Нанолюбовь (гет)

— Вы считаете, что это не опасно? Внедрять ее в общество? Да что там, внедрять. Ее создание вообще может на многое повлиять, вы об этом думали? — один из двух мужчин, находившихся в комнате, размахивал куском лимона, который держал в руке.

Другой мужчина посмотрел на него, как на ненормального. Ну, а кому понравиться лицезреть махающего руками и лимонами мужика?

— Я не сказал, что это не опасно, — произнес он каким-то фальшивым мягким и чуть добрым голосом. Таким тоном обычно разговаривают с человеком, находящимся на грани срыва или уже окончательно сошедшего с ума. Собеседник не мог эту фальшь не услышать, это его взбесило еще больше — он ведь и так был на нервах. — Я даже считаю, что это более чем рискованно. Но…

— Тогда какого черта, расскажите мне, мы вообще взялись все это устраивать? Если об этом прознают на верху, не поздоровится ни Вам, ни мне. Если Вам окончательно на себя начихать, то я себя еще берегу. — Не смотря на крик, в тоне этого первого мужчины все-таки чувствовалось какое-то уважение.

— Логинов, может, вы для начала успокоитесь? Иначе мне придется отстранить вас от проекта. — А вот это прозвучало как-то властно. Оно и понятно. Человек, который оплатил такой номер, не может льстить или говорить заискивающе.

Номер действительно был неплох. Логинов даже считал, что его собеседник мог запросто снять два люкса и не моргнуть глазом. Но тот не захотел, видно, светиться. Будто он делает что-то криминальное. Хотя… так оно, собственно говоря, и было.

Логинов, едва приблизившись к 35 номеру, понял, что Корсаков (ударение на первый слог) — фамилия собеседника — не поскупился на удобства. Сам Логинов считал, что если Корсаков не хотел, как уже было упомянуто, светиться, то он мог бы вообще снять номер в какой-нибудь предешевой гостинице. Но ему понадобилось именно здесь. Видать, не решился отвергать полностью такую привычную для него роскошь.

Но мы вернемся к нашему номеру.

Дверь была сделана из красного дерева, настоящего красного дерева. Сам номер был сделан в некоем классическом стиле, вся мебель выдержана в цветах слоновой кости и горького шоколада. Напротив двери — окно, у окна широкий светлый диван, два комнатных цветка, кажется, бегонии. Так как у Логинова жена была цветочницей, он немного знал, как выглядят те или иные растения.

В комнатке направо располагалась шикарная одноместная кровать, сделанная из дуба и покрашенного в темный цвет. Рядом — тумбочка, на ней телефон и несколько листов бумаги. Окно, поменьше, чем в гостиной и передней, занавешенное толстыми бархатными шторами.

Ничего другого Логинов рассмотреть не смог. Он и в спальню-то заглянул лишь мимолетом, проходя и садясь за стол, который, как, оказалось, стоял у стены, но, засмотревшись на всю остальную роскошь, гость не сразу его заметил.

Корсаков сидел свободно, но в то же время сдержанно, как сидят обычно аристократы. Мимика лица прямо-таки кричит «Я Бог по сравнению с вами, ничтожествами!». Корсаков вообще вел себя высокомерно. Он искренне считал, что он лучше всех, и тут было даже не в деньгах дело. Это было, наверное, что-то врожденное и непостижимое. Если сначала Логинов пытался понять это, потом он бросил.

Корсаков всегда одевался элегантно. И сейчас он пришел в черных брюках и пиджаке и в белой рубашке, расстегнутой на одну верхнюю пуговицу. Пожалуй, еще и эта деталь придавала его позе ту свободу, как и, пожалуй, слегка отклоненная назад голова. Темные волосы и очень темные, почти черные глаза. Любители классической литературы, а не современных и иногда глупых книжек, сразу же бы сказали, что Корсаков напоминает им графа.

