие недели научили меня смотреть на вещи с горькой иронией — нет, я не стал ни жестоким, ни чёрствым, остался собой, только много повзрослевшим, помудревшим. Иначе и быть не могло: я многое потерял — ровно половину себя, а, может, даже больше.

Я отличный волшебник, это мало кто знает (нет, теперь уже никто не знает!), это действительно так, иначе я не смог бы сделать всего, что сделал. Выжить, например.

Что-то больно кольнуло в сердце: я вот без зазрения совести похваляюсь сейчас перед собой, потому что выжил. Я выжил, а он — нет, он погиб, хотя был ничуть не слабее.

Я достал из кармана горсть мерцающего порошка и высыпал прямо перед собой, одновременно создав волшебной палочкой мощный порыв ветра, который разнес мельчайшие частички порошка — не по всей комнате, но перед входом и дальше, оставив чистым пространство за метр от маховиков. Я сконцентрировался: да, нити магии пропали.

Это была особая вещь, из тех, что я бы никогда при других обстоятельствах не рискнул использовать. Эксперимент, подлежащий полному уничтожению, потому что слишком, чрезвычайно, до ужаса опасен: даже не столь серьёзные вещи стоили многих жизней. Это вещество было создано, чтобы блокировать действие перуанского порошка мгновенной тьмы, но оказалось, что оно не только разгоняет мрак, но даже снимает все наложенные на пространство заклинания. Чары Фиделиуса, антиаппарационный барьер, маглоотталкивающие чары — всё это исчезает мгновенно. Я не уверен, но думаю, что это вещество способно разрушить даже защиту Хогвартса. Оно слишком опасно.

Сейчас под его действием полностью рассыпались охранные заклинания, которые, без сомнения, ставили мастера своего дела из Отдела Тайн. Но одно дуновение ветра — и полный пшик.

Я подошел к стенду, попытавшись набраться храбрости. Нет, я никогда не был трусом, был даже чересчур безответственным, и так далее. По крайней мере, несколько недель назад — точно. Вероятно, потому, что просто не знал, что со мной будет дальше — через секунду, через минуту. Может, я даже умру, но моя цель того стоит, видит Мерлин, стоит. Если спустя несколько лет, когда сюда снова кто-нибудь войдет, здесь обнаружится мой окоченевший труп, записка в мантии объяснит им всё. Я должен.

Я опустился на колени перед маховиками. Меня привлёк один, не особо большой, но и не маленький, золотистый с перламутровым песком — такие обычно исчисляют сутки, вернее, исчисляли раньше, когда были целы, когда специалисты Отдела Тайн изучали их свойства, а предприимчивые дельцы принялись налаживать торговлю их младшими братцами — часовыми и минутными. Потом, конечно, все маховики, что только нашли, изъяли из продажи и поместили сюда. В их общую могилу.

Я стал считать время, неотрывно наблюдая, как мой будущий трофей, моя надежда, падает, разбивается, собирается воедино и взлетает обратно. Застывает на несколько мгновений и снова падает...

Я знаю, так никто прежде не делал — не рисковал, вот и всё. Когда у невыразимца кончается рабочий день, он снимает форменную мантию и идёт домой, к жене и детям. Каждый месяц он стабильно получает зарплату, каждую неделю пишет отчёт. Ни одному работнику Министерства незачем рисковать своей жизнью только ради того, чтобы поставить сомнительный эксперимент.

Я не работник Министерства, я готов рискнуть своей жизнью. Да что там, я готов рискнуть самим пространственно-временным континуумом. Это не эксперимент, это единственный шанс.

Высчитав время, сначала потренировался, сперва правой рукой, потом, после коротких раздумий, решил левой. Что-то мне не хочется потерять правую руку, уж очень она мне нужна. А вот левая рука... Левая рука — это не цена, и если бы она не оказалась достаточно быстрой, я бы поставил на кон правую, не задумываясь. Правая — тоже не цена, но ещё может пригодиться.

Несмотря на всю мою подготовку, несмотря на прошлое, настоящее и будущее, что лежали у меня перед глазами, мне потребовалось несколько минут, чтобы набраться храбрости. Может быть, я жил. Я смеялся. Я поддерживал других, и даже точно знаю, что без меня им было бы ещё хуже, они были бы разбиты, разбиты вдвойне. Но я точно знаю, что жил я не для того, чтобы шутить или помогать кому-то справиться. Да, я эгоист. Я жил только для того, чтобы сделать это, чтобы довести дело до конца, и если я сейчас умру... Это не будет плохо. Это точно не будет плохо. По крайней мере, для меня.

