Красная лента (гет)

Сколько должно пройти времени, чтобы боль ушла?

Можно лгать друзьям, говоря, что все прекрасно. Можно улыбаться, почти весело, почти искренне, с еле заметной долей фальши. Можно лгать всем, но не себе.

Было ли это больно? Тогда — нет. В тот вечер разум уступил место злости и обиде. Вот только на кого? Она не была виновата. Да и кто может быть виноват в том, что чувства ушли? Можно сколько угодно укреплять песчаный замок, но хватит всего одной волны, чтобы его смыло навсегда. А сколько нужно терпения, чтобы раз за разом выстраивать его заново?

Почти три года — не много и не мало, если подумать. Но за это время маленькая девочка с темными волосами совсем выросла.

Я перекраивал ее, сам того не замечая, заново открывая ей взгляд на многие вещи. Вот только я не думал, что та маленькая девочка так повлияет на меня. Нарочно или случайно, но она меняла мой мир, мои ценности. Мои интересы отошли в сторону, уступая место безумию чувств.

Как же я сгорал тогда, пылал, сжигая себя всего без остатка! Она не думала о том, что делает со мной. А я с каждым днем привязывался к ней все больше, даже не зная, что однажды пожалею об этом.

Я никогда не был откровенным со своими друзьями. Всегда, в каждый момент своей жизни я знал, что не могу позволить себе искренности. Ни с кем не могу, кроме нее. А она всегда была другой. Для нее это было просто: улыбаться, отвечать на вопросы, рассказывать о себе. А я молча слушал и удивлялся — какая доверчивая. Нежная, как первый весенний цветок. Не привыкшая, как я, стучаться в запертые двери.

Я хотел подарить ей целый мир. Как банально звучит. Она была для меня всем. По ночам, когда на старой продавленной кровати она лежала на моей груди, я рассказывал ей сказки. Странные, нелепые, сочиняя на ходу истории про дракончиков и принцесс. Она молча слушала, а потом засыпала. А я оставался лежать без сна, тихонько поглаживая ее по волосам. Я боялся пошевелиться: за окном желтый фонарь светил в занавески и мне казалось, что в любой момент она могла исчезнуть.

Напиваясь, я звонил ей — в час, в два, в три ночи, захлебываясь в собственных путаных мыслях. Я всегда говорил только об одном — о любви. Несвязно, запинаясь, пытаясь совладать с собственным разумом, я шептал ей о том, что никогда не отпущу ее.

Наверное, не стоило тогда лгать.

Она вплетала в свои волосы тонкую ленту. Всегда красную, атласную, похожую на язык пламени. По ночам, когда она садилась на диван, я осторожно расплетал ее волосы, и красная лента падала на пол.

Она часто уезжала. На неделю, на две, на месяц. Скрипящая дверь негромко хлопала за ее спиной, а я падал на кровать и утыкался носом в подушку. На ней еще оставался ее запах — родной, теплый. Мне казалось, что вместе с ней я отпускал и часть себя. Иначе почему становилось так трудно дышать одному?

Она была для меня всем. А теперь ее не стало — ушла, сгинула, как рассеивается утренний туман над рекой. Я сам отпустил ее. Или правильнее будет сказать — оттолкнул, отверг? Отбросил прочь, как ненужную сломавшуюся игрушку. Сломала ли она себя сама или это была моя вина? Я не знаю.

Я уговаривал себя, что смогу быть один. Но постель была холодной, в квартире не пахло ее духами, на кухонном столе не валялась пачка ее сигарет. Только рядом с кроватью, на тумбочке, лежала тонкая алая лента. Март заметал улицы снегом, и в доме не было весны. Только какая-то незавершенность. Я словно был мозаикой, которую уронили на пол, и она рассыпалась на сотни картонных кусочков-воспоминаний.

Где она сейчас? С кем? Кто обнимает ее, ту нежную маленькую девочку, которая была когда-то моей? Кто шепчет ей глупые сказки? Кто расплетает ее волосы, осторожно вынимая из них алую ленту?

Разбитую вазу можно склеить. Можно даже поставить в нее цветы, упорно не замечая уродливых трещин. Только вот целой она от этого не станет. Так же ясно я понимал, что сейчас я не могу снова позвать ее. Воспоминания заполняли сознание, и чем ближе ночь, тем сильнее сжималось сердце. Каждая мысль о ней словно была ножом. И чем темнее становилось на улице, тем сильнее ножи впивались в душу, раз за разом царапая свежие, чуть затянувшиеся раны.

В открытое окно влетал ветер. Сигаретный дым горечью оседал на губах. Красная лента чуть холодила пальцы. Время не лечит. Боль уйдет, но память останется со мной, как и эта тонкая лента. Потом она истлеет и рассыплется, подернутся пеплом воспоминания.

Но я никогда не смогу забыть.