Страна приливов (гет)

Как рассказать тебе, куда ведут мечты,

И что в стране приливов в реках молоко?

Однажды будем вместе с этой высоты

Смотреть, как коротка жизнь у облаков.

(с) Без Билета — Страна приливов

В первый момент — когда в лёгкие пробрался чёрный пакостный дым, а в глазах рябило от танцующих искр — Джордж окаменел. Последнее, что он видел горящим, — это Хогвартс. И криков было не меньше. Джордж сделал несколько глубоких вдохов и закашлялся. Перед глазами всё поплыло — казалось, ещё секунда и стена рухнет, подминая под себя Фреда, разделяя жизнь на две части. Но никакой стены не было, как и Хогвартса. Да и Фреда — уже пару лет как. Зато был горящий дом Лавгудов и он сам, стоящий как истукан.

— Джордж, чёрт возьми, делай что-нибудь!

Рон пронёсся мимо, кашляя и заслоняя руками лицо, — жар целовал веснушчатую кожу. Окрик брата словно вернул его в реальность, где в окне второго этажа мелькала копна грязно-белых волос.

— Вот идиотка! — Прошипел он через стиснутые зубы и рванул внутрь. Рубашка тут же загорелась — зацепился плечом за косяк — пришлось поливать водой, пока не превратился в факел. Под ногами валялось какое-то барахло, и Джордж поминутно спотыкался, пытаясь добраться до Луны. Безумно хотелось услышать её крик — истошный, дикий — да хоть какой! Потому что тишина сковывала грудную клетку хуже цепей и на пару с дымом не давала вдохнуть.

Луна нашлась в своей комнате — в некогда белой ночной рубашке, перепачканная сажей. Волосы кое-где почернели — видимо, успела потушить. Она скорчилась на полу, странно раскачиваясь взад-вперёд. Только подойдя ближе, Джордж увидел, что сидела она над обгоревшим отцом.

— Папочка, папочка, папочка, папочка...

Она гладила его по голове своей тонкой белой ручкой — и зрелище было отвратительное. Сильно пахло жжёной плотью и кровью.

— Луна, надо идти.

— Папочка, папочка...

— Луна!

Когда она в очередной раз не отреагировала — ничего не осталось, как схватить её и потащить прочь из этого пекла. И тут она заорала — истошно, дико — всё как заказывали.

— Нет! Папочка! Папочка! Пусти меня!

Джорджу еле хватило сил вынести её из дома и сделать пару шагов. В этот момент балки не выдержали, и вся постройка с грохотом обрушилась, поднимая столп ярко-оранжевых искр. Дохнуло жаром, и Джордж упал навзничь, прикрывая собой Луну. Она извивалась под ним, пыталась выбраться и орала — даже на финальной Битве никто так не орал — словно живьём вынимали сердце.

* * *

Ветер с моря гнал солёный воздух, от которого хотелось скрыться. Ему хотелось, а вот Луна дни напролёт просиживала в плетёном кресле-качалке, бездумно рассматривая серое, поношенное небо. Джордж выглядывал из окна на эту статую — иначе не назовёшь — и ненавидел себя. Злая насмешка судьбы: пару лет назад он выглядел точно так же, вёл себя аналогично, а все вокруг пытались его расшевелить. Вот только Фред погиб там, где смерть была если не уместна, то хотя бы очевидна — на войне. А мистер Лавгуд сгорел заживо в собственном доме в мирное время. Джордж всегда проклинал себя за эти циничные мысли, но видя клочья кое-где обгоревших волос Луны, которые ветер бросал из стороны в сторону, возвращался к ним.

Кто придумал отправить луну в Ракушку, пока Билл и Флёр во Франции, Джордж не знал. Но одну её не оставишь, а у всех были веские причины отказать. У него, конечно, тоже нашлось бы немало причин, но искать не хотелось. Один взгляд серых, выцветших глаз заставил его согласиться. У Луны всегда был немного ненормальный взгляд, как будто она прилетела с другой планеты, но такого пустого — не было никогда. Его ужасало то, как резко в ней затухла жизнь. Ещё больше ужасало, что его глаза выглядели точно так же.