Я вдохнул и выдохнул, сосредоточился. Я смотрел на маховики уже достаточно, чтобы их падение перестало казаться мне таким быстрым.

Вот он упал... Разбился. Мелкие кусочки разлетаются в стороны...

Я резко выпустил вперед руку, сжал, вернул обратно. Доли секунды. За эти доли секунды я испытал адскую боль, будто все до единой косточки раздробили на мелкие кусочки, будто плоть исчезла, сердце остановилось, но потом всё вернулось.

И сердце ударило вновь.

Я смотрел на маховик и не верил, не верил, что у меня получилось. Что я выжил. Что он у меня в руке. Что моё сердце бьётся, а эта адская боль в руке затухает. Я даже почувствовал обиду — слишком маленькую цену я заплатил, словно и цель была ничтожна. Хотя что это? Неужели я хотел лишиться руки или половины тела? Нет уж. Я заплатил столько, сколько потребовалось, и даже не знаю, сколько возьмёт с меня судьба на следующем этапе моего плана. Может, мою жизнь, но оно стоит того. Правда, стоит.

Я накинул капюшон и поднялся. Глядя на бесконечно вьющиеся в воздухе осколки и маховики, я увидел в этой блестящей пыли собственное отражение. Высокий, в чёрном плаще, в капюшоне — вздрогнул даже, на мгновение приняв себя за Пожирателя. Когда всё закончится, никогда, никогда не буду носить чёрное, только яркие цвета — радости и счастья. Цвета исполнившейся мечты и сбывшейся надежды.

Обратный путь был легок, я шёл чисто автоматически, глядя на добытое сокровище. Да, и, пожалуй, начал ощущать в себе что-то кроме пустоты.

Вернувшись к фонтану, я накинул мантию-невидимку, пробормотал заклинание, чтобы погасить свет на кончике полочки, и аппарировал домой. Надеюсь, чары тишины вокруг точки аппарации ещё действуют, и никто не встревожится.

Через час я понял, что слишком возбуждён, чтобы спать; ещё через час план действий сложился у меня в голове. Раньше я боялся об этом даже думать. Самым главным в моей жизни было — раздобыть Маховик Времени, а дальше я заглядывать боялся: страх неудачи плотно держал за горло.

Я встал и наложил на соседнюю кровать чары тишины и темноты, затем зажёг свечи и стал собираться.

Из шкафа вылетел безразмерный чемодан, древняя потрёпанная рухлядь, доставшаяся мне от деда. В шестнадцать лет я дополнил его Чарами Незримого Расширения, и с тех пор это кожано-тряпичное чудовище было моей гордостью.

Я собрал всю одежду, книги, расчеты, зелья, и мелкие безделушки. Собственно, я не совсем распаковался, поэтому и собраться удалось меньше чем за двадцать минут — и это при том, что я скрупулёзно складывал вещи в определённом порядке, по одной мне известной очередности. Остановился, поджал задрожавшие губы и стиснул зубы. Он мой перфекционизм терпеть не мог — нет, терпеть мог, но не понимал, зачем мне такая точность. А меня бесит, когда, например, зеленые носки лежат сразу за красными, или на одних рубашках пуговицы застёгнуты, а на других — нет. Всё же мы во многом отличались, хотя об этом мало кто знал. Нет, сейчас никто не знает.

Что же теперь делать? Три часа ночи, весь дом спит, а я не могу и минуты посидеть, мне хочется действовать, бежать, выполнить свой план как можно скорее. Хотя скорости для меня больше не существует. В моих руках всё Время.

Профессор Снейп не поверил бы собственным глазам, если бы это увидел, или же долго смеялся. А, быть может, он и сейчас вращается в своём гробу как добрый волчок, в полной уверенности, что я обязан быть дуб-дубом по зельям. За школьную жизнь я взорвал сотню котлов и испортил полтысячи зелий, и покойному профессору совсем не обязательно знать, что это были намеренные эксперименты.

