Кузина (гет)

Теплая безветренная июльская ночь, множество звезд на небе и полная луна, освещающая путь, никаких запретов и упреков, никаких взглядов наполненных презрением. Нет больше этого ожидания, что ты вот-вот исправишься, вернешься на путь «истинный», который скармливает тебе дражайшее семейство, пытаясь заставить тебя идти наперекор собственной сущности — все закончилось, словно тяжким грузом свалилось с плеч, сгорело, словно бумага, и пеплом улетело далеко, оставив лишь чувство грусти, налет разочарования и вопрос: а может, могло быть все иначе?

Но ты уже знаешь ответ — нет, иначе быть не могло. Ты другой, и тебе нет места там, где остались твои родители и брат, сейчас для тебя есть только эта дорога, по которой ты идешь, эта ночь, отворяющая двери в новый мир, и свой собственный путь, который ты выбрал, не сейчас, уйдя из дома, а уже тогда, давным-давно, лишь только ступив на территорию величественного замка Хогвартс.

Возможно, побег из дома — большая ошибка, но каждый из нас верит, что тот или иной совершенный нами поступок в итоге обернется чем-то хорошим. Пусть одна дверь закрылась навсегда, но этих дверей бессчетное количество, и может, отворив одну из них, ты увидишь, наконец, то, что так долго искал — счастье.

Сириус Блэк замер на крыльце просторного двухэтажного особняка, не решаясь нарушить уютную тишину громким стуком, однако ему и не пришлось — дверь с той стороны распахнулась настежь, и в проеме показался взлохмаченный лучший друг с сияющей улыбкой на лице.

— Ты почему так долго, пес блохастый? — вместо банального приветствия спросил Джеймс, разглядывая прибывшего.

— Не поверишь, олень криворогий, — с напускной горечью покачал головой Бродяга.

— Случилось что-то еще? — удивленно поднял брови Поттер.

— Да, — Сириус выдержал театральную паузу, — я примерял матушкины панталоны — не мог решить, какие с собой взять.

— И что, так и не решил? — в притворном изумлении уставился на него Джеймс.

— Не успел: появился Кикимер и все забрал себе, — сокрушенно покачал головой Бродяга, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид, но уже через минуту оба парня рассмеялись, и Джеймс заключил друга в крепкие объятия.

— Я рад, что ты приехал, — улыбнулся Поттер, отстраняясь.

— Я тоже, — кивнул Бродяга, и вместе с другом переступил порог дома.

— Только у меня к тебе важный вопрос, — уже гораздо тише проговорил Поттер. — Ты будешь спать в моей комнате или в гостевой?

— Где скажешь, там и лягу, — ответил Блэк, скрывая волнение за привычной усмешкой.

— Ну, тогда давай пока устроимся в гостевой, я как раз тебе там коврик приготовил, — отозвался Поттер.

— В гостевой? — удивленно спросил Блэк. — А что случилось с твоей комнатой?

— Завра увидишь, — задорно подмигнул Поттер и бегом поднялся по лестнице, а Бродяга, улыбнувшись, последовал за другом.

* * *

Альфарда Блэка срочно вызвали в больницу Святого Петра, располагавшуюся в аккуратном пригороде Рима, однако никто из целителей или их ассистентов так и не известил его с какой, собственно, целью его заставили нестись на всех парах через половину Европы.

В загадочном письме, адресованном Блэку, содержалась просьба срочно прибыть в больницу, а также прилагалось имя главного целителя, с которым он должен будет связаться по приезде, однако на данный момент целитель был занят обходом больных, а самому Альфарду пришлось ожидать его в комнате для посетителей.

Находящаяся на третьем этаже внушительного комплекса комната производила не слишком приятное впечатление. Альфард Блэк, в силу своего происхождения, всегда довольствовался только самым лучшим и, что важно, его редко заставляли ждать, никогда, если быть точнее. А сейчас ему предстояло еще двадцать минут томительного ожидания целителя Верде в тошнотворно стерильной бежево-лимонной комнате, вгонявшей своей, вроде бы уютной обстановкой, в полное уныние и желание покинуть это место как можно скорее.

Минуты тянулись словно часы, и мужчина принялся мерить скудное пространство шагами. Наконец, дверь отворилась и вошла та, которую он дожидался: загорелая женщина средних лет со строгим лицом, одетая в светло-салатовую мантию — Анжелла Верде, одна из лучших целителей Рима, а по совместительству, и автор письма, которое заставило Альфарда сорваться в столь неблизкий путь.

— Здравствуйте, — сильный итальянский акцент неприятно резанул слух, но Блэк сохранил на лице маску невозмутимости. — Рада видеть вас здесь так скоро. Надеюсь, проблем не возникло? — поинтересовалась Верде.

— Благодарю, нет. Портал, приложенный к вашему письму, сработал без осечек, — вежливо отозвался Альфард. — Могу я узнать, в чем заключалась необходимость моего срочного появления здесь?

— Разумеется, — Верде сжала губы в тонкую полоску. — Сейчас, правда, уже ночь, однако вас все еще ожидают. Прошу следовать за мной.

Целитель резко развернулась, отчего полы ее мантии взметнулись и стали похожи на крылья толи бабочки, толи диковинной птички, и направилась по коридору прочь от комнаты для посетителей. Альфард молча последовал за ней, все еще не понимая, что происходит, однако предчувствие, редко его подводившее, говорило, что ничего хорошего из этого его путешествия не получится. Природное чувство такта и воспитание, обеспеченное родителями, заставляли его воздержаться от дальнейших расспросов Верде, но, видя, как она хмурится по мере приближения к одной из палат, расположенной в противоположном крыле от комнаты ожидания, заставило его напрячься, чтобы не выдать своего волнения.

Внезапно целитель Верде остановилась прямо посреди коридора и снова резко развернулась, оказавшись лицом к лицу с Альфардом.

— Скажите, вам ведь знакомо имя Саши Дору? — больше утвердительно, чем вопросительно произнесла она.

Что ж, судя по всему, природное чутье на неприятности не подвело Блэка и на этот раз.

— Да, знакомо, — кивнул он, нахмурившись. Нужды в маске не было, если речь шла о Саше.

— В таком случае прошу вас подождать минуту, — кивнула целитель и направилась в палату под номером восемьсот девятнадцать, напротив которой они остановились.

Вскоре дверь снова открылась, и целитель вышла из палаты в сопровождении молоденькой девушки, после чего, вновь окинув Альфарда строгим взглядом, проскрежетала: — Прошу вас учесть, что в палате нельзя колдовать. Вообще. У вас есть не более часа, больной нужен покой, — и больше не проронив ни слова, направилась дальше по коридору, обнимая девушку за плечи.

Альфард нахмурился еще сильнее, сделал глубокий вдох, словно перед погружением в воду, и вошел в палату. Плохо освещенная, маленькая, с одной кроватью, парой кресел, окном, чуть ли не во всю стену, и платяным шкафчиком, на котором выстроилась целая батарея различных снадобий, комната была настолько неуютной и пропитанной запахом смерти, что, даже у такого сильного мужчины, возникло желание выбежать оттуда сломя голову и больше никогда не возвращаться.

Возле окна стояла сгорбленная женская фигура, тонкая настолько, что были видны все кости, словно женщина выступала наглядным пособием для уроков анатомии. Жидкие, абсолютно седые волосы спускались до костлявых плеч, укутанных в легкую шаль. Альфард вздохнул еще раз, но все же сумел успокоиться, и чтобы не выдать своего волнения от встречи сунул вспотевшие руки в карманы брюк.

