Зеленые глаза (гет)

1.

Во всем, определенно во всем были виноваты его зеленые, чуть прищуренные глаза! Нэнси тихо ойкнула, с некоторым недоумением разглядывая выступившую на подушечке пальца капельку крови, и поспешно приложила руку к губам.

Вот опять!

Она задумалась за вышиванием, и вместо предполагаемой картинки пасторального утра, ухоженного пруда и белых лебедей снова почудились непозволительно нахальные глаза незнакомца.

Нэнси отложила шитье в сторону, на мягкое сидение дивана, и, обхватив себя руками, словно ей стало холодно, подошла к окну. Но и здесь Нэнси казалось, что на нее смотрят все те же зеленые с прищуром глаза.

Казалось бы, прошла уже почти неделя с того возмутительного дня, когда она, леди Дельсток, помогала на благотворительном обеде для потерявших место рабочих, где и встретила этого человека, почему-то занимающего все ее мысли вот уже пять вечеров кряду.

Она, как обычно, шла между длинными рядами грубо сколоченных столов, где рабочий класс завершал свою трапезу, чтобы посмотреть — не нужно ли кому еще добавки или хлеба, когда почувствовала на себе тяжелый, явно изучающий взгляд. Поначалу Нэнси не придавала этому значения, хотя и было неприятно, что кто-то из страждущих выказывает настолько отвратительнее манеры. Она занималась благотворительностью уже больше года и привыкла ко многому, но выносить иногда откровенно похотливые взгляды грубых неотесанных мужланов все так и не научилась. Обладатель этого взгляда не стремился ее раздеть или жадно пожирать глазами, нет, он просто изучал, следил, словно собирая о ней какую-то информацию.

И именно поэтому, сама толком не понимая, что ее больше разгневало — то, что этот человек, лица которого она еще не видела, не воспринимал ее как женщину, или то, что позволял себе этот взгляд, Нэнси была возмущена и сбита с толку. Она, в самом деле, не экспонат выставки, чтобы на нее глазели какие-то оборванцы!

Гневно прошелестев тяжелыми юбками в конец стола, Леди Дельсток оглянулась, пытаясь понять, кто же этот невоспитанный грубиян. Разумеется, среди низших слоев общества в ходу было и не такое, но обычно они усмиряли свои языки, лишь изредка позволяя неприличной брани раздаться то с одного, то с другого края дощатых столов Грубиян сидел недалеко от нее, всего в нескольких шагах и, пока остальные его товарищи спешно приканчивали свою порцию овсянки, чуть исподлобья наблюдал за Нэнси.

Нэнси вспыхнула, таким удивительным был этот взгляд, и собралась уже пойти вперед, стремясь оказаться как можно дальше, когда незнакомец положил ложку рядом с почти пустой миской и первый раз за все это время посмотрел ей прямо в глаза.

— Я хотел бы еще хлеба, мэм, — произнес он звонким голосом, никак не вязавшимся с его внешностью. — Пожалуйста, — прибавил он, чуть склонив голову набок. От этого движения несколько прядей волос упали ему на лоб, придавая лицу мечтательное, но вместе с тем, опасное выражение.

Пока Нэнси ходила за корзиной хлеба, ей казалось, что все в этом небольшом помещении слышат, как стучит ее сердце, словно готовое вырваться из груди. И все же, стараясь оставаться спокойной, она не смогла сдержать легкую дрожь, когда ставила корзину перед зеленоглазым проходимцем. И тогда этот невероятный тип сделал такое... такое, что она вспоминает вот уже который день! Он ей подмигнул! А затем, словно случайно, коснулся ее пальцев, затянутых в белую перчатку.

— Спасибо, — произнес он, улыбаясь краешком губ так, что нельзя было понять, благодарит он или же смеется над ней.

Нэнси снова вспыхнула, краска смущения выступила на щеках, и леди Дельсток, подобрав юбки, поспешила прочь. Она не помнила, как добралась домой, как оказалась в своей комнате и как еще долго сидела на кровати, поджав ноги и глядя куда-то в пустоту. Он ей подмигнул!

Это было невыносимо!

Нэнси провела рукой по стеклу, стараясь стереть из памяти и саму встречу, и этот взгляд, преследовавший ее почти все неделю. Леди Дельсток была женщиной умной (здесь не нужна запятая) и в подобную любовь с первой же встречи старалась не верить, но нельзя было не признать, что таинственный незнакомец запомнился ей не столько своим пронзительным взглядом, сколько и нахальной улыбкой, которая никак не вязалась с тем положением, что этот оборванец занимал в обществе. Хотя в его внешности и той манере держаться, какую сразу же заметила Нэнси, было что-то из высшего света: словно когда-то этот бродяга занимал там видное положение. Нэнси задумчиво смотрела на улицу, припоминая все больше и больше подробностей.

