Размен (гет)

Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг — за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь.

Что со мной? Уши заложило, словно ватой, а ни одна из конечностей не соизволила даже шелохнуться, услышав прямой приказ мозга. А есть ли у меня мозг? Есть, есть... это успокаивает. Память присутствует. Она услужливо подсовывает изображение кровавой бойни, в которую превратились Хогвартс и его окрестности после пары слов этого мальчишки Поттера. Всего два слова — и пугала, держащего в страхе не одно поколение магов, как не бывало. Нет, не то чтобы меня это как-то особо расстроило — просто слишком непривычно было встать в полный рост и, спокойно глядя в тупое и ничего не понимающее лицо Фенрира, просто сказать: «Авада Кедавра». Золотые слова. Бывшие соратники очухались на удивление быстро. Ну вот какого Мерлина Орден настолько плохо подготовился? Где люди, способные отразить натиск сил, борющихся сейчас уже даже не за власть, а за самое дорогое, что у них есть — за собственную шкуру? Шкурный интерес — он самый верный.

К дьяволу, у меня совершенно не оставалось времени на то, чтобы выяснять с кем-нибудь этот вопрос. Всполохи заклятий то тут, то там, рушащиеся стены, грохот и гул в ушах, пыль, набивающаяся в легкие, потрясающая и ужасающая своей мощью поступь великанов, вой оборотней, от которого в жилах стынет кровь, и тоскливая обреченность души, чувствующей приближение дементоров. Слишком много всего. Слишком.

Пару раз я отбивал проклятие, летевшее прямо в спину героя теперь уже всея Магической Британии, хотя думать об этом было некогда: танец со Смертью диктовал свои правила. Каждое па четко выверено и доведено до совершенства. Тело двигалось в своем особом безумном ритме, подчиняясь лишь стуку сердца и шуму крови в ушах. Шаг, поворот, заклинание... шаг, вспышка, блок, заклинание. Удар, толчок, блок... смена партнеров... тьфу! Плясун из меня, конечно, аховый... Не мальчик уже, не мальчик...

У этих отличников боевой аврорской подготовки даже не хватило ума вывести из школы всех детей. Черт с ним, с Поттером и остальными больными на голову гриффиндорцами, вечно находящимися в поисках приключений на свою пятую точку. Лонгботтом вон, тоже в герои набивается! О, мисс Грейнджер! Какого лысого гоблина вы тут забыли? Сейчас здесь, рядом со мной — самое гиблое место. Никто так не хочет размазать по стенке старого профессора зелий, как былые сотоварищи. С ними во мнениях сходится пол-аврората, вкупе с оголтелыми детишками, до которых еще не доперло ху из где.

Палочка уже раскалилась добела, выделывая в руках нечто невообразимое. Волосы прилипли к влажному лбу. В чаду и бешеной круговерти битвы было уже непонятно, где чужие, а где свои. Дама с косой собирала свою добычу с мастерством, отточенным за тысячелетия: из кого-то тихо вынимая душу, у других конфисковывая ее с бранью и жуткими воплями, в корчах, муках и единственным желанием в гаснущем взгляде — жить...

К моменту, когда сражение переместилось на улицу, почти весь замок был объят огнем. Дым, клубящийся вокруг, выедал слезящиеся глаза, тошнотворный запах горящей плоти щекотал ноздри, вызывая жаркую мутную волну, поднимающуюся из самой глубины души. Вспышка, поворот, заклятие... смена партнера. И за спиной звонкий девичий голос, четко выкрикивающий слова, словно на уроке. Браво, мисс Грейнджер, бра... Ослепляющая фиолетовая молния, вопль: «Профессор!» — и тишина.

Тишина и темнота. Ну, мозг-то работает, в этом сомневаться не приходится — он выдает просто-таки перлы мыслительной деятельности, вроде: раз темно, значит, глаза закрыты. А раз они закрыты — надо бы их открыть. Хотя зачем? Абсолютный покой и умиротворение — это именно то, чего мне и не хватало очень длительное время. Последние годы были весьма утомительны, и организм давно начал вопить о передышке. Хотя бы и в виде этого странного состояния. Неужели закончилась эта отчаянная мешанина из лжи, страха, одиночества?.. Жизнь...