Логинов сел за стол тоже свободно, но это была совершенно другая свободная поза. Так сидели мужчины в баре с друзьями или дома перед телевизором. Ноги широко расставлены, руки раскинуты по столу. Логинов вообще всегда считал себя мужчиной без комплексов. Он ненавидел лицемерие и презирал лесть. Всегда говорил то, что думает прямо в лицо. Логинов обладал проницательными карими глазами, грубыми чертами лица, сильными руками и ногами. Касательно возраста… ему было пятьдесят, вскоре должно было стукнуть пятьдесят один, хотя давали ему все никак не больше сорока двух. Логинов сорок лет отдал службе в милиции и уходил с работы с тяжелым сердцем. Он даже не думал, что можно так к чему-то привязаться, тем более не материальному. Он просто привык каждый день приходить на работу, разгребать папки с делами, распутывать убийства. Это стало для него таким же простым, обыденным и привычным, как чистка зубов по утрам. Уволился Логинов не давно, около полгода назад. И почти сразу же ему предложили участвовать в проекте. Логинов сначала наотрез отказался — ведь все велось втайне от властей, от милиции, а ему, как бывшему честному труженику, ни разу не взявшему взяток, это не нравилось. Его инстинкт, инстинкт мента, как называли это все у него в отделе, говорил ему не просто не соглашаться, а обо всем доложить. Но все обдумав, Логинов согласился. Нужны деньги, нужна работа. Иначе как ему жить? А сумма складывалась неплохая — и это всего-то надо быть на подстраховке. Также у человека, служившего в милиции и ставшего начальником отдела, все же есть свои уловки, свои хитрости, которые, кто знает, могут оказаться полезными.

— Отстранить? Да что вы? А чей курьер меня чуть ли не слезно просил подписать тот чертов контракт?

— Вы не могли его не подписать, — пожал плечами Корсаков. При этой фамилии Логинову всегда вспоминался композитор Римский Корсаков, чьей музыкой заслушивался он раньше. В последнее время совсем нельзя было улучить даже минутки времени на то, чтобы послушать какую-то вшивую музыку. — Никто вас слезно не упрашивал. Вам нужно содержать себя и оплачивать ваши кредиты, а это, насколько я помню, сумма не маленькая. Не говорите мне, что вы могли бы найти другую работу. Я это и сам прекрасно знаю. Но есть одно «но» — работу-то вы бы нашли, комментарии вам бы позволяли, рекомендации тоже, вот только сколько бы вам платили? Не знаю, зачем вы ушли из милиции, да и не мое это дело, но наше дело приносит вам большую прибыль, чем приносила милицейская должность начальника отдела. Разве нет?

— Вы сволочь, Корсаков! — крикнул Логинов, отводя в этом крике душу. Ему сразу же стало легче, хотя объяснить, почему именно, он не мог.

Из милиции Логинов уволился по собственному, ушел и все, решил порвать. Ему просто в один прекрасный день все надоело до чертиков. Он считал, что с него хватит всей этой мороки и тех проблем, которые иногда, точнее, очень часто возникали из-за работы. Лишь покинув милицию Логинов понял, какую ошибку он совершил. Поступил просто глупо. Как ребенок, разрушивший свою пирамидку из кубиков, когда ему надоело ее строить. И также, как ребенок, разочаровался. Разве что плакать не стал. И пытаться собрать пирамидку вновь — тоже.

Корсаков пожал плечами так спокойно и равнодушно, будто все ему это без устали напоминали. Логинов со всей дури долбанул по столу кулаком. Особой причины злиться не было, но иногда Логинову казалось, что еще минута, проведенная в обществе одно только Корсакова — и он действительно чокнется.

— Вы просто сволочь, — повторил Логинов, но уже без той ярости и без того необъяснимого наслаждения, с каким произнес те же слова минуту назад.

— Давайте перестанем перечислять мои положительные качества и вернемся к делу, — все так же спокойно, равнодушно сказал Корсаков, хоть на этот раз в его голосе и послышались ледяные нотки.

Логинов откусил, наконец, от куска лимона, которым махал чуть раньше. Кислый вкус заставил мужчину поморщиться, однако кислота доставила даже некое удовольствие.

