Римус и Тонкс. Драбблы (гет)

Когда Нимфадоре Тонкс исполнилось пять лет, она впервые задумалась о том, какого акромантула родители дали ей такое дурацкое имя. Могли бы банально назвать Джейн или Мэри. Всё лучше, чем это непроизносимое и ненавистное «Нимфадора». Мать, чувства и самолюбие которой изрядно пострадали от неприятия дочерью собственного имени, ругалась с удивительной пылкостью, изо всех сил стараясь сохранять природное блэковское самообладание, а недовольная упрямая девчонка буянила целые месяцы и в конце концов начала призывать всех называть себя по фамилии — Тонкс. По мнению бунтарки, это звучало куда круче и отображало её индивидуальность. Для родителей отказ детей от данных им имён — личное оскорбление, а потому Тед и Андромеда стояли на своём. «Не хочешь быть Нимфадорой, тогда будешь просто Дора», — сказал однажды отец, решив поставить точку на препирательствах. Слово они с матерью сдержали и называли Тонкс полным именем только сильно разозлившись. Обычно это происходило пару раз в неделю.

Дора... Почему-то с тех пор обладательница сего имени привыкла к тому, что звучит это по-домашнему. Если для друзей она Тонкс — девчонка-ураган, то для семьи Дора — маленькая девочка, приносящая большие проблемы и огромную радость. На седьмом курсе у Тонкс впервые появился кавалер. Ей было плевать на его прыщи, детские манеры и скудный словарный запас. Зато он видел в Тонкс не просто товарища по факультету, а девушку — особенную и неповторимую. И всё-таки она не разрешала Майклу называть себя ласковыми прозвищами или, Мерлин упаси, так, как называли её родители. Дора — это святыня, то, что ещё нужно заслужить. Так и прошли несколько неловких свиданий с невинными поцелуйчиками и обращением к Тонкс как к милой. Девушка только больше бесилась, а потому сразу поняла, что с Майклом у неё не может быть будущего. Одновременно с неприятием к собственному имени Тонкс решила больше никогда не влюбляться. Она просто не представляла себе, что разрешит кому-то называть себя Дорой.

Знакомство с Римусом с самого начала стало самым неожиданным, странным и судьбоносным из всех знакомств Тонкс за всю прожитую жизнь. Этот мужчина привлёк её внимание тем, что был единственным, кто отказался называть девушку по фамилии. «Что за нелепость. У тебя же есть имя», — спокойно ответил Римус на разъярённые возгласы Тонкс, волосы которой вмиг покраснели. «Да что ты понимаешь! Твои родители хотя бы не стали проявлять сомнительную оригинальность после рождения сына», — воскликнула она, намереваясь оставить нового знакомого, как вдруг Римус остановил Тонкс, мягко повернув её к себе и ухмыльнувшись. «Ну да, и именно поэтому они дали мне такое волчье имя», — иронично заметил Люпин, и девушка, не удержавшись, хихикнула. «Ну хорошо, если ты не хочешь, чтобы я называл тебя полным именем, тогда будешь просто Дорой, согласна?» — спросил Римус, мягко улыбаясь, а Тонкс против воли порозовела и улыбнулась в ответ: «Конечно».

Каждый, кто не был хорошо знаком с Тонкс, сначала удивлялся её особенностям: полным именем называть себя запрещает, вступая в перепалки, одевается нелепее маглов, ни минуты не может усидеть спокойно, постоянно что-то роняет, но при этом умудряется быть аврором, причём одним из лучших. Муди, хоть чаще и бурчал, чем кого-то хвалил, всегда гордился своей ученицей, да и кто бы не гордился аврором-хамелеоном и до безумия смелой и бойкой девчонкой. Все эти её особенности — просто чепуха, по сравнению с профессиональными талантами. Тед притворно удивлялся, что его дочь Шляпа распределила на Хафлпафф. «Да какая же из неё хафлпаффка с таким безумным рвением нестись вперёд и драться с каждым, кто ей не понравится? — часто любил повторять он. — Да она же гриффиндорка — самая настоящая!». Тонкс в ответ отцу показывала язык, беззаботно смеясь вместе с ним.

