Моя Китти (гет)

Есть весь мир, есть ты один.

Ты считал, что сам ты господин.

Сотни сотен, тысячи дорог,

Те, что одолеть сегодня смог.

Те, что не забудешь никогда,

Что хранят вчерашнего тебя.

Называл судьбою ты себя.

Обманул. Судьба — твоя мелодия.

Странно было выводить всё это на бумаге. По правде говоря, я и не верил, что смог сделать это. Вот так возьмёшь, посмотришь на стих и думаешь — а мой ли он? Сразу и не посмеешь сказать. Разве это не девчачье занятие? Хм. Была у меня одна знакомая. Точнее, не совсем знакомая — соседка. Хотя я не спорю, что соседка, конечно, может быть знакомой, да и даже просто обязана быть таковой, раз ты её знаешь... Словом, эта моя соседка-знакомая просто обожала всякое стихоплётство и подобные дела. Нет, я не могу сказать, что она хвастала этим налево и направо, нет. Просто вспомнилось, как она отзывалась о своих стихах. Она никогда не говорила, что это она написала. Когда я спрашивал про автора стихотворения, она замолкала, слегка жмурилась так забавно и еле слышно хихикала. По правде говоря, меня это бесило просто жуть. Ну как можно общаться с человеком, который не может нормально ответить тебе на заданный вопрос? Но вообще она была славная. В детстве мы часто с ней гуляли у нас во дворе и в ближайшем парке тоже нередко пересекались. Да и в садике были мы одном, даже в одной группе. Не сказать, что наши родители так уж дружили, но виделись мы действительно регулярно в те времена. Ну знаете… наверное, это была судьба. Звали её Китти. Ну то бишь Кейт. Такое простонародное и вообще жутко часто встречающееся имя, знаете ли. Но она была самой первой Кейт, которую я вообще знал. Так вот, о стихах. Стихи она строчила только так. Никогда не забуду тот день, когда мы встретились семьями. Мои страшно упрямые родители, наконец, вняли моим визгливо-ноющим молитвам, и Китти вместе с семьёй была торжественно приглашена к нам, с позволения сказать, домой. Почему «визгливо-ноющим», спросите вы? Уж больно она была славная, ей-богу. А вообще я как-то в детском саду в неё страшно втрескался. Так втрескаться не каждый может, уж я-то знаю. Всех своих детсадовских приятелей заболтал до полусмерти, до того я втрескался!

Словом, упрашивал пригласить их семью к нам я мучительно долго, но я таки добился своего. Ну так вот, и пока наши родители за второй бутылкой красного обсуждали проблемы нашей несчастной Вселенной, мы с Китти сидели в соседней комнате. Я ей торжественно показывал все свои машинки, уделив особое внимание новёхонькой «Феррари», моей личной гордости и венцу коллекции. Ну а она только улыбалась, глядя на машинки и на меня. Меня это и смущало, и злило. Ну как так, я вот тут распинаюсь, такие сокровища ей показываю, а она! Но всё-таки она была очень славная, даже в такие моменты. Когда она улыбалась, мне невольно хотелось улыбаться тоже. И даже машинки переставали казаться такими уж сокровищами… Ну так вот, а потом она мне показала свою тетрадку. Кажется, она всюду её таскала с собой — уже в то время она была страшно помятая и потрёпанная. Мне тогда было совершенно непонятно, зачем это ей понадобилось приносить ко мне домой свою тетрадку. В те годы такие вещи у меня ассоциировались исключительно со школой, поэтому боялся я всего этого как проклятый. Нет, ну сами посудите — сидишь вот ты расслабленный, показываешь человеку машинки, а тут — хоп — а он тебе уже уроками школьными тычет! Страшное дело. Вот я и сдрейфил. А когда она её раскрыла, так вообще! С чистописанием у меня всегда была беда, а у неё все буквы в тетрадке были такие красивые и ровненькие. Но она мне сразу тогда сказала, что ни какие это не уроки. И вот как раз тогда я и услышал от неё самый первый стих. Врать не буду — дословно не помню. Но он был чертовски красивый. Про кошку по имени Осень, которая всегда просыпалась с началом учебного года и вновь засыпала в сочельник. И никто не знал, почему это она так долго дрыхнет — почти целый год! И как её не старались будить, она все равно просыпалась, как по будильнику, только первого сентября.

Помню, тогда-то я и спросил впервые Китти, кто написал этот стих. А она так зажмурилась и начала едва слышно смеяться. Видели бы вы моё лицо в тот момент! И не смешно ни капельки вроде бы, но и сделать ничего не можешь. Смешно человеку, а ты сидишь как болван в непонимании.

И сколько бы раз я в дальнейшем не спрашивал Китти про стихи, которые она мне читала, она никогда не отвечала — только хихикала. Такой я и запомнил её. Они с семьёй переехали пару лет назад куда-то далеко-далеко в другую часть страны из-за работы отца. А мне обидно. Ведь страшно представить, каким болваном она запомнила меня! Я даже ни телефона, ни адреса их не взял!

Вот и сейчас, как вспомню об этом, так сразу становится до слёз обидно и гадко на душе...

Я всё сидел, смотрел на свой стих и думал — как же всё-таки, должно быть, странно говорить кому-то, что ты — автор стихотворения, которое только что зачитал. Ведь вдруг не понравилось людям? Стыдно. А если понравилось, так подумают, что хвастаешься. Обязательно подумают! Вечно люди думают о тебе что-то плохое. А ты, может, просто так сказал — ну без всяких задних мыслей — «Да, это я написал». Слухи пойдут, девчонки будут косо смотреть, а про себя думать: «Вот он какой, задавала!». Эх…

Сидел я, думал и решил — не буду я никогда читать вслух свои стихи. Пусть сами читают, пусть сами догадываются. А я буду молчать как рыба. И хихикать. И жмуриться, если будет настроение.

Но вот точно знал я одно — Китти я бы смог прочитать свои стихи. Она бы поняла. Посмотрела бы на меня — и улыбнулась. И даже никаких слов могла не говорить, а на душе у меня все равно стало бы теплее. Она бы точно поняла. Такой была моя Китти.