Вы все еще верите в чудеса? (гет)

Тридцать лет назад я брошку потеряла —

к/ф «Афинские вечера»

Вы все еще верите в чудеса? Я уже давно не верю. С тех пор, как девочка с зелеными глазами поклялась в любви самому отвратительному человеку в мире.

Я был при этом событии: оно произошло в маленьком саду возле уютного домика, чем-то напоминавшего дом Эвансов в Кокворте. Здесь Лили была хозяйкой, и здесь же она давала клятву любви и верности Джеймсу Поттеру. А с моей стороны глупо было надеяться на чудо и рассчитывать, что что-то помешает ей соединиться с любимым.

Нет, на самом деле я перестал верить в чудеса гораздо раньше: в детстве, глядя на ссоры родителей, я был уверен, что и моя жизнь будет такой же отвратительной. Но потом я познакомился с ней... с Лили. Я хорошо помню, как увидел ее в первый раз, как долго не осмеливался подойти. Потом решился познакомиться, но все пошло не так... Я выставил себя не в лучшем виде, да еще ее сестрица подлила масла в огонь. Представляю, что подумала Лили, когда к ней приблизился маленький грязный оборвыш и начал говорить что-то про магию! Тем сильнее было мое удивление, когда спустя несколько дней она сама подошла ко мне на улице и попросила рассказать подробнее. Мы подружились. Впервые в жизни у меня был друг, которому я мог рассказать все без утайки: и почему я стараюсь как можно больше времени проводить вне дома, и почему на мне такая странная одежда, и даже — почему моя мама, чистокровная волшебница, не трансфигурирует эти обноски во что-то более приличное. Именно тогда я поверил в чудо. Лили стала для меня даром небес, и тем больнее было этот дар потерять.

Грязнокровка... Отвратительное слово, которым спесивые чистокровные волшебники называют магглорожденных. Оно поставило точку в нашей дружбе. Я винил во всем себя, но истина открылась мне гораздо позже: наш с Лили разрыв был неизбежен в любом случае. Ей уже тогда нравился Поттер, что бы она ни говорила мне и остальным, а я... Я оставался другом детства — да полно, другом ли? Просто хорошим знакомым, причем чересчур знакомым, вследствие чего — неинтересным. Я не смог принести в ее жизнь ничего нового, именно в этом заключается моя вина, а вовсе не в неудачно сорвавшемся слове. Если бы дело было только в «грязнокровке»... она бы простила. Не сразу, конечно, такие обиды оставляют слишком глубокий след... но у меня был бы шанс. А так я проиграл Поттеру, как проигрывал ему всегда. Причем в этот раз мы сражались один на один — здесь даже его дружки были не в силах помочь. Он смог покорить Лили, потому что умел ее удивить, и я уверен, что он бы удивлял ее и спустя тридцать лет. Даже на праздновании золотой свадьбы он бы выкинул очередной фортель. Но судьба распорядилась иначе...