Вечером он всегда выносил ей плед — лоскутный, сшитый его мамой. Он пах Норой и морем. Укутывал продрогшую Луну и садился рядом — прямо на дощатый пол.

— Они теперь вместе.

Всего три слова — а Джордж испугался. Потому что за те дни, что они провели в котедже, Луна не сказала ни слова. А так хотелось услышать уверенные теории о каких-нибудь зверушках, или странные сказки, которые Луне рассказывала в детстве её мать. Он помнил белобрысую девчонку, что прибегала к ним поиграть, — она уже тогда была очень забавной и странной, но всегда безумно милой.

— Кто — они?

— Мама и папа. — Луна повернулась, и Джордж снова вздрогнул: огромные блёклые глаза, казалось, искали его, да не находили. — И Фред с ними.

Джордж шумно втянул воздух — он всегда так делал, когда кто-то упоминал Фреда. Тем более, в таком ключе. Он никогда не сможет принять его смерть, а тут Луна рассказывала, как её родители встретили «там» его брата — словно голыми руками лезла в грудную клетку.

Луна, тем временем, призвала ту самую ночную рубашку — Джордж и не знал, что она притащила её с собой — оторвала от неё полоску и двинулась к небольшому сухому деревцу. У них было что-то общее: у безжизненного деревца и вот такой распотрошённой Луны. Медленно перебирая тонкими пальцами, она повязала ленту на сухую ветку.

— Что ты делаешь?

— Это дерево памяти. Оттуда видно всё, правда. Так я говорю, что я помню их. — Она подошла к креслу и оторвала ещё полоску. — Хочешь? Для Фреда.

Лучше бы она молчала. Сидела в своём кресле и рассматривала дырявые облака. Так нет же — заговорила! Джордж порывисто встал, оттолкнув протянутую руку. Он знал, что нету никакого «там» и не видит никто ничего «оттуда». А память — она внутри, а не трепыхается грязной лентой на мёртвом дереве.

* * *

С того дня Луна словно ожила — много говорила и даже иногда улыбалась. Правда от ее улыбки становилось не по себе: словно сама смерть скалилась в последние секунды. Джордж тихо ненавидел себя за то, что решил поехать с Луной. Он — дурак — решил, что сможет чем-то помочь, но на самом деле внутренний монстр подпитывался от горя Лавгуд, запуская щупальце глубоко в его душу, вороша припорошённые пылью времени страдания о Фреде. А Луна все говорила об отце, о "Придире", об экспедициях... Но самое страшное, что порой она забывалась, и тогда мистер Лавгуд оживал, собирался в самую южную Австралию для исследований каких-то мурчатых котосмурчей. Неужели он сам говорил о Фреде в настоящем времени? Мерлин, видеть в Луне себя трехлетней давности оказалось слишком тяжело: очень уж уродливо выглядело это желание оживить мертвых.

— Мертвых нужно отпускать. — Сказал он однажды вечером, когда Луна снова рассказывала о том, что завтра папочка должен выпустить новый номер "Придиры".

— Что? — Ее голос охрип, звучал немного глухо, отстранено.

— Отпусти его — он умер. Хватит говорить так, будто он сидит дома и пьет настой лирного корня.

— А ты отпустил?

— Фред умер.

Слова зазвенели на холодном ветру, прокатились по коже, как огромное колесо с ядовитыми шипами, и унеслись далеко-далеко.

— Сказать можно, что угодно. А вот поверить...

И он не верил. Отчаянно не верил, что Фреда больше нет. Пусть он лучше пьет настой гадкого лирного корня вместе с Лавгудом. Только бы живой.

Луна тоже не верила, поэтому ее ледяные пальцы переплелись с его. Вместе не верить легче. Легче ждать прилива, который лижет ледяными языками пятки и шепчет, что надежды нет. Лент на дереве становилось все больше.

* * *

Луна впадала в меланхолию с завидным постоянством, поэтому каждое утро Джордж ждал ее появления с опаской. Вдруг она расплачется прямо посреди маленькой уютной кухни, как было несколько дней назад. Или вплетет в волосы разноцветные ленты и пойдет гулять босиком по мокрому песку, напевая мелодию, чем-то напоминающую колыбельную. А может заберется с ногами в плетеное кресло и будет молчать. Беда меняет человека, ему ли не знать. Он ведь думал, что будет ее утешать, помогать, но она — в ответ — ворошит ненужную боль.

