Дело житейское (гет)

— Ну что, ещё по одной? — Рука Ивана потянулась к бутылке «Столичной».

— Наливай.

Подперев подбородок ладонью, Стас смотрел из-под упавших на глаза прядей, как течёт, побулькивая, прозрачная жидкость ему в стакан.

— За тебя, Стас. Чтоб жив-здоров был. Это самое главное.

Стаканы звякнули, соприкоснувшись. Стас осушил свой одним махом. Иван, закашлявшись на половине, поспешно поднёс к носу кусочек хлеба.

— Что-то мы всё про меня да про меня, — покачал головой Стас. — Сто лет не виделись. Хоть бы рассказал, как дела, как жена с дочкой.

Брат махнул рукой.

— В суд позавчера ходили. Разводимся.

— Что так?

— А… Нашла себе какого-то Рокфеллера на белом джипе. Унитазами торгует. Так нахрена ей нищая офисная крыса? Она сама меня так назвала.

— Ну и шут с ней. Тасю-то тебе оставила?

— Какое там! Свидание нам будет давать раз в месяц.

Стас стиснул зубы.

— Вот стерва. Ничего, я с ней поговорю.

— Не придумывай, — замотал головой Ваня. — Сами разберёмся.

— Сами так сами. — Хрустнув огурцом, Стас откинулся на спинку стула. — Не раскисай. На твой век баб хватит.

— Да ну их! Так, может, на раз-другой… А женится больше не стану. — Лицо Ивана исказилось злой гримасой. — Знаешь, что такое баба? Это клещ. Если сразу не стряхнуть, вопьётся и будет из тебя деньги тянуть. Им ведь, кроме бабла, ничего и не надо! Поживёт за твой счёт и на другого перепрыгнет. На того, что потучнее.

— Н-да. Скучная у тебя философия.

— А что, не прав я? Сам-то ты до сих пор в холостяках. И молодец. Если женишься, тебя ж благоверная запилит: «Почему домой поздно приходишь? Почему зарплату задерживают? Опять с мужиками надрался?» Ей плевать будет, что ты офицер группы «Дельта», что вчера заложников освобождал. Это всё фигня. Вот унитазы продавать — самое то.

Стас негромко рассмеялся:

— И там, и там романтики мало.

— Да если бы им нужна была романтика! Говорят, женщины слабые, женщин надо защищать… Один лишь кто-то правильно сказал: «Женщина — хрупкое, беззащитное существо, от которого невозможно спастись».

Стас покрутил в руке пустой стакан:

— Да, слабые женщины преподносят нам сюрпризы. Я не рассказывал тебе о Вере?

— Соседка, что ли, твоя, которая на дому массажные услуги вместе с интимными оказывает?

— Да нет, это совсем другая Вера. Мы с ней в парке встретились. — Привстав, он взял бутылку, в которой уже осталось лишь на донышке. — За женщин — и я тебе расскажу.

Тяпнули. Стас помолчал немного, подозвал официантку:

— Девушка, ещё одну, пожалуйста. — Подождал, пока она отойдёт, и облокотился на стол руками.

— Как я уже сказал, увидел я её в парке. Полгода назад, весной. Идёт по дорожке прямо передо мной — тоненькая, беленькая, каблучками сверкает. А я только что отпуск получил. Настроение — зашибись. Как бы, думаю, к ней подкатить, чтобы не послала. Фразочки сочиняю, собираюсь с духом. И тут подходит к ней какой-то паренёк лет семнадцати: «Я, — говорит, — соцопрос провожу». И начинает её расспрашивать, что она думает о сокращении популяции пингвинов в Антарктиде — или ещё о какой-то фигне. Она улыбается, щебечет — а он руку к её сумочке тянет и молнию расстёгивает. Только взял кошелёк, я его выше локтя — цап! И в захват выворачиваю. Дамочка пищит, воришка орёт: я, мол, больше не буду, пощадите душу грешную. «Ментов, — спрашиваю у неё, — будете вызывать?» Она головой мотает. Ну, я при ней кошелёк открыл, убедилась, что всё на месте. Пацанёнка выпустил — пятки так и засверкали.

Вот она села на лавочку, вся в слезах. Благодарит. «Если бы не Вы… У меня вся зарплата там…» Так что ж ты, думаю, за деньгами не следишь? Вслух, конечно, изощряюсь в галантности. Всегда пожалуйста, мол.

