Волчьей песней (гет)

1.

Забудь про тяжесть плит.

Шел третий год магических войн. Соединенное королевство Аория терпело поражение против Союза. Но аорийцы не намерены были сдаваться. Король и министры были в отчаянии. Пришлось мобилизовать всех, кто мог держать в руках меч.

Так началась моя история.

Меня зовут Ролар. Мне двадцать лет, и уже три года, как я играю со смертью.

Я родился в клане Волка, на самом севере Аории. Так уж повелось, что у нашего народа передавалась по наследству способность оборачиваться волком. Когда мне было четырнадцать, началась война. Локальные конфликты далеко на юге, но до нас доходили слухи. Соседнее государство — Союз Ирбиса — решило, что нужно завладеть землями аорийцев. В чем-то их можно было понять: земли Союза располагались в горах и предгорных долинах, а там много не вырастишь. Притом, что Аория занимала практически все плодородные луга и пастбища.

Шесть лет назад король приказал собрать войска со всех поселений. Тогда с войны не вернулся мой брат. Ему было восемнадцать, и он успел оставить после себя только молодую жену и маленького, не рожденного еще, ребенка.

Тогда Союз притих, но все понимали, что это ненадолго. В следующий раз война вспыхнула с новой силой — в Союз влились несколько маленьких государств, не устояв перед мощной армией и угрозой уничтожения. Мне было семнадцать, когда ирбисы наконец добрались до нашей страны.

Сначала все не придавали этому никакого значения, решив, что войска королевской армии в силах отразить натиск противника. Но время быстро показало, как мы ошиблись, недооценив врага.

Захватив несколько деревень и пару городов, ирбисы затихли, не предпринимая никаких действий. А потом, получив вымуштрованное подкрепление из плененных городов, двинулись вперед, сметая все на своем пути. Союзники разделились, идя с севера и с юга одновременно. Клан Волка был самым северным поселением Аории, и мой дом первым подвергся атаке.

Я содрогаюсь, вспоминая, как горели симпатичные деревянные домики моего народа, резные волчьи головы на крышах, крики умирающих воинов и женщин. Тогда треть клана — все воины, способные держать в руках оружие — погибли. Они дали уйти остальным, зная, что никто из них не выживет. Ирбисы дрались умело, но этого было недостаточно. Воины клана дорого продавали свои жизни — одну за три-четыре — но их было слишком мало. Что могут три-четыре десятка бойцов против целой армии захватчиков? Меньше чем через час моя деревня горела.

Я был там. Меня не пустили в бой, заставив вместе с женщинами, детьми и стариками укрыться на перевалах. Но мы стояли на плато и видели, как один за другим гибнут чьи-то мужья, братья и сыновья. Последним погиб мой отец и два моих брата. Им тогда было двадцать и двадцать два года. Клан Волка был разбит, повержен. Наши сердца выгорели дотла, потому что мы видели смерть наших любимых.

2.

Мне больно от смертей.

И тогда я ушел. За моей спиной не осталось ничего. Клан Волка перестал существовать. Ирбисы пошли дальше, а мы хоронили своих мертвых. По обычаю, мы сложили пять больших погребальных костров. Когда огонь занялся, все, кто остался, обратились волками и отдали последнюю дань уважения павшим волчьим воем. Тогда у меня кровь в жилах леденела: столько вокруг было скорби и горя. Тоска, волчья тоска потери пропитывала мою шерсть, намертво въедалась мне в загривок. И я выводил свою мелодию, присоединяясь к песне своего народа.

Так получилось, что я стал самым старшим в клане, даже еще и сыном вождя — самым младшим, потому что остальные сложили свои головы в бою. Я не стал приказывать женщинам и старикам покинуть деревню: это было бесполезно. Я видел боль и ярость в их глазах, желание отомстить. Именно поэтому на следующий день я и несколько особенно яростно настроенных женщин ушли из сожженной деревни вступить в армию в каком-нибудь городе.

Мы ничего не умели. Да, в клане были воины, но женщины никогда не брали в руки оружие. Да и мое умение владеть мечом оставляло желать лучшего.

Но нас приняли в армию и поставили в отряд к какому-то аорийцу, отбивать атаки на горных тропинках. В перерывах меня и женщин учили драться. И я постигал эту науку с мерзостью и жаждой. Меня тошнило при мысли об убийстве. Ведь этих людей, ирбисов, кровавыми когтями раздиравших нашу страну, тоже ждали дома. Жены, сестры, матери.