Руки незнакомца были мощные, ладони — широкие и натруженные, одежда потрепанная, в некоторых местах даже рваная. Нэнси не сомневалась, что и ботинки бродяги дурно выглядели, как и забрызганные грязью брюки. Вот только внешность этого человека никак не вязалась с его видом. И, хотя щетина покрывала его, она не могла спрятать правильный овал лица и узкие тонкие губы, словно созданные для постоянной усмешки над миром. Да и орлиный нос с горбинкой, — все это говорило о некой принадлежности к аристократии, что только запутывало бедную Нэнси. Конечно, зеленоглазый незнакомец вполне мог быть незаконнорожденным сыном какого-нибудь графа, сколько таких живет в Лондоне, да и во всем мире? И все-таки Нэнси казалось, что у этого человека есть некая тайна, отличавшая его от сотен ублюдков. Это, несомненно, возбуждало интерес графини, по своей натуре особы любопытной и склонной к преувеличению.

Нэнси было всего двадцать, и, даже несмотря на титул графини и положение в обществе Лондона, она так и осталась восторженной, открытой и немного наивной девушкой. Рано потеряв родителей, которые почти мгновенно "сгорели" из-за лихорадки, Нэнси осталась одна, почти без средств к существованию, и даже небольшой титул ее отца не мог поправить бедственное положение девушки.

Арендаторы и кредиторы наступали почти со всех сторон, когда в дело вмешалась энергичная тетушка Нэнси, младшая сестра матери, главной целью которой стало как можно выгоднее пристроить племянницу в высшем обществе. Нэнси отнеслась к этому философски, рассудив, что раз она ничего не может с этим поделать, ей остается только смириться и надеяться, что муж достанется не самый ужасный и не урод.

Лорда Дельстока уродом назвать было трудно: он был высок, статен и к сорока годам еще не утратил привлекательности, что делало его в глазах многих женщин весьма выгодным женихом. Вдовец, много лет назад потерявший во время родов жену, он не стремился к женитьбе (покойница успела разродиться сыном — наследником титула и солидного состояния, который теперь учился в Итоне, приезжая домой лишь на каникулы), Лорд Гэйлон обратил внимание на юную Нэнси на ее первом же балу, где она выделялась из общей массы дебютанток своим платьем — недостаточно пышным и богатым, но сшитым умело и не без доли очарования.

Позже, уже став Леди Дельсток, Нэнси много думала, что побудило Гэйлона взять ее в жены. Сострадание? Сочувствие? Жалость к ее положению? С одной стороны, она была счастлива, что так неожиданно и удачно, совсем как в сказке, оказалось женой лорда, но с другой — ее мучило разочарование.

Воспитанная на книгах Остин и других писателей, где любовь занимала немаловажное место в жизни героинь, Нэнси чувствовала себя обманутой. Гэйлон был ласков с ней и нежен (даже первая брачная ночь оставила после себя только приятные воспоминания), но за его поступками Нэнси видела ту самую жалость и заботу, с которой он относился к ней. Если бы она была его дочерью или младшей сестрой, это было бы, долгим ночами рассуждала Нэнси, слыша рядом мерное дыхание мужа. Но она — его жена! Где же все то, что так красиво описывается в книгах? Где та самая настоящая любовь, ради которой рискуют жизнью и которая ведет героев к их совместному счастью?

Несомненно, она довольна в браке, у нее есть все, о чем она может только мечтать: роскошные наряды с Бонд-стрит, дорогие украшения, фамильные драгоценности Дельсток тоже принадлежат ей. Она балует себя вкуснейшими пирожными от самых известных кондитеров Лондона, выезжает с мужем в свет, почти каждую неделю, когда идет Сезон, они присутствуют на балах и вечерах, где собираются самые влиятельные люди страны, если не самого мира.

Но Нэнси ведет не только праздный образ жизни: раз в неделю она бесплатно помогает на кухне для нуждающихся, жертвует большие суммы денег в церковь, куда они с мужем ходят по воскресеньям и праздникам. Не забывает она и о нищих, исправно подавая милостыню.

Со стороны они кажутся замечательной парой, именно такой, какая подает пример всему викторианскому обществу. И у нее, в самом деле, нет поводов предаваться грусти. Она искренне, со всей своей добротой любит мужа, боготворит и восхищается им. В отличие от многих своих знакомых, Гэйлон всегда готов ее выслушать, обсудить интересующую ее тему, объяснить что-то непонятное или поделиться самыми свежими политическими новостями.

Он тоже гордится Нэнси, подмечая ее образованность, любознательность и интерес к политике и общественной жизни. Но для него Нэнси так и остается испуганной девушкой с большими серыми глазами, которую он увидел на балу дебютанток. Его покорила ее внутренняя красота, отличавшая ее от других, она точно знала свое место в обществе и не пыталась выглядеть искусственной или наигранной. Фальшь, ирония, призывные улыбки поверх веера — Нэнси была далека от подобного, и Гэйлону это понравилось. За три года, что они живут вместе, он только убедился в правильности своего решения: Нэнси именно та, кто достойна быть его супругой.

Конечно, иногда у них случались и размолвки, но они всегда заканчивались быстрым примирением. Лорд не любит ссориться, а Нэнси, выпустив пар, становилась прежней — доброй и милой.

— На Гэйлона невозможно злиться, — говорила Нэнси своим близким подругам, собирая их на чаепитие в гостиной. — Он же старается как лучше, а потом — он любит меня, у него даже нет любовницы, все свое внимание он уделяет только мне, так что я совершенно счастлива.

