Вдова (гет)

Так странно было видеть тебя в ее обществе. Она всегда смотрела на тебя как на потенциального любовника. Мне вообще кажется, что все женщины смотрят на тебя, как на потенциального любовника. Но она особенна. Далеко не так глупа, как другие.

Что ты почувствовал, когда она под столом положила руку тебе на колено? А что ты почувствовал, когда понял, что я это заметила? Кажется, мое выражение лица все тебе объяснило. Мне было не так и больно. Возможно, я не так уж и лгу.

Помнишь, мы ездили в Прагу? Тебе еще понравилось то блюдо из оленины с идиотским названием. Я научилась его готовить. Я научилась его готовить, не смотря на то, что дома мы не едим оленину. Я научилась готовить это блюдо, потому что оно тебе понравилось. Я научилась, а она не стала бы. Эта женщина не любит тебя. Это не интересно ей. Но вы так здорово смотритесь вместе, порождаете столько зависти у ее замужних, слегка расплывшихся от желчи и лени подруг, что она просто не могла тогда не положить тебе руку на колено.

На прошлое Рождество ты подарил мне плюшевого мишку. Есть женщины, наверное, которые сами напрашиваются на подобные подарки, — маленькие женщины с грустными глазами, которые, возвращаясь с работы, тащат тяжеленные сумки с продуктами, чтобы потом еще приготовить ужин. Ужин, который проглотят в спешке, в перерыве между футбольными таймами, не чувствуя даже, как добавленный розмарин смягчает вкус блюда. Женщины, которые красят губы розовой помадой, еще из старых запасов, считая, что она их молодит. Женщины, которые знают восемь способов вывести жирное пятно с любимой рубашки мужа. Женщины, которые вызывают жалость, жалость, за которой прячется ненависть, или, что еще страшнее, безразличие. Ты подарил мне плюшевого мишку на прошлое Рождество. Я разревелась. А потом съела все трюфеля, которые у нас были. Твои любимые.

Она никогда не красит губы розовым и не стирает рубашек. Ее духи настолько терпкие и приторные, что я не могу находиться с ней рядом. Но она считает, что именно такие и нравятся мужчинам. А еще она считает, что мужчинам нравится тот жест, которым она отбрасывает волосы с лица. Ты же замечал, она часто так делает, даже если в том нет нужды: длинными пальцами с салонным маникюром и перстнями собирает непослушные локоны и медленно, слегка приоткрыв губы, словно смакуя момент, отбрасывает волосы назад, а потом еще пушит их слегка. У нее красивые волосы, ухоженные. Мне никогда не иметь таких — плохая наследственность.

Тебе нравится прикасаться к ней? Я знаю, что ей делали операцию, вырезали воспаленный аппендикс, кажется. Как это: видеть безобразный шрам на идеальном теле? Он портит всю картину, или наоборот — подчеркивает ее красоту? У меня нет шрамов, по крайней мере, на теле. Но выгляжу ли я в твоих глазах, словно тот шрам у кромки ее белья?

Знаешь, я перестала любить зиму. Раньше мне так нравилось открывать окно зимним воскресным утром, ты еще спал, только натягивал одеяло повыше и что-то бормотал сквозь сон. Я тихонько ступала по мягким коврам, чтобы не разбудить тебя, готовила завтрак…Тогда я еще верила, что в своих снах ты видишь меня.

Все началось зимой. Ты стал приходить домой все позже, утром вставал еще раньше меня и бежал куда-то. Иногда даже по воскресеньям. Просыпалась одна. Заправляла нашу постель, открывала окно. Только вместо привычной радости, чувствовала лишь холод. Готовить завтрак не было для кого, поэтому я пила только крепкий кофе. Некоторое время спустя стало болеть сердце. Врач сказал, что я пью слишком много кофе. Но сердце болит не от кофе. Сердце болит от одиноких завтраков.

Вчера ты снова ходил к ней, правда ведь? После ваших встреч ты всегда возвращаешься другим. Я чувствую это в твоем голосе, вижу в твоем взгляде. Ты больше не хочешь прикасаться ко мне. Помнишь, мы сидели на кухне, и пили чай? Вместе, впервые за несколько недель. Ты захотел добавить молока и потянулся за кувшинчиком с ним, я хотела помочь, пододвинуть сосуд поближе. Наши руки соприкоснулись, совсем случайно. Ты отпрянул так резко, смутился. Было уже невозможно все скрыть, перевести в шутку. Знаешь, если запивать горькие слезы сладким чаем, то можно притвориться, что тебе и не больно вовсе, и говорить весь вечер о работе, политике, погоде…так легче проглотить то, что твоя жизнь — выпестованная из мечты, спокойная, пахнущая яблочным пирогом, когда на улице лето, и пестрым пледом, когда идут дожди — твоя жизнь стекает в никуда по щекам невыплаканными слезами.

Но полно. Время прощаться, любимый. Я буду скучать по тебе. Ты так глубоко врос в меня с годами. Ты мой сиамский брат-близнец, навечно сросшийся с сердцем. Когда ты уйдешь, там останется безобразный след, сначала он будет кровить, потом будет течь янтарная сукровица, а тогда след станет рубцом. Такие рубцы остаются еще после инфаркта, когда слабое человеческое сердце отмирает кусок за куском.

Мысль, что ты не умрешь от инфаркта, придает мне сил. Тебе не придется стареть, втягивать животик, стоя перед зеркалом, убеждать себя, что седина тебе к лицу, ты не будешь краснеть перед врачами, жалуясь на потерю мужской силы, не станешь задыхаться каждый раз, поднимаясь на наш второй этаж, не будешь грязнить простыни старческой мочой. Ты умрешь молодым. Уйдешь из жизни почти без боли. Я хорошо заточила нож. Жаль только, что кровь замарает твою любимую рубашку, но не волнуйся, дорогой, стирать твои рубашки я умею очень хорошо. Мысль быть твоей вдовой я полюблю почти так же сильно, как и мысль быть твоей женой.

Прощай, мой любимый.