Без адреса. Повесть в письмах (гет)

Велика связующая сила совместного пути,

* * *

«Милый мой и хороший! Ты так далеко. Расстояние еще больше сжимает сердце. Если бы ты был сейчас рядом, я бы бросилась тебе на шею и прошептала — прости. А ты насупил бы брови и закрыл глаза, как ты это часто делал раньше. И ты бы сразу поцеловал меня и рассмеялся... А потом была бы бессонная ночь на пляже, чайки и прибой — все как раньше. Но наша сказка подошла к концу. Странно, да? Тяжело говорить «прощай», не слыша, что ты ответишь... Интересно, где ты сейчас? Что делаешь? Кто с тобой рядом? Наверное, это глупо и неправильно, но я все равно буду тебя любить... всегда, постоянно, даже этой тихой одинокой ночью. Завтра будут новые люди, новая природа... Только не будет тебя, как это всегда было раньше. Не будет ночных прогулок, твоего пения у костра, твоей улыбки и твоих поцелуев. Этим летом в моей жизни уже не будет тебя... Наверное, поэтому я не сплю... Призрак нашей любви мучает меня и пугает...»

* * *

«Помнишь, ты часто смеялся надо мной, что я переписываю в блокнот разные сентиментальные стихи... Ты считал это пустой тратой времени. А я находила в них отражение моих чувств к тебе. Вот постой! Помнишь, помнишь вот это? «Я хочу сказать три слова: Я тебя люблю! Хочешь, повторю я снова про любовь свою...». Ты тогда рассмеялся и почесал нос, как делал это обычно, если хотел пошутить, но не решался. Мы долго спорили, можно ли выразить чужими стихами свои чувства... А сейчас я повторяю совсем другие стихи. И другие люди вокруг меня. Но они не слышат моих стихов — они слышны только тебе, любимый. Слушай! Слушай, я прочитаю... Только не смейся опять... «Хочешь, я расскажу о любви? Как бывают бессонные ночи, и как тянутся зимние дни, те, которые ночи короче. О чем мечтаю, расскажу, о том, как жду, надеюсь, верю, что день придет, меня ты позовешь, я позвоню, и ты откроешь двери...». Немного грустно, но зато красиво... Знаешь, как тяжело порой говорить с тем, кого нет, кто молчит и никогда не откликается. Тяжело говорить с темнотой и тишиной... Так хочется услышать, что бы ты сказал. Страшно думать, что я просто говорю с собой, с листком никому не нужной бумаги... А помнишь, помнишь, как мы расписались на бумаге кровью?! Мы тогда смешали нашу кровь и написали клятву. У меня кружилась голова, а ты смеялся... Ты вообще очень много смеялся, когда мы были вместе. А что теперь? Смеешься ли ты сейчас? Сейчас, когда я плачу невидимыми слезами? Когда мои слезы переходят в беззвучные рыдания? Надеюсь, что да... Конечно да! Иначе и быть не может...»

* * *

«Сегодня наш с тобой день, помнишь? Три года назад мы с тобой стали встречаться. Ты тогда только перешел в наш класс... и не сразу решился подойти ко мне... Почему, давно хотела тебя спросить? Может из-за Ромки, что постоянно вился рядом. Но ты ведь знаешь, что Ромка мой друг детства, мы выросли вместе. Сейчас только он помогает мне жить. Жить и надеяться. Вот и сегодня он рядом. Он дорожит твоей дружбой, как я — твоей любовью. Он достал наши с тобой фотографии, и мы долго их смотрели. Знаешь, оказывается, мы так мало с тобой фотографировались. Вот помнишь, зимой мы были на катке? Жаль, что не взяли фотоаппарата... Было весело. Зато есть фото того сентября, когда мы стали встречаться. Наше первое фото... Ты там такой веселый: с живыми глазами, улыбаешься. А мне тогда было немного не по себе — я еще не привыкла к твоим объятиям, твоим запахам, стуку твоего сердца. А теперь я без них не могу, я скучаю... Я обожаю твои руки, твои бережные прикосновения. Я часто закрываю глаза и представляю, как ты прикасаешься ко мне, как берешь за руку. У тебя всегда были теплые ладони, в отличие от моих «ледышек». Ты смеялся, что у меня просто сердце холодное, замерзшее, что чуть-чуть еще — и ты отогреешь меня. Тогда ты начал звать меня Снежиком. Так и осталась я для тебя — твоим Снежиком... К чему ты прикасаешься сейчас? К мягкому одеялу, холодному металлу или равнодушной земле? »...