Но перед закрытыми глазами вставал густой черный дым сожженной деревни, остекленевшие глаза отца и похоронная волчья песнь.

И я стискивал зубы и продолжал учиться убивать. Потому что отныне смыслом существования стала месть.

Мне так и не удалось нормально овладеть умением стрелять из лука, поэтому меня выпускали лишь в ближний бой. Катас, наш командир, был доволен нашими успехами. Ему сначала казалось, что женщины Волка не умеют ничего абсолютно. Но он просто никогда не терял все, что имел. У него дома, в аорийской столице Зеренна, сидели жена и две любимые дочери. Катас всегда изумлялся дикой ярости, бросавшей нас в бой, или огню в глазах. Меня тошнило и выворачивало, когда я убивал. Но у меня не было выбора. Все возможные варианты закончились тогда, когда в рыжем огне горел Дом.

3.

Забудь! И помни лишь ее одну!..

Заканчивался второй год моего пребывания в отряде Катаса. Мне недавно исполнилось девятнадцать, и меня перестали считать безрассудным мальчишкой, только взявшим в руки меч. В глазах отряда я стал, наконец, мужчиной.

То было временное затишье. Атак не было уже почти две недели, и Катас заметно расслабился. Он был прекрасным человеком и замечательным воином, наш Катас. Мужчина сумел разглядеть в нас не горстку перепуганных неумех, а потенциальных бойцов. Я благодарен ему за то, что он принял нас и дал выход нашей ненависти. Иначе со временем, кажется, мы бы сошли с ума.

Кроме мужчин, женщин в отряде было только четверо, и все из клана Волка. Самой молодой из них, Шелте, было почти восемнадцать, а самой старшей, сестре моего отца Шерассе — сорок два.

Напрасно я каждый раз уговаривал их уйти в город и там помогать лекарям в госпиталях. Они ничего не отвечали, постоянно лишь качая головой, но однажды на один мой вопрос двадцатилетняя Марин ответила:

— Ролар, только поэтому мы еще живы. Точнее, мы уже не живы. Теперь нам осталось только лишь существование и месть. Все выгорело там, в черном дыме и огне, который унес тех, кого мы любили!

Ее голос сорвался, а я ощутил, как краска стыда залила щеки. Ведь я чувствую то же самое.

В тот день все начиналось как обычно. Мы встали и разошлись на посты, по двое, как всегда. Наши места находились метрах в двадцати-тридцати друг от друга, и мы просматривали тропки, ведущие с гор вниз к городу. Я стоял в паре с Катасом, когда услышал свист.

— Пригнись! — заорал я. В дерево, рядом с которым была моя шея, воткнулась стрела.

— Началось, — вздохнул командир и вытащил лук. Мы так и были разделены — в каждой паре лучник и мечник. Правда, лучник должен хорошо уметь владеть мечом, потому что все рано или поздно кончалось ближним боем.

С нашей тропки полезли ирбисы. Я обрадовался: обычно они приходили десятков этак по пять, а сейчас их казалось вдвое меньше. Сзади послышались шаги. Боковым зрением я увидел Орлана и Шерассу вместе с Шелтой и ее напарницей Марин.

Наши товарищи подтягивались поближе к нам, предчувствуя схватку.

— Зададим им из луков, — усмехнулся Катас и приготовился выстрелить.

Но яркий белый свет на миг ослепил нас, а потом я увидел, как наш командир падает на землю изломанной куклой. Из приоткрытого рта текла кровь.

— У них маг… — прошептал Катас. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что ему не выжить. Одно заклятье — и взрослый сильный мужчина уже вышел из игры.

— Вот, возьми… Теперь ты — их предводитель, — еле слышно произнес умирающий, что-то вкладывая мне в руку.

Я разжал пальцы. У меня на ладони лежало тяжелое мужское кольцо. Простой серебряный прямоугольник, лишенный любых украшений. Только маленькая руна, изменяясь, таяла по мере того, как убывали силы Катаса. Миг — и командир перестал дышать, а на печатке проступило мое имя.

— Ролар!

Я не слышал, что кричали мне вслед воины, за которых я теперь отвечаю, и женщины, которых я поклялся защищать. Я побежал вперед, на ходу вытаскивая меч. Мне нужно было перерезать горло высокому старику, который колдовством убил командира.

Еще одна смерть на моем пути. Еще один повод для мести.