Ее подруги, такие же графини, как и она, пили чай с изысканными сладостями и завидовали этой молодой и красивой, в самом расцвете, женщине.

Но была ли Нэнси на самом деле счастлива?

Вряд ли она знала ответ на этот вопрос. Постепенно она уверила себя, что глупо ждать чего-то еще, когда у нее есть достаток и любящий муж. Она все так же продолжала испытывать к Гэйлону самые глубокие и нежные чувства, только это была уже не любовь, а безграничное уважение и признательность. А сердце ждало чего-то особенного, волнительного, того, что сделало бы Нэнси настоящей Нэнси.

И вот теперь, вспоминая своего нахального и невоспитанного незнакомца, Леди Дельсток чувствовала — время пришло…

2

К вечеру ожидание, смешанное с нетерпением, стало почти невыносимым. Леди Дельсток стала рассеянной, невпопад отвечала на вопросы мужа о том, как прошел день, и, сославшись на недомогание, поспешила к себе в комнату. Здесь, отослав горничную, она опустилась в кресло с высокими подлокотниками и задумалась. За окнами на Лондон опускалась ночь, на улицах зажигались фонари, и Нэнси показалось, что город словно советует ей что-то, подталкивает к решению, соблазняя и отнимая способность рассуждать здраво. Окончательно приняв это для себя, Леди Дельсток направилась в гардеробную.

Сама мысль о том, что она сейчас старательно выбирает наряд» для завтрашнего благотворительного обеда, мысль о том, что она думает о каком-то бедном рабочем, была ужасно возмутительной и достойной порицания, но в груди у Нэнси росло странное чувство, подталкивающее и подталкивающее ее вперед. Было ли это любопытство или же тот факт, что незнакомец смотрел на нее как на женщину, но ей хотелось показать себя, чтобы он увидел, как она красива.

Нэнси, сама того не понимая, ждала завтра, представляя, как она будет выглядеть, как пройдет между столов, как изящно, если это слово можно применить к раздаче пищи, будет наполнять миски свежей горячей овсянкой, которая ей же и сварена. Желание показать себя в лучшем свете полностью заполнило ее, и Нэнси старательно гнала от себя мысль, что это можно считать изменой. Вовсе нет, убеждала она свою совесть, — это ничуть не похоже на измену, просто мне интересно, что же будет дальше. Глупо думать, что я, такая порядочная и хорошо воспитанная замужняя дама, чувствую что-то к оборванцу с зелеными глазами. Вздор считать это изменой, полный вздор…

Но завтра, которого она так ждала, принесло ей ни с чем не сравнимое разочарование. Таинственного незнакомца на кухне не было. Напрасно Нэнси вглядывалась в немытые, покрытые щетиной лица рабочих, выстроившихся в длинную очередь перед большими котлами, из которых Леди Дельсток наполняла их миски овсянкой — зеленоглазого нахала среди них она не видела. Напрасно Нэнси несколько раз, безо всякой на то нужды, ходила между столами в одном из самых лучших своих повседневных платьев, выгодно подчеркивающих фигуру и которое очень шло к ее серым глазам. Все было зря, и даже то неведомое томление души, и порочные мысли, крутившиеся в ее очаровательной головке вечером — все поблекло и потемнело, уступая место досаде. Нэнси чувствовала, что ее унизили, хотя это и было вовсе не так. Негодяй снова посмеялся над ней, как тогда, когда говорил «спасибо», а она опять не может дать ему соответствующий его поведению ответ.

Когда гнев и досада улеглись, Леди Дельсток попыталась мыслить логично, как учил ее муж. Незнакомец мог вполне найти работу и уже не нуждаться в подобных благотворительных мероприятиях, а мог вернуться домой, в деревню, если приезжал в Лондон на поиски работы. Был еще третий вариант развития событий, в который Нэнси не хотелось верить. Незнакомец мог умереть. Случайная драка, несчастный случай, да и просто голодная смерть — для жизни большого города это обычные ситуации, и кого волнует судьба бродяги? Сжимая от волнения и нахлынувших чувств перчатки, Леди Дельсток вглядывалась в окна кареты, словно надеясь увидеть на улице своего знакомого незнакомца. Она сидела очень прямо, так, что скоро заболела спина, но не могла заставить себя оторваться от созерцания проплывающих мимо экипажа улиц. Найти в шумном и переполненном Лондоне одного-единственного человека было бесполезной затеей, и Нэнси разочарованно приказала кучеру поворачивать домой. Все же она была не обычной прачкой, а Леди Дельсток, и рисковать репутацией своего мужа не желала.

И все же, все же она надеялась, что обязательно встретит этого человека. Нэнси еще с детства знала, что не бывает таких случайностей, воспоминания о которых заставляли ее краснеть и терять способность рассуждать здраво.