Я вынул котёл, ингредиенты и принялся за работу, предварительно устроив, чтобы испарения выходили в окно. Мне как раз не хватает зелья для затягивания ран, да и остальных маловато, нужно сварить ещё, пока есть время. Последние недели, когда нужно было просто ждать, я только и делал, что варил зелья. Сейчас их у меня столько, будто я готовлюсь к теракту или жду, что наш дом вот-вот рухнет и погребёт всех под развалинами, а мне потом придется их вытаскивать и приводить в чувство, исцелять... На самом деле я отличный зельевар. Я не скажу, что никто об не знает, потому что не догадаться об этом — значит быть полным идиотом.

Вот и солнце всходит, и зелье готово. Я разлил его по пробиркам, закупорил, уложил в чемодан и избавил комнату от следов своей ночной деятельности. Всё, завтра наступило, новый день. А лишние дни мне терять нельзя, тридцать три оборота маховика — уже не тридцать два.

Я спустился на кухню, уже слыша, что мама тоже встала. Она встает каждый день очень рано, а, может, как и я, почти не спит.

— Доброе утро, мам.

— Доброе утро, милый. Как ночь?

— Нормально.

Ну не скажу же я, что очень продуктивно. Мама спрашивает, как ночь с тех пор, как месяц назад мне снились кошмары, и я будил всех своими криками — это продолжалось ровно два дня, пока я не справился с собой. Они, конечно, понимают, что мне может быть тяжелее, чем им, но я в своих глазах не имею права быть слабее. В конце концов, как же мой имидж?

Ковыряясь вилкой в яичнице, я, наконец, решился сказать:

— Я уезжаю в Хогвартс.

Несмотря на звон бьющейся посуды, я не отрывал взгляда от размазанного по тарелке желтка.

— Но милый, а как же...

— Я уже всё решил.

— Но ведь...

— Воспоминания, знаю, но поверь, там мне не будет хуже. Это не навсегда, пока только в планах ближайший год.

Я почувствовал, как мама сзади обнимает меня. Она очень оберегает меня, боится потерять. И не хочет причинить мне боль.

— Это твое решение, — сказала она. — Хорошо, езжай в Хогвартс. Там очень требуется помощь, а профессор МакГонагалл вряд ли примет её от министерства.

Мама, скорее всего, подумала, что работа по восстановлению поможет отвлечься от мрачных мыслей. Может, меня заест совесть, но я еду в Хогвартс не для того, чтобы восстанавливать школу. Конечно, вместе со всеми буду работать, и даже надеюсь получить должность преподавателя, но на самом деле мне нужно прикрытие, чтобы просто оказаться там и оставаться так долго, как это потребуется.

Я покинул дом раньше, чем проснулись остальные члены семьи, добрался до точки аппарации, перенёсся в Хогсмид. Чтобы найти временную комнату, ушло меньше часа. С почты я отправил письмо МакГонагалл с пометкой «срочно». Она прочтёт и ответит в течение дня.

Сова от директора прилетела уже после полудня. Несколько минут я просто стоял перед зеркалом, вглядываясь в отражение. Душу скребла мысль, что мне откажут и я не смогу довести дело до конца. Наконец, я собрался и отправился на собеседование.

Она была в своем кабинете, но боюсь, правда, для меня он навсегда останется кабинетом Дамблдора.

— Профессор, — сказал я после традиционной чашки чая и расспросов о жизни. — Я здесь, чтобы попросить у вас должность преподавателя. Любую. Защиты или зельеварения, конечно, предпочтительнее, но даже если вы сочтёте, что это не для меня, я хотел бы остаться при школе.

МакГонагалл молчала долго. Умопомрачительно долго. Тишину кабинета заглушало тиканье часов и мерное жужжание многочисленных неопределённых приборов. Опустив руку в карман мантии, я нервно перебирал пальцами цепочку моего Маховика.

— Я знаю, уровень ваших знаний высок, — наконец, сказала она. — Но вы даже не окончили школу.

— Я готов сдать все экзамены ЖАБА экстерном хоть сейчас, и считаю, что полученного балла будет достаточно.

— Вы в этом уверены?

Я кивнул. Не знаю, как обстоят дела с предполагаемым зельеваром, но прекрасно понимаю, что профессора ЗОТИ будет очень, очень сложно найти, особенно сейчас. На эту должность я и рассчитывал, потому что мало кто вызвался бы на такую суицидальную миссию добровольно.

МакГонагалл вздохнула. Я знал, что не ошибся с предположениями.

— Хорошо. Я договорюсь о вашем экзамене с Министерством через неделю. Если ваш балл будет действительно высок, я приму вас на должность учителя по защите от темных искусств.