Ирбисы, вскидывая мечи, ринулись ко мне, но я был уже не один. Слева яростно рубилась Шерасса, а сзади несколько раз тренькнул лук, убирая на моем пути врагов. Я лишь с благодарностью подумал о бойцах, которые оставили заставу без защиты, но решили отомстить за командира.

Я схлестнулся с каким-то воином. Тот был умелым бойцом, и на вид ему было лет тридцать. А мне было девятнадцать, и, хотя я почти два года провел на заставе, мне до него было ой как далеко.

Но перед ним не вставала сожженная деревня и умирающий Катас, отдающий мне тяжелый серебряный прямоугольник. Я крутанул мечом и присел, уходя от удара. Меня вели месть и горе, и сейчас я не испытывал отвращения к тому, что был убийцей. Я лишь мстил.

Мстил за то, что мой отец никогда больше не потреплет рукой по голове, а братья не предложат волком пробежаться по лесу, распугивая зверье. За сломанные судьбы женщин, взявших в руки меч и научившихся убивать. Не женское это дело, и у войны не женское лицо.

Мне не понадобилось много времени. Ярость застилала глаза, но разум оставался холодным. И мужчина, тридцатилетний мужчина, с пеленок взявший в руки меч, оступился под моим натиском и открылся. Всего на мгновение, но мне и этого хватило. За моей спиной тяжело осело на землю тело воина, а я уже шел дальше.

Вот и старик. Он стоял ко мне спиной и посылал заклятье во все стороны. Этот день навсегда отложился в моей памяти: тусклое солнце, еле пробивающееся из-за туч, кипевший бой и высокий старик, которого я должен убить.

Он словно почувствовал меня и повернулся. Вытащил меч и коротко взмахнул, словно предлагая провести учебный бой. Я стиснул зубы. Учеба закончилась.

Видимо, колдовал он гораздо лучше, чем рубился. Я с отвращением вытер меч о траву и поднялся. Меня шатало.

Все ирбисы были мертвы. В отряде нас было двадцать три. Я пересчитал своих. Двадцать один. В сердце что-то дрогнуло.

Мои товарищи встали на колени перед кем-то, скрытым травой. Сначала я увидел Орлана. В нем торчало пять стрел, и он уже не дышал. А рядом…

Шерасса.

Так я потерял первую волчицу.

4.

Не смог тебя сберечь…

Мы похоронили их рядом, потому что кто-то сказал мне, что между Шерассой и Орланом что-то было. Ей было сорок с хвостиком, ему примерно столько же. Но они все равно встречались, потому что никто не может точно сказать, увидит ли завтра восходящее солнце.

Шелта замкнулась в себе, расстроенная смертью женщины. Я очень уставал, потому что с гибелью Катаса и моим становлением командиром свалилось очень много обязанностей. В частности, нужно было смотреть за всем, что происходит на заставе, ставить воинов в пары и тройки и попросить город, чтобы прислали двоих новых бойцов.

Это была третья ночь после битвы.

Я уже лег, потому что только что вернулся из патруля и чертовски устал. Однако стоило мне услышать тихие шаги, как я тут же напрягся. Чувства и инстинкты моей волчьей сущности никогда меня не подводили.

Учуяв знакомый запах, я расслабился.

— Заходи, Шелта.

Девушка вошла и опустилась на краешек кровати. Она не поднимала глаз, и я чувствовал, что ее что-то терзает.

— Что случилось?

Она молчала довольно долго. Я уже встревожился, когда девушка начала говорить:

— Понимаешь, эта битва… Я больше не могу, Ролар! Я боюсь, что мы все погибнем, один за другим. Волки живут в стае, но мне кажется, что я потеряла свою стаю. После… после смерти Шерассы я поняла, что конец будет один для всех. Разница только во времени. Я боюсь, Ролар, понимаешь?! Я хочу хоть на мгновение почувствовать себя живой.

Последние слова она выдохнула мне прямо в губы и поцеловала меня. Я не сопротивлялся и ответил. Нет, я не любил ее, но я прекрасно понимал, что она имела в виду. Всех нас ждет смерть. Так почему бы позволить себе хоть на миг представить, что все закончилось?

Я медленно стащил с нее рубашку. Она задыхалась, но все же протянула руки к завязкам на моих рукавах и потянула их, распуская.

Мы стаскивали друг с друга одежду, стремясь сделать все как можно быстрее. Казалось, что секунда промедления будет стоить нам жизни. Я не думал о том, что в мою комнатку может войти кто угодно с отчетом, докладом, просьбой. Я лишь хотел снова быть живым.

