Что такое любовь? (гет)

Волшебники, присутствовавшие на торжественном приеме в Министерстве Магии по случаю очередной годовщины Битвы за Хогвартс, успели изрядно притомиться. Церемония оказалась чрезвычайно богата на пафосные официальные речи и столь же официальные беседы с министерскими чинами — и крайне бедна на какое-либо угощение. Не считать же за таковое бокал шампанского и несколько бутербродов-канапе... Поэтому гости, расходившиеся с праздника, вполне могли в этот день поставить не один спринтерский рекорд в забегах к лифтам и каминам.

Семью Уизли, Гермиону, а также Гарри с крестником и его бабушкой в Норе ожидала гора заранее наготовленной вкуснятины, так что на выраженное робкими намеками предложение министра Шеклболта задержаться на полчасика и раздавить в высочайшем кабинете бутылочку "Огденского" Артур хлопнул того по плечу и совсем не виноватым тоном заявил:

— Прости, Кингсли, но лучше уж ты к нам.

— Да мне тут еще часа три хвосты разгребать!

— Не переживай, даю честное слово, что твоя порция жаркого и кусок фирменного пирога тебя дождутся! — Не обращая больше внимания на разочарованную физиономию министра, Артур развернулся и, подцепив под руку жену, скорым шагом отправился нагонять остальную компанию.

* * *

Теплый майский вечер располагал к отдыху на природе. Стол, по общему согласию, накрыли в саду, шустро отлевитировали с кухни блюда, тарелки, приборы и прочую мелочь, фужеры и стаканы принесли в руках во избежание многократного появления примет “на счастье” и тут же расселись кто куда, голодными взглядами гипнотизируя салаты, соленья, румяную курицу, задравшую к небу ножки в овощных розочках, исходящий ароматным парком мясной пирог и все прочее, что нынче послал им Мерлин умелыми руками миссис Уизли. Впрочем, первыми расстались с частью своего содержимого бутылки и кувшины.

После того, как полагающиеся случаю тосты — за победу и за тех, кого с нами нет — были озвучены, остаканены и сопровождены минутой молчания, а Молли призвала через открытое кухонное окно еще один кувшин с домашним вином, за столом наступило временное затишье, нарушаемое лишь постукиванием вилок и ножей по тарелкам.

Наконец, утолив первый голод, мужчины вновь наполнили фужеры, и взгляды собравшихся, пометавшись туда-сюда, единодушно скрестились на самой подходящей жертве. Чарли, в кои-то веки попавший на семейное сборище и бывший на нем “за себя и за того парня” (Билл и Флёр не смогли вырваться из Франции вследствие деликатного положения последней), сделал было большие печальные глаза, но надавить на жалость не получилось: идей для следующего тоста почему-то не оказалось ни у кого.

— Что ж, — произнес он, задумчиво потирая подбородок и глядя словно мимо всех, куда-то очень высоко и далеко, — извольте. Один крайне мудрый человек — волшебное сообщество так до сих пор и не разобралось, магом он был или магглом — на вопрос “Что такое счастье?” отвечал так: счастье — это когда тебя понимают, большое счастье — это когда тебя любят, настоящее счастье — это когда любишь ты. Поэтому я предлагаю поднять бокалы и выпить за счастье — большое и настоящее. За любовь! — и, не обращая внимания на поднявшийся шорох, перешептывания и недоуменные взгляды, Чарли последовал собственному предложению.

В свою очередь пригубив вино, всеобщее мнение о неожиданном тосте известного холостяка решилась выразить Молли:

— Послушай, сынок, а ты ничего не хочешь нам рассказать? Может, мне пора, э-э-э... к чему-то готовиться? Хотя бы к знакомству, а?

В уставившихся на нее голубых глазах промелькнула легкая паника, но секундой спустя Чарли по-доброму усмехнулся и покачал головой:

— Потом, мама, все потом.

Молли приподняла бровь и недоверчиво хмыкнула, однако решила временно оставить сына в покое — никуда он от нее не денется, — и только тогда заметила, что внимание окружающих целиком и полностью сосредоточено на ней и Чарли. Всплеснув руками (и чуть было не опрокинув в тарелку мужа кувшинчик с острым соусом), она с притворным ужасом воскликнула:

— Мерлин, а жаркое-то! Совсем забыла, перестоит ведь и засохнет! Джинни, детка, сбегай в дом, достань из духовки противень и неси сюда. И нож с костяной ручкой не забудь захватить.

Поморщившаяся на “детку” Джинни тем не менее послушно поднялась и отправилась на кухню. Рон в предвкушении основного блюда мечтательно щурился, Андромеда что-то тихонько выясняла у Гермионы, Перси с женой обсуждали цвет обоев для отремонтированной детской, Джордж рисовал на салфетке схему какого-то фейерверка, Артур с подозрением переводил взгляд с Молли на старшего из присутствовавших сыновей и обратно. А оставшийся без дела маленький Тедди положил прямо на скатерть грязную вилку, которой он до этого вяло ковырялся в овощном салате, и потянул сидящего рядом крестного за рукав.

— Гарри?

Тот вынырнул из каких-то своих размышлений, повернулся к мальчику:

— Что, малыш?

— Дядя Чарли сказал — выпьем за любовь. А что такое любовь?

Тедди успел вдоволь налюбоваться на часто моргающего национального героя, прежде чем Гарри собрался с силами и мыслями и попытался ответить на такой простой, в сущности, вопрос.

— Ну как же, Тедди, — вот бабушка, к примеру, тебя любит, и я тебя люблю, и миссис Уизли, и... — он сбился, покосившись на растянувшиеся в насмешливой и почему-то, как ему показалось, слегка печальной улыбке губы Гермионы, явно внимательно прислушивающейся к их диалогу. — Да, так вот: мы все тебя любим, и ты, надеюсь, тоже нас любишь, разве не так?