Прошла неделя, за ней еще одна, и на город пролилась весна, Лондон засиял: распускались первые пронзительно-зеленые листья на деревьях, кустарники стояли по обе стороны улицы яркими изумрудными заборами, солнечные лучи отражались от окон домов и падали на улицы золотистыми пятнами света. И посреди этого буйства золотого и зеленого Нэнси все еще помнила удивительные глаза незнакомца. Воспоминания против обычного не исчезало, казалось, что оно так и останется с Нэнси навсегда, и она хранила его особенно бережно, поначалу часто обращаясь к этому дню. Постепенно суета, общественные и домашние хлопоты заслонили его, но если на улице она вдруг замечала всполох зеленых глаз, в груди у Леди Дельсток все замирало, сердце пропускало несколько ударов, но чуда не происходило.

Но теперь, когда со всех сторон на нее обрушилась первая зелень весны, она снова почувствовала себя потрясенной и растерянной. Ее двадцать первая весна была совсем иной, слишком ослепительно все было вокруг, и слишком сильно ветер развевал голубые ленты на ее шляпке. И Нэнси казалось, что этот весенний зефир принес с собой ее юность, когда она еще девчонкой бегала по полям, читала в тесной отцовской библиотеке книги о первых чувствах о любви.

Тогда тоже пылали ярким румянцем щеки, вздымалась под тонкой сорочкой грудь, а тонкие пальчики все быстрее и быстрее перелистывали страницы. Как же давно это было, но сейчас Нэнси словно проснулась после долгой спячки и с удивлением смотрела на этот большой мир, который окружал ее со всех сторон. И чем стремительнее за окном наступала весна, тем тягостнее ей становилось в стенах большого особняка Дельсток. Раньше она и не замечала, какой он серый и скучный. Даже выкрашенный новой краской фасад здания виделся ей темным, а цветы, высаженные в палисаднике и вот-вот готовые распуститься, казались ей могильными. Нэнси еще толком не понимала, что именно с ней происходит, но странное томление в груди вот-вот должно было достигнуть предела, и ей становилось страшно — что будет, когда оно переполнит ее, как вода переполняет кувшин?

С ней происходило что-то странное: обычно серые глаза теперь казались серо-голубыми, и от этого она резко похорошела, словно расцвела, и даже не особо наблюдательный Гейлон, подметив это, шутливо поинтересовался — уж не влюбилась ли она? Это замечание повергло Леди Дельсток в ужас, и она горячо заверила мужа, что он ошибается, и единственный мужчина, которому она хранит верность и дарит свою любовь — ее муж. Гейлон только улыбнулся и вновь вернулся к газете. А Нэнси еще долго смотрела в полупустую чашку с чаем и старалась сдержать нервную дрожь.

Лорд Дельсток вдруг рассмеялся, заставив жену вздрогнуть и перевести на него удивленный взгляд.

— Послушай, что пишут в "Панче", — пояснил Гейлон, вчитываясь в небольшую газетную заметку. — "...Во время допроса, проводимого мистером Квинном, свидетельница сообщила, что некто назвал ее мужа «ирландской свиньей». Она заметила, что ее муж не ирландец».

— Занятно, — отозвалась Нэнси, ловя себя на мысли, что это ей нисколько не интересно.

Наоборот, все сказанное мужем показалось ей намеком, но на что именно — она не могла понять. Впрочем, месяцем раньше она бы охотно отозвалась на предложение мужа обсудить этот курьезный случай, потом разговор мог перейти в политику, о которой она так любила рассуждать. Гейлон пустит парочку едких замечаний, она с жаром станет доказывать свою точку зрения, а потом в столовую войдет кухарка с горячим пирогом, и все завершится вечерним чаем с куском сладкой выпечки.

— Вот что! — сообразила Нэнси, разливая по чашкам ароматный чай. — Предсказуемость.

За три года семейной жизни она научилась предсказывать, что произойдет в следующую минуту, что ответит ей муж или что она сама сделает в тот или другой момент. Но это не жизнь по указке, нет, это что-то иное: у Нэнси есть выбор, да только делает она то, что от нее, как Леди Дельсток, и ждут. Правила в обществе, этикет в доме — все подчинено законам и нормам, все предсказуемо и заранее известно. Это нескучно, но так обыденно... Мысли же о незнакомце не укладываются в ее образ жизни, они противоречат ему, словно Нэнси бросает вызов обществу, и неважно, что само общество ничего не знает. Знает она, и этого достаточно.

— Ты в последнее время стала совсем другой, — продолжил Гейлон, все так же читая газету. — Я смотрю и не узнаю свою старую добрую Нэнси. Что с тобой происходит, милая?

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — она протянула ему чашку с блюдцем. — Твой чай, дорогой. Я все та же Нэнси, но к чему эти вопросы?

— Я всего лишь подумал — если хочешь поделиться тем, что тебя тревожит, я всегда тебя выслушаю, Нэнси, — ответил Гейлон, и это было последнее, что он сказал за вечерним чаем.

Тем утром, когда они встретились снова, Нэнси была краше обычного. Она в одиночестве совершала велосипедную прогулку, медленно катаясь по тенистым аллеям парка и любуясь окружающей ее природой. Сегодня Нэнси была особенно прелестна в новом костюме, купленном специально для катания верхом на двухколесном средстве передвижения. В волосы она вплела зеленую шелковую ленту, так подходившую к ее глазам, и не без удовольствия наблюдала, какое впечатление она производит на таких же, как и она, любителей велосипедных прогулок.