* * *

«Темно... Ночи уже совсем темные и холодные. Ты же знаешь, я боюсь темноты. У меня теперь всегда горит в комнате ночник. Такой маленький отблеск света. Огонек надежды на то, что придет день, и мне уже не будет страшно, одиноко и холодно. И тебе тоже. Наверное, этот день настанет, как думаешь? Иначе, зачем мне жить? В темноте, в одиночестве. Без тебя так пусто. И нечем заполнить эту пустоту. Помнишь, очень давно, еще когда ты впервые побывал у меня дома, ты забыл свою кепку? Она до сих пор у меня. Я смотрю на нее, и мне кажется, что вот-вот ты позвонишь в дверь и с улыбкой скажешь, что решил забрать ее, а заодно и пригласить меня на прогулку. Ты так сделал однажды, но все равно забыл ее у меня в рюкзаке. Как напоминание о том дне. Ты был так неуверен в себе, боялся, что мои родители тебя не примут. Но ты очень понравился моей маме, она потом мне об этом сказала. Хотя, если бы ты с ними не познакомился... Тогда, возможно, ты бы сейчас был рядом со мной, как и прежде. И мы бы со смехом думали о том, что когда-нибудь придем к моей маме, подарим ей большой букет цветов и пригласим их с отцом на свадьбу. Тогда никто не смог бы уже нам помешать, правда? Они бы не успели... Если бы знать...»

* * *

«Если бы знать! Твоя мама тоже часто повторяет эти слова. Я захожу к ней каждое воскресенье. Она очень постарела... Хотя ты, конечно, знаешь об этом. Мы подолгу сидим на кухне и говорим о тебе. Она постоянно проверяет почтовый ящик, ждет, что вот-вот получит от тебя весточку, что с тобой все в порядке, и исчезнет эта настороженная неизвестность, которая сжигает нас обеих... И смотрит в окно, на тропинку, ведущую к дому... Твой братишка очень подрос — ему уже шесть. Осенью он пойдет в школу. Ты, наверное, очень гордишься им, да? Он совсем не похож на тебя, хотя улыбается, как и ты, — всем лицом. Ни единой равнодушной к улыбке клеточки на его лице. Он часто спрашивает о тебе. Твоя мама говорит ему, что ты — его ангел-хранитель и что он должен любить тебя. А он смеется: как это любить, если он даже не видел тебя? Нет, я знаю, что он просто не помнит. Он тогда был маленький, когда ты уезжал... На вокзале у всех на глазах были слезы, а он смеялся и хватал тебя за рубашку, будто не хотел отпускать. Ведь дети все знают и все чувствуют. Тогда нам с тобой так и не дали попрощаться. Я помню твой взгляд, когда ты садился в вагон. Отец все время держал меня за плечи и не позволял подойти к тебе, прикоснуться, поцеловать в последний раз. Они все были так жестоки к нам, так холодны... Только твоя мама понимала, как нам с тобой тяжело. Ей тоже было тяжело. Она вся сгорбилась, сникла. И только смех твоего брата нарушал эту скорбную тишину. Ты тогда уехал, а я упала в обморок, прямо на платформе... Я хотела тебе написать, но мне не позволили. Отец запер меня дома, а мама зорко следила за мной... И зачем ты уехал? Зачем?!»