— Наверно, — с сомнением ответил мальчуган и не по возрасту рассудительно добавил: — Но как я могу быть уверен, если никто мне не говорит, что это такое?

Гарри издал невнятный звук и зарылся руками в спутанные ветром волосы, уткнувшись локтями в стол.

* * *

Звуки ночной Норы против воли уносили прямиком в детство. Где-то на чердаке по-прежнему скребся и подвывал упырь, снизу доносилось шарканье миссис Уизли, проверяющей, затушен ли огонь в плите и все ли убрано по своим местам, потом заскрипели ступеньки, когда она поднималась в их с Артуром спальню. А в бывшей комнате близнецов, которая на этот раз оказалась в единоличном распоряжении Гарри, до сих пор витал чуть кисловатый запах сгоревшего пороха и чего-то еще, неуловимого, но, в отличие от пороха, определенно приятного. Духов, или же духа юности и приключений — Гарри не знал и особо не задумывался, по крайней мере, до сих пор. Джордж, по понятным причинам, старался сюда часто не заходить (вот и сегодня он отправился ночевать в квартиру над магазином), так что спросить о происхождении запаха было некого.

Дом засыпал. Уже протопал к себе громко зевающий Рон и вскоре захрапел на всю округу (как его только Чарли не прибьет?), хлопнула, закрываясь, дверь в еще чью-то спальню, даже чердачный “концерт по заявкам”, похоже, подошел к концу. И только Гарри ворочался с бока на бок, не в состоянии выбросить из головы наивный вопрос крестника.

“А ведь какая банальщина, какое заезженное до дыр, словно старая пластинка, слово, и вдруг — такие сложности с определением. Что я там ему в итоге сказал? Если любишь, то радуешься и огорчаешься тому, что радует и огорчает любимого человека... Что нет ничего приятнее, чем помочь ему или доставить удовольствие, даже если для тебя это трудно или опасно... Что всегда хочется быть рядом с ним, а когда это невозможно — хотя бы знать, что у него все благополучно и ничто ему не угрожает. Что его достоинства вызывают восторг, а недостатки — лишь ироничную улыбку. Что знаешь его лучше всех, и даже если не все ваши интересы совпадают, у вас всегда найдутся общие воспоминания и дела, которыми весело заниматься вдвоем. Все? Все. У-у-у! Да разве это все?”

Гари снова перевернулся на другой бок и уставился в стенку с выжженным на ней чем-то едким черным пятном. “Положим, все это тоже правда, а большего ему пока и не надо, — подумал он. — А другим? А мне? Вообще, Поттер, ты сам-то любил когда-нибудь, специалист хренов? Оставим в покое пестики-тычинки, детские чувства к погибшим родственникам и недетские встречи без чувств вообще. Любил?”

Фыркнув, он представил себе официального вида пергамент с украшенным виньетками заголовком: “Перечень дам сердца национального героя магической Британии, кавалера Ордена Мерлина I степени, главы третьего отдела аврората мистера Гарри Джеймса Поттера”. Солидный такой списочек, аж из двух пунктов.

Чжоу. Мерлин и Моргана, разве это была любовь? Ну ладно, подростковые гормональные бури никто не отменял, и надо же подрастающему поколению на чем-то учиться. Как давно замечено, учиться лучше всего на своих ошибках — крепче усваивается, — если бы только это не было порой так больно и досадно. Встретились, поглазели друг на друга, разок поцеловались и разошлись. Вообще вспоминать не о чем, если не считать того, что поцелуй для обоих оказался первым, а вокруг творилось... Черт знает что творилось. Такое, к счастью или несчастью, не забывается.

И Джинни, Джинни Уизли... Сестра лучшего друга, робкая незаметная мышка, с детства мечтавшая обратить на себя внимание единственного и неповторимого Гарри Поттера. Настолько сильно мечтала, что сумела претворить мечты в жизнь, не побоявшись, став яркой и раскованной, навлечь на себя подозрения в раскованности чрезмерной. Гарри, среди всех своих проблем шестого курса, нагрузок, переживаний и того самого, что никто не отменял, и оглянуться не успел, как заполучил в компаньоны сосущего и взрыкивающего в груди зверя, поначалу толкавшего на подвиги и безумства, а потом, после нескольких свиданий и поцелуев, равномерно и довольно урчавшего, что приносило в душу островок покоя и столь редкого в его жизни тепла.

Сколько у них было тех свиданий до того, как озаренная пожарами ночь со зловещей меткой под облаками и распростертая у подножия Астрономической башни фигура в кажущемся белым во тьме балахоне заставили его круто пересмотреть свои ближайшие жизненные планы? Немного, если честно — совсем немного. Ему было хорошо с Джинни, кто бы спорил. Он точно знал, что нужен ей, а это чертовски важно — быть кому-то необходимым, особенно если этот кто-то — симпатичная юная девочка, чьи мягкие губы, жаркий шепот и плавные изгибы под твоей рукой приятно волнуют кровь. Статус парня, покорившего одну из лучших спортсменок и красоток факультета, повышал самооценку, причем главным тут было осознание того, что этот статус, в отличие от извращенной славы победителя Ужаса Волшебного Мира, он заработал самостоятельно.

Слегка волновала лишь возможная реакция лучшего друга на их отношения с его сестрой, но Рон по уши увяз сначала в слюнявом романе с Лавандой Браун, а потом переключился на хронические свары с Гермионой и мало на что обращал внимание. Даже став свидетелем их пылкого поцелуя посреди гостиной, он только махнул рукой и если впоследствии и хмурил брови, углядев между Гарри и Джинни какие-то интимности, то делал это исключительно для порядка.

