Тупик (джен)

Если бы мы могли блевать,

мы бы умерли, утонув в собственной блевотине.

Или выжили, пытаясь от нее спастись

и прогрызая путь в нужном направлении.

— Мистер Уайт, ваш поступок ужасен. Вы осознаете это?

Короткий кивок.

— Вы понимаете, что ваши родители вынуждены выплатить ущерб семье пострадавшего? Им понадобятся деньги на пластическую операцию для мальчика.

Короткий кивок.

— Вы сожалеете, мистер Уайт?

Короткий кивок.

— Вы можете объяснить причину вашего поступка?

Он пожимает плечами и смотрит куда-то в сторону. Длинная челка бросает на лицо тень, скрывая улыбку.

— Давайте поступим так, — мистер Бэйкер складывает на столе руки, сцепленные в замок, и сурово смотрит из-под густых черных бровей. — Вы напишете мне объяснительную. Можно даже творчески оформить ее в виде сочинения.

Он успевает скрыть удивление и кривит губы, спрашивает:

— О чем?

— О вашем поступке, мистер Уайт. Почему вы это сделали, что вами двигало. Всё. Напишите всё так, чтобы я понял.

Он усмехается и слегка покачивает головой, но мистера Бейкера это не задевает. В конце концов, он работает директором вот уже пятнадцать лет. Он привык к явному неуважению и пренебрежительному отношению к своим словам. И он никогда не проигрывает.

— Заглавие для сочинения придумаете сами. На сочинение у вас весь сегодняшний вечер и ночь. Утром я жду вас у себя в кабинете. Можете быть свободны.

Не прощаясь, он выходит из кабинета и летит по коридору, не обращая внимания на насмешливые и настороженные взгляды. Вырываясь из школы, он вдыхает полные легкие, бежит и останавливается только когда понимает, что дыхание окончательно сбилось. Он минует еще одну улицу и видит на детской площадке ее.

Понурив голову, она сидит на качели и легонько отталкивается одной ногой от земли. В рыжих волосах, которые блестят, как начищенная медь, играют лучи закатного солнца.

Он подходит и садится на другие качели, но не раскачивается.

— Уходи, не хочу тебя видеть, — режет она его своими словами.

— Я сделал это ради тебя, — спокойно отвечает он, сдерживая злость, и кривит губы.

Она думает, он усмехается ей в лицо, поэтому вскакивает с качели и уходит. Сначала он хочет ей помешать, но затем понимает, что это бесполезно. Она злится на него.

За то, что он избил толстяка Эртона.

За то, что тот толкнул Лили и вырвал у нее школьную сумку, выпотрошив ее.

За то, что она посмела заступиться за неудачника Керка.

Он не хочет идти домой, но ему надо написать сочинение. У него будет не так уж и много времени на обдумывание. Лишь промежутки.

Между тем, как Эрик на него накричит.

Между тем, как Эрик его изобьет.

Между тем, как он будет лежать на полу и сплевывать кровь, слушая мольбы своей матери. У него останется три часа на то, чтобы написать сочинение, затем наступит рассвет.

Он плетется домой как в берду, раз за разом прокручивая всё это в голове. Дверь скрипит, когда он ее толкает. На диване сидит мать. Увидев его, она вскакивает, подходит, обнимает, целует, шепчет какой-то бред.

И он понимает, что будет плохо.

Он смотрит поверх ее плеча и видит искаженное гневом лицо Эрика.

— Щенок… — рычит Эрик. Стоит на месте и сжимает кулаки. — Сколько сил я в тебя вложил? Видимо, ты хотел, чтобы я пожалел о том, что отправил тебя в школу? Так вот знай, что единственное, о чем я жалею, это что мое семя породило тебя. Живо ко мне!

Почему я это сделал, мистер Бейкер?

Мать вздрагивает, кидает взволнованный взгляд на Адриана. Словно в последний раз его видит. Она оборачивается и умоляюще шепчет:

— Эрик, прошу, он же твой сын…

Нет, мистер Бейкер, я не был зол. Гнев и агрессия — это не одно и то же. Я просто хотел причинить боль.