«Наверное, папа не просто шутит. Но ведь то, что я аврор, не говорит о том, что я попала не на тот факультет», — сказала Тонкс Римусу на одном из дежурств, которое они проводили за воспоминаниями о детстве. Римус в ответ усмехнулся, заметив, что и его принадлежность к своему факультету удивляла всех вокруг. Сириус и Джеймс забавлялись тем, что называли Римуса «гриффорейвом», а Лили однажды назвала его одним из самых доброжелательных людей, каких не было на их курсе даже среди хафлпаффцев. «Нас следовало бы поменять местами, как думаешь?» — спросила Тонкс, а Римус ответил, что Шляпа никогда не ошибается. И он, как всегда, был прав. Не был прав только в её чувствах, так наивно, глупо и нелепо полагая, будто она могла влюбиться в Сириуса Блэка! Сириус... И почему Римус считал, что Тонкс влюбилась в него? Ещё со времён Майкла Тонкс поняла, что для неё главное, — подходящий характер. Такой, как у того же Римуса.

В Сириусе не было ни римусовской мягкости, ни элементарной вежливости. Тонкс любила с «дядей» Сириусом либо спорить, либо развлекаться, но на целую жизнь с таким человеком её бы не хватило. Самым обидным стало то, что именно из-за недопонимания, связанного с её сумасшедшим родственничком, всё у них с Римусом пошло наперекосяк. Стоило однажды неаккуратно, не к месту и не подумав назвать Сириуса красивым, как Люпин едко ответил, что она, наверное, влюбилась в него, как любая другая глупая девчонка. То, что это было сказано Римусом, стало для Тонкс самым неприятным фактом. «Не будь ты занят жалостью к себе, то сразу бы понял, в кого я влюблена», — ответила Тонкс, разозлившись и покраснев. Почему-то именно до этого дежурства она даже не понимала, что влюблена в Римуса, но это стало очевидным в одну секунду. Как ещё она может относиться к человеку, которому с самого начала было позволено называть её Дорой?

Орден Феникса первого состава разительно отличался от второго, но цели у волшебников, которые смело называли себя людьми Дамблдора, всегда были одинаковы. Сравнив два состава Ордена, Римус пришёл к выводу, что они оба ему по душе, только вот первый остался далеко в прошлом, а второй знаменовал собой настоящее и, как надеялись все, светлое будущее. Долго думать, прежде чем снова войти в состав «команды Дамблдора», Римус никогда не стал бы. Какая же у них всех будет жизнь, пока живы Пожиратели Смерти? «Никакой!» — ответила бы на этот вопрос Нимфадора Тонкс, которая не была бы собой, не стань она членом Ордена. В первую очередь Нимфадора Тонкс — боец. Боец за яркое будущее и беззаботное настоящее. Конечно, с самого начала пришлось свыкнуться с тем, что драк с чёртовыми Пожирателями у орденцев будет гораздо меньше, чем ночных дежурств, но и в них всегда можно было найти множество плюсов. Один из них — симпатичный и дружелюбный напарник. Особенно желательно, чтобы он был именно тем, кого Тонкс так полюбила.

Римус не мог не заметить, что в последнее время они с Дорой слишком уж часто сталкивались друг с другом, словно все вокруг сговорились и пытались любым способом сделать так, чтобы они оказывались в одном помещении в паре метров друг от друга, причём непременно вдвоём, без лишних свидетелей. И всё же Римусу нравилось её присутствие, и он не хотел отрицать того, что Дора — первая девушка, которая волновала его. Люпин любил наблюдать за Тонкс втихаря, подмечая каждую деталь, что связана с ней: как Дора принималась теребить безумного цвета волосы, когда волновалась и, почему-то, смотрела на него, как задорно смеялась после очередной байки кого-то из орденцев, запрокидывая голову, и дурачилась, и как забавно морщила нос при виде Наземникуса. Нравилась Люпину и присущая Доре неуклюжесть. Да всё в ней было прекрасно! Даже глупые вопросы, которые Дора любила задавать, когда их с Римусом ставили на совместные дежурства.

