Ante Lucem (джен)

Ante Lucem*

*До света (лат.)

Пусть светит месяц — ночь темна.

Пусть жизнь приносит людям счастье, —

В моей душе любви весна

Не сменит бурного ненастья.

Ночь распростерлась надо мной

И отвечает мертвым взглядом

На тусклый взор души больной,

Облитой острым, сладким ядом.

И тщетно, страсти затая,

В холодной мгле передрассветной

Среди толпы блуждаю я

С одной лишь думою заветной:

Пусть светит месяц — ночь темна.

Пусть жизнь приносит людям счастье, —

В моей душе любви весна

Не сменит бурного ненастья.

Январь 1898. С.—Петербург

(Александр Блок)

Я ехала по городу на своей любимой лошади, крепко держа уздечку обеими руками. Каледонни, прекрасная шестилетка шотландского рода, всегда отличалась крутым норовом. Я очень горжусь своей Каледонни — как её происхождением, так и тем, что из всей некогда большой родни отца только мне она покорилась. Мой отец, крестьянин, не мог бы позволить себе такое дорогое и прекрасное приобретение — эту лошадь подарил ему старый друг, известный и богатый владелец конного завода в соседней провинции.

Меня зовут Мейбл Рувекли. Моя мать была научена грамоте, и потому назвали меня не как всех моих ровесников — в моём имени есть смысл, который знают все, но вот откуда он — понимают немногие. Сейчас я понимаю — мать откуда—то знала, что это имя мне подойдёт, ведь сейчас я очень ласкова с людьми. Но ведь, когда я родилась, никто этого не знал! Отец просто согласился с матерью, и меня назвали Мейбл. С прекрасной латыни это означает — «ласковая». И это правдиво.

В это утро базарная площадь, на которую я въезжаю, была окутана легким белесым туманом. Местные моряки уверенно предсказывали ненастную погоду на ближайшие несколько недель. Почти все взрослые мужчины и мальчики старше 15 лет в нашем маленьком городке занимаются рыболовством. Это, пожалуй, единственное, для чего когда-то в прошлом, на таком отдалении от главных торговых путей выстроили крошечное селение, со временем превратившееся в наш городок. И все у нас верят рыболовам, потому что те лучше, чем другие, понимают ветер и море — и никогда не ошибаются, говоря о погоде. Они предсказывали погоду столь же долго, сколько существуют в наших местах рыболовецкие промыслы, и немногочисленные приезжие всегда удивляются этому умению. У нас говорят: «Сомневаться нельзя в земле, короле и в слове рыбака». И в самом деле, мой знакомый старый рыбак Донни всегда говорит чистую правду.

Прищурившись, я вглядываюсь сквозь туман в надпись на вывеске в одной небольшой лавчонке. Эта лавчонка мне очень нравилась — там продавали множество разных вещей — как необходимые в повседневной жизни предметы: чашки, ложки, многочисленные горшочки с кореньями, засушенными травами и грибами, так и те, при взгляде на которые разгорится взгляд у любой девушки моих лет — зеркальца, колечки и ожерелья, румяна и притирания и даже редкие в наших местах духи. Когда я была маленькой, моя мать покупала множество подобных вещей, приговаривая, что все это пригодится, обязательно пригодится — но когда, неизвестно. «Когда-нибудь время да придет», — частенько повторяла она.

Подведя Каледонни к лавке, я аккуратно выскользнула из седла, украшенного вышивкой и привязала поводья к столбу, блестящему от масла — на вершине столба был укреплён железный масляный фонарь, давно проржавевший от дождя, и масло постоянно протекало. Открыв дверь в лавку, я прошла внутрь помещения и привычно затаила дыхание — как потому, что вновь, как и в детстве, восхитилась обилием разнообразных вещей, так и потому, что в воздухе сильно пахло пылью. Впрочем, мне даже нравился этот запах, немного терпкий, но вполне выносимый. А от хозяина жены этой лавки всегда пахло лавандой. Многие часы мы проводили с ней, копаясь в женских безделушках и весело болтая! И запах её лавандовых духов вновь и вновь создавал для меня ощущение уюта и радости! Бывало, прижмусь к ее плечу, да как вдохну поглубже!..