Словом, все у них было замечательно, и Гарри искренне верил, что ему повезло отыскать свою вторую половинку и любовь на всю оставшуюся жизнь. Но что он в то время знал о любви?

Он полагал, что многое. На самом деле оказалось — ничего.

При свете десятка палочек над телом директора он читал записку от незнакомого тогда еще Регулуса Блэка, Флёр с горящим праведным гневом лицом вырывала из рук миссис Уизли баночку с мазью, чтобы самой врачевать страшные раны своего жениха, Тонкс чихвостила Люпина за излишнюю нерешительность, опухший от слез Хагрид докладывал профессору МакГонагалл о выполнении ее поручений... а Гарри, поначалу на автомате покорной овечкой последовавший за Джинни в лазарет, с каждой минутой все больше осознавал, какими мелкими, поверхностными были до сей поры все их проблемы и так называемые “взрослые отношения”, каким все это было несерьезным и практически игрушечным. Впереди высвечивалось нечто огромное и страшное: длинная и кривая, потонувшая в тумане дорога в никуда, на которой не было места даже самым красивым и спортивным девочкам школы. Да и мальчикам тоже. Место было лишь для самых верных. Самых надежных. Самых проверенных временем и общими бедами и радостями. Для настоящих друзей. А зверь — что зверь? Он и не таких магических существ заставлял преклонять пред собою колени. Кстати, с прошлого дня зверюга ничем не напоминала о себе. Так может это и не лев был в груди, а вовсе жаба? Из тех, что душат недостойной завистью к более успешным в амурных похождениях сверстникам? Не суть дело.

Встретились, пообнимались, поцеловались (много раз) и разошлись. Вообще вспоминать не о чем, если не считать того, что поцелуи были ого-го, а расставались они, когда вокруг творилось... Черт знает что творилось. Такое, знаете ли, тоже не забывается.

И конечно, мягкое сердце будущего в энный раз героя не позволило ему сразу честно признаться в том, что зверь сдох, похоже, окончательно. А может, не хватило храбрости, полностью припасенной на ближайшее и не очень будущее. В результате, вернувшись в школу после долгого похода, меньше всего он рад был увидеть Джинни, вылезшую в Выручай-комнату из тайного аберфортовского хода, а больше всего — тому, что до самого окончания вселенской катавасии, названной позже Битвой за Хогвартс, она не пыталась броситься его обнимать.

Чуть позже всем было не до того: переводили дух, подсчитывали потери, оплакивали погибших. Семья Уизли погрузилась в глубокий траур. Молли была совсем плоха; казалось, последние крупицы сил и азарта ушли у нее на поединок с Беллатрисой, после чего она погрузилась в глухую депрессию, из которой ее старательно пытались вырвать все родственники по очереди — от нее они не отходили ни на шаг. Подождав неделю, Гермиона отчаялась в ближайшее время выцарапать из Норы Рона ненасильственным путем и упросила хотя бы Гарри составить ей компанию в поездке в Австралию. Собственно, и просить особо не пришлось: серьезного объяснения с Джинни Гарри нисколечко не жаждал, надеясь оттянуть его насколько это возможно, а экскурсия на другой конец света обещала смену обстановки и надежду обрести наконец душевный покой.

За границей Гарри до сих пор побывать не удавалось, и хотя не все в поездке было одинаково приятным и простым, к обществу Гермионы это “не все” никак не относилось, а в сухом остатке он заимел южный загар, океан впечатлений и шикарный фингал под глазом, полученный от не сразу уразумевшего ситуацию мистера Грейнджера. Синяк, впрочем, под благотворным влиянием смешанных маггловско-магических медицинских методов быстро сошел на нет, а папа Гермионы долго и смешно извинялся за недопонимание.

Все хорошее пролетает быстрее ветра. Соединившаяся семья в сопровождении Гарри вернулась в Англию, где последнего с нетерпением ожидала несколько раздраженная Джиневра. Был “крупный” разговор, были слезы и извинения, а закончилось все вполне предсказуемо: девушка топнула ногой и исчезла с поттеровского горизонта на долгие два года. Рон не желал с ним разговаривать целый месяц, зато, как ни странно, более-менее пришедшая в себя к тому времени Молли лишь грустно вздохнула и, покачав головой, тихонько проговорила:

— Дети вы, какие вы еще дети... Гарри, ты же знаешь, что давно стал для меня еще одним сыном. А мамы не могут разлюбить свое дитя, что бы оно ни натворило. Конечно, я была бы рада, если бы у вас все сложилось, но насильно мил не будешь. Надеюсь, ты еще найдешь свое счастье, а двери моего дома для тебя всегда открыты, как и мое сердце. — И она крепко обняла наклонившегося к ней Гарри, который никак не мог понять, почему у него подозрительно мокро под глазами.

С тех пор прошли годы, боль потерь переросла в прочную память, Джинни сменила гнев на милость (особенно после того, как встретила во Франции одного привлекательного квиддичиста и завела привычку отправляться к нему порталами каждые выходные), а в Норе ежегодно на второе мая собирались все Уизли и друзья семьи, которые только могли прийти. Рон стал партнером Джорджа по бизнесу, Гермиона совмещала работу в министерстве с заочным обучением маггловской юриспруденции, Гарри подавал большие надежды в аврорате, хотя порой ему очень хотелось бросить все к мерлиновым панталонам и заняться чем-то таким... таким... Каким, он и сам не знал. Может быть, потому, что, как и его маленький крестник, тоже выросший без родителей, начальник третьего отдела аврората Гарри Поттер только сегодня всерьез задумался о том, что такое любовь, и была ли она в его жизни.