— Судя по всему, это ты хотела меня видеть, — подал голос Блэк, нарушая ставшую такой неуютной тишину.

— Судя по всему, — тихо прошелестела в ответ женщина, даже не повернувшись к нему. — Подай мне, пожалуйста, плед, он лежит на кровати. В последнее время я сильно мерзну.

В комнате было жарко, словно в Аду, но Альфард скосил взгляд на больничную койку, на которой, и вправду, лежал теплый плед. По привычке он потянулся к палочке, но, вспомнив слова целителя, моментально убрал ее подальше и, взяв теплую ткань, мягко положил на плечи собеседнице, остановившись за ее спиной.

— Даже не повернешься ко мне?

— Если повернусь, то ты выбежишь отсюда, словно ошпаренный, — более живо усмехнулась Саша.

— Ты никогда не стала бы мне писать, если бы не случилось что-то...

— Да-да, я помню, — грубо прервала она его, сильнее кутаясь в плед. — Альфард Блэк ведет разговоры только по существу. Что ж, Ал, не думала, что когда-нибудь еще раз обращусь за помощью к тебе, но так уж, извини, складываются обстоятельства.

Альфард не стал нарушать возникшую паузу, давая женщине возможность подобрать слова.

— Я умираю, — после недолгого молчания продолжила Саша. — И мне нужно, чтобы кто-то позаботился о моей дочери. Так как у меня нет друзей, которым я могла бы доверить опеку над Мирой, я решила попросить об этом тебя.

Альфард долго молчал, пожалуй, впервые не зная, что сказать в ответ. Он знал, Саша не из тех людей, которые будут шутить подобными вещами, а еще он знал, что если бы в этой ситуации у нее была альтернатива, Дору ни за какие миллионы галлеонов не стала бы обращаться именно к нему.

Множество эмоций поднималось из глубин души, так надежно похороненных много лет тому назад, но сейчас был самый неподходящий момент для их выражения, а потому он постарался отодвинуть все чувства на задний план, позволив рациональной стороне одержать верх.

— Все так серьезно? — глупый вопрос, но он не мог не задать его.

— Все более чем серьезно, — усмехнулась в ответ Саша, продолжая всматриваться в зашторенное легким тюлем окно. — Целители говорят, что я протяну еще месяц, может больше, но я знаю, что это не так, — следующая ее усмешка отдавала горечью, а не привычным сарказмом, от чего у Альфарда по спине побежали мурашки. — Мои силы на исходе. Неделя... может, две — мой максимум...

— Столько лет спустя, Саша, — Альфард отступил на шаг и встал плечом к плечу с ней возле окна. — Ты не писала, ни связывалась по каминной сети, ни даже легкого намека не предавала через кого бы то ни было о том, что ты вообще жива, а сейчас требуешь моей помощи? Тебе не кажется, что я заслуживаю узнать, что происходит? — тихий ровный голос, абсолютно лишенный эмоций. Альфард даже сам удивился собственному самообладанию.

Повисло тягостное молчание, нарушаемое только судорожными вздохами Саши. Альфард знал характер Дору, предполагал, как она отреагирует на его слова, но он имел право на эти вопросы, имел право хотя бы задать их.

— Значит, не поможешь, — самой себе кивнула Дору.

— А почему я должен? — холодно осведомился Альфард.

— Потому что я прошу. Или этого не достаточно?

— После семнадцати лет молчания? — вновь усмехнулся Блэк. — Этого, правда, не достаточно.

— У Миры мои воспоминания, — после очередной продолжительной паузы проговорила Саша. — Я попрошу ее отдать их тебе, и, возможно, ты все поймешь. Поверь, Ал, я до последнего не хотела втягивать тебя во все это, но... — очередной судорожный вздох вырвался из груди, — у меня больше никого нет. Ни-ко-го.

Альфард повернулся к Саше, но ее лицо было скрыто волосами. Блэк еще раз внимательно оглядел ее и вновь отвернулся к созерцанию пейзажа за окном. Что-то ускользало от него, что-то едва уловимое, на краю сознания не давало ему покоя, но понять, что именно, ему было не суждено.

— Простите, мистер Блэк, но ваше время вышло, — в палате появилась целитель Верде. — Пациентке нужен покой.

Альфард не нашел в себе силы на большее и, просто кивнув, направился прочь.

— Даже не попрощаешься? — раздался тихий, но вкрадчивый голос, настигнувший Блэка в дверях.

— Прощай, Саша, — выдохнул он и, выходя, услышал приглушенное «Прощай, Альфард».

Выйдя в холодный, в сравнении с палатой, коридор он прислонился к стене и закрыл глаза, мгновенно ощутив жуткую усталость. Он и не представлял, что обычный, малосодержательный разговор может так вымотать его, вернее, он забыл, какого это — чувствовать себя опустошенным, но вместе с тем ощущать, как холодные оковы, сжимавшие что-то внутри, вдруг разжались, даря опьяняющее чувство свободы.

— Выматывает, правда? — тихий вопрос застал Альфарда врасплох и, мгновенно распахнув глаза, он отлепился от стены и поглядел на девушку, сидящую на скамейке возле палаты. — Разговоры с ней, я имею в виду, — продолжила она. — В последнее время она старается, словно, наверстать все упущенные годы нашего общения, и это выматывает сильнее, чем любой марафон, — скорее сама с собой, нежели с Блэком, разговаривала она, не обращая внимания на его изучающий взгляд. — Она говорила, что вы приедете, хотя, я признаться, — знакомая усмешка появилась на ее лице, — сомневалась в том, что вы появитесь. Вы ведь и есть тот самый Альфард Блэк?

— Да, — медленно кивнул он, столкнувшись взглядом с голубыми глазами, — а вы, я так полагаю, Мира Дору? — в словах Альфарда больше утвердительных, нежели вопросительных интонаций.

Девушка вопросительно поднимает бровь, а после усмехается и качает головой, будто знает что-то, что он должен знать, но ему об этом забыли сообщить.

— Мирадора, вообще-то. Она в своем репертуаре, — фыркнула собеседница, кивнув в сторону палаты, подтверждая его догадки, — утаивает правду до последнего. Думаю, если вы увидите это, вы сами все поймете, — она протянула ему небольшой фиал, наполненный серебристой жидкостью, — это то, что вам стоит знать, и я понятия не имею, что там, — с нажимом проговорила Мира, — а это — то, что вам стоит увидеть, — и в руке Блэка оказался еще один фиал. — Приятного просмотра, — вежливо улыбнулась она и уже приготовилась войти в палату, как вдруг неожиданно остановилась и вернулась.

— Чуть не забыла, — во второй руке Альфарда оказалась еще одна склянка, — оно вам понадобится, поверьте, — еще одна усмешка, и девушка скрылась в палате матери, даже не прощаясь, но, как покажет ближайшее будущее, прощаться им было и не нужно.

Через пару минут из палаты, что-то проговаривая на итальянском, вышла целитель Верде, взглянула на Альфарда уничижительным взглядом и жестом указала следовать за ней.

Блэк не привык, чтобы на него смотрели так, словно он убил котенка соседского мальчишки, но сейчас до взглядов целителя ему не было решительно никакого дела. Все его мысли были поглощены только содержимым двух фиалов, потому что в последнем, как он успел понять, находилось успокоительное, которое, он надеялся, ему все же не пригодится.

Конец августа выдался дождливым и холодным, отбивая всякое желание покидать уютные и теплые домики, однако приближалось время отправления детей в школу Чародейства и Волшебства Хогвартс, а потому Косой Переулок, несмотря на непогоду, не жаловался на отсутствие волшебников.