От слабого ветра, дующего прямо в лицо, щеки Нэнси слегка разрумянились, и вся она, начиная от серых туфелек без каблука и заканчивая маленькой шляпкой, защищающей лицо от солнца, была чудо как хороша.

Леди Дельсток повернула на боковую дорожку, ведущую вглубь парка, где в этот час никого не было, и тут же в лицо ударила зелень прищуренных глаз, мир сначала выцвел, а потом засиял новыми красками. Широкая усмешка, небольшая ямочка на щеке, в которой спряталась все озорство и лукавство ее незнакомца, аристократический нос с горбинкой, темные волосы, зачесанные по последней моде, широкие ладони, небрежно лежащие на руле, — у Нэнси не было сомнений. Посреди дорожки, облокотившись о велосипед, стоял Он.

— Вот мы и встретились снова, — произнес незнакомец, проводя рукой по волосам. — А Вы все так же очаровательно смущаетесь. Должен сказать, Вам это к лицу, Леди Дельсток.

3.

Она резко остановила велосипед, до предела надавив туфлей в педаль и чуть не потеряв равновесие. Происходящее казалось ей сном, весенним миражом, фата-морганой, возникшей только по одной причине: Нэнси слишком много думала о нем — вот и результат.

Но, помимо ее воли, ноги сами понесли к миражу, велосипед был забыт, и Леди Дельсток сама не поняла, как оказалась в объятиях незнакомца. Его ладони обхватили ее талию, и зеленые глаза оказались совсем рядом — Нэнси показалось, что она почти утонула в них, и у нее нет больше сил сопротивляться. Взгляд гипнотизировал, манил, но уже через секунду Нэнси с негодованием вырвалась из кольца сильных рук и для верности отступила на несколько шагов. То, что она сейчас себе позволила, было слишком возмутительно и недостойно поведения замужней женщины.

— Прекратите! — выпалила Нэнси, чувствуя, что щеки пылают то ли от гнева, то ли от смущения. И хотелось опять оказаться в объятиях незнакомца, ощутить его силу, утонуть в его глазах и опять, опять приблизиться к чему-то темному и запретному, для чего было достаточно нескольких шагов. И она была не против их сделать.

— Но Вы сами… — складывая руки на груди и в упор глядя на нее, несколько озадаченно протянул незнакомец, — Вы сами этого хотели, не так ли?

— Я?! — выдохнула Нэнси, судорожно сжимая руки в кулачки, — я?! Сначала подмигнули мне, затем пропали, а теперь еще и обвиняете?!..

— Вот как? — он рассмеялся, запрокидывая голову. Его громкий заливистый смех, казалось, проник в каждый укромный уголок парка, отразился от весенней зелени и яркой стрелой затерялся в небе. — Значит, вот как на леди действует подмигивание? Кто бы мог подумать…

Нэнси осторожно кашлянула, стараясь скрыть свое смущение. До нее только что дошел смысл сказанных слов, она же почти призналась, призналась, что этот человек, имени которого она даже не знает, ей небезразличен. Возмутительно! Но сейчас она не чувствовала стыда, наоборот — как, должно быть, смешно эта ее реплика выглядела со стороны. Она тоже рассмеялась, прикладывая ладонь к лицу, надеясь, что незнакомец не поймет, что творится с ней. Так они встретились во второй раз…

***

... Его поцелуи были жаркими и горячими, они огнем разливались по телу Нэнси, от них горели щеки, и сама она чувствовала себя как в лихорадке, причиной которой был, конечно же, Джек. Он ворвался в ее жизнь стремительно и властно, подобно урагану, разметав в стороны ее слабые попытки к сопротивлению. Леди Дельсток куда-то бесследно исчезла, уступив место романтичной и немного ветреной шалунье Нэнси. С Джеком было удивительно просто и легко. Он поражал ее своими поступками, казавшимися ей верхом безрассудства: игрок, кутила и франт, Джек с легкостью играл любые роли, обманывал и бессовестно манипулировал окружающими, если это входило в его планы. А планы он строил основательно, тут же нетерпеливо воплощая их в жизнь.

Мало кто смог бы из безработного всего за несколько недель превратиться в трудоустроенного на фабрике рабочего и разжиться деньгами (откуда они, Нэнси так и не поняла, Джек говорил намеками, темнил, но она чувствовала, что добыты они не совсем законным путем). А он смог, причем, судя по его рассказам, смог без особых усилий, только за счет своего обаяния и удачи. Удача преследовала его по пятам, и он не собирался избавляться от столь приятной спутницы.

И, даже работая на фабрике по производству обуви, он легко пропускал трудовые будни, словно его не могли уволить лишь за один прогул. Но, видимо, так оно и было — и в этом заключалась еще одна тайна Джека. В том, что тайн у ее ухажера было много, Нэнси убеждалась каждый день, но это не казалось ей неправильным, напротив, этим он ей и нравился.