Вы все еще верите в чудо? А я нет. Какие чудеса возможны в мире, где больше нет Лили Эванс, а я, виновник ее смерти, продолжаю жить? Разве справедливо, что не стало именно ее, светлой, доброй, нежной? Ушла! Умерла! А я живу, сгибаемый тяжестью собственной вины. Ходатайство Дамблдора избавило меня от преследования властей, но не отменило моей вины. Многие уверены, что я по-прежнему предан Темному Лорду, они кидают на меня косые взгляды, и, кажется, лишь закон мешает им учинить надо мной самосуд. Смешно... Знали бы они, что я готов выйти к ним безоружным и позволить глумиться надо мной, как им вздумается, если бы это хоть отчасти искупало то, что я натворил! Если бы это помогло забыть безжизненное лицо Лили, неподвижное тело, белую руку на зеленой ткани платья. Эта рука почему-то ярче всего видится мне, когда я вспоминаю страшный день похорон. До сих пор удивляюсь, что у меня хватило сил прийти туда, но не проститься с Лили я не мог. Я пришел под личиной какой-то маггла; появление незнакомого молодого человека никого не удивило, — разве мало у Лили было друзей? — но я вздрагивал от каждого шороха, словно опасаясь криков: «Держи убийцу!». Я стоял на кладбище, но даже не смотрел в сторону свежей могилы. Она для кого угодно, только не для моей Лили. Меня окружали люди, среди них было немало знакомых мне ребят, девушек и даже преподавателей Хогвартса; на их лицах читалась искренняя скорбь. А что читалось на моем? Эта мысль мелькнула и сразу же исчезла, потому что я увидел, как несут гроб. Один. На двоих. В толпе зашептались, до моего слуха донеслись слова: «Все правильно», «Они ведь так любили друг друга»... Почти физическая боль сжала сердце: к чему весь этот фарс? Лили никогда не выставляла своих чувств напоказ, она слишком хорошо воспитана для этого. Была... Я смотрел, как гроб ставят на землю, и люди цепочкой тянутся к нему сказать покойным последнее «прости». Я тоже подошел, несмотря на то, что не имел права находиться здесь: я убийца, и место мне никак не на похоронах жертвы. Они лежали рядом, в одном гробу, разделенные лишь низкой перегородкой — какие-то правила приличия все же были соблюдены. Правая рука Лили покоилась в левой руке ее мужа. Произносились речи, Люпин, стоя ближе всех к гробу, принимал соболезнования. МакГонагалл, вытирая слезы, говорила про талантливых молодых людей, счастливую жизнь которых разрушил злой рок. Я молчал. Все это не имело ни малейшего отношения к моей Лили, которая лежала сейчас передо мной. Кто додумался одеть ее в зеленое платье? Оно потрясающе шло к ее изумрудным глазам, но теперь, когда они закрылись навечно, это только подчеркивало для окружающих невосполнимую утрату. Ноябрь, с неба сыпется снежная крупа, а она лежит лишь в тонком платье с открытыми плечами. Осознание, что ей больше никогда не будет холодно, пришло резко, как будто кто-то ударил меня по щеке. Она не замерзнет, и я могу сколько угодно мечтать отогреть эту белую руку — все не имеет смысла. Люпин держит наготове волшебную палочку — пора закрыть гроб и опустить его в могилу. Сейчас я посмотрю на Лили в последний раз. В последний. Ведь чудес не бывает, правда?

— Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, — произнес Дамблдор в заключение своей, очевидно, довольно длинной, речи.

Мое сердце с этого дня здесь, на кладбище в Годриковой Лощине.

На выходе с кладбища я увидел старую церковь. Помешкав минуту, я вошел внутрь. В детстве я часто бывал в храме — моя бабушка, мама отца, была очень религиозной. Каждое воскресенье она водила меня в церковь, показывая лики святых. Сама она не переставая молилась о своем беспутном сыне, а также о счастье и благополучии своего внука — меня... Стоит ли говорить, что чуда не произошло, и отец не исправился, да и я потом встал на кривую дорожку? Но я и сам стал ходить в церковь, когда Лили угрожала опасность, и молил Всевышнего об ее благополучии так же, как просил Дамблдора и Темного Лорда спасти ей жизнь. Все оказалось тщетно. Но я опять здесь. А она там, на небесах, и теперь я буду разговаривать с ней... У нее я буду просить прощения за то, что оставил ее сына сиротой. Я верю, что она услышит меня.

**

Прошло десять лет. Ее сын пошел в школу. Как же я ждал этого дня, и как теперь разочарован! Мальчик — копия Джеймса Поттера, и судя по скорости, с которой он нашел себе друга, характер тоже отцовский. Просто поразительное сходство. А глаза... Глаза этого разреза, формы и оттенка преследовали меня во снах всю жизнь. Глядеть в ее глаза, когда перед тобой Поттер — жестокая шутка, тяжкое наказание. Шли годы, парень все больше становился похож на своего отца. И все больше испытаний выпадало на его долю...