Одни толкались в книжных лавках, другие спешили приобрести редких животных, третьи — успеть заказать новые мантии или увидеть последнюю модель метлы «Комета», а кто-то спешно покидал Гринготтс, желая поскорее приобрести все необходимые товары из предоставленного к новому учебному году списка и отправиться домой, чтобы с головой укутаться в теплое одеяло и больше не покидать уютный кокон в такую откровенно отвратительную погоду.

Однако Альфард не относился ни к тем, ни к другим, ни к третьим — царственной походкой, соответствующей его воспитанию, он ходил от одного магазина к другому, делая заказы и добавляя галлеоны сверху, чтобы все необходимое доставили на дом.

Прошло немногим больше месяца после его поездки в Рим, а неприятный осадок после его посещения оставался до сих пор, к тому же теперь перед его глазами практически постоянно находилось невольное напоминание произошедшего, вызывая где-то глубоко внутри укол совести.

Альфард не привык быть сентиментальной тряпкой, он всю свою жизнь был готов найти выход из любой ситуации, он знал, как себя вести с тем или иным человеком, но к тому, что приготовила для него судьба, оказался решительно не готов. Он все еще помнил, какой туман образовался в голове после просмотра воспоминаний Саши Дору. Неверие и шок — пожалуй, единственные приличные слова, способные как нельзя лучше охарактеризовать то его состояние. И пусть на смену им вскоре пришло осознание всей ситуации в целом, принять тот факт, что у него есть взрослая дочь, которую он впервые увидел, когда за соседней дверью умирала ее мать, он никак не мог, а потому все отношения с девушкой сводились к ничего не значащим фразам, произнесенными только из вежливости, нежели из интереса, когда, вернее — если они встречались дома.

Саша умерла через два дня после его приезда, но, так как большую часть времени он провел в Омуте Памяти, предоставленном Верде, для него прошло не более нескольких часов. Альфард не испытал никакого сожаления по поводу ее смерти, скорее облегчение, может, потому что это было ожидаемо, а может, просто потому, что ему уже давно было все равно, что с ней происходит.

После смерти Дору Альфарду зачитали ее завещание, в котором выражалась надежда на становление его опекуном Миры, которой, впрочем, казалось, было безразлично, кто ее будет опекать и будет ли вообще. Девушка вела себя с Блэком очень вежливо, но ближе, чем это было необходимо ей, к себе не подпускала, да и сам Альфард, в общем-то, совсем не горел желанием стать отцом в полном смысле слова. Он слишком привык к тому, что он один, а среди его родственников есть только двое, к кому он испытывал привязанность — Сириус и Андромеда. Но, если к племяннице, он относился больше покровительственно, то Сириуса любил практически также сильно, как любил бы собственного сына. Двух Блэков он знал еще с пеленок, а потому всегда охотно проводил с ними время, пока сестрица, после замужества Андромеды, не запретила ему появляться на пороге ее дома.

Он понимал, что девушка, хотят они того оба или нет, является его дочерью, и дело не в слепой вере в сказанные Сашей слова — Блэк не был Блэком, если бы сам все не проверил, однако результаты проведенных анализов лишь подтвердили то, что так сложно ему было принять, хотя и без всех этих проверок можно было сказать, кем ему приходится Мира Дору. Стоило только поставить их рядом, и все вопросы отпадали, а потому он молчаливо предложил ей взаимоотношения, которые не обременяли бы ни ее, ни его. Сама Мира прекрасно поняла красноречивый намек, а потому старалась как можно реже обращаться к нему, только, если не случалось чего-то, в чем требовалось его непосредственное участие, да и вообще предпочитала не попадаться Блэку на глаза.

Улаживание всех дел, включая и похороны ее матери, он взял на себя, и единственное, с чем он отправил Миру разбираться самой, — это ее вещи, которых, к слову, оказалось меньше, чем он ожидал. Хотя, учитывая условия, в которых жила младшая Дору, вернее, теперь уже официально Дору Блэк* — учеба в Итальянском Пансионе Темных Искусств, куда дети принимались с шести лет и домой приезжали только на каникулы, да и то, если родители сами их забирали — ничего удивительного в этом не было.

Узнав, что ей предстоит переезд в Англию и, соответственно, смена школы, Мира просто пожала плечами, а когда пришло время отправляться, уменьшила размеры своего скарба до спичечного коробка и ухватилась за портал, который перенес ее и Альфарда в поместье Блэка. Она не спрашивала ничего о взаимоотношениях его и Саши, что, кажется, в равной степени устраивало их обоих.

Мира заняла отведенную ей комнату, спросила, в какой части дома ей можно появляться, а в какой нет, и больше старалась с Блэком не разговаривать. Ее излюбленным местом стала гостиная, вернее диван, который располагался рядом с большим камином, на пламя в котором девушка любила смотреть, думая о чем-то своем.

Можно было бы предположить, что ей абсолютно все равно, что происходило в ее жизни. Иной раз казалось, что, даже если бы прямо под окнами разразилась битва, она вряд ли бы ее заметила, настолько отстраненной она выглядела. Может, сказывался стресс от стольких произошедших событий? Новая страна, новый дом, окружение — все это не могло не повлиять на ее, однако с сентиментальной чушью, вроде «а вы полюбите меня, раз я ваша дочь?» она не лезла, а за одно это, пожалуй, девочку можно было оставить в покое.

Вот только каждый раз, когда Альфард смотрел на нее, его удивляло сходство Миры не столько с ним, сколько с Блэками вообще: темные волосы и голубые глаза — в большинстве случаев отличительные черты древнего рода, как и мощный магический потенциал. Как обстоят дела с последним, он не знал, но предполагал, что раз ее не исключили из Пансиона, значит, хотя бы средние способности у нее имелись. Но, хоть внешне она и была похожа на Блэков, характером подалась в Дору, по крайней мере, если брать то время, когда он действительно знал Сашу. Вообще, утверждать о своей дочери что-то наверняка он не мог и даже не предпринимал попыток расспрашивать ее о чем бы то ни было. И хотя отголоски сожаления о несостоявшихся разговорах иногда просыпались в нем, когда он видел, как она, поджав колени, куталась в плед и отсутствующим взглядом смотрела на горящие поленья, он не решался задавать свои вопросы, потому что, если спросит он, она тоже получит право узнать о нем, а давать ей нужные ответы, значит, бередить прошлое, которое он предпочел отпустить много лет назад.

Глубоко вздохнув, Альфард поздним вечером вошел в дом. Сегодняшнее посещение Хогвартса и продолжительный разговор с директором, а после еще и поход на Косую Аллею сильно утомили его, и он надеялся, что сумеет отдохнуть, однако у судьбы, как всегда, были другие планы, которые с громкими воплями прорывались из недр камина. Не узнать эти самые вопли не представлялось возможным, а потому взмахом палочки Альфард снял защиту с камина, и уже через минуту наблюдал в своей гостиной разъяренную Вальбургу.

— А вот и ты, братец, — злобно сверкая синими глазами, сквозь зубы проговорила сестра. — А то я уж было обрадовалась: не подох ли!

— И тебе добрый вечер. Как всегда любезна, озлобленная кочерга, — вежливо кивнул Альфард. — Тебе все неймется по поводу Андромеды? Или ты решила сменить гнев на милость и разрешить мне бывать на Гриммо? — с откровенной насмешкой закончил он.

— Нет! Этого никогда не будет! — взвилась сестрица. — Ты осквернил наш род, попрал память предков своим лабызанием с грязнокровками и предателями крови, ты...