* * *

«Вот уже и осень пришла. Третья осень без тебя... Я сотни раз перечитывала твое письмо — единственное письмо, что я получила. Я тогда только вернулась из больницы, и мать сжалилась надо мной. Я знаю это письмо наизусть. Меня так радовало, что ты жив и здоров, ведь тогда мне не позволяли даже звонить твоей маме. Помнишь, помнишь, ты так интересно писал о природе... «Какая здесь природа! Горы, нигде ни одного ровного места. И все в зелени. Воздух такой свежий, пахнет цветущими растениями. И свободой. Мы часто бываем в горах. Ребята с настороженностью идут по тропинкам, а мне не страшно. Совсем. Ведь мне уже нечего терять. Только эту природу — такую благоухающую и красивую. Такую, как ты. Мне кажется, что это не смерть смотрит на меня из-за каждого поворота, из-за каждого куста, а ты — твоим загадочным, настороженным взглядом. Это твои зеленые глаза околдовывают меня...» Я тогда почувствовала, в каком мире ты живешь. Ты пытался это скрыть, но я знала. Это пугало меня. Но я верила, что, пока я люблю тебя, тебе ничего не грозит».

* * *

«Теперь мне позволено делать все, что я хочу. Но я ничего не хочу... Все стало совсем бессмысленно без твоего смеха, без твоих шуток и сумасбродных идей, от которых по всему телу пробегала дрожь. В лагере ты всегда был зачинщиком всех нарушений. Помнишь, мы купались в озере, ночью? Ты схватил меня и бросился в воду. Я громко завизжала, и кто-то из вожатых услышал. Нам с тобой пришлось потом отдуваться. Но ты всю вину взял на себя. Тебя, как обычно, простили. Тебя все прощали, если ты делал виноватое лицо и клялся, что такое больше не повториться... А теперь в лагере стало без тебя все по-другому. Мы с Ромой теперь вожатые и можем делать все, что захотим. Жаль, тебя с нами нет. Тебе бы это понравилось, я знаю. В лагере и сейчас поют твои песни, да и прощальный костер разводят в твой день рождения. Тогда мы с Ромой рассказываем им о тебе. Знаешь, дети все понимают. Я вижу это по выражениям их лиц. Они узнают, что почти все, что есть в лагере, придумал и осуществил ты с твоей неуемной энергией и жаждой действовать. И знаешь, тогда они начинают с бережностью и пониманием относиться ко всему, что имеют. Однажды парни даже сами взялись починить качели, что вы поставили с друзьями. Видишь, хоть ты далеко, но все же ты с нами... Любимый! Слышишь ли ты мой крик? Чувствуешь ли мою беззвучную молитву? Мою поддержку, которая зиждется на надежде — такой маленькой и слабой, что никто уже не помогает мне не давать ей потухнуть. Я знаю, ты чувствуешь. Ты слышишь... Где бы ты ни был, кто бы ни был рядом, помни, что я люблю тебя и верю, что ты вернешься...»

* * *

«Ты с нами, я чувствую. Я ощущаю, что ты каждую минуту со мной. Ночью я вижу тебя во сне — таким, какой ты на той фотографии, что прислал своей маме. Она показала ее мне. Мы с улыбками смотрели на твое возмужавшее, загорелое лицо. Она показала мне твои письма — короткие, сдержанные, сухие. Но она все равно дорожит ими. Говорит, что сыновья всегда так пишут матерям. Она посылала тебе конфеты и теплую одежду, длинные письма с приветами от родных и любовью. Большой материнской любовью... А еще она сказала, что писала тебе обо мне — что я тебя очень люблю и скучаю. Хорошо, что ты так и не узнал о том, что произошло с нами, о том, как жила без тебя все это время. Главное, ты знал, что я тебя люблю... Сильно-сильно. Я думаю о тебе каждую минуту, каждое мгновение своей жизни. Она наполнена тоской и надеждой. А еще ненавистью... Ты только не ругайся. Я просто не могу его простить. Он сломал жизнь тебе. Сломал жизнь мне. И еще... Но я тебе не скажу. Ты должен знать только то, что я люблю тебя. Не хочу, чтобы ты тоже его возненавидел. Это страшное чувство... Хотя я даже не знаю, что ты сейчас чувствуешь. И чувствуешь ли вообще...»