Но то было давным-давно в детстве, а знаете, почему сейчас я так много времени провожу в этой лавке? Потому что мой отец сорвался с лошади, и матери у меня тоже нет. Она ушла к другому папе. Так мне объяснял мой отец. Я пробовала наведываться к матери, но, увы, меня выгнали ее дочери. Она ушла, когда мне было около пяти лет. Странно, но я все еще помню, что она мне говорила…

Я окликнула хозяина лавки по имени, затем позвала его жену, но никто не откликнулся. Немного волнуясь, я прошла вдоль стойки с массивной кассой чёрной бронзы и, отодвинув занавеску, прошла в «секретное помещение». Оно, по сути дела, не было секретным, просто так его, всякий раз улыбаясь, называли сами хозяева. И вдруг…мне зажали рот рукой, грубо толкнули к стене. От неожиданности я зажмурилась. Что происходит? Чувствуя силу руки, державшей меня, я молчала, неизвестно почему опасаясь за свою жизнь. Человек, разглядывавший меня, шумно откашлялся и, наконец, заговорил:

— Ты, девчонка, — услышала я неприятный голос, — пойдешь с нами.

Он не спрашивал, это был вполне определенный и ясный приказ. Я отчаянно замотала головой. Куда они меня поведут?

Пытаясь освободиться, умудрилась укусить державшего меня мужчину за палец. Тот взвыл от боли и, рассвирепев, схватил меня рукой за горло и вновь ударил об стену. Откуда-то из глубины «секретной комнаты» раздался чей-то скрипучий, странно знакомый смех…

С трудом повернув голову, я прищурилась, пытаясь разглядеть смеющегося человека. Голова кружилась — видимо, я сильно ударилась затылком. Потратив какое-то время, мне удалось сфокусировать взгляд, и в это же мгновение меня с силой толкнули вглубь комнаты, где схватили уже другие руки. После очередного толчка я, наконец, остановилась и, поборов головокружение, рассмотрела того, кто так знакомо смеялся. К моему изумлению, это оказался хозяин лавки.

— Вы?..

— Да, дитя мое.

— Но зачем? Кто эти люди? Неужели вы с ними заодно?

Он рассмеялся мне в лицо. Оглядываясь, я пыталась вспомнить, где могла видеть этих людей. Внезапно меня осенило: герольд магистрата больше недели назад привёз их портреты и провозгласил на площади, что за головы их — живых или мёртвых — назначена большая награда. С тех пор привезенные портреты висели под навесом около дома мэра. Резко подняв голову, я умоляюще и испуганно посмотрела в глаза старику — владельцу лавки. В ответ он улыбнулся и произнес:

— Да, дитя, мне очень нужны деньги, а эти господа предложили очень даже неплохую сумму за такую девушку, как ты…

— Как… как я?

— Симпатичная, молодая…

Симпатичная? Я крайне удивилась. Очевидно, старик считал меня красивой! Чем ему понравится мной курносый приплющенный нос, зеленые, огромные глаза на выкате и губы, верхней которой практически не было. М-да, мужчин не понять. То их волнует ум, то красота, до деньги, то…

Лошадь, им нужна моя Каледонни! Догадка всплыла в уме неожиданно, но почти сразу же я уверилась в её точности и закричала. Тут же ещё несколько рук схватили меня, прижав руки к бокам, после чего мне зажали рот и прижали к столу хозяина. Вырываясь, я вновь смогла кого-то укусить, и, когда он, шипя от боли, отнял руку, смогла крикнуть:

— Нет! Не надо!

— Молчать!

— Как же ваша жена? Что она скажет обо всём этом? — из последних сил я старалась оторвать от себя руки мужчины, держащего меня.

— Она уехала… — в ответ мне устало произнёс хозяин лавки, после чего один из людей, молчавший до сих пор, скомандовал унести меня в повозку. Вновь подумав о Каледонни, я начала вырываться с удвоенной силой. Бедная моя девочка, верная и преданная!

Мы вышли из лавки, причём меня практически несли, так как ноги мои подкашивались, и я вряд ли смогла бы идти сама, даже не будь столь напугана. Мысли метались, словно мотыльки у зажженного фонаря и уж точно я не могла рационально мыслить. Мужчина, несмотря на очень теплую погоду, одетый в замшевую куртку, подхватил меня на руки и погрузил в закрытую повозку, с силой захлопнув деревянную дверь.