— Пошла к черту! — он отталкивает ее в сторону.

Она падает и ударяется об угол стола.

— Не смей ее трогать… — с угрозой начинает Адриан.

Эрик размахивается и бьет его наотмашь по лицу.

Большинство психологов считает, что агрессия — семя, посаженное в семье. Глядя на своего отца, я бы не стал этого отрицать. Мы оба — черви, злые и мерзкие, запертые внутри гнилого яблока.

— Ты еще тут условия мне будешь диктовать? — зло зашипит Эрик и хватает сына за волосы. — Отрастил себе патлы, словно девчонка! Ну ничего, это поправимо.

Он тащит его на кухню, хватает ножницы и начинает стричь. Адриан кричит, вырывается, но вскоре успокаивается, видя сквозь слезящиеся глаза мать. Она качает головой и прикладывает дрожащий палец к губам.

— Уже устал, гаденыш? Я сделаю из тебя человека. — Эрик встряхивает его, ставя на ноги. Адриан хочет обернуться, но не успевает, вновь получает удар по лицу и падает.

Мы пытаемся выбраться, но, кажется, ползаем по кругу.

— Нет, прекрати, сейчас же! — мать не выдерживает, подлетает к мужу и начинает колотить его руками в грудь, в плечи, загораживая сына. — Не смей, он наш сын. Успокойся, Эрик, прошу! Да, он виноват, но ты наказал его сполна!

Если бы мы могли блевать, мы бы умерли, утонув в собственной блевотине. Или выжили, пытаясь от нее спастись и прогрызая путь в нужном направлении.

— Посмотри в его глаза, Николь, — рычит Эрик, хватая ее за руки. — Мне противно в них смотреть, они такие лживые и грязные. Меня тошнит от него. Он должен понять, что не смеет позорить меня! — он отталкивает ее и идет к Адриану, но тот хватает со стола кухонный нож.

— Значит вот как, гаденыш? — усмехается Эрик.

Говорят, подобным образом можно выбраться из снежного кома, в который тебя закатала лавина. Правда, в подобном случае плевать — более эстетично. Но мы же черви, мы не умеем плеваться. И блевать мы не умеем.

Адриану противно осознавать, что его усмешка выглядит так же, но он всё равно кривит губы. Он знает, что Эрика это злит. Его злит, что он так похож на него. Это злит их обоих.

— Адриан, положи нож! — пугается мать. — Эрик, прекрати его провоцировать!

Хотите знать, мистер Бейкер, что мною двигало? Ответ прост: страх.

— Провоцировать? — Эрик скалится. — Я сейчас исполосую этому гаденышу лицо.

Эрик — высокий и большой, у него крепкие руки рабочего. На него приходится смотреть снизу вверх и осознавать свою беспомощность. Скорее всего, он его даже не поцарапает.

Но отступать поздно.

* * *

Неделей ранее

— Адриан, прошу, задержись, — просит учитель Рассел. Встает, огибает учительский стол, ждет, когда ученики покинут класс, и подходит к нему. — Я хочу с тобой поговорить, — он кивает в сторону лаборантской.

Адриан раздраженно ведет плечами и бросает:

— Я сдам контрольную работу. Позже.

Рассел качает головой и открывает перед ним дверь.

— Я не об этом хочу с тобой поговорить.

Адриан с подозрением на него смотрит и проходит в помещение.

— Я не специалист в этой области, — учитель тяжело вздыхает и роется в карманах. Вытаскивает белую визитку. — Возьми. Скажешь, что ты от меня. Он не возьмет с тебя денег.

Адриан берет визитку и тут же ее сминает. Кричит:

— Мне не нужна помощь мозгоправа! Я не псих, вам ясно?

Он понимает, что должен развернуться и уйти. Но не может. Голова чертовски болит, гудит в ушах, руки дрожат и чешутся. Хочется вцепиться кому-нибудь в горло и почувствовать под ногтями мягкую кожу.

Он знает, что должен уйти.