— Профессор...

Нет, не закончилась... И что вы здесь забыли в моем мире тишины, ничегонеделания и полного отсутствия вашего присутствия? Как же хочется сказать этой надоеде пару ласковых... но не могу. Эх, знать бы еще, где у меня рот. Вот мысль — она же не материальна? Или, может, я ношусь где-то на просторах Вселенной, словно ночной Зефир, легко и свободно...

— Профессор... вы меня слышите?

Нет! Раз я Зефир, то побойтесь Бога, мисс Грейнджер, и прекратите тут шептать! Так, на чем я остановился: ага! Лететь, парить свободно и легко, не ведая преград, не ведая забот, не встречая...

— Профессор, миленький, скажите мне что-нибудь...

Настырная какая!

— Посмотрите на меня, пожалуйста...

Плачет. Рыдает просто-таки взахлеб. Дерьмо, наверняка случилось что-то непоправимое. Лорд воскрес, Поттер помер, Дамблдор спустился с небес и предложил всем жить дружно, а Лонгботтом стал Министром Магии?

— Ну, пожалуйста...

Это должно выглядеть примерно так. Или так. В душе не ощущаю, что я могу открыть, если меня нет. Свет. Вот он. Почему-то я всегда считал, что он будет ярким и слепящим. И тоннеля нет. Обман. Опять обман. Вокруг все уныло-серое, совершенно непохожее на Рай. Если уж на то пошло, то для Ада здесь тоже красок маловато. И туман. Туман настолько плотный, что за ним нельзя различить ни контура, ни силуэта. Ни единого звука не пробивается сквозь этот грязно-белесый пудинг. Кажется — протяни руку, и она застрянет в липкой массе. Где верх, а где низ? Мир перевернулся с ног на голову, а потом обратно. Бред.

— Профессор...

Вот хоть одно цветное пятно появилось. Золотистый солнечный зайчик. Мисс Грейнджер. Живая и, насколько можно видеть, совершенно здоровая, если не считать пары синяков и царапин. Прихрамывает слегка. Джинсы, разорванные на коленке. Дьявол, что за месиво! Есть же простейшие заклинания для подобных ран! Безответственность и безалаберность! А еще отличница! Взъерошенная, по обыкновению. А в прозрачных карих глазищах плещется страх...

Надо же — солнечный зайчик! Да мне в пору стихи начинать писать. Все демоны Ада!..

— Что у вас с ногой?..

Это мой голос? Ржавой пилой по нервам и то гораздо приятнее. Сразу же горло засаднило — захотелось набрать полную грудь воздуха и прокашляться. Сухое шелестящее нечто заполнило легкие и совершенно не принесло облегчения.

— Возьмите меня за руку!

Маленькая протянутая ладошка. И чем ты мне поможешь, когда я вот так лежу и задыхаюсь? Мне нечем дышать. Почему, почему снова? Мне было так хорошо... надо закрыть глаза.

— Возьмите меня за руку...

— Зачем?..

— Вы должны.

— Я? Не смешите меня, вот уж от чего я теперь свободен, так это от всяческих долгов, — слова глухо падают вниз, натыкаясь на мощную стену тумана. Из-за дефицита кислорода мысли путаются, а язык заплетается. — Мне даже абсолютно все равно кто там победил... Ваши, наши... Нас, магов, слишком мало на свете, чтобы эта бойня могла считаться победой... Неважно, чьей.

— Вы должны бороться.

— За что? Вы считаете, у меня остались идеалы, цель в жизни? Вот не поверите, но вставать под чьи бы то ни было знамена у меня больше нет никакого желания. А уж тем более оправдываться за все, что было и не было... увольте. Я лучше останусь здесь и подожду, пока мой хладный труп не склюют вороны или не найдут авроры. Кто придет первым, мисс Грейнджер?

Словно костлявые холодные пальцы скребутся в груди, царапая пустые легкие. Когда же это закончится? Сколько еще?.. Почему так долго и так безумно больно...