А ещё приятнее было возвращаться в штаб — к спасительным теплу и безопасности — не одному или с кем-то из коллег-авроров, а именно с ней. Римус любил брать Дору под руку, чувствуя, как она доверчиво прижимается к его плечу. Нравилось, когда она спотыкалась, а у него появлялась лишняя возможность помочь ей, дотронуться до её тела, ощущая, как кровь приливает к лицу. Нравилось, когда Дора ойкала, сыпала извинениями, но выглядела довольной и не пыталась прятать улыбку. Римус и представить себе никогда не мог, что может кого-то заинтересовать. Тем более её — такую необыкновенную, неординарную, волшебную. Он ведь давно уже стал старым, бедным, многим уступал по красоте. Впрочем, к чему все эти жалобы, если речь шла о совсем ещё девчонке? Римус и не сомневался, что скоро она перебесится, полюбит кого-нибудь другого — помоложе и поинтереснее. У Доры впереди была целая жизнь, и разделить её с ней было суждено другому — незнакомому везунчику, даже не подозревающему, какое сокровище он обретёт.

И плевать, что мысли о ком-то другом в её жизни заставляли сжимать руки в кулаки и так безрассудно злиться. Плевать на Сириуса, который каждый день твердил старому другу, что нужно взять ситуацию под контроль и не мучить девчонку, по совместительству сириусовскую племянницу. Плевать и на то, что сама Дора кидала на Римуса такие неправильно нежные взгляды, преданно спасала его очередным Протего во время разборок с Пожирателями и любила наивно пытаться привлечь к себе его внимание своим несравненно трогательным Рим. Римус не сомневался: если так пойдёт дальше, ему придётся отвергнуть Дору, причинить ей боль, а это равносильно смерти. Разве же он сможет добровольно заставить её страдать и лить слёзы из-за него? Дора того не заслуживала. Не заслуживала она и сложного, мрачного существования, которое влачил всеми отвергаемый и не принимаемый обществом Римус. Меньше всего он хотел обрекать её на собственную участь. Лучше бы бежала от него подальше — к лучшей жизни и большим перспективам.

Между тем их снова поставили на общее дежурство. Дору это обрадовало — Римус видел это по блеску в её глазах, победной улыбке, румянцу и приятному щебетанию. Люпин аккуратно взял свою любимую напарницу под руку и трансгрессировал. Всего мгновение — и они уже стояли в пропахшем сыростью и гнилью переулке. Место дежурства, как и всегда, Римусу не понравилось. Вечно их с Дорой ставили на тёмных улицах — грязных, сырых и мрачных, единственным ярким пятном которых становились они сами. Вот и сегодня ночь была сумрачная и холодная, а единственный источник света исходил из их палочек. В воздухе витала атмосфера неуюта, неудовлетворённости и отчаяния. Люпин невольно задавался вопросом, не было ли поблизости дементоров, и кидал взгляды на притихшую Дору, стараясь не выдать себя. Доре было холодно — она сжималась, ёжилась от ветра, но молчала, не решаясь попросить у Римуса куртку. Римус смотрел на неё, и ему невыносимо хотелось обнять девушку, отогреть её ладони своим дыханием и согреться самому.

Видит Мерлин, Люпину ужасно не нравилось то обстоятельство, что он не имел права прикасаться к Доре, не должен был делать этого, однако с каждым днём ему приходилось всё больше цепляться за остатки ускользающего благоразумия. С каждым днём становилось всё сложнее отрицать очевидное и бороться с Сириусом и собственными демонами в голове. Дора — единственное, чего Римус жаждал больше всего. Даже больше избавления от своей волчьей болезни, хотя именно благодаря ей он стоял так близко к любимой девушке и не мог сделать и лишнего шага. Дора молчала, и всё сразу становилось неправильным. Римусу не нравилось, когда что-то шло не так, а чему и вовсе не следовало меняться, так это ей. Римус снял с себя лёгкую куртку и набросил на плечи Доры — он мог и потерпеть, а ей нужно было хоть немного согреться. Дору отчего-то удивил выпад со стороны напарника, она резко подняла взгляд на Римуса, и он испугался её упрямого блеска в глазах — казалось, в ней самой присутствовала волчья сущность. А не его ли это отрицательное влияние?