Через несколько мгновений послышались приглушенные голоса, и я почувствовала, как на верх повозки забралось несколько человек. Прижавшись к задней стенке и выглянув в малозаметную щель, я увидела, как Каледонни, натянув поводья, пытается идти за отъезжающей повозкой. Она смотрела мне вслед и казалось, что так прощается со мной. Сдавлено всхлипнув, я ударила кулаком по двери, но безуспешно — видимо, она была закрыта на замок. Добившись лишь того, что содрала кожу на костяшках пальцев, я в изнеможении привалилась к стенке. Повозка тронулась.

* * *

Сквозь решетчатые оконца повозки я видела, где мы едем. Мимо проносились поля, луга… Думала я о том, что все это больше никогда не увижу. Зажмурившись до белых кругов перед глазами, до боли прикусила губу. Я не знала, почему меня украли, но старик сказал, что я симпатичная… Я никому не нужна, меня некому спасать. Старый моряк вряд ли поедет на край земли, его сын тем более. Я одна, и никого нет рядом. Но в моей душе навеки останется весна, и не сменит ее ничто, даже самое бурное ненастье!

Я представила, что возношусь в небеса, душа покидает тело, и я парю, смотря на всех с высоты, вижу отца, и мы с ним смеемся…

Я не знала, что в будущем люди называют это «трансом», когда ты уходишь из тела куда-то далеко-далеко, можешь вернуться через несколько часов, минут, секунд — кого насколько хватит.

Очнувшись от толчка, я услышала громкое фырканье лошади и голос, сказавший с явным облегчением: «Приехали». Дверь повозки открылась, мужчина, который держал меня в лавке, поигрывал ключами, висевшими на длинной цепочке у него на поясе.

— Выходи давай!

Я послушно стала на ноги, но они тут же подкосились — от долго сидения. Я попыталась размять конечности, но глупый человек подумал, что я хочу сбежать. Я про себя усмехнулась. Почему-то страшно мне не было. Может, потому, что меня здесь не собираются пытать и всячески мучить? Я была выше их, хоть и не знала грамоты. Ну, всякий человек считает себя лучше других.

Было темно, сумерки сгустились, и я едва разглядела силуэт человека в халате, выходившего из-за повозки. Он, это оказался опять же мужчина, но другой, подошел ко мне, приподнял своими шершавыми пальцами мой подбородок и томно прошептал:

— Ты, дитя мое, будешь жить здесь вечно…

Я помотала головой. C чего это они решили, что я буду здесь жить?

— Да, милая. Ты посланница богов, так мне говорил юноша, чье имя знать тебе не обязательно…

Я хотела и вправду спросить, что за юноша. Меня угнетало любопытство, смешанное с усталостью.

— Я некрасива, не знаю грамоты!

— Все это мелочи, дитя. Сколько тебе лет?

— Не знаю…

— А должна. Говоришь, не знаешь грамоту? — в ответ на мой кивок, он нехорошо улыбнулся. — Откуда же ты тогда знаешь, как называется лавчонка в городе?

— Мне говорила жена хозяина лавки.

— Когда ты туда пришла в первый раз? — жесткий голос разрезал воздух, как хлыст.

— Года три назад. Меня привели туда запахи — лаванды и пыли.

Я сама не знала, зачем это сказала. Может быть для того, чтобы поделиться впечатлениями? Все дело в том, что я ни разу не говорила никому о том, что чувствую, приходя в эту лавку.

— Меня зовут Зорг. Теперь ты будешь жить здесь, радуйся, но свободы тебе не увидеть. Ты будешь гулять по парку, собирать цветы, как все девушки и позже выйдешь за крестьянина замуж.

— Зачем я вам?

— У тебя нет родителей, тебе некуда идти. А старик рассказывал мне о тебе очень даже много…

— Я… я…

Я не знала, что и говорить. Поэтому замолчала, слушая. Откуда же они знали, что мне некуда идти? Что у меня нет семьи? Может быть, моя душа найдет спокойствие здесь? Я надеялась на это. Но еще один вопрос не давал мне покоя.

— Почему они выдают себя за преступников?

— Они не выдают себя за преступников, которые в розыске, — спокойно ответил Зорг, — они просто помогли мне.

Я чуть не сжала голову руками. Ничего мне непонятно…От такой безысходности я прикусила губу.

— Дитя, ты замерзла? Идем же в поместье.

Поместье? Я вскинула голову. Там тепло, уютно, но… Стоп! Ты же жила в обычном деревянном строении, тебя и этоне устраивало?

Мне хотелось спать. С хмурым видом я поплелась за человеком в халате. Хотелось спросить ещё что-нибудь, но я боялась вновь услышать насмешку в его голосе. Мужчины окружили меня со всех сторон, будто я какая-то барыня и все мы направились к поместью.