— Спасибо, директор.

Выходя из кабинета, я улыбнулся. Профессор по защите, мечтающий преподавать зелья — это что-то новенькое и неуловимо напоминающее старое.

Я едва удержался от того, чтобы приступить к выполнению своего плана немедленно. Я был в Хогвартсе, да, но уже знал, что не в последний раз. У меня есть целая неделя на подготовку, прежде чем я смогу сюда вернуться на постоянной основе, и эта неделя мне нужна. Оборотное зелье всё ещё не готово, нужно приготовить несколько целебных — на всякий случай. Надеюсь, получив результаты моего экзамена, профессор МакГонагалл уже не будет тянуть с зачислением меня в штат.

Я сообщил домой, что скоро всё решится. Возвращаться не стал — внутри всё кипело и бурлило, требовало немедленной деятельности. Мама бы точно заподозрила неладное, не хватало ещё загреметь в психиатрическое отделение Мунго.

Неделя пролетела быстро.

Экзамены прошли гладко.

Еще через неделю прислали результат из министерства, а оборотное зелье было готово. Меня приняли на должность профессора по защите, и я приступил к своим обязанностям, помогая восстанавливать школу. Собственно, уже почти вся основная каркасная работа была сделана до меня, но ещё не одну сотню заклинаний придётся произнести, прежде чем ученики смогут сюда вернуться.

Вечером я всё сильнее нервничал. К нужному времени собрал все приготовленные зелья в многочисленные карманы специально заколдованной мантии, чёрной, к сожалению, но ничего. Потом, когда все закончится... Я ведь давал слово. Пытаясь унять дрожь, прошёл на нужное место — медленно, как на похороны.

Мало кто лучше меня знает коридоры Хогвартса. Я остановился и спрятался за одним из гобеленов на втором этаже. Вот сейчас, сейчас у меня будет возможность всё вернуть и исправить. А ещё я могу погибнуть от шальной Авады Кедавры, но это не важно. Это не нужно, ведь я должен успеть всё сделать, иначе жить вообще незачем.

Посмотрел на часы. Пора.

Я отмотал маховик сорок шесть раз назад. Сорок шесть дней назад. Время понеслось.

Наверное, слишком резко я услышал голоса, крики, взрывы — вздохнул, вынул одну из колб с оборотным зельем, добавил волосок какого-то магла и выпил. Нельзя, чтоб в одном месте встретились двое меня.

Я слушал, беспокойно сжимая палочку. Вдруг всё сейчас пойдет немного по-другому? Может, я последняя сволочь, но я вздохнул с облегчением, когда услышал крик «Сектумсемпра!», и тёмная фигура упала ко мне за гобелен. Пожиратель смерти, поражённый своим же соратником. Пожиратель смерти, которому я не дам шансов на спасение. Может, я сволочь, но это тоже цена, которую я готов заплатить, цена моей души. А Пожиратель... Если бы меня здесь не было, он всё равно бы умер. Кое-какую помощь раненным Пожирателям стали оказывать только через два часа после битвы, когда спасли всех своих, кого смогли. Им и не особо помогали, на самом-то деле, просто не хотели, чтобы эти ублюдки так легко отделались. Этот же тип отделается легко. Его даже похоронят в нормальной могиле. Его даже оплакивать будут.

Я выглянул из-за гобелена, когда услышал такой родной голос: «Импедимента!». Я увидел себя. Странно было видеть свою собственную шевелюру без уже привычных седых прядей. И... Мое сердце сжалось. Его. Того, кого через несколько мгновений поразит та же трижды проклятая «Сектумсемпра», одно из любимейших проклятий этих гадов.

А я тогда и не видел. Я был слишком увлечён, спасая школу, борясь с Пожирателями, был уверен, что он рядом, что он так же крепко держится, что он никогда, никогда не падёт, сраженный заклинанием, не падёт, по крайней мере, до тех пор, пока я на ногах. Я не видел, как он упал, не видел, как он истекал кровью, не видел, как он умер. Я так ему ничем и не помог.

Я помогу. Помогу и всё исправлю, клянусь! Клянусь.

Я до крови закусил кисть руки, чтобы не закричать, когда смертоносный луч попал в него. На глаза навернулись слезы. А я, тот я, ничего не знал, не защитил, не спас.

Я сделаю это сейчас.