Сам знаешь, какой из меня кавалер. Но в данном случае результат налицо: сумка-то спасена! И красотка моя первая делает шаг к знакомству. «Меня Вера зовут».

Миниатюрная брюнетка в белом фартучке поставила перед Стасом открытую бутылку, улыбнулась, обнажив острые белые зубки, и царственной походкой удалилась. Ваня потёр руки:

— Представляешь, вернусь домой, а ругать некому. Всё-таки свобода — великая вещь.

— Тогда за свободу.

Переведя дух, Стас усмехнулся:

— Знаешь, в тот момент я тоже чувствовал себя свободным. Самым свободным на свете. Никаких приказов, не надо никуда бежать, на мне наконец любимые потёртые джинсы вместо камуфляжа. Да ещё рядом это длинноногое чудо. Идёт, ветер кудряшки треплет — светлые-светлые, как ячменные колосья. На открытой белой шее, у самого воротничка — родинка, в вырезе блузки поблескивает золотистый кулон.

— Лихо вы его скрутили, Стас. — Испуг прошёл, как не бывало, теперь в глазах одно лишь любопытство. — Вы, наверное, военный?

— С чего это вы так решили? — делаю удивлённое лицо. Не рассказывать же первой встречной о «Дельте».

Она опускает глаза.

— Ну, мне показалось. Я никогда раньше не видела такой приём.

— Почти угадали. А вы кем работаете?

— Начальник отдела на предприятии.

Знаешь, Вань, меньше всего она походила на начальника. Мне подумалось, что такими тонкими длинными пальцами можно всякие фенечки плести или на скрипке играть. Она воздушная была, вся из себя неземная. Куда такой руководить?

— Сегодня мне наконец-то дали отпуск. Вы не представляете, как я рада!

Обалдеть, какое совпадение.

— Я тоже с сегодняшнего дня птица вольная. — Задумчиво морщу лоб. — Вера, а может…

Вот на этом — остановиться. Не спугнуть. Если клюнула, сама так или иначе проявит заинтересованность.

Секундная пауза, смущённая, осторожная улыбка — в ответ на мою, и Вера делает ко мне шаг:

— Хотите сказать, продолжим знакомство? Да я не против. Только сейчас мне Ваську надо из больницы забрать.

Вот кто она мне? Подумаешь, баба с ногами от ушей. А внутри прямо сжалось всё от досады. Васька! Муж? Сын?

Видно, по лицу моему она сразу всё прочитала. Под золотыми ресницами блеснули смешинки:

— Васька — мой кот. Полмесяца назад с овчаркой сцепился, представляете? — Покачала головой. — Дурашка. Бежит на тебя эдакая махина — так убегай! Со всех лап убегай. Прыг на забор — и сиди, пока не уйдёт! А он в драку полез. — Мягкое сердечко губ неодобрительно поджалось. — Боялась, не выкарабкается. Живого места не было. Спасибо докторам, спасли. Так что… — склонила голову. — Не свободна я. Кот на мне.

— Тяжёлый кот? — уточнил я.

— Пять кило было. Сейчас похудел, конечно.

— Так давайте я вам помогу его нести. Поработаю почётным эскортом.

— Спасибо, Стас.

И лёгкое, короткое, как искра, прикосновение пальцев к моему запястью.

— Смотрю, запал ты конкретно, — хохотнул Ваня, — раз в ветлечебницу попёрся.

Стас криво улыбнулся.

— А может, хотел на кота посмотреть. Помнишь, у нас с тобой Марфута была?

— Ага, я ещё в садик ходил. Классно было её тискать. Мягкая такая, пушистая… Рукой проводишь, а она фырчит.

— Марфута была маленькая совсем, — вздохнул Стас. — А Васька — целый котище. Рыжий, как огонь. Правда, шерсть клоками выстрижена, туловище в шрамах. Ну да что ж — бывалый.

Взял я его на руки — хозяйка смотрит, глаза сияют. Отблагодарила врачей, перекинула ремешок сумочки через плечо и зашагала по коридору. Мы с Васькой — следом.

У навеса остановки Вера неуверенно оглянулась на меня.

— Доктор сказал, тряска может повредить… Тут совсем недалеко, три квартала.