Сегодня Луна куталась в длинную вязаную кофту и молчала. И Джордж взывал к Мерлину, чтобы хоть что-то случилось. Чтобы растормошило это бледное подобие Луны. Сам он не мог, хотел, но не мог. Потому что каждая такая попытка обязательно сводилась к Фреду, а значит, боль вцеплялась во внутренности длинными стальными когтями и тянула — нет, не разрывала — а медленно тянула, и хотелось выть, кататься по мокрому песку, задыхаясь от осознания правды.

Они сидели на веранде и молчали. Что бы там ни было, но Луна была просто замечательным собеседником по части молчания. Это была не та неловкость, когда боишься что-то сказать и молчишь, или простое нежелание произносить хоть какие-то звуки. Это было общение — молчаливое общение, когда каждая секунда тишины наполнена смыслом, когда ты мысленно киваешь в ответ на её непроизнесённую фразу. Так у него было только с Фредом. Или не было? Горько, но их общая жизнь стала одним размазанным пятном «до» — счастливым и целым.

Смех Луны отвлёк его от мыслей о брате. Она кружилась на месте, задирая голову вверх, и смеялась. Это был лишь отголосок её привычного смеха, но всё же.

— Они такие смешные!

— Кто? — Джордж посмотрел вверх, но кроме грязно-серого поношенного неба ничего не увидел. Он уже подумал, что сейчас начнутся лекции о невиданных и невидимых животных, но Луна просто произнесла:

— Облака.

Джордж снова поднял взгляд, но никаких облаков так не заметил.

— Сегодня нет облаков, Луна.

Она посмотрела на него так, словно это он нёс самую большую чепуху на свете, а не она.

— Облака есть всегда. Нужно только хотеть их видеть.

Снова тихий смех и её волосы, развевающиеся на ветру. Джордж встал, смеясь сам над собой, и тоже закружился на месте — вдруг и он увидит облака. На самом деле, стоило только поверить — Луна была права. Белые лёгкие фигуры таяли на ветру, превращались во что-то новое... Он и не заметил, как осиротело зазвучал его смех, как резко оборвался её. Когда он всё-таки остановился, Луна лежала на земле, раскинув руки по бокам. Если бы не закрытые глаза и тонкая карминовая струйка из уголка губ, Джордж бы подумал, что это очередная её забава. Но внутри всё оборвалось — резко, как и её смех. Он тряс её за плечи, хлопал по щекам, испуганно хватая ртом воздух. Когда он вспомнил о палочке, его трясло уже настолько, что несложный Энервейт дался только с четвёртого раза. Луна медленно открыла свои выцветшие огромные глаза и улыбнулась:

— Это облако похоже на тебя, Джордж. Не знала, что бывают рыжие облака.

Джордж обессиленно сжал её тонкие ручки в своих и закрыл глаза. Что-то подсказывало, что это всего лишь начало того самого «случится», о котором он просил утром.

* * *

— Почему, почему ты молчала?!

Джордж не просто злился, он орал и тряс всё ещё слабую Луну за худые плечи: казалось, сожми чуть крепче, и хрупкие кости переломятся с противным хрустом, разотрутся в порошок, а эта умалишённая и не почувствует. Он уже полчаса мерил комнату огромными резкими шагами, слушая её тонкий голосок. Слушал и не верил. Поверить в то, что Лавгуды держали дома неизвестное ядовитое существо, конечно можно — это же Лавгуды. И в то, что старый Ксенофолиус не обратился в Мунго, когда яд этой зверушки попал на его кожу, тоже спокойно верилось. И что он упал, обессиленный смертельной болезнью, задел свечи и устроил пожар. И в то, что Луна спала, и проснулась только тогда, когда спасать кого-нибудь или что-нибудь было уже поздно, Джордж тоже верил. А вот осознать то, что эта самая зверушка, умирая, плевалась ядом прямо в рыдающую над мёртвым отцом Луну, что эта безмозглая промолчала и не сказала о яде, — в это Джордж верить не хотел. Потому что это было слишком страшно, чтобы поверить. Потому что...