— Ты пришла, чтобы повторить свою пламенную речь, или случилось что-то из ряда вон? — Альфард вдруг напрягся и с ужасом взглянул на Вальбургу. — Неужели Андромеда пригласила тебя на крестины Нимфадоры?

— Еще только этого не хватало, — скривилась в отвращении женщина. — Сириус сбежал из дома, — без сякого перехода сказала она. — И я знаю, что тебе об этом доподлинно известно!

— Сириус сбежал? — удивленно поднял брови Альфард.

— Не делай вид, будто это не ты его подначивал все эти годы! — заверещала сестра. — Это ты испортил мне сына, сделал из него предателя крови по своему подобию! Выставил его семейным посмешищем, ты меня выставил абсолютно...

— Некомпетентной, истеричной матерью-тиранкой, которая вместо того, чтобы воспитывать сына, вдалбливала в него, что надо ненавидеть всех и вся, кто не входит в «кружок доверия»? — иронично произнес Альфард, наблюдая, как шея и лицо Вальбурги покрываются красными пятнами. — Смею напомнить тебе, сестра, — он с удовольствием выделил последнее слово, — что ты сейчас находишься в моем доме, поэтому советую тебе либо говорить по существу, либо отчаливать на все четыре стороны.

Вальбурга проглотила последнюю фразу и взяла себя в руки. Маска ледяного спокойствия не могла обмануть Альфарда, но он получал неимоверное удовольствие наблюдать за потугами дражайшей родственницы «держать лицо».

— Где он? — холодно осведомилась она.

— Без понятия, — честно ответил Альфард, на что Блэк одарила его совсем непривлекательной улыбкой.

— Не испытывай мое терпение, ничтожество! Я прекрасно знаю, что он здесь.

— Прости, дорогая, но здесь племянника нет, а если бы и был, я бы ни за что не позволил ему вернуться на Гриммо, к тебе, родная.

— К твоему сведению...

— Когда он сбежал? — вдруг прервал ее Альфард.

— Около месяца назад, — зло прищурившись, ответила она.

— Ну, в таком случае ищи его в другом месте, — равнодушно пожал плечами Альфард, — потому что меня не было в стране практически весь последний месяц, дела, знаешь ли.

— Дела? — усмехнулась Вальбурга. — Ну-ну, оно и видно, — она кивнула на что-то позади него.

Обернувшись, Альфард увидел, что Мира стоит, прислонившись к косяку, и наблюдает за разговором, который так, впрочем, можно было бы назвать только с большой натяжкой. С того места, где стояли старшие Блэки, было сложно разглядеть черты ее лица, а потому сестра, вероятнее всего, приняла ее за его любовницу, какого же было ее удивление, когда девушка подошла к Альфарду и встала рядом с ним.

— Здравствуйте, — вежливо кивнула она Вальбурге. — Могу я узнать, что здесь происходит?

— Мира...

— Я услышала громкие голоса и, зная, что в доме я одна, не считая домовиков, решила посмотреть, что происходит, — ответила она на его не озвученный вопрос.

— Что ж, познакомься, — поморщившись, Альфард повернулся к сестре. — Эта женщина, которую вряд ли можно так назвать, — Вальбурга, твоя тетя.

— У моего братца есть бастард! — в очередной раз скуксилась та. — Какой неожиданный сюрприз!

— А какое вы имеете право оскорблять отца? — вкрадчивым голосом поинтересовалась Мира. — Тем более, находясь в его доме?

Сказать, что Вальбурга опешила от подобной дерзости, означает ничего не сказать. Ее маска мгновенно слетела с лица, преображая ледяную королеву в озлобленную фурию.

— Да как ты смеешь так разговаривать со мной? Со мной чистокровной...

— Я тоже чистокровная, и вероятно моя кровь почище вашей будет, — холодно произнесла младшая Блэк, снова удивив молча наблюдавшего за ситуацией Альфарда. Ему не хотелось бы, чтобы о существовании Миры знали до того, как она приедет в Хогвартс, а потому он попробовал вмешаться.

— Кажется, тебе пора, дорогая сестра, где выход ты, думаю, знаешь.

— Да как ты смеешь, мерзкая девчонка! Со мной еще никто так не разговаривал...

— Значит, мне суждено быть первой, — усмехнулась Мира, — что ж, это радует, ведь Блэки всегда и во всем должны быть первыми, разве нет? — поднятая бровь и истинно-блэковский взгляд, похоже, Альфард недооценил девочку.

— Это относится только к истинным Блэкам! А твой папаша — кобель без роду и племени.

— Вальбурга, тебе...

— Мой отец — Альфард Блэк! — повысила голос Мира, не обращая внимания на слова отца, одарив при этом тетку ледяным взглядом. — Не смейте говорить о нем, как о погрузчике вонючего тряпья или работнике выгребной ямы! Он — Блэк! И нравится вам это или нет, но вы будете с этим считаться!

То, как передернуло Вальбургу, показало, насколько сильно ее задели слова новообретенной племянницы. Ее лицо скривилось от злобы еще сильнее, чем прежде, и она уже не предпринимала попыток прикидываться леди, какой была на людях.

— Я еще никогда не испытывала большего отвращения от общения с людьми, носящими фамилию Блэк. Что поле, что ягодка — одни ошибки природы. Будь моя воля — собственными руками изничтожила бы столь позорные пятна рода! — и довольная, что последнее слово осталось за ней, величавой походкой направилась к камину.

— Мымра, — фыркнула Мира, а Альфард закатил глаза: сейчас начнется.

— Что ты сказала? — резко развернулась Вальбурга и вперилась глазищами в девушку, ничуть не стушевавшуюся под взглядом полным ненависти и отвращения.

— Я говорю, всего доброго вам, тетя, — сарказма в голосе не услышал бы только глухой, но Вальбурга предпочла не развивать дальше эту тему, уж по какой причине — не известно, но, обранив «Я тебе не тетя, а ты — мне не ровня!», с достоинством напыщенного павлина удалилась.

Альфард тяжко вздохнул и, запечатав камин, повернулся к Мире.

— Извиняться не подумаю, — стушевавшись под его взглядом, чем снова его удивила, она развернулась и направилась прочь из гостиной.

— Я мог бы и сам, — донеслось до нее.

— Не сомневаюсь, — она остановилась, — но мне неприятно, когда близких мне людей оскорбляют. К тому же хотелось услышать банальное «спасибо», — наглости девчонке не занимать.

«Истинная Блэк» — фыркнул про себя Альфард.

— Близких людей? — он удивленно поднял брови.

— Ну, может, и не в общепринятом смысле, однако, на данный момент, вы единственный человек, который находится рядом со мной. И за то, что вы делаете, я вам благодарна. Правда, интересно было бы узнать причины подобного отношения... но я, пожалуй, воздержусь, — так и не повернувшись к нему лицом, продолжала Мира.

— Какое великодушие, — усмехнулся Блэк.

— Именно, — явная усмешка в голосе. — Ваши газеты на столе, виски со льдом там же, плед на спинке кресла. Я прочитала введение «Истории Хогвартса» и закрыла книгу, потому что эти полторы страницы показались мне самыми длинными в моей жизни. Ужинать сегодня я буду у себя, доброй ночи, — отрапортовав на одном дыхании, Мира покинула гостиную.

Альфард же с удивлением перевел взгляд на стол, а потом и на кресло, действительно обнаружив указанные предметы. Похоже, его спокойные деньки сочтены, и пусть до отправления Хогвартс-экспресса осталась неделя, чутье, ни разу его не подводившее, подсказывало Блэку, что он еще не раз удивится, наблюдая за таким чудом природы, как Мира Дору Блэк.