Левитацию нельзя использовать, она привлекла бы внимание. Я вывалился из-за гобелена, пригибаясь к полу — всюду свистели проклятья, звенели стёкла, взрывы, меня засыпало каменной крошкой. Надеюсь, она не попала в его раны.

Ещё чуть-чуть...

Я схватил его, с трудом тащил по полу, боясь неловко повернуть, причинить больший вред. Он тихо стонал. Я даже не слышал тогда, как он стонал!

Наконец, я затащил его в потайной коридор за гобеленом. Аккуратно отпустил, скомкал свой плащ, положил под голову. Держись. Не умирай. Только не теперь.

Трясущимися руками вынул из мантии ещё одну склянку с оборотным зельем. Собрал немного его крови, капнул туда. Держись. Пожиратель ещё жив. Если ты, мерзавец, продержишься дольше него, я лично наложу на тебя Аваду Кедавру. Я выйду и буду накладывать Аваду на всех тебе подобных ублюдков, пока меня самого не убьют. Ладно, если ты жив до сих пор, продержишься ещё минуту.

Я отвернулся от ублюдка к другому недвижимому телу, человеку, который требовал сейчас моей помощи, ухода, и наложил на него «Энервейт». Несколько мгновений без меня, хорошо? А то этот ублюдок действительно может умереть раньше времени.

Я сорвал с Пожирателя маску и влил ему в рот зелье, поначалу не слишком заботясь, захлебнётся ли он, но потом вспомнил: мне нужно, чтобы оно подействовало. Не дожидаясь, когда его облик сменится, я вновь повернулся к тому, кому сейчас действительно нужен.

Зелья, затягивающие раны, крововосстанавливающее. Я подготовился, очень хорошо подготовился. Ещё один «Энервейт»

Битва за гобеленом не прекращалась, кипел бой, раздавались проклятья. Я должен был закончить начатое.

Пожиратель уже сменил облик и едва дышал. Он умрёт через несколько мгновений, это давно решено, но в груди сдавило. Я знаю, знаю, что он ублюдок. Я знаю, что он откинул бы копыта при любом раскладе. Но это именно я сейчас позволю ему умереть. Я делаю это во имя высшей цели, спасая другую, более ценную и чистую жизнь, жизнь того, кто должен жить. Может, я становлюсь убийцей — пусть. Я хочу, чтобы ОН жил, чтобы он дышал. Он лучше, чище меня, он не убийца и им не станет. В отличие от меня. Теперь я знаю, что мы слишком разные, может, всегда были разными. Лучше бы я, я тогда погиб.

Пожиратель испустил последний вздох. Меня затрясло, я снова закусил ладонь. Вдох. Выдох. Вдох. Трясущейся рукой навёл на него палочку и заставил себя как можно более твёрдым голосом произнести застывающее заклинание. Заклинание, которое обычно используют служители морга, чтобы тело во время похорон выглядело таким же, как в момент смерти. Это заморозит действие оборотного зелья, и прежняя, прижизненная внешность теперь никогда не вернётся. Потом я трансфигурировал его одежду.

А за гобеленом всё ещё шёл бой. Меня мутило, когда я левитировал труп на его место, когда уничтожал следы крови, ведущие к нашему укрытию. Я знал, так нужно. Шальное заклятье угодило в стену совсем рядом, камни обрушились на покойника. Его должны были найти мёртвым, его должны похоронить и оплакать. Чтобы я решился. Чтобы я пошел в министерство, украл маховик и вернулся, чтобы его спасти. Течение событий не должно нарушаться, иначе замкнётся простейшая временная петля, и всё человечество застрянет в этом отрывке в сорок шесть дней.

Меня всё равно вырвало. Но нельзя терять время. Только не сейчас. Вернуться ещё раз я больше не смогу.

Я вытер рот рукавом и вернулся к нему. Нужно остановить всё еще хлещущую кровь, очистить и промыть раны и дать ещё зелий.

Я работал сквозь слезы, заставляя руки не дрожать, иначе я могу причинить ему боль. Очистил раны, промыл, наложил еще один «Энервейт», туго забинтовал.

Он был бледен как смерть. Он потерял столько крови, что я не уверен, выживет ли. Нет, конечно, выживет. Не может не выжить, после всего, что случилось.