Когда-то великий интриган и комбинатор, и одновременно — как минимум внешне — мудрый и добрый старец, в чьих не поблекших от возраста ярко-синих глазах за стеклами очков-половинок всегда посверкивали веселые жизнерадостные огоньки, неожиданно серьезно сказал ему: “Не жалей умерших, Гарри, жалей живых, и в особенности тех, кто живет без любви!”

И вот уже несколько часов знаменитый Гарри Поттер жалел себя.

Нет, он, разумеется, понимал, что Альбус Дамблдор имел в виду любовь самую разнообразную — родительскую, сыновнюю, дружескую, наконец, а не только... Но именно этого “не только” ему, как оказалось, категорически и катастрофически не хватало. Блажь? Возможно. Однако, скорее всего, просто так все совпало в этот день, да и вина домашнего, не слабенького, было за столом выпито немало.

Отчаявшись заснуть, Гарри прошептал: “Люмос!” Нацепил притянутые с тумбочки очки, уставился на взятые оттуда же карманные часы. Два пополуночи. С ума сойти! Два часа переворотов в кровати не дали никаких результатов — лишь разбередили память и полностью прогнали сон. Мысль спуститься вниз и сделать себе какао показалась настоящим спасением. Гарри тихонько встал, накинул поверх пижамы халат и, стараясь не скрипеть половицами, отправился на кухню.

Авроры недаром считаются отменными бойцами: коридор и ступеньки Поттер одолел так, что мог стопроцентно не опасаться кого-нибудь разбудить. Тем большей неожиданностью для него стал огонек теплящейся на кухонном столе свечи и знакомый взъерошенный силуэт, в мерцающем свете отбрасывающий на стену совершенно фантастическую, натурально ведьминскую пляшущую тень. Для силуэта его визит тоже оказался, мягко говоря, внезапным. Похожие ощущения вылились в два почти одновременных приглушенных вскрика:

— Гарри?

— Гермиона?!

* * *

Уже через пять минут оба виновника взаимного переполоха, посмеиваясь и подталкивая друг друга локтями, грели на магической плитке маленькую кастрюльку с молоком. Гермиона, которую друг застал в самый разгар усиленного размышления на тему — выпить ей чаю или чего-то еще, с удовольствием согласилась, что какао будет в самый раз. Также она была абсолютно согласна с тем, что при ночном набеге на чужую кухню тишина — вещь первостепенной важности, но удержаться от подтрунивания, глядя, как Гарри сосредоточенно отмеряет молоко стаканом с мерными делениями, было выше ее сил.

Сотоварищ по бессоннице смущенно улыбнулся:

— Извини, Гермиона, просто тетя Петуния всегда требовала точно соблюдать рецептуру, даже в приготовлении яичницы. Я у них не был лет сто или двести, а смотри ж ты — привычка осталась на всю жизнь, крепко вбита... — он резко умолк, а подруга тут же быстро закивала, понимая, что тот сказал больше, чем собирался.

— Конечно, привычка — жуткая вещь. Твоя еще ничего, полезная, а вот мой папа привык, если маме или мне даже гипотетически угрожает опасность, сначала бить, а потом думать!

Оба тут же совсем по-детски захихикали, а Гарри еще и потер правый глаз.

— Да нет, это тоже полезная привычка... иногда.

— А еще я по-прежнему, как только просыпаюсь, бегу искать корм для Глотика, но... — с каждым словом Гермиона все больше горбилась, и Гарри, притянув ее к себе за плечо, обнял и решил, в свою очередь, срочно сменить тему. Живоглот, на время охоты за хоркруксами оставленный в приюте для магических животных, то ли серьезно обиделся, то ли сильно заскучал, но, так или иначе, сбежал оттуда в неизвестном направлении и с тех пор так и не объявился. Будь у него желание или возможность, умный полукниззл давно бы вернулся к хозяйке. Гермиона чувствовала себя предательницей, и пусть это был “всего лишь кот”, как сказал в свое время Рон, мол, тут столько людей погибло, а ты из-за зверюги переживаешь, но кот этот был настоящим другом, а предавать друзей... Вот-вот, поганое дело.

— Гермиона?

— М-м-м? — она пошевелилась в его руках, но тут над кастрюлькой показалась шапка пены, и Гермиона, ойкнув, высвободилась и шустро приподняла собравшееся убегать молоко над конфоркой. — Тьфу ты, — посетовала она, — чуть было плитку не залили! А пригоревшее молоко — это такая гадость!

— Ты что, забыла, — Гарри помахал палочкой перед ее носом, — мы же волшебники! Раз-два, и все чисто!

— Так ведь оно еще и воняет, Гарри!

— А заклинание очистки воздуха на что?

Гермиона определенно смутилась.

— Знаешь, я, наверное, на самом деле сплю, — мрачно сказала она.

— Ага, — покивал Гарри, — лунатизм неизлечим. — Но я в первый раз слышу, чтобы лунатик не только ходил по дому с открытыми глазами, но и поддерживал вполне связную беседу, да еще за плитой следил.

— На самом деле, неизлечим мой образ жизни. Дом у меня обычный, маггловский, только прикрытый Фиделиусом, свет — от электричества, свежий воздух — из открытого окна, кондиционера или пшикалки с ароматом, на кухне — маггловская техника. Да и, честно говоря, я на ней редко что-то готовлю, на кухне этой. Да здравствуют полуфабрикаты и фастфуд!

— А также гастрит, язва и токсикоинфекции, угум.

— Ух ты, какие мистер Поттер умные слова знает!

— Поработаешь в сотрудничестве с маггловскими судмедэкспертами — еще не такие узнаешь, — мирно уведомил Гарри. — Ну что, какао-то будем кидать?