— Значит, пошли пешком, — бодро тряхнул головой я.

Тяжело-то оно совсем не тяжело. Просто мысли этот Васька у меня на руках навевал странные. Вспоминалось, как я пару недель назад вот так же нёс рыжую девчонку под дулами автоматов. Мы тогда интернатовских освобождали. Работа как работа, но зачем же в отпуске о ней думать?

А Вера беззаботно улыбалась, стучали каблучки. Она расспрашивала что-то про семью, приятелей. Отвечая ей в тон, любовался завитками локонов у шеи.

Дом её явно построили совсем недавно: аляписто-розовый, десятиэтажный. Такие в последние годы росли, как грибы. В гости я не навязывался: захочет — предложит сама. Словом, взглядом, жестом…

Мне очень не хотелось уходить.

— Устали, наверное? — участливо глянула она, принимая кота у подъезда.

Делаю измождённое лицо, хотя губы дрожат в усмешке — и она тоже смеётся.

— Как-то стыдно набиваться на чашку кофе, — развожу руками.

— Ну, считайте, что это была моя идея.

И открывает дверь.

В подъезде слегка тянет краской, и я, не выдержав, чихаю. Кот недовольно сопит, хозяйка весело желает мне здоровья.

— Лялькины пятый месяц ремонт делают. Слава богу, я живу на девятом этаже. Там не чувствуется.

Квартира у неё двухкомнатная, и непохоже, что она делит свой кров с кем-то, кроме Васьки. Краски яркие, но не бьют в глаза. Лёгкий беспорядок — и вместе с тем ощущение уюта. Как у нашей тёти Поли, помнишь?

— Угу, — мечтательно вздохнул Иван, вспомнив детские поездки к тёте в Озерово. — Вот время было…

— Короче, наклоняюсь я разуться, кота ей отдал. Она засмущалась вдруг:

— Вы уж извините, Стас: тапочек вам по ноге у меня нет.

— Ничего, я босиком.

Прошёл следом за ней в комнату. Там под окном, возле дивана, было устроено настоящее гнёздышко: фланелевая подстилка, мисочка, плошка с водой, какие-то игрушки, фантики… Вера осторожно опустила кота и укрыла его:

— Врачи сказали, ему сейчас больше в тепле надо быть.

Васька довольно жмурился, и так поворачивался, и сяк. Я протянул руку — погладить:

— Герой.

— Что и говорить, герой. — Вера присела на диван рядом со мной. — Ничего не боится. Мне бы хоть чуть-чуть Васькиной смелости!

— Да зачем же?

Глаза её — серые-серые — глянули на меня с горчинкой.

— Я ужасная трусиха, Стас. Не подумайте, что рисуюсь — это правда. Всего боюсь: собак, грозы, высоты… Стыдно — а боюсь.

— Чего же тут стыдиться?

Веришь — нет, Вань, внутри прямо что-то тёплое проклюнулось. Так захотелось, чтобы она больше ничего не боялась. Чтобы я мог защищать её.

— Каждый человек испытывает какие-то страхи, Вера. — Осторожно коснулся тёплой ладони — она не отдёрнулась. — Это же естественно.

Светлые брови лукаво приподнялись:

— И вы? У меня сердце в пятки ушло, когда вы на этого воришку кинулись. До сих пор мурашки, как вспомню. А у вас, похоже, нервы железные.

Вера-Вера, подумал я. Тебе и не нужно знать, как у меня поджилки сжимаются и сохнет под языком, как меня, бывало, после задания выбрасывает на пол суток в какое-то оцепенение — ни водка, ничего не помогает. Я бы, может, и рад бояться высоты, но как поползаешь по карнизам под прицельным огнём, на домики и машины внизу уже смотришь как-то… философски.

— Железных не бывает. Просто у каждого своя мера терпения.

Вера чуть-чуть, совсем чуть-чуть сжала мои пальцы.

Опустив глаза, Стас посмотрел на свою крупную, покрытую жёсткими тёмными волосами руку, точно желая вновь ощутить это пожатие.

— Давай накатим ещё по одной. Чтоб мечты сбывались — хоть иногда. Хоть ненадолго.

Ваня ополовинил стакан, глянул на брата слегка осоловело:

— Чтой-то тебя на мечты потянуло. Лучше расскажи, что у вас там дальше было. Кофеёк-то попили?