Римус впервые видел Дору серьёзной, молчаливой и непривычно взрослой. Нимфадора Тонкс не должна была быть такой, она не должна была стремительно взрослеть — только не из-за него. Дора всё молчала, только и было слышно, что завывание ветра и их синхронно быстрое дыхание. И тут её словно прошибла молния. Дора начала что-то быстро и сбивчиво говорить, цвет её волос менялся со скоростью света, а Римус только краем сознания улавливал из её речи, что он жестокий и трусливый, словно маленький ребёнок, который не хочет взрослеть и прячется от других людей. Римус давно был готов к тому, что этот разговор рано или поздно состоится, но ему ужасно не хотелось в нём участвовать. Это было неприятно — доказывать Доре, что она должна держаться от него подальше, смотреть по сторонам, лишь бы только не замечать блеска её глаз, и не пытаться бросить все эти доводы к чёртовой бабушке и наплевать на них самому.

Это было отвратительно — расписывать Доре все ужасы, через которые Римус проходил каждый месяц, сетовать на несправедливость мира и недостаток средств в кошельке и рассудительно отмечать, что на земле полно более подходящих Доре мужчин, а он — не тот, кто ей нужен, и совсем не тот, кто должен быть рядом с ней. Дора выслушала все реплики Римуса, не пытаясь с ним спорить, и неожиданно трансгрессировала. Римусу меньше всего хотелось её искать — ему даже не нужно было, чтобы она возвращала куртку, хоть и стало ещё холоднее. Дора наверняка дома и уже в эту минуту била тарелки и злилась на него. Люпину было бы гораздо легче, поведи себя Тонкс по-другому. Она ведь могла накричать на него, влепить пощёчину, начать спорить, но от прежней Доры в эту ночь не осталось ничего. Оставалось только надеяться на то, что с ней всё в порядке. И надо бы постараться, чтобы их совместным держурствам пришёл конец — чего только ни сделаешь ради её благополучия.

Неожиданно свет из палочки погас, настигнув задумавшегося Римуса врасплох, и вот он уже падал и перед потерей сознания только заметил, как из ниоткуда появилась Дора в его до неприличия тонкой куртке, громко вскрикнула и зачем-то вызвала Патронуса. А Патронус большой, волчий, как и он сам. Мир потерял очертания, и Римус провалился в пустоту. Когда же он пришёл в сознание, всё, что Римус увидел перед собой, — яркий свет, от которого сразу захотелось спрятаться. В первые секунды пришла мысль, что он умер, но вот глаза привыкли к свету, и Люпин заметил её. То, что Дора сидела рядом, крепко держа его за руку и прислонившись головой к плечу Римуса, казалось правильным. Римус невольно дёрнулся, и Дора резко вскинула голову и бросилась обнимать Люпина, что-то шепча о том, какая она дура, что бросила его, и как повезло, что ей захотелось вернуться. Римус довольно улыбнулся и поцеловал свою Дору в макушку — в эту минуту он отчего-то начал верить, что у них всё ещё будет хорошо.

Больше всего на свете Римус Люпин боялся своей сущности. Самую сильную боль он причинял себе лично, и общество никогда не ставило перед ним столь жёстких ограничений, какие он создавал собственноручно. Бросить вызов упрямому и несчастному оборотню, помимо старых друзей, смогла лишь Нимфадора Тонкс — эта юная, смешливая и совсем ещё неопытная девчонка. То, что однажды Римус проиграет борьбу с собственными чувствами, стало ясно уже в скором времени после встречи с ней, и Люпину лишь оставалось убеждать себя в том, что это будет последний раз за всю его жизнь, когда он позволит кому-то взять над собой верх. Слишком порывы Доры сблизиться были искренни. Слишком она старалась пробить сооружаемую им долгие годы стену — и не безуспешно. Слишком сильно Римус сам желал быть с Дорой.