— Авроры... — девчонке холодно. В одной-то футболочке. Ежится вся, скукожилась. Глазищи огромные, умоляющие. Вот уж нет, не на того напали: мазохист я, конечно, со стажем, но как-то надоело вечно корячиться в позе «зю». Пора повернуться к жизни другим местом. Или к смерти.

— Вы не понимаете... там ничего не осталось. Хогвартса нет... столько раненых, убитых... неба нет... только дым и боль. Вы нужны там. Там нужен каждый. Дети... они пострадали больше всего. Многие из них умерли, так и не поняв, что шалость не удалась...

Худые плечи вздрагивают. Тоска, какая тоска...

— Я не могу... — я и правда не мог, неужели не видно? — Меня нет...

— Вы есть! Вам только надо захотеть и взять меня за руку, — снова перед носом маячит грязная рука с дрожащими пальцами.

Чем взять-то, Мерлин? А так — хочу, хочу... на ее ладони царапина, синяк на запястье... но не могу. Весьма жаль, мисс Грейнджер, но, судя по всему, вам придется как-то обойтись без меня. Плачет. Разводы слез на закопченных щеках ее не украшают. Что ж вы, уважаемая, так расстраиваетесь?

— Пожалуйста...

Да, что за упорство такое, а? Вечная заноза. Все-то вы знаете, что лучше, что хуже. Всегда-то вы правы. Воробушек. Эта походка вприпрыжку. Идите, идите...

— Что у вас с ногой?..

Мои пальцы тянутся к ране на коленке. Выглядит, похоже, гораздо хуже, чем есть на самом деле. Шершавая ткань джинсов, тихий голос: «Не надо». Вот уж точно — нехрен лезть, куда не просят! Тело скрутило в один тугой жгут боли. Желудок вывернуло наизнанку, а в глазах потемнело. Какая вы добрая, добрая... с-сука... да не вы, мисс Грейнджер, нечего шарахаться. Прохладная ладошка у меня на лбу. Вы хотели, чтобы я жил? Нате, получайте развалину с трясущимися поджилками, дрожащими руками, и без малейшего желания идти и снова спасать кого-либо.

— Вот и все, — интересно чему она так радуется? Что ж так больно-то?

— Фригоре импортабле*...

Она права, конечно же. Только для этого заклинания я себя слишком хорошо чувствую. Наверное, оно меня по касательной задело.

— Наверное.

— Вы что, мысли читать научились?

— Нет, профессор, просто вы очень громко думаете.

Это она еще не знает, что я... не важно. Сейчас мне бы палочку найти. Пальцы погружаются в какую-то мягкую субстанцию. Пепел. Толстый ровный слой пепла. Меня прошибает холодный пот. Смотрю на девчонку. Трясется вся, как в лихорадке. Что я там собрался сделать? Палочка, да.

— Возьмите мою.

— На кой черт мне сдалась ваша, если я ищу свою...

— Вы ее так не найдете.

Да. Не найду. Что здесь не так-то? Ветра нет. Совсем. И запахов. Хотя, если учесть, чего я за сегодняшний день нанюхался...

— Нам надо идти...

Вам надо, мисс Грейнджер, вы и идите. А я тут, под деревцем посижу, подумаю о своих грехах...

— Пойдемте...

Да что вы пристали-то? Не хочу.

— Вы нужны там. Вы очень нужны. Колдомедиков не хватает. Сейчас важна каждая лишняя пара рук. Как вы не понимаете?

Все я понимаю. А потом? Что будет потом?

— Профессор, — карие глаза почти у самого моего лица, — все только начинается. Мир изменился и никогда не будет таким, как прежде.

Вот-вот, кому там нужен старый профессор зелий, в нагрузку к которому прилагается сомнительное прошлое, шаткое настоящее и весьма неопределенное будущее?

— Вы не старый.

Вот глупая, разве я о возрасте? Бесполезно объяснять этой девочке то, о чем она даже представления не имеет. С таким грузом на душе, как у меня... Никакая шпионская деятельность во благо «правого дела» этого не покроет. На моих руках кровь невинных, и ее не смыть кровью тех, кого я убил сегодня. Интересно, она и правда думает, что можно находиться в рядах Пожирателей и остаться чистеньким? Мне иногда по ночам глаза страшно закрывать... И все мое искупление грехов у апостола вселенского добра Альбуса — не что иное, как фикция. Отпущение... я просто хочу отпущения. А его нет, и не было. Только все новые и новые булыжники тянут мою душу на дно. Там ей самое место. Бульк — и прости, прощай...