— Кофе у неё не было, — помотал головой Стас. — Заварила зелёный чай. Я его, знаешь, терпеть не могу, но тут уж через силу… Бутербродов нарезали. Васька тут как тут — на колбасу. Вера поахала-поахала: «Тебе ж нельзя, ты на диете!» А всё равно кинула два кружка.

Вид из окна у неё шикарный. Как раз солнце к закату пошло, по небу разлились золотистые отблески. Внизу — город: налево кварталы многоэтажек, а ближе к нам частный сектор. Разноцветные крыши, узкие улочки… Там уже окраина близко. За ней — только зелёное море да у самого горизонта полосатая труба атомной станции.

Любуемся.

Что-то пошли старое вспоминать: у меня — армия, у неё — студенчество. Я ей — про Люську, которая не дождалась, окрутила чиновничьего сына, она мне — про своего мужа-однокурсника, за которого выскочила в восемнадцать по безумной-безумной любви. Любовь испарилась за два года, не оставив и следа, но разошлись тихо-мирно.

— Тогда думалось: хорошо хоть, детей не нажили, — тоскливо улыбалась она. –Окончила институт, ударилась в работу. Вон, до начальника доросла.

Хрупкие косточки плеч под белой блузой. Тонкая, как не у всякой школьницы, талия.

На руках носи весь день — не устанешь.

Хряпнув ещё, Стас отодвинул стакан и упёрся лбом в замок переплетённых ладоней.

— Что ты там говорил, Ванька? Клещ? Да ты пройдись, оглянись вокруг! Сколько их — красивых, достойных! А ты один раз обжёгся и готов всё и вся похерить.

— Да ладно, чего ты на меня сворачиваешь? Про Верку свою досказывай. Ой, не верится, что вы там только чай пили, — с хмельной усмешкой выдал он.

Стас фыркнул в ответ:

— Догадливый больно.

Поудобнее откинувшись на спинку, вытянул ноги.

— Проговорили вроде всего ничего, а темнеть уже стало. Смотрю на часы, говорю «пора мне». Всё чин-чином, обменялись телефонами, договорились завтра созвониться. Распрощались. Стою на площадке у лифта, жду. И сзади дверь распахивается — аж сквозняком обдало. Она выбегает: «Вы забыли!» Протягивает мобильник. Он, видно, так на столе и остался.

Я взял, в карман сунул, киваю: «Спасибо». И смотрю на неё, оторваться не могу. Она глядит мне прямо в глаза — и вдруг шагает вперёд, сцепляет руки у меня на шеё.

Губы податливые, нежные. Кожей сквозь рубашку и эту её тоненькую блузу ощущаю её грудь, прижимаюсь до дрожи в коленках. Крышу сносит.

Её руки зарываются мне в волосы, и от макушки по спине бегут мурашки. Острый укус у подбородка — и я краешком сознания сквозь бешеный грохот в висках понимаю, что трахаться на лестничной клетке не самая лучшая идея, а именно это щас и произойдёт.

Хватаю её на руки, несу в квартиру. Шепчет что-то на ухо, щекотно так.

Диван будто проваливается вниз. Юбка на ней узкая, неудобно… Я как в жару. Ногти впиваются в мои плечи до боли. До блаженства.

Стас медленно провёл ладонью по лбу, колюче-насмешливо глянул брату в лицо:

— Чё, подробности нужны? Хрен тебе, а не подробности.

— Не хочешь — не рассказывай, — пожал плечами Иван. — Что я, журналюга?

— И хотел бы, не рассказал. Не получится. — Прикрыв глаза, он сделал глубокий выдох.

— Может, ещё по одной? — предложил Иван.

— Да хватит пока. А то совсем расклеимся. Кстати, сколько там времени?

— Без пяти десять.

— А, это можно ещё сидеть и сидеть. Они, кажется, в полночь закрываются…

Стас покрутил затекшей шеей.

— В комнате темно, я не вижу лица Веры. Чувствую только плечом тёплое дыхание. Перебираю её волосы — мягкие, пушистые.

Она тихо посмеивается:

— Надо же, как всё вышло.

Пальцы скользят по моему бедру. Пытаюсь выровнять сбившееся дыхание, чтобы ответить… А что ответить, собственно? Что я угодил в ловушку, как дурак, и даже трепыхаться не хочу?