Римусу нравилось, когда Дора улыбалась, и он терпеть не мог заставлять её плакать, даже если убеждал себя в том, что поступает правильно, вновь и вновь пытаясь убежать от неё, и себя самого. Когда Дора была рядом, мир сразу же становился светлее, но Римус боялся, что его мрак накроет их обоих с головой. Дора вновь и вновь доказывала ему, что вместе они пройдут через что угодно, а он лишь удивлялся её похвальной стойкости, немыслимому упорству и безграничной любви. Римус не раз уходил и омрачал их совместную жизнь своими страхами — казалось, его метаниям не было видно конца и края. Римус не раз причинял ей боль, но Доре всё было нипочём — в упрямстве и терпеливости она ему явно не уступала. И даже когда он трусливо сбегал, она продолжала ждать его. Дора ждала его, зная, что Римус всегда вернётся домой, где бы он ни пропадал и сколько бы ещё ни блуждал по миру в гордом одиночестве.

Ей было плевать на его благородные порывы отказаться от чувств ради мнимого блага. Она не собиралась подчиняться условностям и играть по навязываемым миром правилам, которые диктовало им общество и которым Римус привык следовать с самого детства. Дора смеялась ему в лицо, а после спорила до слёз, когда Римус настаивал, что предоставляет ей лучшую возможность прожить жизнь — без него. Доре не нужен был никто, кроме Римуса, будь он в десятки раз моложе, в сотни раз богаче и в тысячи раз красивее. Нимфадора Тонкс украла его сердце в первый же день их встречи, и в глубине души он знал, что не в силах сопротивляться ей вечно. Знал Римус Люпин и то, что мог быть счастлив только с Дорой, и как же нравилось потрёпанному Волку в конце концов уступать своей гордой Девочке с радужными волосами.

Нимфадора Тонкс росла на множестве сказок, в том числе и магловских, в которых принцессы все молодые годы, самое лучшее время!, безвольно просиживали на одном месте, пока их кавалеры вели полную приключений жизнь, а потом передавались из рук в руки — от отцов к мужьям. У тех принцесс были в запасе шикарные платья и огромные глаза, и у всех до одной не было мозгов, а иначе они бы приручили своих драконов, научились бороться и нашли способ выбраться из высоких башен, в которых их держали, как чёртовых кукол. Принцессы, правда, и не думали жаловаться. Вот вам и вся сказочка: растёшь, наводишь красоту, без особых усилий влюбляешь в себя принца и живёшь с ним потом долго и счастливо.

Нимфадора Тонкс отличалась природной тягой к бунтарству, и с самого детства, только лишь вступив в сознательный возраст, она принялась за отчаянные споры с матерью. Не бывает ведь такого в жизни, чтобы совсем не пришлось бороться за своего принца, — хоть ты ухлопайся глазами. Да и намного веселее сходить с ума, наживать приключений, жить своей жизнью, не держась за какого-то там хлюпика, каким бы красавцем он ни был, — тогда, глядишь, с тобой и захотят иметь дело добрую половину жизни. У Нимфадоры Тонкс всегда был пример из жизни перед глазами: мать, почти как те принцессы, которую держали в персональном замке. Даже дракон имелся — в лице сумасшедшей сестрички. И ждала бы маму судьба любой другой принцессы, да только вот появился в её жизни папа-принц и спас маму от злого умысла её родни. Жили ли они счастливо? Да. Но расплачивались за свою выходку потом, кровью и слезами.

Нимфадора Тонкс ненавидела сказки, особенно магловские: слишком много было в них лжи и ни намёка на чистую правду. А правда — правда была в заплаканных глазах матери, читавшей письма младшей сестры, с которой они общались тайно. Правда была во вздохах отца, который и после долгих лет совместной жизни сомневался, не было бы маме лучше, и безопаснее, жить вдали от него, в родной среде. Когда у Нимфадоры Тонкс появился собственный принц на примете, она сразу почуяла, что придётся ей хорошенечко за него побороться. И в этом тоже была правда. В её борьбе за него заключалась реальная жизнь, которой было далеко до сказки.

Далеко не каждому было известно, как Тонкс обожала читать: в конце концов, это могло испортить старательно создаваемый и поддерживаемый ею образ бунтарки. Римус — заядлый книжный червь, обожал их с женой совместное чтение. Ему нравилось обсуждать с Дорой прочитанные книги, философствовать, давать простор воображению и отправляться в полёт фантазии вместе с любимой женщиной. Тонкс нравилось, когда Римус читал ей стихи о любви. Разумеется, Дора подтрунивала над мужем, но в конце концов затихала с довольной улыбкой. Римус знал, что ей точно понравится, и, слушая его мягкий и приятный голос, Дора на мгновение забывала обо всём: о жизненных неурядицах и многочисленных сложностях, о мрачной неопределённости и страхе. Забывала даже о войне.