— Ты по-прежнему не веришь в чудеса, Северус? — спросил у меня Дамблдор летом девяносто пятого года. — Разве не чудо, что мальчик, несмотря на все, через что ему пришлось пройти, по-прежнему жив, здоров и даже счастлив со своими друзьями?

Не помню, что я тогда ответил, но сказать категорическое «не верю» у меня не получилось. В самом деле, юный Поттер уже неоднократно избегал смерти при встрече с Темным Лордом, а это удавалось далеко не всем взрослым магам!

Но дни шли за днями, ученики все так же отлынивали от занятий и были не в состоянии приготовить простейшее зелье, Дамблдор требовал все больше, Темный Лорд свирепствовал, Беллатриса Лестрейндж подозревала меня во всех грехах — точнее, в том, что являлось грехом в ее понимании. Ничего не менялось, и моя вера в чудо вновь угасла, не успев толком воскреснуть.

— -

— Северус, ты слишком предвзято относишься к Гарри, — заметила однажды в учительской МакГонагалл. — Я помню, что вы не ладили с Джеймсом, но мальчик характером напоминает Лили, а с ней вы, кажется, в детстве даже дружили.

Я отвернулся. Что она может знать?

— Не зря говорят, что глаза — зеркало души, — пропищал со своей стопки книг Флитвик. — У Гарри глаза и душа матери. От Джеймса только внешность.

Я закрыл лицо руками. Носятся с этим мальчишкой, как с писаной торбой! Семейные династии в Хогвартсе не редкость, но что-то я не помню, чтобы хоть у одного Малфоя или Уизли так настойчиво искали черты предков.

— О, он в самом деле как его мать: такой добрый, отзывчивый мальчуган! — забасил из угла Хагрид. — Когда я смотрю на Гарри, то вижу перед собой Лили Эванс.

— И я, — закивала МакГонагалл.

— И я, — согласился Флитвик.

— Действительно, — подтвердила Спраут.

Я вышел из учительской. Что они такое говорят? Мы больше никогда не увидим Лили — чудес на свете не бывает.

Этим вечером я покинул Хогвартс и аппарировал в Годрикову Лощину.

Вот и старое кладбище, вот и церковь, где я был в ноябре восемьдесят первого года. С тех пор я не заходил внутрь, лишь проходил мимо, перекрестившись. Не знаю, откуда у меня взялся этот жест — видимо, вспомнилось что-то, привитое бабушкой. Не глядя по сторонам, я прошел по узкой тропинке между рядами надгробий. Всего лишь сентябрь, а идет снег, обжигая кожу лица своим холодом. Не долетая до земли, он тает, и ноги уже промокли. Я вспомнил, как весело мы с Лили бегали по лужам в родном Кокворте, летом, после грозы, когда солнце припекает, а воздух влажный, и птицы выскакивают из своих гнезд и щебетом делятся друг с другом впечатлениями о происшедшем — Лили всегда уверяла меня, что птицы разговаривают именно об этом.

Подул пронизывающий ветер, с неба упала еще одна горсть ледяной крупы. Вот и белое мраморное надгробие:

Джеймс Поттер. 27 марта 1960 года — 31 октября 1981 года

Последний же враг истребится — смерть.

— Лили... — прошептал я, опускаясь на колени.

Все, что я не чувствовал сегодня во время странного разговора в учительской, пришло сейчас: слезы стали вырываться вперемешку со словами, с мольбами, с молитвами. Я просил прощения, касался губами куска белого мрамора, проводил пальцами по выбитым на нем буквам, клялся любой ценой защитить Гарри. Я умолял Лили простить меня хотя бы за то, что я ежедневно превращаю жизнь мальчишки в ад. Я изо всех сил стараюсь быть терпеливым и вложить в его голову хоть какие-то знания, но его наглое поведение и полнейшее нежелание потрудиться каждый раз доводят меня до белого каления, и я невольно начинаю демонстрировать свою отточенную за столько лет язвительность, забыв, что передо мной ребенок. Я вижу в нем Джеймса Поттера, вот в чем беда. Ах, Лили, если бы ты узнала об этом, ты бы стала презирать меня еще больше...