— Адриан, насилие в семье — это очень серьезно. Боюсь, если я обращусь в Опеку, ты станешь всё отрицать. Тогда они не смогут тебе помочь. Ты должен помочь себе сам.

— Не лезьте в мою жизнь! — выплевывает он и вскидывает руку, задевая несколько колб. Те падают на пол, смешиваются и шипят, проедая пол, который через некоторое время загорается. Рассел бросается к огнетушителю, а Адриан — вон и лаборантской. Проходит менее минуты, когда оттуда слышатся взрывы. Столб огня вышибает дверь, и помещение заполоняет едкий дым.

Адриан рефлекторно отшатывается и оказывается у двери. Рывок — и он уже вне опасности.

Он, но не мистер Рассел.

Позже, когда учителя увозит неотложка, все смотрят на Адриана с подозрением и страхом.

Чувство вины заставляет его прийти в больницу поздно вечером. Но дежурный врач отвечает:

— Мы делаем всё, что можем. Но его легкие сожжены, кожа на теле обуглена, и видеть он, скорее всего, больше никогда не сможет.

Мистер Рассел преподавал в школе химию, и Адриан задолжал ему контрольную.

Он идет прочь от больницы и клянется, что выполнит работу на отлично и что станет лучшим по химии.

* * *

Отступать поздно.

Если существует ад, то его ждут там с распростертыми объятиями. И даже если он убьет своего ублюдочного отца, хуже не будет.

Хуже чем есть — быть не может.

Это яблоко только мое.

Он бросается на Эрика с ножом.

Неловкий, маленький, слабый…

Эрик смеется, перехватывает его руку за запястье и с силой дергает. Раздается хруст.

Дыхание захватывает, в глазах темнеет от боли. Адриан падает на колени и смотрит на запястье, вывернутое под неестественным углом. Он даже не может кричать. Крик будто бы наткнулся на барьер и застрял. Только шумные выдохи вырываются изо рта.

Адриан поднимает глаза и смотрит на Эрика, у которого в руках злосчастный нож. Но Эрик не спешит нападать, у него странное выражение лица: смесь непонимания и удивления. Красные припухшие веки окружают большие, желтоватые глаза, которые стекленеют и мутнеют. Мужчина пошатывается и опускается на колени, потом заваливается на бок и больше не шевелится.

Адриан смотрит на Николь, а она на него. И в ее взгляде непонимание и удивление. А еще страх. Из дрожащих, ослабевших рук вываливается нож. Лезвие в крови, оно блестит и переливается всеми оттенками алого в слабом свете кухонной лампочки. Багровая лужица медленно вытекает из-под Эрика и течет к Адриану. Мальчик протягивает руку и дотрагивается до нее. Кровь теплая и окрашивает пальцы.

Засаленная майка Эрика уже почти вся красная, а его лицо, некогда бывшее таким же красным, как и кровь, от алкоголя, стало белым и восковым. Маска безразличия разгладила мелкие морщины и раздвинула сердитые брови. Теперь на лице больше никогда не будет гнева, только это безразличие.

Почему я это сделал, мистер Бейкер? Почему во мне столько агрессии и ненависти?

Дело в том, мистер Бейкер, что я живу в аду. Здесь небо серое, затянутое смогом, мои руки липкие и пахнут землей, в моей душе бездонная пропасть, которую, кажется, уже ничто и никогда не заполнит. Я в тупике, мистер Бейкер, в моем собственном гнилом яблоке.

Знаете, в чем наше принципиальное различие? Такие как я — никому не нужны, мы живем в маленьких темных углах на потеху общественности, которая иногда раздувает из нашей жизни социальную проблему. В их глазах жалость и облегчение от того, что они живут в чистых квартирах и в благоустроенных районах, что у их детей есть будущее. У их детей — но не у меня. Мне почти тринадцать, я живу в самом загрязненном и преступном районе города и понимаю, что еще не скоро отсюда выберусь. Но я делаю попытки.

Прощайте, мистер Бейкер.

Эта объяснительная никогда до Вас не дойдет.