— Куда кидать? — растерялась Гермиона.

— В молоко, стар-р-роста ты наша!

Та стукнула себя по голове.

— Пожалуй, я лучше присяду, а ты доделаешь и нальешь чашечку на мою долю. У тебя хорошо получается.

— Я в курсе, — хмыкнул Гарри.

Пару минут спустя перед Гермионой оказалась большая чашка ароматного напитка. Из настенного шкафчика Гарри добыл остатки яблочного пирога, поставил на стол, а сам опустился напротив, обеими руками обхватив свой бокал с какао, словно на улице стоял февраль и в доме было настолько холодно, что хотелось погреться чем-то горячим и изнутри, и снаружи.

Гермиона потянулась за пирогом, откусила кусочек, задумчиво пожевала. Констатировала:

— С корицей...

— Не нравится? А министр так уплетал, что за ушами трещало!

— Нет, что ты! Обожаю яблочные пироги с корицей, правда, когда они горячие, то запах и вовсе одурительный.

— И я тоже люблю. Погреть?

Она будто очнулась и быстро покачала головой.

— Я совсем бессовестной себя буду чувствовать. Села тебе на шею и ножки свесила. А ведь по идее, именно женщине положено готовить и накрывать на стол!

— Гермиона! — “повар” откровенно расхохотался и тут же зажал себе рот рукой, чтобы не перебудить весь дом. — Тоже мне, готовка... И откуда вдруг эти предрассудки?

— Ну, предрассудки или нет, но каждый мужчина, вернувшись с работы, хочет получить первое, второе и компот домашнего происхождения, а не разогретый полуфабрикат.

— Иногда хочется, согласен...

— Да какое там иногда? Ты на Рона посмотри!

— Ну и пример ты нашла! Вот пусть Рон и ищет себе жену наподобие миссис Уизли. Нет, я ее безмерно уважаю — ты же знаешь, но невозможно всех людей скроить по одному шаблону. Кто-то, как она, постоянно крутится на кухне, такие, как наш с тобой общий товарищ, живут по принципу “люблю повеселиться, особенно пожрать”, но есть и те, для которых не принципиально, что будет на обед, главное — погода в доме.

Гарри пригляделся к скептической мине на лице подруги и с подозрением поинтересовался:

— А чего это разговор о Роне зашел? Вы что — опять?..

Гермиону передернуло.

— Сколько раз вам всем повторять, не было у нас ничего, не-бы-ло!

— Стало быть, “Конфундус”, брошенный в МакЛаггена, птички и поцелуй в Выручай-комнате мне, вероятно, приснились, — предположил Гарри.

Гермиона странно на него посмотрела:

— Может, и правда приснились? Когда там был этот поцелуй? Случайно не в лунный день тридцать первого июня? — Увидев в его глазах полнейшее непонимание, она глубоко вздохнула. — Это из... А, ладно, забудь. Дело в том, что — прости, конечно, Гарри, — но ежу было понятно: МакЛагген, будь он даже действительно много лучше Рона, тебя словесно заклюет, и командный дух быстро превратится в командный вздох. Последний. Я не очень хорошо разбираюсь в квиддиче, но неплохо понимаю в людях, и мне совсем не хотелось, чтобы Гриффиндор в конце концов упустил Кубок из-за какого-то напыщенного идиота. А главное, тебе тогда хватало и других проблем, я ужаснулась от одной мысли, что тебе придется еще и в команде собачиться, к тому же явно безрезультатно.

— Ну а...

— А в Рона нужно было не птичками запулить, а чугунной сковородкой!

— За что, если не за...

— Не за “за” и не за “против”. Тебе надо было придумать, как достать у Слагхорна подлинное воспоминание, я старалась отыскать и заучить как можно больше полезных защитных заклинаний... пусть тогда еще о поисках хоркруксов в автономном плавании речь не шла, зато война явно стояла на пороге, и мне изначально было понятно, что в атакующих я с тобою не потягаюсь, а вот защита может пригодиться всем, мало ли... Словом, мы были при важном деле и не отказались бы от помощи, хотя бы моральной, а этот герой-любовник повис на Лаванде как репей (или она на нем, без разницы), и даже внимания на нас не обращал!

— Нет, ну почему, это он с тобой гавкался, а со мной вполне себе разговаривал.

— Это когда он на меня нападал за то, что я ругала тебя за снейпов учебник?

— Кстати, не хочешь признать, что слегка погорячилась тогда?

— Дурак ты, Гарри, и уши у тебя... — с очередным вздохом Гермиона потянулась рукой через стол, — а уши, как ни странно, не холодные. В чем-то ты был прав, конечно, я не любила проигрывать в учебе, особенно тому, кто получал высокие результаты, ничего для этого не делая. Но скажи честно: чем бы помогли тебе твои шпаргалки на войне?

— Так ты все равно никого к зельям не подпускала, когда чего-то надо было сварить!

— Может, потому и не подпускала? А если бы меня не оказалось рядом? Как Рона?

У Гарри чуть голова не отвалилась, так активно он ею замотал.

— С тобой бы никогда такого не произошло! Ты бы не ушла!

— Ты так уверен? — насмешливо приподняв бровь, спросила Гермиона.

Такого твердого “Уверен!”, полученного в ответ, она давно уже не слыхала.

— Но ведь могли случиться обстоятельства, от меня совершенно независящие...

На минуту между ними повисло молчание. Гарри пытался представить себе, что бы он смог сделать один, или даже на пару с Роном, до каких хоркруксов добраться, от каких опасностей защититься. Безусловно, они не были абсолютно тупыми и беззащитными, но, и еще раз “но”...