Оставалось ждать окончания боя. Я зачаровал гобелен заклятием непроходимости, убрал собственную рвоту. После всего этого навалилась ужасная слабость, сил не хватило даже для того, чтобы выпить укрепляющее.

Я подполз к нему, положил его голову на колени, держал. Я не мог не плакать. Он был рядом со мной, он был жив. Я не отпущу, не отпущу его никогда.

Бой заканчивался. Издалека я услышал собственный безумный крик, зов, плач, заглушённый гобеленом и защитными чарами. Я помню. Я это помню. Я помню, как потерял его, мне казалось, сойду с ума от боли и ужаса.

Всё прошло. Всё кончилось. Будущее не предопределено, теперь оно зависит только от меня. Стиснув зубы, обнял его крепче, стараясь не причинить вреда. Я так хотел, чтобы он был со мной.

Потом было безумное время. Безумные часы, пока всё там, за гобеленом, затихло и успокоилось. Я знал, что бой, наконец, окончен, Гарри победил, все собрались в Большом Зале. Посмотрел на часы — так и есть, коридоры пусты, даже проклятых Пожирателей уволокли: кого в Азкабан, кого — в морг, а кому повезло — подлечат перед судом в Мунго.

Я накинул на него мантию-невидимку и левитировал.

Мы добрались до Выручай-Комнаты. Не знаю, как меня никто не заметил, как я не упал, не уронил его, тем более, он был невидим. Волшебство, да и только.

«Мне нужно место, чтобы помочь раненому. Мне нужно место, чтобы помочь раненому. Мне нужно место, чтобы помочь раненому».

Я знал, что Выручай-Комната была сильно повреждена, но всё же надеялся, что сгорела только часть её бесконечных измерений, остальные остались целы. Я уделил время изучению её магии, но всё это были только теоретические выкладки и предположения, в жизни могло быть что угодно другое. Наконец, появилась дверь, и я был абсолютно счастлив, когда, открыв её, оказался в небольшом лазарете: кровать, кресло, шкафчики с бинтами и медикаментами.

Я уложил его, заменил рваную окровавленную мантию на больничную пижаму, укрыл одеялом, подоткнул. Он был жив. Он был жив сейчас и был обязан продержаться.

Я не заметил, когда уснул.

Я проснулся, соскользнув с кресла, упал на левую руку и едва сдержался, чтобы не закричать — боль была такая, словно я снова сунул ее во временную петлю маховиков. Но у меня нет времени беспокоиться за себя. Боль утихала, остальное — неважно.

Я подошел к человеку, лежащему на постели. Он был бледен, дышал ровно, пульс редкий. Еще слишком слаб. На часах четыре ночи: можно употребить новую порцию кровевосстанавливающего. И мне самому понадобятся питательные зелья.

Я и не ожидал, что будет легко, он не только потерял много крови, у него шок и сильное перенапряжение, да и даю руку на отсечение (левую), ещё и истощение. Перед тем, как идти на защиту Хогвартса, мы выпили зелье, обостряющее внимание. Экспериментальное, я знаю, у него много недостатков. Когда всё закончилось, я три дня заторможено реагировал и почти ничего не понимал, а истощение было такое, будто я неделю не спал и не ел.

Ему вряд ли будет легче — он сильно ранен, его организм всё ещё перенапряжён, борясь со смертью. Ближайшую неделю он вряд ли придёт в себя, и я должен сделать всё, чтобы его состояние не ухудшилось. Прежде всего, нужно больше питательных зелий, чем я предполагал.

Я совершил все необходимые процедуры и, закончив, к удивлению своему понял, что из меня мог бы получиться неплохой целитель. Потом я проверил зелья, которые уже были в комнате: в основном, стандартные целительские мелочи — от головной боли, от вывихов, для снятия шока. Я понял, что мне снова придется заняться нарезаниями и помешиваниями. Кровевосстанавливающего хотя бы было достаточно, уже вряд ли понадобится больше, чем одна порция, как и заживляющего, и прочих мощных вещей, но питательных было всего три флакона, а запасы Выручай-Комнаты оставляли желать лучшего. Хорошо хоть я запасся ингредиентами.

Потом каким-то чудом мне удалось присоединить к лазарету небольшую лабораторию для варки зелий, шкафчики которой были заполнены склянками и коробочками, полными всего, что только может пригодиться в зельеварении. Похоже, комната дает все, что нужно, даже если находишься внутри. Вот только за едой мне приходилось ходить на кухню, да ещё так, чтоб эльфы меня не застукали.