* * *

«Страшно... Страшно, когда умирает надежда. Когда сгущается мрак. Когда в твой почтовый ящик опускается безликий конверт с безликими словами... Уж лучше бы неизвестность, лучше бы слабая надежда, чем эти черные буквы на белом листе, ставящие точку на всем... А на улице темно и сыро. Но ты ведь этого не чувствуешь... Я знаю, тебе тепло и хорошо. И не больно... Потому что всю боль ты уже пережил. Пережил назло всем и всему. Пережил в той холодной яме, куда на долгие месяцы толкнули тебя наши родители и откуда ты уже не вернулся... Я помню, ты рассказывал, что твой папа бросил вас, когда ты родился... Разве могли мы с тобой даже предположить...?!

Я впервые заметила, как поседел отец. Почему-то я больше не могу называть его папой. И он боится смотреть на меня. Его глаза постоянно прячутся глубоко-глубоко, в какие-то потаенные уголки его души. Странно, но ведь раньше, когда он хранил от нас эту тайну, он смотрел прямо и гордо. А теперь он другой, совсем другой. Наверное, таким должен был быть твой отец»

* * *

«Сегодня выпал первый снег. Ты не любишь снег, я знаю. Но разве это не красиво? Ведь ты видишь, правда? Видишь эту чистоту, эту белоснежную пелену? Рома говорит, что моя жизнь тоже должна стать такой. Тогда я смогу все начать заново... Но как?

Знаешь, твой брат учится на пятерки. Ты должен им гордиться... Помню, ты всегда все предметы списывал у меня. Хотя ты хорошо знал историю. Но ты так не любил учиться, что даже по истории получал пары... Твоя мама постоянно тебя ругала... А недавно мы смотрели твои старые дневники и тетради. Ты ведь перед отъездом их даже не выкинул. Сложил на столе... Так они и лежат там до сих пор... А одна тетрадь осталась у меня... Та самая, которую нашел отец. Он спросил, чья это тетрадь, а я сказала, что твоя. Я помню, как он побледнел... так же, как побледнела твоя мама, когда он пришел к ней...

Знаешь, ведь мы даже толком не отметили выпускной... А сколько было планов... Как быстро все закрутилось. И почему ты согласился с отцом? Почему не стал подавать документы, ведь ты так хотел учиться! Почему решил уехать? Разве мы бы не нашли другого выхода? Прости, что тогда я так кричала на тебя — просто мне было очень больно... Очень страшно... Я была напугана. Я знаю, ты хотел сделать, как лучше... Но это «как лучше» было лучше не для нас — для них, для родителей. Для их спокойствия и чистой совести. Но ведь и это им не помогло... Ты принес нас... себя... в жертву общественным правилам. Нет, я не виню тебя — ты был абсолютно прав. Но мне от этого не легче... Да и тебе тоже».

* * *

«Наш отец умер».

* * *

«Знаешь, сегодня твоя мама вернулась из Москвы. Она не хотела ехать, но ее пригласил президент. Она долго выбирала, что бы ей надеть. Ведь она давно ничего не покупала для себя. Я подарила ей тот черный костюм — помнишь, ты сам хотел ей его подарить? Ей он очень идет.

Мы с Ромой ходили ее встречать. Она приехала уставшая и немного расстроенная, но все равно рассказала нам обо всем: какой красивый был зал в Кремле, как сердечно их принимали с другими матерями, какой добрый и обходительный был президент. Показала она нам и твой орден. Знаешь, он замечательно бы смотрелся на твоей груди... Жаль, что омыт он нашими слезами... Но ты все равно Герой России, поздравляю тебя, любимый. И не буду добавлять к этому страшное слово — посмертно. Для меня ты всегда будешь жив....

Твой Снежик».

Творчество автора http://samlib.ru/s/shewljagina_o_a/