Я почувствовал теплую кожу плеча под своими губами. Шелта задрожала, когда я провел руками по ее обнаженной спине.

— Ты уверена? — тихо спросил я, почему-то надеясь одновременно и на согласие, и на отказ.

— Да, — выдохнула она.

Я положил ее на кровать и прилег рядом, лаская пальцами теплую кожу, целуя волосы, грудь, живот, все, до чего мог дотянуться. Она плавилась в моих руках, прижимаясь ко мне и возбуждая оттого все сильнее. Шелта оказалась для меня тем самым воздухом, которым я должен был дышать, чтобы выжить.

— Ролар, я не… Ну, то есть я еще… — сбивчиво начала она, заливаясь краской.

Она еще девственна! О, Боже. Я смутно вспомнил, что ее жених тоже погиб тогда в деревне. Бедная девочка… Вот, почему она пошла со мной.

Я был осторожен. Она вздрогнула, когда почувствовала мои пальцы. Я прошептал:

— Успокойся, девочка. Все хорошо, я буду нежен с тобой. Не бойся…

Я не знаю, доверилась она мне или просто предпочла расслабиться, чтобы не было боли. Я осторожно вошел в нее и остановился, взглядом спрашивая разрешения. Не произнося ни слова, она кивнула. Шелта еле слышно вскрикнула, когда перестала быть девственницей, и я успокаивающе поцеловал ее в нос, губы, длинные рыжеватые волосы.

— Не плачь, девочка, сейчас все пройдет.

Наконец, она кивнула мне, и я начал двигаться, стараясь делать это не слишком быстро и боясь сделать девушке больно. Она застонала, и ее пальцы вцепились мне в спину. Завтра останутся синяки, но мне было плевать.

Я словно задыхался и двигался рвано, уже не думая об ощущениях Шелты. Она снова научила меня дышать. Я различал вкус воздуха впервые с того дня, когда погибла Шерасса.

Шелта дернулась и застонала. Я держался из последних сил, и, войдя в последний раз, упал на нее, не в силах отдышаться. Она лишь перебирала руками мои спутанные черные волосы и тихо сказала:

— Спасибо.

И я понял, за что она благодарила меня. Не за секс, хотя он был неплох. За призрачную иллюзию надежды, что все будет хорошо.

5.

Забудь! И помни лишь ее одну!..

Шелта приходила ко мне каждую ночь. Я совершенно не высыпался, выбиваясь из сил днем и проводя время с девушкой ночами. Боец днем, женщина ночью. В нашей стае остались только четверо: я, Шелта, Марин, Адель и Ноланна.

Минул третий год, когда я был на заставе. От людей, оставшихся в сожженной деревне, не поступало никаких новостей. Совсем недавно в бою пала тридцатилетняя рыжеволосая Ноланна и еще трое бойцов. Ирбисы теснили нас, а в нашем отряде по одному уходили Волки.

Сначала была Шерасса. Теперь Ноланна.

Кто будет следующим? Адель? Марин? Или Шелта?

А может быть я сам?..

Мне уже двадцать лет. Но это не приносит никакой радости. Аория и Союз никак не закончат эту войну, хотя ходят слухи, что очаги сопротивления аорийцев остались лишь на севере. То есть, так называемые «очаги» — вот такие, как эта, маленькие заставы человек в двадцать-тридцать, который кладут свои жизни на весы, не давая ирбисам прорваться вглубь страны. И моя маленькая стая каждый раз теряет еще одну волчицу.

Шелта боялась меня. Днем я был собран и напряжен. За убийство мага мне дали медаль и выразили надежду, что дальше я тоже буду сражаться так же отважно, как прежде.

А во мне словно что-то треснуло, раскололось. Не нужна мне была эта медаль! Человек, научивший меня убивать, мой учитель, мой капитан и командир лежал в земле. Вместе с воинами, один за другим уходившими за грань. А толстые министры слащаво улыбались мне в богатых залах Кантары, города рядом с моей заставой, и заискивающе лебезили.

Еще бы, такой воин отважный!