Эти мысли приходили к нему не впервые, однако именно сейчас, глядя на по-прежнему худощавую и даже хрупкую Гермиону, мозг силился и никак не мог понять, как такая девушка сумела пройти с ними через все, пройти не балластом и не робким цветочком — опорой и защитой для двух вполне здоровых обалдуев. А вот они ее что-то хреново защищали, сдается. Где она в ней, эта сила? Что заставило и что помогло? “За такую дружбу надо памятник ставить. Из чистого золота. В полный рост. В Министерстве Магии, — подумал Гарри. — Или все же... не только за дружбу?” Он отпил позабытое и начавшее остывать какао, поперхнулся и откашлялся. Гермиона, дернувшаяся было постучать его по спине, увидев, что все в порядке, опустилась обратно.

— Так вот, Гарри, насчет того поцелуя... Я только потом поняла, что он был самым глупым поступком за всю мою жизнь. Не то чтобы я совсем не соображала, что делаю, или была абсолютно уверена в невозможности всем нам троим пережить этот день, но частично и то и другое присутствовало. Рон, как бы он себя порой ни вел, наш хороший друг, повод тоже был хорош, так почему бы его не подбодрить, решила я. Хотя бы узнаю, как... ладно, это к делу не относится. Кто ж знал, что он не только выживет, но и утвердится в своем определенном мнении на мой счет?

— Знаешь, вообще-то, в этом мнении утвердился далеко не он один. Дыма без огня не бывает, но раз уж тебе было все равно, что мешало моей подруге в твоем лице точно так же подбодрить меня?

С нечитаемым выражением на лице Гермиона приникла к кружке, а отставив ее, поднялась со стула и отвернулась к окну. Из-за веселых, в канарейках, занавесочек в самом верху окна выглядывала яркая, огромная, должно быть на полнеба, луна. Гарри послышался шепот: “Пусть не лунный день, но лунная ночь...” и “Тонкс, как же ты была права!” Наконец, не поворачиваясь, она вслух произнесла:

— Мне было не все равно, Гарри.

— Так а я о чем говорю? Рон...

— Да оставь ты его в покое! — воскликнула Гермиона, разворачиваясь и цепляя взметнувшейся гривой за крючок, на котором висело полотенце. — Уй! Гадская железка, отдай мои волосы! Мне более чем хватило разборок с ним самим, и поверь, убедить Рона в том, что это был дружеский поцелуй на удачу, поцелуй “спасибо” и поцелуй “на всякий случай прощай”, убедить — и умудриться окончательно не испортить отношения, было сложнее, чем отнять у Хвостороги яйцо! Он ведь отдавать яйцо ни в какую не желал... Говорю, оставь его в покое и подумай головой: как я могла так “подбодрить” тебя, если у тебя была Джинни?

— Но мы же с ней расстались еще до свадьбы Билла! Это все знали.

— Разумеется, знали. Что вы расстались только для вида — чтобы не давать Тому-Кому повод начать за ней охоту и через нее надавить на тебя.

— Да нет же! Расстались — и все, с концами. Ну, по крайней мере, у меня были именно такие намерения... Даже если шпионы донесли Волдеморту о моем романе, то о его окончании, объявленном кулуарно, он мог и не узнать, либо узнать и не поверить. К тому же он все равно охотился за всеми Уизли как за предателями крови и членами Ордена Феникса, так что смысла нам было просто так разбегаться — ноль целых, пес десятых. Ты бы могла догадаться.

— Но Джинни ты сказал совсем другое.

Гарри виновато потупил взор.

— Вот-вот! А потому, знаешь ли, далеко не только я одна утвердилась во мнении Уизли-младшей!

Непобедимый герой поднял руки в гору и честно признался:

— Сдаюсь! Один-один.

С невеселой улыбкой Гермиона вернулась за стол и молча допила какао. Гарри последовал ее примеру, а затем, решившись, тихонько спросил:

— И что же, за все это время никого лучше Рона не нашлось? Ну, то есть...

— Я тебя поняла.

— И?..

— Ты вот тоже один. Почему?

— Я так понимаю, это был ответ и вопрос в одном флаконе, — предположил Гарри и, скрестив руки на груди (в которой с момента прихода на кухню что-то ёкало), вместе со стулом отклонился назад, рискованно балансируя на двух тонких ножках. — Слышала, о чем сегодня меня крестник спросил?

Улыбка, последовавшая за утвердительным кивком, на сей раз оказалась слегка светлее, но веселья в ней не прибавилось.

— Думаешь, почему я заснуть не мог? Лежал и соображал, не наболтал ли я ему лишней дури. А потом — вспоминал, что из перечисленного можно было отыскать в моих супер-долгих и экстра-многочисленных романах. И когда толком совпадений не нашел, задумался, как вообще люди умудряются найти друг друга по таким странным приметам? До этого убеждал себя, что мне просто некогда заниматься всякой чушью, а теперь вот я, кажется...

— Повзрослел?

Гарри многозначительно промолчал. Гермиона завозилась на стуле, убрала соскользнувшую на лицо прядь, словно это она только и мешала прямо посмотреть ему в глаза и увидеть в них то, что ей было нужно. Или не увидеть.

— Дури ты не наболтал. Все верно, все правильно. Дело за малым — не просто произнести все это, а прочувствовать. Увидеть вокруг себя. Связать слова с реальностью. Вы, мальчишки, всегда любите скакать по верхам, заучил определения — и в кусты, квоффл гонять! А как же суть вещей?