Впереди я увидела невысокую ограду, а за ней — небольшой сад, здание, немного узковатое, но с тремя башнями, чьи концы вытягивались прямо в небо, едва не пронзая облака. Я заворожено разглядывала его, боясь вздохнуть. Это было удивительно, просто удивительно красиво.

Послышались чьи-то шаги, из-за спин мужчин я ничего не видела. Внезапно раздался хриплый скрипучий голос:

— Милок, приехали неужто?

— Лара, не надоедай, — человек в халате вальяжно прошел мимо старушки, одетой очень скудно, но весь ее только вид выражал полную уверенность в своих силах. Жестом руки остановив окружавших меня людей, она спросила, устремив на меня взгляд своих зелёных, как весенняя трава, очей:

— Дитя, кто ты?

— Я не знаю, что здесь делаю… — невпопад ответила я, совсем уже растерявшись.

А ведь я говорила правду. Хоть человек в халате и объяснил мне, я не понимала. Как его там, Зорг, кажется? Да, Зорг. Ну и имечко…

— Зорг, ты объяснил девочке, что она здесь будет делать?

— Он сказал, что какой-то человек сказал ему, что я посланница богов и…

Старушка рассмеялась. Потом протиснулась мимо окруживших меня мужчин и обняла меня за плечи.

— Дитя, дитя, это ложь, увы.

Я приоткрыла было рот, чтобы запротестовать, но смогла лишь негромко выдохнуть:

— Что это значит?

— Ты, верно, не поняла, что говорил тебе Зорг? Все эти мужчины, — она ухмыльнулась, — бандиты, незнающие грамоты, владелец лавки, который сдал тебя нам за пятьдесят талеров…

— Они были не слишком уж и бедны… — прошептала я, делая шаг вперед, к старой леди, после того, как она отпустила меня и вышла из плотного круга мужчин.

Она взяла мои пальцы, сплетя со своими — шершавыми, как у мужчины в халате. Вся процессия из мужчин, меня и старушки направилась к парадной двери. Мне стало немного смешно от такой торжественности. Зорг достал ключи, отпер дверь и кивнул мужчинам, которые меня окружали. Видимо, на прощание.

Мы зашли в комнату, от красоты которой я восхищённо закричала:

— Тут так красиво!

Зорг самодовольно улыбнулся. Внезапно почувствовала грусть, невыносимую тоску, сковывающую грудь стальными обручами. Кто ни разу не испытывал таких чувств, не поймёт, но это схоже с одиночеством, которое поглощает, выворачивает наизнанку… В моей душе любви весна не сменит бурного ненастья…а так ли это? Я испугалась собственных мыслей. Никогда, никогда! Я буду вечно помнить тот день, когда я приехала на базарную площадь, слезла с лошади, отправилась в лавку… Каледонни! Вот кого не хватает здесь!

Мужчина увлек меня наверх, в другие комнаты, здесь было также красиво. Повсюду, в углах, в массивных каменных кадках стояли пленные цветы. Я поморщилась, когда увидела почти безжизненное растение. Я люблю полевые цветы, они красивы, душисты и… свободны. Свободны, как ветер, какой раньше была я. Я понимала, что отсюда не уйти, но и уходить в то же время не хотелось. Колени задрожали, когда резная ручка соседней комнаты отворилась, и Зорг подтолкнул меня в помещение.

В углу стояла кровать, шкаф и стул. Скудно, ничего не скажешь. Таак, это твое воображение, да? Не смей думать об этом, ты жила, была бедной, пришла и стала богатой, да? Так думаешь?

Я помотала головой, встрепенувшись. Мужчина с какой-то странной холодной улыбкой посмотрел на меня и вполголоса произнес:

— Отдыхайте.

Он оставил меня одну. Я подошла к окну, отодвинула занавеску и выдохнула. Вид открывался на сад, чудный сад. Приоткрыв ставни, вдыхая свежий ночной воздух, слыша, как кто-то негромко стрекочет в траве в саду, я улыбнулась, прошептав:

— Навсегда, весна, навсегда!

Я была словно маленький ребенок, который загадывает желание. Мне хотелось подумать о том, каким образом меня привлекли сюда. Мои мысли были прерваны потоком брани с улицы:

— Чертова скотина, где ты?

— Я здесь, Брук!

Двое мужчин разговаривали торопливо, словно боясь забыть свои слова. Я не могла разглядеть, кто это был, но по голосу, один из них, что прижимал меня к стене в лавчонке старика. А другого я не знала или просто не вспомнила его голос.

Прикрыв ставни окна, я села на подоконник, прижавшись лбом к дереву. Я уношусь ввысь, забывая все свои невзгоды и ненастья, и улыбаюсь неведомому счастью. Я вижу отца, бегу к нему, мои волосы колышет ветер и я кричу:

— Отец, отец!

Мой папа оборачивается, смотрит на меня и шепчет:

— Я рад, что ты здесь, со мной!

— Я тоже!

Хватаю его за руку, мы бредем по облакам, задумчивые, родные…

— Папа, меня похитили.

— Я знаю, дочь, — тихим голос отзывается отец.

— Как мне быть?

Мою ладонь потеет, я выпускаю руку отца и шепчу еще раз свой вопрос. Ответ его меня удивляет:

— Ничего не бойся, в твоей душе всегда весна… Живи, дочь. Просто живи. Для себя. Тебе пора, любимая! Иди!

Я в последний раз смотрю на отца и машу ему рукой, падая вниз, к земле.

Очнувшись, я чувствую себя лучше. Намного лучше. Протираю руками глаза, щеки. Хочется спать. Я встаю, стаскиваю с себя платье и ныряю в кровать. Простыня холодная, я дрожу, закрываю глаза. Хочется увидеть папу, но я засыпаю. Мне снится свобода, то, как я прыгаю по полянке, собираю цветы и пою о весне, любимой весне

Проснулась я от звуков около моей кровати. Сонно приоткрыв глаза, я смотрю на женскую фигурку. Старушка, мужчина в халате, бандиты — это все не сон?! Я резко сажусь в кровати, Лара, кажется, ее так зовут, вздрагивает и прижимает сухонькую ручонку к сердцу.

— Доброе утро, Мейбл!

Я хмурю брови, а потом мой лоб разглаживается, я улыбаюсь.

— Я принесла тебе завтрак.

Завтрак? Мне?! Я никогда не ела в постели, странное дело. Мне преподносят здесь все, как королеве, даже лучше. Таак, внутренний голос опять просыпается, и я спешу удостоверить его, что не меняюсь. Я все та же бедненькая девушка с платочком на голове и Каледонни…Где же она, милая?

— Где моя лошадь? — в горле пересохло, с трудом, хрипло, но я говорю.

— Она в особом месте, дитя.

— Она здесь? — тупая боль прокатывается по телу, отдаваясь в груди. Я больна, больна…

— Да, милая Мейбл, она здесь. Она хорошо себя чувствует. Твоя шотландская лошадка.

Лара мне улыбается, я беру плюшку с тарелки с резной каймой и сжимаю зубами. В другую руку я беру стакан свежего молока, с жадностью осушаю его практически до дна. Старушка смотрит на меня сочувствующим взглядом. Мне становится тошно, я прошу:

— Не смотрите, пожалуйста.

Старая леди спешно отворачивается, пряча улыбку…

После завтрака я остаюсь в комнате, открываю окно и вдыхаю утренний воздух. Если бы я была в городе, то верно, пошла бы на базарную площадь, в лавчонку старого хозяина. А сейчас все по-другому. В саду никого нет, я тихо свищу и слышу, как в ответ раздается чириканье птиц. Я хочу домой, в свою простую, родную избу.

* * *

Проходит несколько лет, я становлюсь взрослее, добро не угасает во мне, но я делаюсь всё холоднее и холоднее в душе, как мой приемный отец — Зорг. Я до сих пор хочу домой, хочу туда, где трудно, но всё меняется, где жизнь всё же приносит людям счастье, — но в моей душе любви весна уже не сменит бурного ненастья.

Сейчас зима. Мне не нравится, но я терплю, привыкла. А вьюга между тем за окном становилась все сильнее да сильнее; снежные вихри и ледяной ветер преследовали старушку Лару, которая еще больше скрючилась и похудела, ветер забивался под легонькое платьице и полушубок, но она все равно шла, достигая своих целей.

Вой ветра становился слышнее; и я представляю, как он то разрывает снежные хребты и яростно крутит их в помутневшем небе, то гонит пред собою огромную тучу снега и, кажется, хотел засыпать им все наше поместье и окрестные леса, поля и луга вокруг этого странного поселка, со всеми его жителями, амбарами и прочими угодьями вроде нашего…