За день до Бельтайна (гет)

За день до Бельтайна… Тихий, очень ясный вечер. Жар. Противное забытьё, в котором вязнешь, и вязнешь, и вязнешь… Я не кашляю, но дышать просто невероятно трудно, будто что — то давит… Где — то в другой реальности на кухне мама за что — то ругает папу, а за стенкой у Муськи случился кризис жанра: всю ейну музыку нечаянно постирали с компа, и теперь она пытается что — то делать под моего Greg Joy, и я даже вроде бы знаю название мелодии… Но меня куда — то уносит…

А здесь неплохо… И трава приятно холодит, и сумерки такие приятные, яркий свет не режет воспаленные глаза… странно, только что была каменная от усталости, а теперь — села. Прислонилась к стволу дерева. Хорошо…

Что за голоса?

Где — то совсем рядом — флейта, скрипка и барабаны, и волынка подает голос… Что за свет там? В сумерках — яркий костер, а возле костра танцуют странные существа. Длинные одежды — то белые, то изумрудные, то искрятся всеми цветами радуги. Не танцуют — плывут над травой. Маленький оркестр — в самом деле маленький, в половину, а то и в треть моего роста — в смешных куцых сюртуках. И столы, накрытые белоснежными скатертями — да здесь, похоже, наметился праздник! И тут под ногой громко, на весь мир, хрустнула ветка!

Сразу и музыка оборвалась, и танцоры всполошились. Неробкие — подлетели поближе — девочки в светлых серебряных кудряшках до полу, глаза — в пол — лица. Будто светятся в темноте, искорки от них белые так и летят… Улыбнулись чему — то, одна — за косу дернула, одна — просто пальцем тронула, будто проверяла — настоящая ли… и как захохочут — два колокольчика, да так, что оглохнуть впору.

— Человеческая! Человеческая!

Другие — в один момент обступили, и все звенят голосами, звенят! И не то, чтоб страшно, стыдно как — то, уж больно они красивые, и танцевали хорошо, а я празднику помешала…

— Пойдешь с нами танцевать, человеческая дочь? — спросил кто — то, чей голос звенел медным колоколом.

— Я не умею!

Смех так и полетел:

— Да разве ж танцам учатся?

— Я и не для бала одета…

— Снова ты шутишь! Какая же ты веселая!

Куда делся мой застиранный халат? Шелк зеленый до полу! И волосы со следами чего — то неизвестного, но с противным именем «химия» — сами по себе закудрявились, и отросли чуть не до пояса…

— Какая же ты красивая, дочь человеческая! — молвил «медный колокол». — Видеть ли мне в жизни тебя хоть раз издали — был бы счастливейшим из смертных, видеть здесь тебя — быть счастливейшим из бессмертных!

— Любая смертная рада была бы такой пригожей дочке! — сказала женщина с золотым обручем на серебряных кудрях. — А я рада, что ты хоть гостья, но здесь… Иди, дочка, веселись!

И музыканты снова взялись играть, да так — ноги сами в пляс пустились! Радостно, и сколько не танцую — и вот удивительно, не задыхаюсь совсем… А когда медленно да красиво заиграли, медноголосый все на ушко шептал — без слов, будто ветер по листьям пробегает или ручей через камни пробирается… а все понятно. В моём холме несметные сокровища спрятаны — все к твоим ногам брошу, дочь человеческая… в моем лесу — тысячи жителей — всем им ты была бы хозяйкой… корона моя — у ног твоих…

Весна, и цветов этой весной — не счеть. Меж деревьев — факелы, и фонарики по веткам развешены — стемнело уже совсем… Холодом должно было уже потянуть — а тепло — тепло…

Стемнело! Поздно ведь уже, домой пора… А что такое — «домой»?

— А что такое — домой?

Потупились дивные…

— Наш дом — вот он, человеческая дочь… Лес — дом наш, и потому в лесу мы всегда как дома… Наш дом — холм наш, и потому мы под землей везде дома… Хорошо ведь?

И правда — хорошо, ночной лес всеми листьями ласково шепчет, под землей — богатые комнаты и пещеры такие, что ни с какими залами не сравнятся…

— Меня, наверно, мама ждет… А что такое — мама?

Дивная женщина с золотым обручем на серебряных кудрях склонила голову:

— Это кто — то, кто целует тебя на ночь и кто всегда тебя будет любить такой, какая ты есть… Останься, дочь человеческая, будь моей дочерью…

— Нет, у меня же друзей тут нет совсем…

А что такое друзья, я и сама помню:

— Это те, кто никогда тебя не бросят… не бросили меня, когда мама родная ушла от нас, из дома… и тоже любят такой, какая есть…

— Останься, дева человеческая! — медноголосый протянул руку мне, — будь невестой моею…

— Осталась бы, только есть там где — то далеко такой же, как ты, ловкий и красивый, хоть и сын человеческий… который редко меня целует и нечасто радует… но только рядом с ним мне так радостно, как если бы была я невестой самого благородного из здешних принцев… Простите свою незваную гостью все… и в самом деле, пойду я…

Склонили головы прекрасные создания. Женщина с золотым обручем в волосах вздохнула:

— Иди, дитя человеческое… ты всегда успеешь вернуться…

— Я пошел бы с тобой, но нет мне места в твоем мире, потому что не будет места рядом с тобою… Иди, не терзай мне сердце, рыжая человеческая принцесса, и пусть твой принц бережет тебя.

И я пошла… Пошла вверх по холму, по склону. То пологому, то почти отвесному. Камни под ногами, и крутизна такая, что боязно оглянуться, и дорога все не кончается, и устала — хоть обратно катись кубарем, и дышать становится все труднее…

Так и проснулась среди ночи — от боли в насквозь бронхитных легких… но потом отдышалась, наглоталась таблетками — и снова уснула, без всяких плохих или непонятных снов, и проснулась… и со всеми праздновала Бельтайн, через костер прыгала… сто лет мне так радостно не было, как тогда! И только похожий на принца спросил тихонько:

— Зачем ты высветлила себе белую прядь?

А я смеюсь в ответ:

— Это чтоб эльфы в моем холме сразу узнали меня, когда вернусь навсегда…

Потому что прядка та не крашеная — седая.