Его состояние оставалось стабильным: не лучше и не хуже. Раны затянулись, и смерть от обескровливания ему не грозила, но он не приходил в себя ни на минуту. Кома.

Через полторы недели я понял, что спать по два часа в сутки — это не дело, ещё немного, и в моём импровизированном лазарете окажется два бесчувственных тела. Мне помог счастливый случай.

Я попался на кухне, таская еду. Я понятия не имел, что под старым мешком из под картофеля отсыпается в дупель пьяный эльф. Признаться, видеть пьяного эльфа мне прежде не приходилось, вот и уронил я на мешок пару яблок.

Не знаю, как мне удалось убедить эльфа не поднимать шум. Может, мне просто повезло, и он ничего не соображал. Я дал ему немного похмелительного. Всегда таскаю с собой много всего, что, казалось бы, никогда не пригодится, и в результате почти не попадаю в ситуации, когда у меня нет чего-то нужного.

Потом оказалось, что это эльфийка. К тому же, свободная и работающая в Хогвартсе за деньги (при этом собственная мизерная зарплата её оскорбляла самим фактом своего существования). Каким-то образом мне удалось найти общий язык с выпивохой Винки. Собственные сородичи её презирали, она так давно ни с кем не общалась, что была рада моей компании. Погрязнув в запоях, она прозевала и владычество Вольдеморта, и Битву за Хогвартс, а сейчас понятия не имела ни о том, что творится в мире, ни о том, какой сейчас год. А через три дня она сама пришла ко мне в Выручай-Комнату, якобы для того, чтобы принести еду, но я-то знал, что она просто хотела с кем-нибудь поговорить.

Вид бесчувственного тела, лежащего на больничной койке, поверг её в ступор. Потом, много позже, Винки рассказала, что он настолько сильно напомнил ей сына бывшего хозяина, которого она долго выхаживала, что она просто не могла не помочь.

Я решил, что не будет ничего плохого, если она будет приносить еду и помогать мне при уходе. В конце концов, я стал спать больше, и глаза у меня перестали постоянно слипаться, руки не тряслись, и я точно знал, что правильно приготовлю очередную порцию зелья. Винки приходила каждый день, и скоро я удивился — она перестала пить, зато все больше внимания уделяла своему пациенту, как заботливая нянюшка.

Такой уход не прошёл даром, и через неделю он впервые пришёл в себя. Ненадолго, только чтоб открыть глаза, увидеть меня, улыбнуться и закрыть их опять. Но я точно знал, что завтра он проснется вновь.

Когда он проснулся снова, я едва удержался, чтоб не наброситься на него, прижать к себе и смеяться от безграничного счастья. Он был жив. Он выжил и был вместе со мной. Мы снова были вместе.

Винки оказалась строгим эльфом. Она ввела строгий распорядок дня не только для своего пациента, но и для меня. «Молодой господин должен больше есть» — это для него. «Молодой господин должен больше спать» — это уже для меня.

Чувство юмора вернулось к нему раньше, чем возможность бодрствовать больше часа подряд.

— Брат, — иногда шутливо постанывал он. — Убери от меня эту ненормальную хоть под мешок картошки. Она же меня обратно в гроб вгонит!

— Молодой господин должен непременно съесть это, иначе Винки попросит молодого господина снова дать ему это противное зелье,— попискивала эльфийка с таким видом, будто была медсестрой мощного телосложения в больнице св. Мунго.

Только через неделю Винки разрешила мне рассказать ему, что произошло в Хогвартсе и что было потом. Не то чтобы я её беспрекословно слушался, просто понимал, что это действительно нужная мера. Иначе он мог переволноваться.

Я рассказывал, стараясь смягчить все события. Когда моя история подошла к концу, я смотрел на его задумчивую физиономию, которая казалась помолодевшей версией моей, и понял, что абсолютно счастлив.

— Джордж, — сказал мне он. — Теперь я точно знаю, кто из нас старший.

— Я всегда буду заботиться о тебе, мой младший братишка.

— Вот уж никогда бы не подумал, что годы сделают тебя сентиментальным, старик!

И он запустил в меня подушкой — это в меня-то, после всего, что я для него сделал! Нет, он был совершенно невыносим.

Подушка летала по комнате во всех направлениях добрых полчаса, да к тому же к ней присоединились некоторые другие предметы постели. Винки поспешила смыться на кухню, крепко обиделась и до следующего дня её никто не видел.