— Давайте, — кивнул Логинов. — Девушка будет создана, причем, как вы сами сказали, очень скоро. Однако я так и не получил более или менее нормального ответа на свой вопрос: КАКОГО ХРЕНА ВАМ ВООБЩЕ ПОНАДОБИЛОСЬ ЕЕ СОЗДАВАТЬ?!

Он снова получил наслаждение от крика. Иногда, как человеку нужно выговориться, ему надо было покричать.

— Для начала сами заткнитесь и послушайте! — не выдержав, рявкнул Корсаков.

В номере воцарилась тишина. Несколько минут тишину прерывали только часы, послушно тикающие на стенке и ждущие, чем же закончится разговор двух странных малых, сидящих за столом. Ну, и в гостинице тоже мирно шла жизнь: иногда за дверью раздавались шаги, голоса, смех. Из какого-то номера донесся звук работающего пылесоса — горничная убирала освободившийся номер. Ведь если в одном из номеров «Русской сказки» было тихо, это еще не значит, что вся гостиница должна последовать примеру этого самого тридцать пятого номера.

— Цивилизация должна продвигаться в технике. Наука сейчас важнее всего.

— Культура тоже немаловажна! — возразил Логинов. — Не было культуры и, быть может, не было бы у вас столько денег, потому чт…

— Если нам удастся создать девушку и хорошо ее запрограммировать, — громче продолжил Корсаков. — если она сможет… выжить в этом мире, то мы неплохо на ней заработаем.

— Но позвольте, вы ведь сами говорили, что ваш институт наук работает и создает не ради славы или денег, а ради людей! — вновь перебил бывший мент.

— Во-первых, еще не факт, что эксперимент удастся, — пожал плечами Корсаков. — А во-вторых, даже если он кончится удачно, мы не станем продавать его сразу. Подготовим публику… то есть, общество к тому, что создание как бы дубликата человека возможно. По телевизору пойдут передачи, произведут, возможно, некий фурор. Потом еще года через три-четыре сообщим в новостях, что, вот мол, так и так, ученые смогли добиться результата. Хорошего результата. А может, я еще передумаю и не стану ее, эту девушку, продавать. Может, я и сохраню все в тайне. — Корсаков зевнул, лениво прикрыв рот ладонью. Сейчас он напомнил Логинову тех олигархов, которые говорят «снесу завтра школу… а может, подумаю, и не стану сносить», совсем не думавших о судьбе учащихся и учащих в этой школе.

— Вы сволочь, Корсаков, — непонятно зачем повторил Логинов уже успевшие полюбиться ему слова и, взяв бокал, допил коньяк, не закусив лимоном.

— Возможно, Логинов. Возможно. Ваше дело работать. А работаете вы на сволочь или нет, которая платит вам нехилые деньги, уже не важно.

Снова наступила тишина. Потом Логинов встал и пошел к выходу. У двери он повернулся, бросил «всего доброго» и уже собрался покинуть номер, как Корсаков его окликнул.

— Андрей, — это был второй раз, когда он назвал Логинова по имени. Первый был месяца два назад. Корсаков редко кого-либо называл по имени и сколько бывший мент не пытался понять — почему, так понять и не смог. Как и в случае той врожденной высокомерности. — Вы станете ее отцом?

— Что? — опешил Логинов. — Чьим отцом?

— Девушки, конечно, — в голосе Корсакова проскользнули нотки раздражения. Будто он объясняет надоедливому ребенку, что до луны нельзя допрыгнуть, а облака — потрогать руками. — Той девушки, которая скоро выйдет в свет.

— Вы с ума сошли, Корсаков. Мне — стать отцом робота?

— Она не будет совсем роботом, а вы не будете совсем отцом. Вам просто предстоит ее научить… человечности. Она будет знать многое о растениях, науке, экономике, политике, информатике, географии и прочие науки, но она не будет знать, зачем люди плачут, почему смеются и как любят.

— Мать ей вы тоже выбрали? — с сарказмом произнес Логинов.

— Отчего же? Вовсе нет. У нее будете только вы. И встретите ее тоже только вы. До встречи.

Логинов хотел спросить, что значит «встретите», но решил больше ничего не спрашивать и ограничился тем, что молча покинул гостиницу, размышляя о том, во что он ввязался.