С ним никогда нельзя было знать точно, что он сделает в следующий момент,, ей все чаще казалось, что ее новый знакомый создан из одних только только неожиданностей и непредсказуемости, при этом сам он твердо знал, чего хочет и как этого добиться.

И когда Нэнси поняла, что она тоже попала в список желаний Джека, было уже поздно. Она окончательно увлеклась им и уже не представляла, как станет проводить среды и пятницы без его общества. Разумеется, они встречались тайно, урывками, стараясь выбирать не особо людные места, но Нэнси понимала — придет время, и кто-нибудь их заметит и незамедлительно донесет мужу. Может, даже ненамеренно, просто упомянет вскользь в разговоре, как это обычно и бывает. И тогда… что будет тогда, Леди Дельсток боялась даже представить.

Джека же это мало волновало. Он наслаждался теми минутами и часами, что они проводили вместе пока еще как друзья, ему было приятно, что он стал для Нэнси всем, распахнул ей дверь в новую жизнь — веселую, яркую, полную света и удовольствий. Являясь замужней дамой, во многих ситуациях она оставалась растерянной девушкой, толком не зная как поступить, или ответить на ту или иную его реплику.

Когда он переводил разговор в область интимных отношений, изредка позволяя пошлые шутки, более уместные в борделях, Нэнси очаровательно краснела и горячо пыталась объяснить, что так в обществе леди вести себя никак нельзя, он только озорно смотрел на нее и шутливо щелкал по носу. «Нэнс, до чего же ты еще наивная, муж совсем тебя ничему не учит», — говорил он и сильнее прижимал к себе. Она опять протестовала, лишь для вида пытаясь вырваться из его рук, но он намеренно не отпускал, ведь на самом деле Джек видел — ей нравилось.

Видел он и другое — она безумно боялась переступить черту их отношений, став ему больше чем спутницей в прогулках. Джек сам толком не понимал, почему так долго возится с ней. Обычно он сразу брал то, что ему хотелось, а потом забывал, когда объект чувств ему наскучивал, но то обычные девчонки — работницы фабрик, прачки, хорошенькие служанки, словно созданные для того, чтобы жарко тискать их под лестницами. Нэнси была другой, и эта недоступность, некоторая ее наигранная жеманность вместе с искренностью и неумением толком лгать, все это создавало необычный образ, что еще больше манил и вызывал неподдельный интерес.

Но рано или поздно их отношения должны было закончиться обычной интрижкой, и Джек вел Нэнси к этому, становясь все более развязным и не стесняющимся своего языка. Нэнси была уже в его власти, очарованная, сбитая с толку и — вся его. Он продолжал играть с ней, поначалу как коварный соблазнитель, желая только одного — чтобы она сама отдалась ему, перешла черту первой. Но это было интересно только поначалу, теперь он ждал любого случая, чтобы просто задрать ей юбки и взять то, что уже давно принадлежало ему.

***

Нэнси тоже с тревогой ждала момента, когда Джек попытается сделать ее своей любовницей, но вместе с этим чувством она испытывала и жгучий интерес. Умирая от стыда, она никому не могла признаться в этом, но грех манил и манил, и хотелось немедленно узнать, как это, и тут же сгореть от греховности совершенного. Джек своими словами ли, действиями ли подталкивал ее все ближе и ближе к краю, не позволяя вернуться обратно, в тихое и надежное прошлое. Но Леди Дельсток не была уверена, что хочет возвращения.

Ей нравилось жить с тайной, сердце волнительно билось каждый раз, когда они встречались с Джеком, и все ее естество словно кричало «смотрите, смотрите, с кем я иду! смотрите, какой у меня кавалер! вам такое всем и не снилось!».

Поначалу она гордилась Джеком, как гордятся вещью: новым красивым платьем или сумочкой, но позже, каждый раз, когда они оставались одни в пустынном уголке парка или в дальнем конце музея, она чувствовала его силу, его власть над собой. Его слова и прикосновения — все разжигало страсть, такую страсть, какую Нэнси никогда не испытывала со своим мужем. И она перестала этого стыдиться, безоглядно доверяя Джеку и поощряя его действия своим молчанием. Нэнси верила, что пока сама не даст согласие, Джек не станет брать ее силой.

В тот день они встретились как обычно в музее, чинно прошлись по залам, обсуждая какую-то ерунду. Нэнси толком не слушала Джека: ловила только звуки его голоса, наслаждалась тем, как ее рука покоится на изгибе его локтя. Джек как обычно говорил, говорил много, а она жадно вслушивалась в звучание его голоса, казавшегося ей дивной песней. Но когда они неожиданно оказались у черного входа, Нэнси запаниковала. Джек сильнее сжал ее руку в белоснежной перчатке и потянул за собой куда-то вниз по лестнице. Они вышли в узкий и грязный переулок, где пахло нечистотами и чем-то еще более отвратительным. Нэнси попыталась вырваться, но он приложил палец к ее губам и подтолкнул вперед.

В полумраке ей показалось, что его взгляд, до этого добрый и лишь изредка насмешливый, вдруг стал жестоким и злым. Нэнси тихо ахнула, понимая, что все случится именно сегодня...

