Материализация метафор (джен)

— Ну что, остался один день до окончания постройки стены, и в этом виноват ты, Локи, — угрожающе произнес однорукий Тир, нащупывая целой конечностью рукоять меча.

— Эээ… я виноват в том, что тот великан хорошо исполняет свою работу? Как же? — вяло сопротивлялся Локи, одновременно лихорадочно соображая о том, как из этой ситуации выкручиваться, потому что в любых неприятных ситуациях, даже если не он выступил в них зачинщиком, его всё равно исправно признают виновным. И расплачиваться за все баги всегда приходится…кому? Верно, Локи.

— Ты предлагал согласиться на условия Гримтурсена, — отрубил Один.

— А вы согласились, даже не спорили, — по-прежнему стоял на своём злокозненный.

— А ты… а ты, вообще-то, прав, — со вздохом согласился-таки Всеотец и махнул рукой. — Вы там припудрите Фрейю, а то она распухла и раскраснелась от своих истерических рыданий до неприличия.

— Может быть, не стоит стараться с макияжем, чтобы великан её испугался и сам убежал, — неудачно пошутил Локи. Один сурово зыркнул на него.

— И приготовьте солнце и луну в приданое, как мы и обещали, — Всеотец окончательно расстроился и пожаловался в пространство: — Что за собачья должность: мало того, что рутина капает и капает, давит жутко, так ещё эти форс-мажоры… Можно, конечно, наплевать на этого каменщика, но он же слухи распустит — и всё, лицо потеряно, позор на все девять миров. А всё из-за моего необдуманного согласия… ебись она конём, эта царская работа!

— Конём? Это можно устроить, — в глазах Локи, который в начале прочувствованного монолога Одина пытался слиться со стеной либо незаметно так провалиться под землю, и, желательно, прямиком на тропические острова, подальше от Асгарда с его разреженным воздухом, в объятия полуголых красоток, к шуму волн и бокалу мохито — эх, мечты! — в глазах Локи полыхнули искры озорства. Он широко улыбнулся, заговорщицки подмигнул растерявшемуся вконец верховному асу, и быстро зашагал к выходу из зала.

— Чего это он? — обалдело спросил Тир, забывший о своем недавнем гневе.

— Не знаю, — пожал плечами Одноглазый, — но, полагаю, и Фрейя, и солнце, и луна останутся при нас вместе с нашей репутацией.

* * *

Гримтурсен всё-таки опоздал с возведением стены. Он не раз приходил к построенной им же самим крепости, буянил, пытался крушить стены, разбивал кулаки, грешил на свою же добросовестную работу (асы, разговаривавшие с ним из-за стены, не могли не согласиться качественностью каменной кладки), грозился пожаловаться в профсоюз на порчу оборудования исполнителя заказчиком (на что асы резонно отвечали, что профсоюзы ещё не изобретены), доказать порчу не мог и требовал хотя бы вернуть ему коня. Асы на вопли великана только разводили руками и отправляли по давно известному адресу, куда посылают всех обиженных жизнью — к Локи. Вот только Локи, как и гримтурсенова коня, нигде не было. По этому поводу, впрочем, никто не печалился — без этого массовика-затейника спокойнее. В один прекрасный вечер, когда отчаявшийся великан решил подкрепить свои жалобы метанием камней из недостроенного куска стены, асам надоело его терпеть. После короткого визита вечно занятого боями Тора Гримтурсен умолк, и асы вздохнули с облегчением. Они довольно смотрели со стены на бездыханное тело великана, красиво освещённое оранжевыми лучами закатного солнца, на лужу крови, натекшей из размозженного Мьёлльниром черепа, и радовались халявной постройке.

А что до Локи, он вернулся спустя год и привёл молодого восьминогого жеребёнка. На вопросы, где он пропадал всё это время, злокозненный лишь загадочно молчал, а на недоумение, откуда он взял это чудовище — недовольно шипел что-то неразборчивое про мутации, катализированные магией. Жеребца назвали Слейпниром и оставили в личной конюшне самого Всеотца. А Локи с тех пор, услышав фразу «ебись всё конём», мечтательно жмурился и хитро улыбался, будто знает лучше кого бы то ни было её истинное значение.