Меня тошнило от этого фарса. Конечно, что значит жизнь пешки, когда на кону стоит судьба королевства? Кто-нибудь из них когда-нибудь видел, как горит их дом? Как в черном дыму сгорают тела тех, кто положил жизни на этой войне? А у Катаса остались дома жена и две дочери. За моей спиной вставали тени тех, за кого я мстил ирбисам. Отец, старшие братья, Шерасса и Орлан, Ноланна и Катас, все те парни, которых убили здесь, на узкой горной тропке. Меня уже не воротило от запаха крови: казалось, он намертво въелся в кожу, волосы и душу. Я мстил, но месть не приносила мне удовлетворения, лишь глухую тоску и понимание: их не вернуть. Они навсегда ушли туда, где война их не тронет. Они уже пожертвовали жизнями, чтобы тысячи женщин и детей остались на этом свете.

Моя волчица боялась своего волка. Днем я был раздраженным и злым. Но когда к нам совались ирбисы, я словно превращался в дьявола. Волчий оскал на губах, горящие глаза и так и не ставшие мастерскими выпады мечом. Мне было далеко до Катаса и остальных парней из города, которые держали в руках оружие, как только вставали с колыбелек и начинали ходить. Три года боев научили меня уклоняться, уворачиваться. И не жалеть.

Никогда не жалеть.

Ведь это война, а на войне, так или иначе, умирают.

Это страшный первобытный закон — или ты его, или он тебя. И мои волчицы тоже это знали. Это было у нас в крови: чтобы выжить, надо убить.

Только ночью, когда ко мне приходила Шелта, я вспоминал, что я все-таки живу. Она по-своему привязалась ко мне, хотя мы никогда не говорили о любви. Да и смысл, если завтра может для нас не наступить, а на наших костях будут пировать ирбисы?

Но я любил ее нежно, потому что грубости и жестокости мне с лихвой хватало и днем. Я дарил ей себя, и мы заново учились дышать. Практически каждую неделю кто-нибудь умирал, и тогда Шелта оставалась у меня до утра. Слез не было, но в горле стоял ком.

Я думаю, что они все знали. Знали про меня и девушку, но молчали. Потому что понимали, что каждый по-своему ищет забвения в этом кошмаре.

6.

Почти забыл, зачем они? О чем?

Всему хорошему рано или поздно приходит конец. Затишье, царившее уже три недели, заставило нас расслабиться, хотя мы по-прежнему ходили в патрули.

— Ролар, это очень подозрительно, — заметила Адель, с которой мы на пару сидели за валуном, просматривая тропку.

— Согласен. Я должен перекинуться и посмотреть, что они задумали.

Женщина недовольно на меня посмотрела и покачала головой:

— Не стоит, Ролар. Они вычислят тебя, и ты пострадаешь. Давай, это сделаю я.

— Нет, Адель. Катас сказал, что я теперь командир. А предводитель не пошлет своих людей вперед.

Этой ночью Шелта снова пришла ко мне.

— Ролар, не надо…

— Шелта.

Она больше не предпринимала попытки отговорить меня. Я стянул с нее рубашку и поцеловал. В сердце что-то тревожно щемило, но я не придал этому значению.

А зря — волчье чутье никогда меня не подводило.

Шелта думала, что я не вижу, что по ее щекам стекают слезы. Да и у меня было муторно на душе. Она привязалась ко мне, к собрату-волку, не думая о том, что охотники все равно затравят меня, пусть и отдав за это пару жизней.

Всем нам было суждено сгинуть на этой заставе.

Мы любили друг друга всю ночь, до самого рассвета. А с первыми лучами солнца я ушел, оставив Шелту спать. Она выглядела трогательно беззащитной: рыжие волосы раскинулись по подушке, а руку девушка подложила под голову. И лицо — такое спокойное и умиротворенное, что у меня сжалось сердце. Через пару часов ее поднимут на патруль, и Шелта снова пойдет воевать.

Я вышел наружу из домика и вдохнул холодный утренний воздух. Заканчивалась осень, скоро выпадет снег.

Трансформация была очень неприятной. Я так давно не принимал эту форму, что уже забыл боль и дикое чувство страха ошибиться, не смочь, не перекинуться. Это действительно очень больно: чувствовать, как изменяются кости, а из-под кожи прорастает шерсть. Но ведь боль как плата за дар — это справедливо, не так ли?

Я встряхнулся и медленно потрусил вокруг, надеясь выйти к маленькому тайничку, откуда было прекрасно видно лагерь ирбисов.

До него было не так далеко, полчаса хорошего ходу. Естественно, на лапах. С этой войной я совсем забыл, каково это. Чувствовать ласковый ветер в своей шерсти, слышать, как шуршит мышка в траве, и улавливать тысячи запахов.