Позже, когда она ехала в экипаже домой, леди Дельсток стоило больших усилий сохранить спокойствие. Ошарашенная и напуганная тем, что испытывала всего несколько часов назад, Нэнси не знала, как себя вести. Все слова, что она придумывала к возвращению мужа, казались нелепыми, чудилось), что как только она откроет рот, то тот час же выдаст себя, и Гейлон поймет, как низко она пала. Она не боялась его гнева, но было страшно увидеть его лицо, услышать его осуждающий голос, увидеть презрение в глазах. Да, больше всего Нэнси боялась презрения со стороны того, кем всегда восхищалась и к кому испытывала благодарность. Она думала о том, сколько Гейлон сделал для нее и какой монетой она ему отплатила. Но потом закрывала глаза и вспоминала о Джеке.

И ее захлестывали совсем иные эмоции, этой стыдливой Нэнси, направляющейся домой, больше не существовало: вместо нее в экипаже сидела женщина, осознавшая, что такое страсть, что такое настоящие чувства, женщина, испытавшая неземное блаженство, раз за разом приближаясь все ближе к водовороту греха и разврата. Это было удивительно — заново переживать все пикантные подробности произошедшего: вспоминать свои стоны и вскрики, грубые, но оттого еще более приятные ласки и движения Джека, ее любовника, ее первого и единственного любовника!

4.

Мир для леди Дельсток раскололся на две части, и она понимала, что будет теперь любить обоих— и своего степенного, рассудительного спокойного мужа, и ветреного, насмешливого и порывистого любовника; и с каждым из них ей будет трудно расстаться. Нэнси чувствовала, как ее переполняет радость, как горят щеки и как меняется вокруг нее мир. Страшное слово "измена" исчезло, и, стерев его из памяти, выйдя из экипажа и поднимаясь по ступенькам к парадной двери, Нэнси тихо прошептала — "моя тайна".

Но когда у тебя есть тайна, бывает так, что безумно хочется ей с кем-нибудь поделиться или похвастаться, вполне достаточно намекнуть на ее наличие, а потом умолкнуть, сохраняя при этом вид, полный загадочности и спокойствия. Нэнси просто распирало от желания поделить тем, что в ее жизнь вошел (в прямом смысле этого слова!) новый, удивительный человек. Но, увы, поведать об этом было никак нельзя, и это опять добавляло ей проблем.

Сначала она ужасно боялась выдать себя каким-нибудь словом или жестом, но Гейлон был занят в парламенте, домой возвращался поздно, что было даже на руку Нэнси. Из его сухих отрывистых высказываний она знала, что у Гладстона и верхней палаты опять возникли разногласия: корнем проблемы служил пресловутый ирландский вопрос, и ее муж находится на стороне оппозиции. В любое другое время Нэнси с готовностью поддержала бы его в обсуждении сложившейся ситуации, тем более, что она полностью придерживалась мнения Гейлона, но сейчас даже была рада, что у них совсем нет времени проводить вечера вместе.

Но не только лорд Дельсток был озабочен той ситуацией, что сложилась в отношениях между Англией и Ирландией. Шумел парламент: и нижняя, и верхняя палаты, шумел весь Лондон, и везде, где только можно, обсуждался ирландский вопрос: спорили лорды-министры, спорил высший свет, спорили рабочие на фабриках, спорили в пабах и ресторанах; даже в дамских салонах за обсуждением шляпок иной раз поднималась эта тема, затронувшая, казалось, всех и каждого.

В этой кутерьме, за горячим спорами, нужно ли создание комиссии по проверке ирландского положения, Нэнси чувствовала себя увереннее. Гейлон почти перестал приходить к обеду, он показывался дома, когда уже темнело, и сразу шел к себе в кабинет, а утром, когда Нэнси давала наставления домоправительнице на день уже работал в парламенте.

Получалось, что Нэнси весь день была предоставлена самой себе, не считая тех часов, которые у нее отнимала благотворительная работа. Во всем этом она старалась видеть добрые знаки, подталкивающие ее к тому, чтобы продолжать общение с Джеком. Единожды изведав всю сладость греха, Нэнси чувствовала, как запретный плод снова и снова манил ее к себе, не позволяя думать ни о чем другом.

И леди Дельсток с радостью тратила это время на Джека, который почему-то стал все чаще и чаще уклоняться от встреч. Сначала он извинялся, затем же стал коротко бросать при прощании, что занят и в следующий раз они не смогут увидеться снова. Его глаза в такие моменты становились почти черными, и из них исчезала вся теплота, которую привыкла видеть Нэнси. Черты лица любовника заострились, сам он похудел, но живости не утратил, и в моменты, когда у него было хорошее настроение, леди Дельсток казалось, что она чересчур драматизирует. Джек любит ее, Джек все тот же, каким она его увидела в парке, просто он тоже устает, у него тяжелая работа и длинные смены, и глупо упрекать его в том, что они видятся реже.