С тех пор, как он пришел в себя, оставшиеся из сорока шести дней нашей вынужденной изоляции подошли к концу очень быстро. В нужный день и час я отправился к тому самому гобелену, где другой я должен сейчас исчезнуть. Я шёл с противоположного конца коридора и успел увидеть свою исчезающую спину.

Теперь всё было в порядке. Развернувшись на каблуках, я полетел в другой конец замка.

Профессора МакГонагалл я шокировал так, как у нас с Фредом никогда не получалось за все школьные годы.

— Вы с ума сошли, мистер Уизли? — спросила она меня, справившись, наконец, с округлившимися глазами и настойчиво тянущейся к полу нижней челюстью.

— Вовсе нет, профессор, — сказал я беззаботным тоном. — Фред действительно жив.

— Но, мистер Уизли, он же похоронен больше месяца назад, — сказала она тихим, севшим голосом.

— Профессор, — сказал я, — вы можете мне не верить, но если вы согласитесь пойти со мной, это не займет дольше десяти минут, вы сможете сами сделать выводы из увиденного.

МакГонагалл решила пойти со мной, хотя явно опасалась за мое душевное здравие. Но, как говорится, если имеешь дело с психом, лучше будет, если ты с ним согласишься, какую бы чушь он ни нес.

Подходя к Выручай-Комнате, я задумался: а знает ли директор о ней вообще? Слышала — это точно, но это не значит, что знает, где и как её найти.

Когда мы вошли, Винки пыталась уговорить Фреда съесть очередную порцию жутко жидкой каши, которая, по слухам, способствует восстановлению сил.

— Профессор! — воскликнул он, увидев посетителя. — Как же я рад вас видеть! Вы спасли меня от этой безумной каши!

Но МакГонагалл была в обыкновенном ступоре. Ещё бы — с ней же только что заговорил покойник, которого она лично оплакивала на церемонии похорон! Правда, в этот раз ей было гораздо легче взять себя в руки.

— Мистер Уизли, — сказала она, справившись с шоком. — Пожалуйста, проглотите свою кашу прежде, чем говорить.

Вид у неё при этом был уже совершенно серьезный, а взгляд прожигал строгостью.

Вся бумажная волокита в министерстве была быстро улажена. Прибыв в Хогвартс, братья, сестра и родители нас с Фредом чуть не передушили в объятьях — конечно, из лучших побуждений.

Фред сдал экзамен по ЖАБА (лучше меня) и остался вместе со мной в Хогвартсе преподавать зельеварение. Ну почему жизнь так несправедлива, ведь это я хотел эту должность!

Но я совершенно уверен, что двух профессоров Уизли, кстати сказать, тех самых близнецов, которых до этого года ещё никто не мог отличить, наши ученики ни за что не спутают. Уж очень внешность у меня экзотичная.

Хотя Фред иногда угрожает обесцветить пряди и отрезать себе одно ухо — чисто по новому веянию в моде. Дескать, некий знаменитый художник тоже так баловался. Но мы оба знаем, что нам нравится появляться в Большом Зале как магловские мистер Джекилл и доктор Хайд. Я выгляжу совершенно безумно, в пышной красно-золотой мантии, в неизменной перчатке на левой руке, с дико взъерошенными, наполовину седыми волосами и шрамом на месте уха (я никогда не скрываю эту мою особенность внешности и горжусь ею), а Фред вполне нормальный молодой человек, гладко причёсанный, в строгой чёрной мантии. Даже старшекурсники не сразу привыкли к нам, тем более некоторые помнили нас, как совершенно одинаковых близнецов и первых хулиганов в школе.

Преподавание в Хогвартсе совершенно не помешало нашему магазинчику приколов, более того, в родных стенах к нам вдруг пришло множество новых неожиданных идей. Только МакГонагалл твёрдо запретила продажу наших игрушек в школе и Хогсмиде — но разве это проблема? И мы решили остаться ещё на годик. Потом ещё. И ещё...

...Мне по-прежнему нравится шокировать первогодок своим демоническим видом, а когда я отвечаю любопытным на вопрос, что случилось с моим ухом, что-то вроде «его отрезал профессор зельеварения», показатели у учеников по этому предмету резко возрастают...

закончено 8 марта 2008 г.

редактировано 23 апреля 2014 г.