Дора любила дождливые вечера: тогда можно было без зазрения совести бежать под одеяло, наслаждаться ароматным чаем и римусовскими вкуснейшими сладостями и говорить обо всём — о детстве, школе, будущем. Римус любил просыпаться раньше жены и долго любоваться ею, пока она вдруг не начинала хитро улыбаться (и как только чувствовала его взгляд?) и переходить к излюбленному бою подушками. Доре всегда нравилось быть в обществе, но особенно она любила появляться на людях вместе с Римусом. Гулять — занятие хорошее, но особенно отрадно где-то бродить, когда в твоей руке рука родного человека. Разваливаться на диване, разглядывая старые колдографии друзей, — дело занятное, но ещё лучше сидеть вдвоём на маленьком излюбленном диванчике, словно бы созданном специально для вас. Направляться куда-то в одиночестве — действие совершенно заурядное, а вот идти куда-то вместе — в любом случае приятное событие.

Когда-то, ещё до наступления совсем уж тёмных и мрачных времён, они позволяли себе забывать о том ужасе, который творился вокруг. И как же те редкие вечера, когда можно было немного расслабиться и на пару часов почувствовать себя другими людьми, были потрясающи. Магловский Лондон, сияющий разноцветными огнями, наполненный кучей звуков — громким смехом, оживлёнными разговорами, сигналящими автомобилями — и заполненный людьми, был удивителен. Дора, дурачащаяся и пускающаяся в самые немыслимые авантюры, была прекрасна. Римус, прижимающий девушку к стене какого-то кирпичного здания и поддающийся охватывающей его страсти, словно несдержанный юнец, был совершенно неуместно счастлив.

Никто, кроме Доры, и помыслить не мог, насколько сильно Римус был близок к магловской культуре. В тот день, когда она привела его в свою квартирку, первым же делом поставила пластинки Битлз и с воодушевлением начала говорить о том, какие волшебники, отвергающие маглов с их творениями, идиоты, Римус понял, что был бы не прочь жениться на этой девушке, с её определённо хорошим музыкальным вкусом, но тут же отогнал непрошенные мысли. Дора знала даже больше магловских музыкальных групп, чем он, и с вдохновением рассказывала Римусу о том, какие эмоции ей дарили любимые (некоторые из них Люпин любил не меньше). Дора разделяла мысли Римуса о том, что музыка не принадлежит маглам, или волшебникам, или людям определённой эпохи. И как же они любили шутить над теми несчастными, у кого оставался выбор лишь между Селестиной Уорлок да «Ведуньями». Не меньше, чем слушать музыку, Дора любила танцевать, и Римусу нравилось наблюдать за ней. Сам он любил подпевать любимым исполнителям, но не стеснялся этого делать исключительно в её обществе.

В первый раз Дора поцеловала Римуса под Элвиса, и они потом долго смеялись над тем, как нелепо, наверное, это выглядело со стороны, учитывая их внешний вид и неуклюжесть. На свадьбе они танцевали под сборник рок-баллад, который Дора купила, получив самую первую в жизни зарплату. Даже скандалили они под аккомпанемент панк-рока, как только доходило до этого дело. Римусу казалось, что у Доры на любой случай жизни была припасена песня. Вскоре после рождения сына Римус случайно наткнулся на сборник пластинок, бережно закреплённых вместе и лежащих в коробке, подписанной двумя словами — наша история. Его долгие метания, её страдания, их первый поцелуй, свадебный танец, ссоры и расставания, примирения и счастье друг с другом, — всё уместилось в одну коробку. Их вера друг в друга, надежда на лучшую жизнь, необычная любовь таких разных людей, — обо всём этом Тедди было суждено узнать в один прекрасный день, даже если существовала огромная возможность, что пластинки ему могли передать не они с Дорой лично.