Я осторожно подобрался к расщелине в скалах и выглянул туда. И обмер. Стройные ряды ирбисов медленно вышагивали, направляясь к моей заставе.

Медленно и осторожно я попытался вылезти из расщелины, но увесистый камень скатился из-под моих лап и с грохотом полетел вниз по склону.

Надо признать, лучники у них прекрасные — думал я, пытаясь заставить себя бежать быстрее. Стрела вскользь задела меня, и на боку шерсть окрасилась красным. Мне нужно было предупредить моих людей о нападении. Я несся, как мог, но нутром чуял — не успею.

Я уже слышал лязг мечей и свист стрел. Ирбисы по количеству превосходили нас минимум раза в четыре, и шансов не было.

Я мог сделать только одно. Я мог встать и умереть в этой битве вместе со своими людьми. Но сначала… Я присел на задние лапы и громко, пронзительно завыл, вкладывая в незатейливую волчью песнь тоску, боль и просьбу помочь. В городе знали, что я могу быть зверем, и крик должен быть услышан.

Я поднялся на ноги уже человеком. За яростью я не заметил боли трансформации и привычного страха ошибиться. Хорошо, что одежда и оружие не исчезают. На ходу вынимая меч, я бежал к своим людям.

Шелта рубилась рядом с Аделью. Женщины работали слаженно, и пока ирбисам не удалось пробить их защиту. Я бросился к Марин, на которую наседали сразу трое. Меч прокрутил полукруг и снес голову одному от врагов.

Я не знаю, сколько времени мы бились, ожидая помощи. Я мог только смотреть, как мои воины по одному умирают, захватив с собой четверку-пятерку врагов. У ирбисов не было того, что было у нас: нам было некуда отступать. Особенно мне и моим волчицам. За нашими спинами горела деревня Волчьего клана, и очищающий огонь уносил тех, кто уже никогда не вернется назад.

Кровь заливала мне глаза — какой-то расторопный воин оцарапал мечом лоб. В боку что-то жгло, но мне было не до этого, я был весь поглощен схваткой.

Сзади раздалось ржание и стук копыт. Я устало улыбнулся — помощь подоспела. Конники Кантары оттеснили нас и со свежими силами вступили в бой. Я опустил меч, утирая кровь, текущую со лба. И тут мой взгляд застыл.

На траве лежали три мои волчицы. И одной из них была Шелта.

7.

Забудь! И помни лишь ее одну!..

Меня зовут Ролар. Мне двадцать один год, и у меня не осталось ничего, ради чего стоит жить. Памятная битва у заставы унесла жизни большей части моих людей.

Адель. Марин. Они лежали рядом, такие спокойные, будто просто спали.

И Шелта. Она была еще жива. И перед смертью сказала мне:

— Прощай, серый брат. Не грусти обо мне. Я люблю тебя и всегда буду с тобой. У тебя зеленые глаза, как у лесного мха, скрадывающего шаги. Живи и отпусти меня. До встречи, Ролар.

Чиновники и министры выдали мне ордена за оборону города и героизм. Опять фарс. Им нет дела до сотен погибших по всей стране, до разрушенных семей детей-сирот. Им важна лишь победа в этой чертовой войне, которая забрала с собой всех, кого я любил.

Братья. Отец. Шерисса. Орлан. Катас. Ноланна. Адель. Марин. Шелта.

Они все уходили по одному, и стая слабела. А последней ушла моя волчица, и я остался один. Моя мать умерла, когда мне было восемнадцать — не выдержала горя от потери мужа и сыновей и сгорела в одночасье, как свечка.

Я волк, свободный как ветер и такой же одинокий. Моя человеческая ипостась не смогла вынести горя. И на смену ей пришел зверь. Ведь зверю легче переносить боль и эмоции. Они притупляются, будто смотришь сквозь запотевшее стекло и видишь лишь очертания.

Моя стая погибла, и я, ее одинокий вожак, тоже последую за ней. Это случится не сегодня, и я буду жить, как просила Шелта.

Серые братья и сестры. Я вас помню.

Ветер с сочувствием гладит меня по загривку, а где-то неподалеку волки подхватывают мою песнь и присоединяются ко мне.

Я приду к вам, обязательно приду.

Жди меня, моя стая.

Каждую ночь люди слышат тоскливые звуки, полные боли и скорби. Но им не приходит в голову назвать это воем. Потому что они знают — это песня. Волчья песня.

«Иди! Не стой!» — мне голос говорит…