Лили... Я часто прихожу сюда, на это кладбище, хотя не имею права находиться здесь: я не был тебе мужем, не был братом, я даже другом хорошим не был. Это я погубил тебя. Дамблдор говорит, что искреннее раскаяние очищает душу и смывает грехи. Полно, что толку с моего раскаяния? Ты лежишь здесь холодная, безмолвная, как камень над тобой, и даже не знаешь, что во всем мире, похоже, я один тебя оплакиваю. Все знают о Мальчике-Который-Выжил, но никто не вспоминает о женщине, которая умерла для этого. Ведь ты подставилась под смертельное заклинание ради него, принесла эту жертву, которую все уже забыли. Я постоянно вижу в кошмарах твою смерть, твой образ в зеленой вспышке Авады Кедавры. Я прихожу сюда каждый год тридцатого января и тридцать первого октября, а также между этими датами — как, например, сегодня. Я навещаю эту могилу, ухаживаю за ней, а твой сын никогда здесь не был. Насколько мне известно, он даже ни разу не поинтересовался, где похоронены его родители. И каждый год он преспокойно празднует Хэллоуин с друзьями, не задумываясь о том, что случилось в этот день в далеком восемьдесят первом... Возможно, мне стоит последовать его примеру, но я не могу. Я очень скучаю по тебе, Лили. И все еще люблю.

Когда слезы закончились, я поднялся с колен. Мантия и брюки промокли насквозь, но я не стал использовать заклинание, чтобы высушить их. Намеренно причиняя себе дискомфорт, я словно бы хотел этим лишний раз наказать себя. Глупо, мелочно, даже как-то по-детски... Но единственно правильно, как я мог поступить.

—

Нет, я в который раз убеждаюсь, что чудес на свете не бывает! Каждый год я надеюсь, что хоть в одном классе окажется способный ученик, но приходит неизменное стадо баранов! Да простит мне Альбус, что я так отзываюсь о драгоценных детишках, но что я могу сказать, если ни один из них не хочет подумать своей головой, а предпочитает списать у соседа? Вот опять: две идентичные работы, Поттер и Уизли. И ладно бы хоть что-то правильное писали...

Перечеркнув работу Поттера, я потер глаза руками. Пожалуй, надо радоваться, что здесь написана такая чушь: будь компоненты зелья перечислены верно, я был бы не в силах поверить, что это писала не Лили. Это ее почерк: ее манера выводить хвостики у некоторых букв, ее наклон. Она была гораздо сильнее в зельях, и ни за что не перепутала бы элементарный закон, известный еще во времена Мерлина. Но Гарри — это не она, хотя и ее отражение, ее след в этом мире. Ее и Поттера...

Настроение резко упало; я нервно отложил работу в стопку с другими «шедеврами» гриффиндорцев. Надо пережить еще один день. В конце концов, тупые ученики – это не самое страшное, что случилось в последнее время. Куда хуже крепкая связь, появившаяся между сознаниями Гарри и Темного Лорда. Уже месяц я учу мальчишку окклюменции, но толку чуть, причем по вине самого Поттера. Не следовало мне соглашаться на это – занимайся с мальчиком кто-нибудь другой, он был бы старательнее. А так… Глупо было бы рассчитывать, что моя культивируемая годами ненависть осталась без взаимности, а вот тот огонек нежности, который нет-нет да вызывал у меня взгляд зеленых глаз, оказался незамеченным.

