Здравствуй, мама (джен)

Здравствуй, мама.

Мне надоели сквозняки. Пыточное заклинание по сравнению с вездесущими непрекращающимися сквозняками — легкая щекотка. Утрирую, но... Ветер пробирается под истончившееся одеяло и заставляет каждую мышцу тела окаменевать. Становится звонкой и твердой, как слюда.

Мама, кажется, я скоро забуду твое лицо. Да и свое тоже — зеркал в здешних номерах не предусмотрено, только разве что в люксе. Но papa на люкс не раскошелился. Поэтому я каждый день ощупываю свое лицо мелкими и осторожными движениями: чтобы не поранить о него пальцы. Мне кажется, мама, что оно другое. Непривычное. Но так и надо! Говорят, что в этой тюрьме люди сходят с ума, но я — я! — возвращаюсь в свой разум. Может кто-то и скажет, что я вру, но что-то старое во мне говорит: «Верно»!

Я знаю. Ты сейчас плачешь, уронив голову на холодные холеные руки, мараешь своими слезами грязную бумагу. Чернила расплываются. Я бы конечно мог сказать тебе, что здесь все хорошо, баланда с каждой неделей все вкуснее, а воздух свежий, как на курорте. В Лондоне такого свежего воздуха не найти! Я бы сказал все это, но здесь, в холодных и мрачных стенах Азкабана, быстро разучиваешься вести светские беседы и лгать ради приличий. Теряется светский блеск, слетает вся эта аристократическая шелуха. Остается человек. Одинокий, беззащитный, замерзший и бесконечно уставший; попавший на рандеву с Судьбой без одежды, билета на поезд и фамильяра. Хотя какая же это Судьба? Так, протухший утопленник в черной хламиде с нездоровой страстью к поцелуям.

Видишь, мама, у меня еще есть силы смеяться. Юмор только немного черноват. Может, если бы я увидел, как ты плачешь, я бы посмеялся и над тобой.

Странное дело: я помню тебя разумом, а сердцем давно забыл. Каждая деталь моего детства, каждая морщинка на твоем лице (готов биться об заклад — сейчас их стало больше), каждый камушек на тропинке от заднего двора к лесу, — я могу вспомнить все! Мне достаточно просто закрыть глаза и представить. Но я не помню чувств. Не помню, было ли мне горько, когда отец, приходя с работы, не удостаивал меня и взглядом. Было ли мне страшно, когда я на спор убежал ночью в лес, и было ли стыдно, когда ты плакала после того, как меня нашли. Я знаю, что люблю тебя — и любил! — но окажись ты рядом, я бы спокойно стоял рядом с тобой, и мое сердце не застучало бы чаще. Тук-тук. Мне кажется, нужно вдвое больше звуков в моей груди, чтобы я что-то почувствовал.

Но я же чувствую! Чувствую! Я слышу, когда черные тени проплывают мимо моей двери, слышу странный незнакомый звук, который уносит что-то вдаль от меня. Далеко-далеко, туда, куда я никогда не смогу попасть. Кажется, я вижу, как сгорают звезды. Я называю их сверхновыми. Мама, это прекрасное зрелище! Но оно наполняет меня первобытным отчаянием...

У меня есть секрет, мама. Таинственный секретный секрет, имя ему — Тайна. Обещай, что никто не узнает! Если узнают — они отнимут ее у меня! И у меня ничего не останется.

Патронус. Я могу вызывать патронуса, даже здесь, в тесных застенках Азкабана. Мне не нужна палочка! Патронус. Она вырывается из моих часов — они оставили мне их — она вырывается, сверкая золотой пылью. Одинокая волчица. Она злится на меня, рычит, кусает за пальцы, рассыпаясь и собираясь заново по крупицам. Бесится, рвется из дверей темницы.

Я назвал ее Роза. От этого имени она становится еще злее. Мама, кто такая Роза? Почему мне так хочется все называть ее именем? Я кричал в коридор сквозь решетку: «Роза», но мне отвечал только хриплый смех арестантов. Я взывал к своим Черным Вершителям: «Роза», но они только протягивали тонкие пальцы ко мне, напуская холод. Мои часы шепчут мне на разные голоса это слово. Роза. Роза. Ненавижу розы!

Забери меня отсюда. Мама. Я не вынесу долго. Из часов так много голосов. Они шепчут странные вещи. Страшные. А сны — и того хуже. Я не буду рассказывать их тебе. Там то, что не существует. Там то, что нужно забыть, просыпаясь. И я забываю. Потому что иначе весь день, до вечернего гонга, я буду слышать только ее имя: «Роза! Совершенная роза. Прекрасная роза». Ненавижу розы!

Забери меня. Пока не стало поздно. Приди и заплачь, пусть они, мои стражи, нажрутся до смерти. Смерти нажрутся! Пусть едят, пусть едят!

...

До встречи, мама. До скорой-скорой встречи!