_____________________________

*фамилия героини будет писаться именно через пробел (Дору Блэк), а не Дору-Блэк, о причинах именно такого написания фамилии будет рассказано позже

а еще фику подарили обложку, за что огромное спасибо Кате ака Rina Dar: http://www.pichome.ru/ZTV

Дорея Поттер в раздражении открыла окно, чтобы впустить филина, принесшего очередное письмо. Едва она отвязала его от лапки, птица резко сорвалась с места и улетела, не став дожидаться ни угощений, ни обратного ответа.

Даже не утруждая себя чтением строк, написанных каллиграфическим почерком, Дорея тут же отправила письмо в камин. Ей не было нужды вскрывать конверт, чтобы знать его содержание: Вальбурга уже не первый день слала громовещатели и письма с угрозами в адрес миссис Поттер, требуя отправить обратно на Гриммо Сириуса, которого грозилась выжечь с родового древа Блэков и вычеркнуть из завещания, если тот немедленно не вернется домой.

Впервые услышав голос матери из подобного письма, Сириус дернулся, словно ему отвесили знатную пощечину, во второй — просто слушал, в третий — сидел, молча уставившись в пространство, а потом стал просто сжигать содержащие одно и то же, словно копия одного другого, послания.

Дорея, с самого момента появления этим летом Сириуса в их доме, не поднимала тему его побега из отчего дома. Ей нравилось, что ее сын и его лучший друг жили под одной крышей, в конце концов, миссис Поттер всегда хотела иметь большую семью, а потому Сириус, являвшийся ей также внучатым племянником по линии Блэков, всегда был желанным гостем, к которому она очень сильно привязалась. Карлус ее полностью в этом поддерживал, а потому заводить разговоры о Блэках ни он, ни сама Дорея не спешили, хотя участившиеся послания от Вальбурги игнорировать и дальше они не могли.

Сам Карлус просто делал вид, что все в порядке и нет ничего, что могло бы их потревожить, давая мальчикам проводить все время вместе, но если поначалу ему удавалось держать марку, то в последние дни беспокойство в нем нарастало и передавалось Дорее, привыкшей, что муж не станет волноваться по пустякам.

Ей самой было непросто общаться с семьей после замужества, а уж после рождения Джеймса она и вовсе забылась в долгожданных заботах о ребенке, лишь изредка переписываясь с кем-либо из членов былой семьи. Однако Блэки имели привычку напоминать о себе тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь, а потому Дорея все еще помнила то немалое удивление, когда Джеймс написал, что у него появился друг — Сириус Блэк, первый представитель своего рода, попавший на Гриффиндор.

Миссис Поттер, поначалу относившаяся к мальчику с настороженностью, очень быстро прониклась к нему симпатией, а вскоре, даже сама того не замечая, стала считать его неотъемлемой частью семьи. Сам же Сириус относился к Дорее и Карлусу с еще большей теплотой и уважением, которое едва ли испытывал к собственным родителям, почему и старался навещать Поттеров так часто, как только ему это позволяли. Вальбурга была, мягко говоря, не в восторге от общения с ними сына, но на это Сириус отвечал еще большим стремлением проводить время с семьей друга.

Дорея не раз видела, как с лица Сириуса мгновенно слетала улыбка, когда за ним и братом на вокзал приходили Вальбурга с Орионом. Как и Карлус, она не могла понять: как же можно так обращаться с собственными детьми? Как можно из раза в раз настраивать их друг против друга, разрушая то немногое, что их вообще связывало? Будь на то воля Дореи, она бы уже давно забрала к себе Сириуса и растила бы его как родного, но... у него были свои родители, брат и дом, а потому ей оставалось просто ждать очередного его приезда.

Джеймс, уже заметивший, как его мама относится к другу, испытывал неподдельную радость, хотя поначалу и ревновал, ведь ему, как единственному ребенку, обычно уделялось все время. Однако эта ревность просуществовала недолго, в итоге еще сильнее сблизив, и так неразлучных друзей.

Что омрачало идиллию, так это отношения с Регулусом. Послушный родителям во всем, делающий все для их одобрения и поступающий так, как хотелось того Вальбурге, он все больше становился похожим на нее и Ориона, отдаляясь от брата. И если до Хогвартса младшие Блэки, несмотря ни на что, оставались братьями, то после их разделения на разные факультеты все тепло братской любви начало медленно, но необратимо гаснуть, покрываясь коркой льда и отчуждения.

Дорея уже не сомневалась, что Регулус не простит Сириусу побега из дома, а то, как болезненно на это отреагирует Сириус, ей не хотелось даже представлять. Но реальность редко соответствет желаниям, а потому женщина изо всех сил пыталась придумать, как завести с мальчиком разговор о том, что он собирается делать дальше, и как-то подготовить его к тому приему, который его ожидает.

Как назло ни одной нужной мысли не приходило в голову, и хотя Дорея не привыкла пускать все на самотек, она все больше склонялась к тому, что лучше было бы — оставить все, как есть.

— Думаешь, стоит им сказать? — мягкий негромкий голос мужа заставил ее вздрогнуть и резко обернуться. — Прости, не хотел тебя напугать, — в примирительном жесте поднял руки Карлус, опершись плечом на дверной косяк.

— Все в порядке, — мотнула головой Дорея. — Я просто не хочу расстраивать ни его, ни Джеймса, — через некоторое время проговорила она. — Каждый раз, получая письмо, он словно... ему словно дают пощечину, — она повернулась к мужу. — Как можно быть такой жестокой с собственным ребенком?

Карлус вдохнул и пожал плечами, словно говоря «это же Вальбурга». Он и сам не понимал такого отношения Блэк к старшему сыну. Он видел, каким замечательным мальчиком вырос Сириус, но чужая душа — потемки, а уж душа Вальбурги и вовсе — дремучий лес.

Он подошел к жене и заключил ее в крепкие объятия, даря ей такие необходимые тепло и поддержку.

— Знаешь, а может, это не такая уж плохая идея? — после продолжительной паузы задумчиво проговорил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Поговорить с ним. С ними обоими, Джеймса ведь это касается не меньше, — поцеловав жена в макушку, объяснил Карлус. — Выясним, что они собираются делать, что планирует конкретно Сириус: захочет ли он вернуться на площадь Гриммо или остаться у нас. К тому же, есть еще Вальбурга, которая может обвинить нас в похищении несовершеннолетнего... Она, конечно, не станет афишировать побег Сириуса, но это только до поры до времени. Мы и так оттягивали этот разговор до последнего, но скоро мальчикам отправляться в школу, а вероятность того, что мы не столкнемся с Вальбургой и Орионом на вокзале, слишком мала, чтобы и дальше ни во что не вмешиваться. Мне не хочется скандала на людях, Вальбурге, думаю, тоже, но мы с тобой прекрасно знаем ее нрав.

— Да, она не подарок, — вздохнула Дорея и покачала головой. — Просто я боюсь, что он решит вернуться, — она подняла голову и посмотрела на мужа. — Вдруг она заставит его вернуться?

— Только под Империусом, — непривычно тихий голос возникшего на пороге Сириуса набатом прозвучал в тишине, заставляя Поттеров резко повернуть головы. — Она заставит меня вернуться только под действием Непростительного. Я не хочу туда возвращаться, — в подтверждении своих слов покачал головой Блэк. Болезненная гримаса исказила его лицо — с воспоминаниями об оставленных родителях приходили мысли и об оставленном брате, которого, впрочем, он был уверен, уже успели настроить против него.

— Мам, пап, — за его спиной так же неожиданно возник Джеймс и встал плечом к плечу с другом. — Я знаю, что мы поступили нехорошо, не рассказав всего с самого начала, но вы ведь разрешите Сириусу остаться здесь, с нами? — с надеждой и непоколебимой решимостью уговорить их, в случае отказа, посмотрел он на родителей.

— Джеймс, солнышко, мы ни в коем случае не против того, чтобы Сириус жил с нами, наоборот, мы рады, — мягко улыбнулась Дорея. — Ты такой же член нашей семьи, и мы любим тебя, как родного, — посмотрела она на Блэка, на лице которого уже расцветала непривычно робкая улыбка. — Нас просто волнует реакция Вальбурги и Ориона. Они и без того были не в восторге от вашей дружбы...

— Мы боимся, что она может навредить вам обоим, — пришел ей на помощь Карлус.

— Едва ли больше, чем она уже успела, — пожал плечами Сириус. — Она уже наверняка выжгла мое имя с семейного гобелена, вычеркнула из завещания и настроила брата против меня. Ни первое, ни второе меня не волнует, но Регулус, — лицо Блэка помрачнело. — Мы с ним, может, и не очень ладили последнее время, но мы все же братья. Хотя, боюсь, маман это волнует так же мало, как и всегда, — горькая усмешка зазвучала в его голосе. — Брат всегда был подвержен влиянию родителей, а уж сейчас... возвращаться мне туда незачем, да и просто не к кому, — с неподдельной горечью закончил Сириус. — Я бы мог обратиться к дяде Альфарду, но...

Дорея отошла от мужа и положила руки на плечи Сириуса, пытаясь, тем самым, выразить свою поддержку.

— Тебе не о чем беспокоиться, — перебила она его и улыбнулась той светлой улыбкой, какую так любили наблюдать на лице миссис Поттер Джеймс и Сириус. — Мы обо всем позаботимся, если ты, конечно, не против, — добавила она, внимательно вглядываясь в его лицо, с каждым мгновением становившееся все радостнее. — Альфарда обещаю взять на себя...

Сириус резко привлек к себе Дорею и сжал в таких крепких объятиях, что женщина охнула, и ему пришлось ослабить хватку, хотя отстраняться он не спешил. Пытаясь этим объятием выразить свою благодарность за то, что уже успела сделать для него миссис Поттер, и всю силу своей привязанности, Блэк едва ли испытывал угрызения совести перед своей родной матерью. Он боготворил Дорею Поттер за то тепло и ласку, которое она, не задумываясь, дарила окружающим. Даже толики того, что сделала для него мать лучшего друга, он не видел от собственной матери, почему и отдалялся от своей семьи еще больше. Не Вальбурге он с радостью рассказывал об успехах в квиддиче или Защите от Темных Искусств, не она выслушивала многочисленные истории о проделках Мародеров, пытаясь сохранить серьезное выражение лица, но, в конце концов, не выдерживая, смеялась от души: миссис и мистер Поттер и дядя Альфард — вот те люди, которые заменили ему настоящих родителей, принимая таким, какой он есть, и выразить им свою благодарность за это он мог пока только так.

— Мам, ну конечно же, он не против, — фыркнул Джеймс, нарушая тишину. Пихнув друга, он присоединился к объятиям, запечатлев на щеке матери поцелуй, от чего Дорея разразилась звонким смехом.

Карлус же стоял в стороне, с улыбкой наблюдая эту картину, и даже не шевелился, боясь нарушить создавшуюся идиллию. Он уже давно заметил, как при появлении в доме друзей Джеймса, его жена начинала словно светиться от счастья, и с грустью думал, что у них так и не получилось воплотить свою мечту о большой семье.

Ни он сам, ни Дорея все никак не могли нарадоваться, видя, как растет их сын. Жена была готова простить Джеймсу любую его проделку: что бы тот ни натворил, она не могла на него даже сердиться, каждый раз просто качая головой и тяжко вздыхая. Карлусу же пришлось занять место строгого родителя, но даже его выдержки хватало ненадолго, ведь Джеймс принес в их дом те радость и смех, о котором чета Поттеров мечтала много лет. Ему каждый раз стоило титанических усилий проводить воспитательные беседы с сыном, который, правда, внимал его словам, пусть и ненадолго.

Дорея с рождением сына расцвела. Ни Джеймс, ни Карлус не могли ею налюбоваться, и потому очень хорошо понимали ту привязанность, которую к ней испытывал Сириус.

Старшим Поттерам нравились и застенчивый Ремус, и скромный Питер, но именно Сириус не стеснялся выражать Дорее свои чувства, вместе с Джеймсом заражая ее неподдельной радостью и энергией. Вдвоем они делали его жену до неприличия счастливой, и каждый раз Карлус боялся, что это счастье вдруг исчезнет, разбив любимой женщине сердце. Но сейчас, видя, как сильно прижимают ее к себе двое мальчишек, он впервые подумал о том, что, возможно, это счастье не такое уж и хрупкое, как он опасался.

* * *

Мира с удобством расположилась на диване напротив камина и, закутавшись в теплый халат, уставилась на огонь. Вот уже больше месяца прошло с ее первой встречи с Альфардом в том самом больничном коридоре, и, хотя она видела его практически каждый день, привыкнуть, что о ней заботится абсолютно чужой для нее человек, было не просто.

Поначалу в Пансионе, где она училась и жила последние десять лет, ей тоже было сложно: новое место, новые лица, но со временем болезненные воспоминания о том времени блекли или вовсе стирались из памяти, а потому сейчас ей казалось, что она переживает все заново.

После того памятного визита миссис Блэк прошло два дня, в течение которых новоявленная дочь Альфарда старательно избегала общения с отцом. Ей не было стыдно за свою вспышку при встрече с тетушкой, по-другому она просто не смогла бы отреагировать, но видеть Альфарда после тех слов, сказанных после ухода Вальбурги, ей не хотелось.

Мира не понимала этого человека: не понимала, зачем он забрал ее из Италии, зачем начал улаживать все дела с оформлением опеки, для кого или чего он это делал. Ей нужно было знать ответы на эти вопросы, но задать их она не могла, просто не имела права, а потому гадала, что такого он мог увидеть в воспоминаниях матери, что без проволочек начал заниматься тем, для чего его и позвала Саша.

Саша... она умерла совсем недавно, но те полторы недели, которые Мира провела у постели больной, показались ей Адом, и от этого она не могла оправиться в гораздо большей степени, нежели от осознания потери близкого человека. Такие чувства Дору Блэк испытывала не столько из-за жары, царившей в палате, сколько из-за того количества вранья, которым она пропитывала каждое предложение в разговоре с матерью, решившей на смертном одре наверстать упущенное время в общении с дочерью.

Саша говорила много, а Мира слушала и пыталась делать вид, что ей интересно, мечтая провалиться сквозь землю в том самом месте, где сидела или, по крайней мере, находиться, как можно дальше от палаты, больницы, а самое главное — от Саши, которая слишком поздно решила вспомнить о своих материнских обязанностях.

Старшей Дору подолгу не было рядом с дочерью, и этих продолжительных промежутков времени Мире вполне хватило для того, чтобы научиться обходиться теми крохами общения, которыми вообще баловала ее мать. Вот почему она впала в ступор, когда Саша захотела видеть ее, а когда поняла — бежать уже было поздно, да и некуда: мать об этом позаботилась. Как, впрочем, и том, чтобы передать эстафету «воспитания» другому родителю, который, сам того не желая, шел по стопам Саши и также отправлял ее в школу, из которой она вернется, в лучшем случае, на летние каникулы. Вот только разница была в том, что Альфарда, в отличие от Саши, Мира за это не винила.

Она понимала мужчину, его отношение к сложившейся ситуации и просто принимала то или иное его решение. Нельзя сказать, что ей это давалось непросто: Дору Блэк терпеть не могла Пансион и все, что с ним связано, людей, которые ее там окружали, сам воздух, которым там дышали. Спокойная с виду школа, на деле оказалась гадюшником, каких поискать. Она мечтала вырваться оттуда, как только поняла, кто и что из себя представляет на деле. Преподаватели, ученики — все лживые до невозможности. При одном взгляде на них хотелось бежать как можно дальше, забиться в угол и больше никогда среди этих людей не появляться. Эта мечта, наконец, осуществилась, и ей бы радоваться, вот только страх, что Хогвартс окажется ничуть не лучше Пансиона, не давал Мире спокойно спать по ночам, и, чем быстрее приближалось первое сентября, тем страшнее ей становилось.

Тревожить Альфарда по таким пустякам она не хотела. Давным-давно привыкнув справляться со всем самой или с помощью немногих близких друзей, сейчас она меньше всего хотела давать слабину, обращаясь к малознакомому человеку за помощью, тем самым показывая свою несостоятельность в роли взрослого человека, коим себя считала. Зная, что на данный момент ее отец — единственный, кто способен рассказать ей о Хогвартсе хоть что-то, она также понимала, что, если станет расспрашивать его о новой школе, то он непременно заинтересуется, почему ее это так беспокоит. Она бы могла потом списать все на волнение, но в том, что Альфард не был глуп или беспечен, Мира уже убедилась на собственном опыте, а потому знала, что, в конечном итоге, Блэк придет к выводу, что ее поведение как-тосвязано с Пансионом и попытается что-нибудь выяснить. Сама же Дору хотела как можно быстрее перевернуть эту страницу своей биографии, предпочтя в итоге мучиться от роящихся в голове вопросов, чем рисковать, озвучивая их.

За такими невеселыми размышлениями Мира не заметила присутствия в комнате еще одного человека, а когда поняла, что не одна, резко поднялась на ноги и приготовилась атаковать нежданного гостя.

Сказать, что Альфрда удивило такое приветствие, означает, ничего не сказать. В полном недоумении он замер на месте и даже поднял руки вверх, показывая, что в его руках палочки как раз таки и нет. Это действие Миру отрезвило, но по одному взгляду на лицо мужчины становилось понятно — свое поведение ей придется объяснять.

— Прости, — охрипшим голосом произнесла она и опустила палочку, судорожно стиснув ее в руках. — Привычка.

— Привычка? — все еще стоя с поднятыми руками, Альфард удивленно поднял брови.

— Или паранойя, — нервно усмехнулась Мира. — Называй, как хочешь, — пожала она плечами и с тяжким вздохом заняла прежнее место на диване.

— И как давно у тебя такая привычка? — все еще не сходя с места, спросил Альфард.

— Выработалась за последние полтора года.

— Были причины? — нахмурился он и, наконец, опустив руки, прошел и сел в свое любимое кресло, располагавшееся, как назло, рядом с местом, которое занимала Мира.

— Если отвечу, что были, мне придется их озвучивать? — внимательно посмотрела она на него, хмуря уставшее личико.

Альфард неопределенно пожал плечами, но взгляда от Миры не отвел.

— У меня есть на то причины, поверь, — вздохнула она, понимая, что человеку, в которого она только чудом не запустила Круциатусом, лучше ответить. — Кое-что произошло в моей жизни, и мне пришлось привыкнуть быть настороже.

Альфард не был удовлетворен ответом, но требовать большего не стал и, просто кивнув, отвернулся к созерцанию пламени в камине, сделав себе пометку вернуться к этому разговору позже.

— Почему не спишь? — спросил он через некоторое время, не поворачивая головы.

— А ты почему? — усмешка в ответ.

— Дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос, — улыбнулся Альфард, поворачиваясь к девушке. — Так почему?

— Тебе бы дознавателем у карабинеров работать, — пробурчала Мира, хмурясь. — Даже труп разговоришь.

— Дознавателем?

— Ага, — усмехнулась она. — А не сплю я, потому что меня мучает вопрос. Притом, не один и даже не два.

Альфард снова внимательно оглядел Миру, словно прикидывая в уме, говорить ей или не говорить, но в итоге признался, что и ему самому не спится по тем же причинам.

— Саша? — озвучила очевидное Мира.

— Называешь мать по имени? — удивленно поднял брови Альфард.

— Ты когда-нибудь перестанешь это делать?

— Что именно? — не понял он.

— Удивляться, — произнесла она, как само собой разумеющееся. — Хотя... это был скорее риторический вопрос, не бери в голову.

— И все-таки?

— Потому что она потеряла право называться моей матерью, — фраза Миры, произнесенная ледяным тоном, пригвоздила Альфарда к креслу. — Скажи, ты многое узнал из ее воспоминаний? Ты узнал, какой она была на самом деле? — видя его замешательство, девушка, наконец, начала озвучивать свои вопросы, прекрасно понимая, что в любой момент этот разговор может закончиться, а потому попыталась выжать из отпущенного времени, как можно больше. — Просто «да» или «нет».

— Скорее «да», чем «нет», — теперь Альфард уже не сводил глаз с девушки, внимательно следя за каждым ее движением.

— Жаль, — усмехнулась она. — Я надеялась, ты скажешь «нет», потому что Сашу не знала даже я... как оказалось.

Она посмотрела на полное непонимания лицо Блэка и сделала глубокий вдох, приготовившись к долгому монологу, который, так или иначе, изменит отношения между ней и ее опекуном.

Мира знала, что еще слишком рано поднимать эту тему, что они оба не готовы ни к этому разговору, ни к тем последствиям, которые ожидают их обоих. То, что последствия будут более чем серьезные, она уяснила еще с того самого момента, как впервые подумала, что рано или поздно им все равно придется поднять эту тему. Сейчас ей просто подвернулась такая возможность, которой грех было не воспользоваться: она скоро уедет в школу. Они, вероятнее всего, не увидятся почти год, а значит, у него будет достаточно времени обдумать ее слова. Возможно, он сумеет ее понять, может, даже простить, а если все же нет... что ж, как бы то ни было, мать оставила ей в наследство приличное состояние, не намного увеличившееся после продажи жилплощади в Риме. Плюс к окончанию учебного года Дору Блэк станет уже полноправной гражданкой Великобритании, а значит, будет считаться уже совершеннолетней и сумеет сама позаботиться о себе.

Взвесив все «за» и «против», Мира отвернулась к огню и, тщательно подбирая нужные слова неродного языка, начала рассказ.

— Моя мать, как ты уже знаешь, отдала меня на обучение в Пансион Темных Искусств, когда мне исполнилось шесть, — голос, лишенный всяких эмоций, заставил Альфарда напрячься. — Она исчезала из моей жизни на многие месяцы, прежде чем снова объявиться на пару часов. Но даже тогда, — Мира также безэмоционально усмехнулась, — даже тогда я летела к ней на встречу со скоростью бладжера. А потом она стала появляться еще реже, отмахиваясь от меня на все мои письма записками, которые редко содержали в себе больше одного-двух предложений. Я сильно переживала, а потом... просто перестала. Перестала ждать, перестала надеяться, а в конце концов, перестала и ее любить. Она не писала мне, я не писала ей, все новости она узнавала, связываясь с директором, от которого я потом получала выговор за то, что не пишу Саше. И я стала снова ей писать: «Все нормально», «У меня все хорошо» или «Я не болею. У меня все еще нет друзей. Я отлично успеваю по Темным Искусствам. Все нормально».

Альфард внимательно слушал девушку, не перебивая, даже не дыша, боясь нарушить это ее состояние, момент, когда он мог узнать у нее то, что хотел знать, не задавая множества вопросов. Он хотел знать, как Саша растила дочь, чем жила Мира и она сама, потому что того, что он увидел в Омуте Памяти, ему было недостаточно, чтобы найти ответ на самый простой, но в то же время самый сложный вопрос: «почему?».

— Мне было двенадцать, когда я попросила ее больше не приезжать, — продолжила Мира, сглотнув. — Я сказала, что обо мне есть, кому позаботиться, что так будет лучше, — и снова небольшая пауза, нарушать которую было чревато, — для меня. С тех пор я не видела ее ни разу, пока она не вызвала меня в больницу. Она мне даже больше не писала просто так, только по праздникам. Новый год и день рождения, — горькая усмешка исказила милые черты, а к глазам подступили слезы. — Я не простила ее. За то, что она оставила меня. Не когда она умерла, а когда привела меня в Пансион, когда отдала меня на попечение чужих людей и просто ушла. Не только за ворота территории, а из моей жизни. Ушла, даже не обернувшись. А я ведь любила ее. Я так сильно любила ее, так хотела быть с ней... Но я научилась жить без нее. Ее не было со мной, когда мне было больно, страшно или просто одиноко, ее никогда не было рядом со мной, и за это я не могу простить ее, — Мира покачала головой. — Я не хочу прощать ее, потому что, чувствуя злость за то, что она оставила меня... так я хоть что-то к ней чувствую.

Мира понимала, что зашла слишком далеко, что уже пора остановиться, но не могла. Ей стало просто необходимо дойти до конца, рассказать Альфарду все, что наболело за многие месяцы практически постоянного одиночества. Да, он чужой для нее, и ему вообще не должно быть интересно выслушивать эти сопли, но она хотела рассказать правду о том, что чувствовала. И пусть это станет ошибкой, это будет ее ошибка, потому что притворяться, изображая горе от потери, уже не было сил.

— Я возненавидела ее, — продолжала она все таким же бесцветным голосом. — Так сильно — после того, как она вызвала меня в больницу... — Мира беспомощно всплеснула руками. — Она написала мне, цитирую: «Я умираю. Тебе следует приехать в больницу Святого Петра. С директором я договорилась». Все, — она передернула плечами. — Это все, что она мне написала. А после этого заставляла находиться рядом с ней. До самого конца. Слушать ее. Разговаривать с ней. Смотреть на нее, — нервная дрожь прошлась по телу, но девушка не обратила на это внимания, судорожно сцепив руки в замок. — Я лицемерила и врала за эти несколько дней столько, сколько не врала и не притворялась за всю свою жизнь. Я терпеть не могу вранье. Юли, изворачивайся, не договаривай правды, плети интриги, да хоть из кожи вон лезь — пожалуйста, но не смей врать в лицо. Это один из немногих моих принципов. А я смотрела ей в глаза и врала. Только потом я поняла, — Мира горько усмехнулась, — что это ее месть. Месть мне за то, что я перестала ее любить. И вот за это, за эту месть, я действительно возненавидела ее, — она сделала глубокий вдох и откинулась на спинку дивана, чтобы не было соблазна посмотреть на исказившееся лицо своего собеседника. — Когда она умерла, я испытала облегчение. Когда Верде сказала мне, что все закончилось, первой моей мыслью было: «наконец-то, свободна!», — тень улыбки появилась на лице Миры. — Но разве она могла уйти, не оставив мне подарка? Нет, иначе бы она просто не была собой, — Мира прикрыла глаза, а улыбка медленно сползла с ее лица. — У Саши было два секрета. Один мне был уже известен, а второй... Верде почти передала мне письмо, — Мира покачала головой. — Благо я додумалась проверить его на проклятия, — она резко выпрямилась и отодвинулась вглубь дивана. — Я заставила Анжеллу прочитать письмо, потому что проклятие было адресовано мне, а не ей. Своего рода Непреложный Обет, который заставил бы меня испоганить жизнь еще одного ни в чем не повинного человека.

Впервые за весь разговор Мира подняла глаза на Альфарда. На его лице отразилась целая гамма чувств, одно из которых девушка распознала безошибочно и горько усмехнулась в ответ.

— Можешь презирать меня за эти мысли и слова, — первая и единственная слеза скатилась по ее щеке. — Но это правда. И как ее не перекраивай, она все равно ею останется. Я не знаю, какой ты знал ее, даже представить себе не могу, — Мира снова отвернулась и уставилась в пространство. — Но та Саша Дору, которую знала я, получила в итоге то, что заслужила. Как и все мы, когда придет время, — из ее груди вырвался очередной судорожный вдох. — Я знаю, что я чудовище. Только настоящее чудовище может говорить такое о своей матери... Но зато это правда.

Голос девушки затих, но ее слова все еще пульсировали в голове. Задавая этот злосчастный вопрос и радуясь поначалу, что все так легко, Альфард не мог и представить, что именно такие отношения были у замкнутой и стеснительной в его присутствии дочери и когда-то дорогой ему женщины.

Каждое слово Миры, словно раскаленным железом, растекалось по сознанию, даря вместо ожидаемого облегчения только горечь. Она была права — те воспоминания, которые посчитала нужным отдать ему Саша, не показывали и части всей картины. В них были отражены в большей степени только моменты, связанные с первыми годами жизни дочери и с ним, но никаких личных или эмоциональных переживаний женщины он так и не увидел ни в воспоминаниях из первого фиала, ни из второго.

Альфард ждал момента, когда его дочь сама устанет держать в себе горе от потери матери и поделится с ним хоть толикой информации, о том, чем они с Сашей жили все те годы, когда его не было рядом. Ему хотелось услышать, как хорошо им было, что, несмотря на то, что его не было рядом, они были счастливы, что он был им не нужен. Помня ту смешливую девчонку, какой была с ним Саша, он забывал о том, к какой семье она принадлежала, и старательно отгонял мысли, что к своему ребенку она станет относиться, как к чужому. Банальное желание не чувствовать себя виноватым, переложить весь груз ответственности со своих плеч на плечи обеих Дору давало ему возможность спать по ночам спокойно и представлять, что без его вмешательства им жилось лучше, а потому услышать подобные слова из уст дочери он оказался решительно не готов.

Казалось, перед ним разверзлась бездна. Чувство вины, пустившее в сердце корни, когда он узнал, что Мира — его ребенок, была вынуждена жить без него много лет, сейчас разрасталось с новой силой, ледяными волнами распространяясь по телу. С каждой такой волной смывались все те «если» и «но», касавшиеся тех ограничений, которые он решил ввести в общении с дочерью.

Нет, он не задался целью в один миг воспылать любовью к своему ребенку. Не захотел сжать ее в объятиях, чтобы укрыть ото всех опасностей этого мира, и больше ее не отпускать. Нет. Он просто захотел узнать ее, действительно, по-настоящему узнать Миру и надеялся, что когда-нибудь уже она сумеет его простить.

В своей речи его дочь ошиблась только в одном. То презрение, которое она увидела на его лице, относилось отнюдь не к ней. Если бы она повернулась и посмотрела на него внимательно, то увидела бы весь коктейль чувств из вины, ненависти и презрения за свою слабость... к самому себе. И к человеку, которого когда-то сильно любил, но сейчас, и за все те годы копившихся и сдерживаемых эмоций, снова начинал также сильно ненавидеть.