**

— У меня к тебе непростой разговор, Северус, — серьезно говорит Альбус.

Сегодня он обещал открыть мне всю правду. Я не знаю, что он имеет в виду под «всю», но с нетерпением жду начала рассказа, хоть и догадываюсь, что не услышу ничего приятного. Что хорошего вообще случилось в последнее время? Альбус едва не погиб, оставшись практически без руки, и я должен добить его в ближайшие месяцы; Драко Малфой в попытке выполнить задание Темного Лорда уничтожит половину Хогвартса – просто чудо, что никто еще умер; после смерти Дамблдора Темный Лорд захватит школу – и директор еще считает нужным подготовить меня к разговору? По-моему, я уже готов к любому известию.

К любому. Кроме того, что Гарри Поттер должен умереть. Не просто может погибнуть при схватке с Темным Лордом, а должен это сделать…

Страшная истина не сразу дошла до моего сознания.

— Все эти годы… я думал… что мы оберегаем его ради нее. Ради Лили.

Я произнес это вслух, и едва не задохнулся от острой боли понимания. Объяснения Дамблдора ужаснули меня еще сильнее:

— Так вы сохраняли мальчику жизнь, чтобы он мог погибнуть в нужный момент? – спросил я, все еще не веря.

Впервые в жизни я видел истинное лицо этого человека.

Кто бы спорил, смерть одного юноши пустяки по сравнению с возможностью уничтожить Темного Лорда, но разве можно хладнокровно вынашивать этот замысел? Дамблдор пожертвует жизнью Гарри Поттера так же успешно, как он воспользовался смертью Лили Поттер.

Я поднялся на ноги.

— Вы меня использовали, — сказал я, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.

— То есть?

И он еще притворяется, будто не понял!

— Я шпионил ради вас, — лишь бы не сорваться, не сейчас, — лгал ради вас, подвергал себя смертельной опасности ради вас. И думал, что делаю все, лишь бы сохранить жизнь сыну Лили. А теперь вы говорите мне, что растили его как свинью для убоя…

— Это прямо-таки трогательно, Северус, — заметил Дамблдор. – Уж не привязались ли вы, в конце концов, к мальчику?

И я не выдержал. Гнев, отчаяние, тоска по Лили, на могиле которой я клялся спасти ее сына, острая боль потери – такая, какой я не чувствовал с восемьдесят первого года, — все захлестнуло меня, и я чуть ли не с всхлипом выкрикнул:

— К мальчику?

Не знаю, зачем я потянулся за волшебной палочкой: возможно, хотел проклясть Дамблдора, но лишь только я почувствовал в ладони теплый кусок дерева, как на ум пришло другое заклинание:

— Экспекто Патронум!

Серебристая лань вырвалась из кончика палочки, одним прыжком пересекла кабинет и вылетела в раскрытое окно. Дамблдор смотрел ей вслед. Я знал, что он поймет – Альбус много раз видел патронус Лили, да и мой тоже, еще в те времена.

Когда серебряное свечение погасло, Дамблдор повернулся ко мне. Глаза его были полны слез:

— Спустя столько лет? – прошептал он.

— Всегда…

Я отвернулся. Слезы стекали по моему лицу, и я не хотел, чтобы кто-то, пусть даже Дамблдор, становился свидетелем моей слабости.

Прости, Лили, я не смогу спасти твоего сына. Я не сдержу слова, данного тебе, зато выполню свою клятву всеми силами бороться против Темного Лорда.

Я расскажу мальчишке правду. Надеюсь только, что сам успею умереть до того, как он выполнит свое предназначение. Темный Лорд должен убить его лично, и я уверен, что Гарри не станет сопротивляться — погибнет, не задумываясь, чтобы остановить врага. Лили сделала бы то же самое… Я не хочу видеть, как умирает ее сын. А он умрет, ведь чудес на свете не бывает.

Или вы все еще верите в чудо? Я-то давно уже нет.