— Неужели нет лекарства от этого яда?

— От него может помочь только сок остроушки болотной.

— Так чего ты молчала, Луна?! Я сейчас же...

— Потому что её нет, Джордж. Мы ещё не успели её найти. Папочка как раз собирался...

Джордж застыл, как будто в него попало заклинание. Всё вокруг осыпалось жёлтым песком, всё, кроме девочки-идиотки, которая сидела в кресле, укутавшись в плед, бормоча что-то о том, что лекарство от её болезни они с папочкой ещё не успели найти. И больше всего ему захотелось обнять это чудо и защитить. Хотя бы от самой себя.

В этот вечер он поддерживал её за руки, когда она дрожащими пальцами повязывала очередную ленту.

* * *

Джордж аппарировал за несколько миль от «Ракушки», чтобы пройтись пешком. Возвращаться к Луне не было сил. Смотреть ей в глаза, говорить, утешать — ни на что не было сил. За эти дни он только что на луне не побывал. Рассказывал о симптомах, о зверушке, даже Луну возил на осмотры, хоть она и сопротивлялась. Ничего. Никто не видел такого раньше, никто не слышал о таинственной длиннопорынке, которая жила у Лавгудов. Главный целитель в Мунго пожимал плечами и окутывал жалостью, словно коконом. Не нужна ему эта жалость — наелся! Ему помощь нужна, чтобы спасти Луну! Он ночи напролёт листал книги, писал письма, но совы возвращались ни с чем, а тонкие страницы растерянно молчали. Хотелось воскресить Лавгуда и убить его ещё раз, за то, что так подставил дочку, за то, что не уберёг это чудо. Это чудо, кстати, ни разу не заплакало — Луна рассеяно улыбалась и держалась так, словно ей очень повезло, а не смертельная болезнь разъедала её изнутри и снаружи. И если обмороки были редки, то спина, которую разъел яд, выглядело не просто страшно — отвратительно, кричаще неправильно. Словно Луне срезали крылья, да раны не заживали.

Он сидела на веранде и вязала шарф непередаваемой расцветки — для Джорджа. Чтобы ему не было холодно. И он даже не пытался рассказать, что холодно ему всегда — с тех пор, как не стало Фреда. А сейчас, когда надежды на спасение нет, по его венам потёк лёд.

Она чуть растянула губы в подобие улыбки, и он сорвался. Сел у её ног, положив голову на колени, и заплакал, целуя холодные тонкие пальчики.

— Я передам привет Фреду от тебя. Скажу, что ты просто не веришь в моё дерево, но помнишь его. Он не будет на тебя злиться, я знаю.

Хотелось накричать на неё, чтобы она замолчала, чтобы не смела говорить такого о себе и о Фреде. Но он не мог наслушаться, всё впитывал её голос и плакал.

— Говорить хоть что-нибудь, говори...

* * *

Мокрый песок лип к рукам, но Джордж даже не подумал использовать палочку. Огромный портрет Луны Лавгуд на песке улыбался. Почти счастливо, почти так, как сама девушка пару лет назад. Он всегда удивлялся ей — не тому, что она была сумасшедшей. Они с Фредом тоже не отличались нормальностью. Он удивлялся тому, как она умела искать хорошее во всём. И находить. Может, поэтому она не умела ненавидеть. Ведь на той войне они все кого-то ненавидели: Гарри — Волдеморта, Рон — Малфоя, он сам — Пожирателей... Невилл, как иногда казалось Джорджу, только и держался на перманентной ненависти к Лестрейджам и Краучу. Да что говорить, они все ненавидели — кто-то больше, кто-то меньше, — но ненависть пропитывала всё, тяжёлым ароматом горечи и крови висела в воздухе. Луна же просто шла к свету, боролась, но не ненавидела. Никого и никогда. Ни глупых одноклассников, которые над ней издевались, ни Пожирателей, ни эту долбанную зверушку, из-за которой умер её отец и умирала она сама.