Горячие губы вновь прижимаются к моим.

— Останешься?

Крепче притискиваю её к себе. Она шутливо тычет локтем мне в бок:

— Подвинься, под тобой плед.

Шерстяная ткань невесомо опускается, укрывая начавшее зябнуть тело.

— Завтра в парк пойдём, — сонно шепчет она. — Или к реке… Ты не против?

— Я «за» обеими руками. И ногами. — Обнимаю её талию поудобнее. — А вечером — в ресторан. Ты в какой хочешь?

— Всё равно. — Улыбается, наверное.

— Давай в «Атлантис». Там фонтан, лебеди…

— Обожаю лебедей.

Голова пустая и лёгкая, клонит в сон. Хорошо как…

Из расслабухи выдёргивает звонок. У моего телефона обычный гудок, а тут что-то тренькает переливчато. Недовольно цокнув языком, Вера тянется к тумбочке за сумкой.

— Алло?

Металлические нотки в её голосе я ещё ни разу не слышал.

— Вы что, не в курсе? Я в отпуске. Решайте все вопросы с Барановым.

Растрёпанная светловолосая голова опускается на подушку и замирает над ней.

— Что со стержнями?

Вера резко поднялась с хрустнувшего дивана.

— Выезжаю. Буду через полчаса.

По глазам больно ударил свет. Я прикрылся ладонью:

— На работу, что ли, вызвали?

— Угу. — Уже натягивала смятую юбку. — Я скоро вернусь. Подожди меня, ладно?

— Да без проблем. — Усмехнулся. — Прямо как на пожар.

— Надеюсь, без пожара обойдётся, — коротко хохотнула она.

В ванной кое-как махнула расчёской, плеснула воды в лицо. Схватила сумочку. Прыгая на одной ноге, пыталась застегнуть босоножки.

— Давай помогу.

Опустился на колено, разобрался с застёжками. Она чмокнула меня в лоб.

— Не уходи только. Я скоро, обещаю.

И выбежала. Каблучки застучали по лестнице.

…Я побрёл в кухню, выпил компоту. Досадно было. Нет, я не сердился на Веру: сам сколько раз был в такой ситуации. Но у нас, извините, речь о человеческих жизнях шла, а тут что? Пропало сто ящиков гвоздей в аккурат к завтрашней ревизии?

Постоял под тёплым душем. Разморило. Свернулся на диване и как-то быстро уснул.

Открываю глаза — рассвет вовсю полыхает. Веры нет. Что ж такое, думаю. Решил, что она не обидится, если я на пару с котом полакомлюсь колбасой в её отсутствие. Только нарезал бутербродов — в кармане зазвенело.

Она. Голос безмятежно-спокойный, но какой-то тихий, словно с другой планеты:

— Привет. Я как, не разбудила?

— Да проснулся уже. Где ты там?

Неуверенный, словно извиняющийся вздох.

— Ты знаешь, мне уехать надо. Срочно. На неделю или две.

Что за хрень? Резко выдыхаю сквозь сжатые зубы.

— Как вернусь, сразу позвоню. Не сердись только.

— Вер. — Трясу головой, пытаюсь говорить спокойно. — Мы взрослые люди. Хватит играть в прятки. Объясни, что случилось?

— Я приеду, и мы обо всём поговорим. Если захочешь. Только не думай… — Голос вдруг мучительно вздрагивает. — Только не думай, что я тебя бросила.

Голова кругом.

— Погоди, постой. Главное забыла сказать. Мы тут, конечно, справились… По идее, всё должно быть хорошо… Но ты на всякий случай купи в аптеке йодистый калий и прими две таблетки. О’кей?

Что за… Что?!

— Ты где вообще работаешь?!

Отхлебнув прямо из бутылки, Стас с грохотом отставил её.

— Чё-то я не понял, — протянул Ваня. — Ну сказала она тебе таблетки выпить, и что?

— Ты не знаешь, что йодистый калий пьют, чтобы защититься от радиации? А я знаю.

Я помчался в областную больницу. Решил, что Вера там, в радиологии. У окошка регистратуры понял, что даже не знаю её фамилии, но медсестра сама сообразила: «А, это та, облучённая? Скуратова». