Относительно (джен)

Я иду по серым улицам этого проклятого города в мире, где всё относительно. Относительно вязкая мгла с относительно радостными людьми. Они все спешат по домам, страшась косматого тумана вокруг, желая поскорее спрятаться от него в своих относительно благополучных домах. Там они переоденутся, влезут босыми ногами в уютные тапочки семейного счастья или начнут примерять чужие, телевизионные, коли своих не завели.

И чего мне неймётся, ей-богу? Что мне нужно от этой жизни, что я бреду, утопая ногами в грязной сказке талого снега, и меня это устраивает? Кто я? Человек, открывший глаза в ненужный момент, или просто эдакое обезумевшее насекомое? Таракан. Паук. Паук… Я боюсь пауков. Пауки боятся меня. Мы с ними сообща боимся утонуть. Соседский мальчишка бьет кошек. Суровый отец бьет соседского мальчишку. Его жена регулярно бросает в него тарелками, а он уворачивается, заставляя вечно страдать нашу с ними общую стену. Всё относительно.

Так, хватит. Мои мысли отдают сладкой гнилью сумасшествия, а значит, их лучше отключить. Всё я понимаю. И почему бреду упорно вперёд, а не домой, тоже понимаю. Знаю. Мне ведь на автовокзал нужно. Туда скоро приедешь ты. А что? Мне в ноги в этом чёртовом мире холодно, знаете ли. А это к простуде приводит. Вот и иду я, медленно, уверенно, за своими тёплыми тапочками счастья.

Относительного. Какое-то оно уж очень привычное, счастье это. Долгое. С выдержкой. Хорошее вино со временем не портится, а становится ещё лучше. А у нас что? Ведь вино, правда?

Я вдыхаю слишком большую порцию ядовитой серой вязкости. Наверное, она твёрдо решила меня убить, потому что твои черты в памяти на миг затуманиваются. Усилием воли я выдыхаю, но страх не проходит. Интересно, что чувствует человек с петлёй на шее, когда под ним начинает шататься стул? Я такой никогда не была. Вроде бы. Трогаю шею. Всё в порядке, это просто шарф. Ус-по-кой-ся.

Ноги живут своей жизнью, за что я им благодарна. Им вообще везёт, если вдуматься. Никакой идиотизм не мучает… Это хозяйка их, то есть я, не получилась.

АЙ!!!

Ну надо же, сглазила. По моей правой ноге бодро прошёлся человек-гора. Причём ничего не сказал. Немой, наверное, бедняга. Пальцы ноги считали по-другому, обиженно ноя. Хорошего человека должно быть много. Я встретила хорошего человека. Мне повезло. Относительно. Как здорово, что он не был ещё лучше!

А ведь я пришла, между прочим. Здание автовокзала подслеповато улыбалось всему вокруг грязными окнами, будто извиняясь за свой потрёпанный наряд. А я и не обиделась. Жалко его. Оно на старушку из пятой квартиры похоже. Такое же беззлобное, всем радующееся и никому не нужное. В груди горячим прутом оживает злость. Я, наверное, самая глупая на этом свете, но я к ней частенько захожу, знаете ли.

Перед зданием под длинным навесом ютятся автобусы. Мне туда, где сейчас пустая брешь. Ненавижу ждать. Каждое ожидание — маленькая смерть. Зябко передернув плечами, я прихожу к выводу, что конца света не произойдёт, если я подожду тебя в вестибюле этого так полюбившегося мне здания. Его вообще не будет, конца света. Он слишком категоричен. Он в нашем средоточии относительности неуместен.

Я культурно села на какой-то небольшой столик. Нога болела всё сильнее, и я стала себя убеждать, что совсем это и не так. Это не нога болит. И вовсе даже не у меня. Получалось плохо, но я упрямо цеплялась за эту детскую глупую мысль. Привычка… у меня много привычек. У тебя тоже.Хороших и не очень. Ты, например, всегда и повсюду опаздываешь. Я уже говорила, что ненавижу ждать? Ещё ты сыплешь много сахара в чай. А вот это здорово. Я тоже так делаю. Жизнь — горькая штука. Относительно. Наверное, ты тоже это понимаешь. Или чувствуешь. Я надеюсь.

Как только я перестала следить за минутной стрелкой и задумалась, она резко сменила тактику: прекратила паясничать, оторвалась от понравившейся цифры и резво скакнула вперёд. Время. Тоже вот относительная штука, если вдуматься. И зловредная. Минутная стрелка ехидно показывала, что твой автобус уже четверть часа как должен был приехать. Я попыталась уловить в себе признаки волнения, но почувствовала лишь лёгкое недоумение. И досаду на грязно-серый туман за окном.

Через полчаса я поняла, что умираю. Просто беру и задыхаюсь, лихорадочно вцепившись в столик, посреди деловито снующих туда-сюда людей. Я плохо поддаюсь панике, эта эмоция не для меня. Правое ухо устало, обречённо и совершенно без удивления выхватило страшную фразу:

— Боже, ужас какой! Автобус-рейсовик разбился неподалеку от города!

— Какой автобус? — нет, это не я, я не могу говорить таким мёртвым голосом, я не могу такой стальной хваткой защёлкнуть пальцы на чужом рукаве! Я вообще не могу встать, по идее, у меня же нога болит, помните?

Женщина смотрит на меня с жалостью и даже не обращает внимания на то, что я порвала ей рукав. Через несколько минут я знаю всё. В тридцати километрах от города шоссе делает резкий поворот. Не впишешься в него — съедешь в овраг. Глубокий. Ограждения? Ну да, было там что-то, хлипкое такое. И туман так добродушно постарался.

— Не верю, — обречённо-спокойно шепчу я бескровными губами. Женщина отчего-то всхлипывает. Она что, не понимает? Не ве-рю. С тобой ничего не могло случиться. Мы знаем друг друга вечность. Ты сотни раз уезжал и возвращался на этом относительно безопасном виде транспорта: автобусе. Ты стабильный и уютный, как старые любимые джинсы. Я хочу объяснить это женщине, но она куда-то делась. Странно. Я не заметила.

Прошло ещё полчаса — точнее, так утверждает минутная стрелка, хотя я ей не верю: я успела выхватить взглядом из толпы где-то пару тысяч лиц. Люди были не то нарисованными, не то вырезанными из какого-то мультфильма. Я потерла глаза, потому что так не бывает. Меня всё ещё не покидало относительное спокойствие. Примерно так же хладнокровен страдающий арахнофобией человек, обнаруживший на своём носу паука. И дались же мне эти пауки, чёрт бы их побрал. Зло и резко тряхнув головой, я прокусила себе губу.

С каждой солёной и горячей каплей, слизываемой мною с губы, тугой клубок ужаса в груди распускался и грубой ниткой обвязывал внутренности. Я сцепила пальцы в замочек и зажмурилась. Как там было в детстве? Мама, мама, я больше не буду, только не ругайся! Я уже взрослая, правда. И мама тут не поможет. Но я и впрямь больше так не буду. Стану доброй и правильной, перестану язвить и поливать людей колкостями… Ну, хотя бы попробую. Только верните мне его, верните, пожалуйста!

Где-то внутри начал зарождаться звериный вой, и тогда я открыла глаза. Открыла, чтобы сердце пропустило удар. Открыла, чтобы вновь поверить в чудеса. Открыла, чтобы понять, что в этом относительном мире я абсолютно, просто до неприличия счастлива.

У самого входа стоял ты с тяжёлой сумкой в правой руке и растерянно искал меня взглядом.

Вы когда-нибудь летали? А если нет, то кидались напролом, словно камень в омут, распихивая людей на своём пути? Вы когда-нибудь забывали обо всём физическом? Вы когда-нибудь теряли, чтобы вновь обрести?

Твоя куртка пахнет дорогой, но мне наплевать. Ты немного шокирован, потому что так я не висла на твоей шее никогда. Одним ухом я слышу твоё сердце, другим — ласковую чушь, которую ты мне шепчешь.

Когда волна облегчения немного спала, я одними губами спросила:

— Как?

Всё оказалось так просто, что приступ истерического смеха не хотел меня отпускать полминуты. Ты всегда опаздываешь, всегда. И на этот раз ты просто проспал первый рейс, на котором и собирался ехать. А когда узнал, чего избежал, мысленно перекрестился.

Я так ненавидела твою манеру опаздывать, а она спасла тебя и уберегла для меня. Сказать честно? Если бы она была материальна, я бы её расцеловала. В обе щеки причём.

Неисправимый ехидный голосок в голове посоветовал написать книгу о девчонке, которая в очередной раз ошиблась с оценкой своего сокровища. Я хмыкнула. Нет, из меня выйдет плохой писатель. Хороший писатель такие книги стряпает, что читатель потом может даже горы свернуть. А что он захочет свернуть, когда мою книгу прочитает? Разве что мне шею.

Люди вокруг оборачивались на нас. Мы сейчас, наверное, смешно выглядим. Ну да ладно, пусть. Смех жизнь продлевает. А я не обидчивая.

Относительно.