С одной стороны, это даже хорошо, уверяла себя Нэнси: ее длительное отсутствие и появившаяся ниоткуда тяга к посещению выставок может показаться странной, но теперь, умерив свой пыл к подобным развлечениям, ее поведение уже не могло вызвать лишних подозрений. Но леди Дельсток ловила себя на мысли, что начинает скучать, если она с Джеком не виделись больше пяти дней. Джек стал для нее всем, и, не видя его рядом, Нэнси казалось, что она совсем одна.

Муж постепенно отдалялся от нее, все больше времени проводя в клубе, где он с такими же, как и сам, лордами, пытался бросить вызов Гладстону, доказывая неправильность его слов и действий. В создании комиссии есть большой смысл, надо указать ирландцам свое место, так тогда считала оппозиция, и лорд Дельсток был в ней одной из значимых фигур. В другое время Нэнси гордилась бы этим, но сейчас ей только казалось, что оба мужчины совсем ее забросили, занимаясь своими делами. Она опять чувствовала себя одинокой и глубоко несчастной.

***

— Чертов Дельсток! — Джек с грохотом опустил почти пустую кружку пива на стол и со злостью посмотрел на своего собеседника, приземистого, крепко сложенного парня с буйной рыжей шевелюрой. — Если Гладстон ничего не предпримет…

— Голосование все равно будет в пользу министра, — хмыкнул тот, успокаивающе похлопывая раздраженного Джека по плечу. — Думал бы о другом… Новая партия на подходе, а ты как проклятый вкалываешь на фабрике, куда это годится?

— Справлюсь, Бобби, справлюсь, — буркнул Джек, хмуря брови. — Если опять пропаду на пару дней — точно выгонят, управляющий и без того косо смотрит на мою работу. Лишние подозрения нам ни к чему, верно?

— Ни к чему, — согласился его собеседник, наполняя кружки. — Но ты не порвись все-таки. Будет жалко потерять такого ценного…

Он замялся, подбирая нужное слово, и намеренно обвел взглядом таверну, одну из самых убогих и грязных в таком же убогом и нищем районе Лондона. Боб любил это место: всегда шумно, рекой течет пиво и дешевое вино, здесь никто не станет подслушивать чужие разговоры, у каждого посетителя полно своих проблем, и никому не нужны чужие тайны и секреты.

Видя, что рыжий запнулся и теперь старательно придумывает, как бы снова вернуться к прерванному разговору, Джек хмыкнул и сдул обильную пену, украшавшую деревянную кружку.

— Контрабандиста? — закончил он, постукивая по столу пальцем. — Боб, называй все своими именами, от этого больше толку, чем темнить, когда и без того все ясно. Партию я приму и переправлю куда надо, не беспокойся. А вот потом — думай, кому можно доверить наше дело.

— Почему?

— Здесь мне все опостылело, никогда не любил Англию. А в Ирландии я слишком много где наследил. Нет, тут оставаться нет смысла. Махну в Америку. Говорят, там еще знают такое слово, как «свобода». Только представь — страна, полная возможностей! Это же как раз то, что нужно. Да и затеряться там в случае чего будет просто.

— Дьявол тебя возьми! — восхищенно пробормотал Боб, которого перспективы, расписанные Джеком, поразили в самое сердце. Я, конечно, знал, что ты у нас искатель удачи, но вот так просто рвануть на другой край света…

— Да уж, я такой, — довольно ухмыльнулся Джек и поднял кружку. — Ну, давай за удачу, Боб!

***

— Опять они решили идти на уступки! — Джордж Корстен, самый близкий друг Гейлона и его верный соратник в борьбе с действующим министром, недовольно замахал руками, опускаясь в кресло рядом с Дельстоком. — Приструнить этих рыжих раз и навсегда, вот что там надо! Держать на коротком поводке, вот как с ними надо разговаривать!

— Гладстону надо заручиться поддержкой большинства, вот он и старается угодить всем, а что касается ирландского вопроса, — Гейлон только покачал головой, — тут заранее ясно, что большинство будет «против». Вспомни, что он сегодня говорил на заседании и как ему аплодировали. И это человек, который еще пару лет назад утверждал, что после шестидесяти лет в политике ничего не добиться. Лжец!

Последним словом Дельсток словно припечатал Гладстона, еще раз выражая свое мнение относительно не только этой, но и всей ситуации вокруг второго срока министра. Джордж, более раскрепощенный в выражениях, но более сдержанный в том, что касалось его мнения, примирительно поднял руки вверх.

— Победил, как и всегда, право слово. С тобой порой бесполезно дискутировать. Ты сразу же высказываешь, что думаешь, не давая простора мысли. Иногда мне кажется, ты становишься первоклассной занудой, друг!

— А ты все такой же ветреный, куда ветер подует — туда и бежишь, — отрезал Гейлон. — Как услышишь что интересное — тут же готов переменить свое решение.

— Обижаешь, — теперь настал черед Кострена наигранно надуться, — может я и легкомысленный повеса, однако в политике настроений не меняю. Иначе сейчас лебезил бы и выслуживался перед Гладстоном. Но все-таки сейчас я здесь, в нашем клубе, и полностью разделяю твое мнение, что нынешний министр — настоящий лис и пройдоха. Посмотрим, как ирландцам понравится это, когда после уступок начнутся серьезные меры.