— Так слишком просто, — она раскачивается, сидя на земле, поднимая фонтанчики пепла, которые медленно, как бы нехотя, оседают обратно... — Прошлое невозможно изменить и исправить, но от него нельзя убежать и спрятаться. Даже за смертью. Это не выход.

— Вы считаете меня трусом? Вы? Да что вы можете знать?! — хрупкие плечи почти ломаются под моими ладонями. Голова ее безвольно трясется, а руки падают, словно плети.

— Простите...

Девочка-корявочка, что же ты наделала? Я же думал, что все-таки смогу уйти по-английски, не прощаясь, напоследок громко хлопнув дверью, да так, чтоб штукатурка осыпалась. Не вышло. Опять не вышло. Все мои театральные выходы закончились. И нечего так убиваться. Вот у вас-то все еще будет: и много-много счастья, и любовь, и радость, и дети. Да, мисс Грейнджер, ваши дети еще придут ко мне учиться, если до того прекрасного момента дементорам не скормят мою душу на завтрак. А если и скормят, так пусть те подавятся — отрыгнусь я им еще изжогой. Все будет. И ваши глаза будут так же сиять и обещать, а вы перестанете быть сереньким воробышком, а станете прекрасным и гордым лебедем, плывущим по жизни легко и свободно... А-ах, губы у нее сухие и шершавые, а руки тонкие, но цепкие, и острые косточки ключиц, и хрупкая фигура, выгибающаяся под моими ладонями словно лоза, и почти невесомое исхудавшее тело...

Черт, черт, черт... не могу... нельзя так... нельзя... Сердце колотится где-то у самого горла. Упираюсь лбом ей в плечо, пытаясь отдышаться, а маленькие пальчики гладят меня по голове, зарываясь в волосы, а губы шепчут что-то беспорядочно-успокаивающее. Что ж ты мне сейчас попалась, вся такая светлая и невинная, ангел всепрощения ты мой? Мне-то, мне-то за что?

— Нельзя так... вы сами себя наказываете всю жизнь. А жизнь — она разная... и любовь. Есть горькая, страшная и темная. А есть прозрачная, как вода в горной речке. И если первая может убить, то вторая напоит и на ноги поставит, а потом всю боль унесет...

Мерли-и-ин... Говори, говори... так и просидеть бы всю оставшуюся жизнь, слушая этот тихий голос.

— Вы такая зануда, мисс Грейнджер. Вам-то откуда знать? Лучше выдайте что-нибудь из ваших энциклопедических познаний, не относящихся к области человеческих взаимоотношений.

— А вы знаете, что лебеди создают за всю жизнь только одну пару?..

Это просто невозможно... не надо так со мной...

— Нам пора.

— Пора... — она поднимается, отводя взгляд. — Я помогу вам.

Помощница... Тяжело опираюсь на подставленное костлявое плечо и делаю шаг, затем второй. Третий дается на удивление легко. Смотрю на ее склоненную голову. Пара серебристых нитей тонкими ручейками струится в спутанных волосах... Как же хочется наклониться и прикоснуться к ним губами... Острое и щемящее мучительное сожаление стискивает грудь, не давая вымолвить ни слова.

Туман становится все плотнее. Вязкое марево сковывает движения, словно в кошмарном сне, полном тоскливой безысходности. Я уже плохо различаю, что творится под ногами. Она ускользает из-под моей руки:

— Мисс Грейнджер!

— Вы идите, у меня шнурок развязался...

Клочья тумана повисли на моих плечах, не давая сделать ни шагу назад, пепел цепляется за ноги...

— Мисс Грейнджер!!!

— Идите...