“Мальчишка” чуть было не фыркнул, какой, мол, квоффл в кустах? Но в словах подруги ему почудилась такая горечь, что он сдержался. Огорчать Гермиону он не мог ни делом, ни словом — ее обида становилась его болью, как и ее радость — его счастьем. И для того, чтобы она весело улыбнулась, — Гарри вдруг понял это весьма отчетливо — он готов обойти полсвета, высидеть яйцо, спертое у Венгерской Хвостороги, и даже... даже... Даже пойти преподавать в Хогвартсе ЗОТИ, на что его третий год подряд безуспешно пыталась подписать директор МакГонагалл.

Да что там Хогвартс, ради ее улыбки и возможности, сидя друг против друга, вот так, как сегодня, шутливо пикироваться, он готов день-деньской напролет слушать ее рассказ о проекте нового закона по оборотням со всеми юридическими подробностями или питаться гамбургерами... хотя нет, лучше все-таки приготовить обед самому — лучше для всех. А как здорово она сегодня, то есть вчера, выглядела на приеме в Министерстве! Хотя... какая разница, она и сейчас очень мило выглядит. Разве была бы она собой, Гермионой, без этой ведьминой копны каштановых волос, милого вздернутого носика или своего непререкаемого: “Поработай головой, Гарри!”? А без нежной страсти к книжным завалам, простым джинсам и рубашкам в клеточку, мятной зубной пасте и кошкам, без вечной тяги к справедливости и стремлению разобраться во всем от и до? Без этих глаз, которые сейчас смотрят на него так, будто наконец отыскали в нем тот клад, что давно уже отчаялись найти? Без...

Гарри очнулся лишь тогда, когда неоспоримое ощущение падения вкупе с грохотом и непередаваемыми ощущениями во всех местах, соприкоснувшихся с полом, стулом и кухонным шкафчиком, убедительно доказали ему, что учительница начальных классов, которая за качание на стуле когда-то ставила его в угол, была совершенно и абсолютно права. Звуки куда-то исчезли, очки слетели на пол, в глазах, кажется, двоилось, если не троилось, и как минимум два гермионоподобных пятна тянули к нему свои конечности, одна из которых, подрагивая, ощупывала его затылок, а другая махала перед носом волшебной палочкой. “Теперь 2:2”, — вяло подумал Гарри, смутно вспоминая свои успехи в кулинарии.

Слух восстановился неожиданно, буквально оглушив в первый момент.

— ...трясение, Гарри, наверняка. Гарри, Гарри, ты меня слышишь?

Гарри почти удачно попытался поднять руку в приветственном жесте.

— Спокойствие, только спокойствие, — старательно вдохнув, прошептал он. — Я тебя слышу и даже почти вижу, дай мне только минутку... и, желательно, очки.

Два гермионистых пятна что-то нащупали на полу и своевременно слились в одно, иначе как бы получилось забрать у этого пятна свои “вторые глазки”, еще больше его не испугав? Пятно, правда, возвращать очки не спешило, подняло их, нацелилось в линзы палкой, и до Гарри донеслось такое знакомое по формуле и произносившему ее голосу:

— Окулус Репаро!

Сверкнуло, пахнуло озоном, и на переносицу ему опустился до боли родной предмет. Пятно немедленно трансфигурировалось в Гермиону, которая, не опуская палочки, с тревогой вопросила:

— Ну, так ведь лучше, правда?

Несмотря на пульсирующую боль в затылке, Гарри растянулся в улыбке на пол-лица:

— Тебе не кажется, Гермиона, что это где-то когда-то было? Только интонация у последнего вопроса должна быть такая, м-м-м... самодовольная!

Та возмущенно закатила глаза:

— Ты все-таки неисправим, Гарри Поттер. Было, куда ж деваться, если ты вечно лезешь во все неприятности? Ну-ка, быстро отвечай, сколько пальцев?

Гарри с чистой совестью проинформировал, что наблюдает только один — средний.

— Еще раз меня посмеешь напугать, и не такое увидишь, — пообещала Гермиона. — Что-нибудь еще, кроме затылка, болит?

Прислушавшись к своим ощущениям, Гарри с удивлением отрицательно покачал головой, что, правда, заставило его схватиться за затылок. Гермиона, закусив губу, зачитала над ним пару диагностических заклинаний, а удовлетворившись результатом — заставила опустить руку и что-то такое нашептала над наливающейся шишкой, от чего боль куда-то испарилась и в голове совершенно прояснилось. После этого девушка протянула ему руку со словами:

— Давай вставай, герой.

Гарри со слышимым только ему скрежетом в костях поднялся на ноги и тут же испуганно глянул в сторону коридора.

— Слушай, я ж, наверно, весь дом перебудил!

— И перебудил бы, — ухмыльнулась Гермиона, — если бы я еще в середине нашего милого разговора не наложила на кухню чары тишины!

Ответом ей стал облегченный выдох. Не решаясь после такого долго стоять на ногах, Гарри поднял стул (как ни удивительно, целый) и аккуратно присел, не отводя глаз от своей спасительницы. Та вернулась на свое место, мельком взглянув в окно, где уже несмело рисовался на горизонте мягкими красками рассвет. Некоторое время они молча разглядывали друг друга, наконец Гермиона, кашлянув, спросила:

— Ну как, видимость нормальная?

— Видимость прекрасная! — с энтузиазмом отозвался Гарри. — Больше скажу: никогда не видел лучше.

Сомнение, исходящее от Гермионы, можно было ложкой хлебать. Потеребив дужку очков, что у него всегда служило эквивалентом потирания переносицы, Гарри плотно сжал губы и кивнул в ответ каким-то собственным мыслям.

— Понимаешь, как раз перед тем, как я тут пробовал летать без метлы, я последовал твоему совету...

— Насчет квоффла? — улыбнулась Гермиона.

— Насчет посмотреть вокруг. И увидеть... реальность.

— И что же?