Он старался радовать её каждый день, придумывал что-то новое, заставлял смеяться. И ненавидел. Потому что он только обрёл её, потому что часы молчания, её тёплые губы и холодные пальчики, тихий смех и негромкий голос, волосы, которые испортил яд, и выцветшие серые глаза — это всё, что у него было. Ему казалось, что потерять Фреда было легче. Да, думать так было ужасно, но он ничего не мог поделать. Фреда не стало резко, в один момент — и ему просто пришлось смириться с этим. Луна же угасала тихо, тая на его руках, и он кричал по ночам оттого, что не мог помочь, оттого, что считал минуты, когда она ещё дышит и проверял, поднимается ли её грудь рядом с его рукою. Это было невыносимо, постоянно следить, как она, где она... Вот и сейчас, рисуя на песке её портрет, Джордж гадал, увидит ли его Луна.

— Мне будет хорошо его видно оттуда. — Она почти шептала, но Джордж расслышал каждое слово.

— Откуда — оттуда?

— Оттуда. — Она показала пальцем в небо. — Там страна приливов. Ну, место, куда все приливы уходят, когда заберут всё с берегов. Там хорошо, я знаю. Я буду оттуда посылать тебе облака и отгонять нарглов.

Её слова разъедали, как неправильно сваренное зелье. Она так спокойно говорила о том, что умрёт, словно это всего лишь полёт на метле к этой самой стране приливов.

— Луна, очнись! Сколько тебе лет? Почему, почему ты всё ещё веришь во всю эту чепуху: в нарглов, кизляков и другую ерунду, которую сочинил твой отец?!

Она неловко пожала печами и снова прошептала:

— Вы ведь с Фредом тоже верили.

Ошарашенный взгляд Джорджа был ей ответом, поэтому она продолжила.

— Вы с Фредом верили во все ваши затеи... Потому что верили друг в друга. А я верю в папочку. Верю ему.

Он так и не встал с коленей — просто полз к ней. Понимая, что потерял что-то огромное, упустив её из виду когда-то, и приобрёл не меньше, теряя её сейчас. Он отдал бы все свои идеи, всю свою грёбаную жизнь за то, чтобы эта девочка выжила, чтобы в мире стало больше света. Он целовал её и чувствовал, как она плачет. Впервые с тех пор, как рассказала о болезни. Солёные слёзы оставались на губах — его губах, её губах. Он обнимал её так, словно хотел сломать, хотел впечатать её в себя, растворить. Девочка, которая научила его сражаться. Девочка-чудо, которая заменила ему солнце. Девочка-беда, которая научила его любить и ушла. Прямо в тот момент, когда он больше всего хотел, чтобы она осталась.

— Там не будет тебя — и это единственное, отчего мне грустно.

Луна резко потяжелела в его руках, осела на землю. Джордж даже не стал искать пульс и пробовать Энервейт. Просто что-то оборвалось в этот момент — он почувствовал. Бережно опустив девушку на песок, он гладил её волосы, плакал и кричал. Так, как даже на Финальной Битве никто не кричал, — словно живьём вынимали сердце.

Море слизывало портрет с песка, забирая с собой Луну в страну приливов. К её родителям. К Фреду. К сердцу Джорджа.

* * *

— Почему ты стоишь тут один? — Её голос звенел, а улыбка была немного рассеянной. Лунатичка Лавгуд — чего ещё ждать от неё.

— Гермиона выгнала нас из гостиной, и Фред убежал покорять сердце очередной красавицы.

— А почему Гермиона выгнала вас?

— Потому что мы испытывали наши изобретения на гриффиндорцах. Но если мисс-злобная-староста продолжит в том же духе, то нам некого будет звать для испытаний!

— Если некого будет звать — позови меня! — Она даже улыбаться стала шире.

— Тебя? И ты не боишься?

— Вас? Нет. У вас в голове совсем нет мозгошмыгов!

Она убежала вприпрыжку, что-то напевая себе под нос. Странная, сумасшедшая девочка. Глядя ей вслед, Джордж думал о том, что никогда не будет испытывать на ней свои изобретения. Но обязательно когда-нибудь позовёт.

Луна смотрела на него сверху каждым серым облаком. Шептала горько-солёным ветром свою любимую колыбельную, звенела амулетом от нарглов у него на руке. Она обнимала своими холодными пальчиками его сердце — там, в стране приливов. А он повязывал белую ленту на высохшее деревцо и тихо-тихо звал её обратно:

— Луна, Луна, Луна, Луна...