Дьявольщина! Тыркаюсь в разные стороны, будто слепой котенок, и внезапно лечу вперед, споткнувшись обо что-то. Утыкаюсь лицом в землю, вдыхая полной грудью ее теплые запахи. Как же хорошо... Внезапный порыв ветра шевелит волосы на макушке, забивает ноздри смрадом, гарью, и пальцы рефлекторно сжимаются, зарываясь в почву. С небес лавиной обрушилось истошное карканье, расплющивая мое распластанное тело. От чертовых воплей воронья, чувствующего поживу, закладывает уши, а душа сжимается в жалкий комок. Стряхиваю оцепенение и пытаюсь подняться на дрожащих ногах:

— Мисс Грейнджер!!! Гермиона!!!

Ночь. Только призрачный свет луны освещает холодное ровное поле... Сердце заходится неровным ритмом. Я на мгновение прикрываю глаза:

— Гермиона-а-а!!!

Ее имя сипло вырывается из глотки вместе с лающими звуками кашля.

— Она здесь...

Поднимаю взгляд и оборачиваюсь: невдалеке стоят несколько человек, на кончиках волшебных палочек которых тускло мерцают огоньки. Ноги наливаются свинцовой тяжестью. Медленно подхожу. К горлу подкатывает горький комок. Они смотрят вниз. Я тоже... я тоже... я уже знаю, что увижу. Она лежит там, в одном ряду с остальными. Их много. Слишком много. Я не различаю лиц. Да это и неважно. Авроры и Пожиратели, оборотни и маги, преподаватели и студенты — перед тоскливым ликом Смерти все равны...

Я вижу только ее худенькую, трогательную фигурку в розовой футболке и разорванных на коленке джинсах. Она лежит прямо на земле. Широко распахнутые глаза с огромными остекленевшими зрачками слепо уставились в небо. Воробышек... Сглатываю огромный ком, вставший поперек гортани и поднимаю взгляд к туманному диску луны. Хочется завыть волком, разорвать темноту животным криком. Колючие звезды безразлично смотрят вниз, подмигивая и ничего не обещая. Усталый седой аврор что-то тихо говорит рядом, но я не улавливаю смысла...

Делаю шаг вперед и снимаю сюртук. Осторожно накрываю Гермиону и сажусь рядом на землю. Ночная свежесть проникает под тонкую рубашку. Вот и все. Аккуратно опускаю ладонью непослушные веки и поплотнее укутываю хрупкое тело в черную ткань:

— Ей холодно, — поясняю я в пустоту. Мне все равно. — Она, наверное, где-то потеряла куртку.

— Фригоре импортабле, — раздался ровный голос сверху, — судя по мраморной синюшности в области шеи, смерть наступила мгновенно.

Из моей груди вырывается то ли смех, то ли стон... Ну, зачем... зачем... скажи? Теперь она ничего не скажет и не объяснит. Единственное объяснение произошедшему настолько абсурдно и нелепо, что я даже думать об этом не хочу.

«А вы знаете, что лебеди создают за всю жизнь только одну пару?..»

Достаю из кармана волшебную палочку.

«Возьмите мою».

Тепло разливается по ладони. Я закрываю глаза. Ветер доносит голоса, ночные шорохи и звуки. Тяжело поднимаюсь на ноги. Мимо деловито снуют авроры и колдомедики, левитируя рядом с собой носилки. Живым место среди живых. Размен вышел неравноценным, Гермиона. Моя жизнь против твоей. Но я не могу отказаться, правда ведь? Ты слышишь меня, да? Теперь я буду жить. Потому что ты так решила. За меня. За себя. Впереди длинная дорога. Но я пойду, потому что в конце пути меня будешь ждать ты. Я знаю.

Пора.

— Люмос.

На кончике волшебной палочки робко загорается крохотный огонек. Я разворачиваюсь и иду. Иду туда, где между развалинами некогда величественного и огромного замка мелькают десятки таких же огоньков. Я иду туда. Я нужен там. Впереди много работы.

«А вы знаете, что лебеди создают за всю жизнь только одну пару?..»

______________________________

* Фригоре импортабле — заклинание смертельного холода.

Размен — ход (серия ходов) в шахматах, при котором (которых) стороны осуществляют обмен примерно равноценным материалом (размен лёгкой фигуры на лёгкую фигуру, пешки на пешку, лёгкой фигуры на три пешки, ферзя на две ладьи или три лёгких фигуры и т. п.).