— А реальность такова, — Гарри поднялся, отвесил занавеску, распахнул окно и жестом то ли предложил к нему присоединиться, то ли указал на рвущиеся из-за горизонта солнечные лучи, — реальность такова, — он приобнял подошедшую к нему Гермиону одной рукой, продолжая смотреть в окно, — она такова... — Тут Гарри на минуту затих, словно не обращая на нее внимания, а на деле — собираясь с духом. В конце концов он повернул к ней голову и как-то до смешного серьезно выговорил:

— Ты — моя реальность, Гермиона.

Слегка отстранившись, она, со сменяющими друг друга выражениями недоверия, беспокойства и робкой... надежды (или показалось?) на лице, тихо спросила:

— А ты... не слишком ли сильно ударился, милый?

Гарри, пошарив внизу свободной рукой, поймал ее ладошку и переплел свои пальцы с ее тонкими пальчиками, покачал получившейся сцепкой туда-сюда.

— Ударился я уже потом, Гермиона. Должно быть, не выдержал собственной слепоты или дурости, или того и другого разом. Но если я тебя неправильно понял, если для тебя я не подхожу...

— А я, значит, тебе подхожу? — усмехнулась она.

— По всем критериям, однозначно! — Гарри вернул ей усмешку с процентами. — Я, конечно, тот еще жираф, но быстро учусь, спроси у моего начальника.

— Непременно спрошу! — более чем серьезно согласилась Гермиона. А потом вдруг тесно прижалась к нему и обняла, не отрывая захваченной ранее в плен ладошки. Кажется, всхлипнула. И затихла.

Опустив подбородок в каштановое безобразие, начальник третьего отдела аврората Гарри Поттер чувствовал себя Аластором Грюмом, упокой Мерлин его душу, одним глазом поглядывая за набирающим силу рассветом, а вторым — за застывшими в дверном проеме Молли и Чарли, но, в отличие от покойного приятеля покойного же директора, чувствовал себя абсолютно счастливым и не имел ровным счетом никакого желания “удваивать постоянную бдительность”. Пусть себе смотрит кто угодно.

Молли Уизли, судя по всему, была не менее счастлива, хотя Гарри и затруднялся определить, чему больше: увиденной ею картине подозрительно недружеского объятия или тому, что говорил матери не сводящий с нее глаз Чарли, который, переступив порог и тем самым зайдя в зону, огражденную чарами тишины, внезапно обрел слышимость:

— ...обязательно познакомлю вас с ней в свой следующий приезд домой. Она действительно невероятная, представляешь, — любит драконов!

Шагнув за токующим сыном в кухню, Молли подмигнула Поттеру и успела вставить фразу в сплошной поток идущей от непривычно болтливого Чарли информации:

— Мне главное, чтобы она тебя любила, сынок.

— И меня, а как же! Но и драконов тоже! А еще... пишет стихи... ну, не Шекспир, конечно, но когда мы почти год назад познакомились и она не знала, как мне сказать... вот, послушай...

Стоя спиной к Гари и Гермионе, Чарли облокотился на шкаф и, положительно не замечая ничего и никого вокруг, продекламировал:

Теплый солнечный рассвет

На печаль наложит вето;

Мы узнаем этим летом

На двоих один секрет.

Тополиный пух везде,

Я держу твои ладони —

Неужели ты не понял,

Что хочу сказать тебе?

Молли, схватив его за руку, утянула-таки сына куда-то далеко, судя по всему — на улицу, а Гарри с грустной усмешкой прошептал:

— Да уж, как же это я не понял?

Откуда-то снизу донеслось полузадушенное:

— Лучше поздно, чем никогда!

Заподозрив неладное, Гарри отстранил от себя совершенно не желающее отстраняться тело. Глаза у Гермионы блестели, но признаков удушения или слезотечения не наблюдалось — и то хлеб. После беглого осмотра он уже вполне весело кивнул в сторону окна:

— Смотри-ка, а рассвет-то — вот он, уже тут! Теплый и солнечный.

— Тополя еще не зацвели, — шмыгнула носом Гермиона.

— Подумаешь, орхидеи тоже!

Эта реплика оказалась удостоена откровенного смешка. Ободренный, Гарри продолжил:

— Будет, все у нас будет. И пух...

— И перья!

— Только для письма!

— Это как вы себя вести будете, мистер Поттер!

— Хорошо буду. В общем, и пух тополиный будет, и секрет на двоих...

— И понимание...

— Обещаю! А главное, теперь я смогу не только рассказать Тедди, что он хотел узнать, но и показать!

Гермиона нахмурилась и погрозила пальчиком:

— Эй, детям до шестнадцати...

— Ну ты меня я не знаю за кого держишь...

— За жирафа!

Гарри удрученно развел руки в стороны, но тут же коварно сцапал ими не особо отбрыкивающуюся девушку.

— Раз я этот самый, то не удивляйся, если элементы "до шестнадцати" нам придется многократно отрепетировать, прежде чем выйдет что-то путное. Может, самое время начать, хотя бы с чего-нибудь самого простого?

— Например?

— Ну-у-у...

— Конкретнее!

— Ах так!..

Наверху продолжал сладко храпеть Рон, еще выше с хрустом потягивался упырь, последний раз за уходящую ночь скребя когтями по печной трубе. В саду Молли, словно обретя вторую молодость, со свистом раскручивала над головой свежепойманного садового гнома, краем уха прислушиваясь к восторженным славословиям Чарли. А с неба на этот сумасшедший дом смотрело молодое, умытое росой солнышко и улыбалось, нескромно заглядывая прямо в распахнутое кухонное окно, за которым самозабвенно целовались люди, с этого дня как никто на свете уверенные в своем твердом понимании того, что это за штука такая — любовь.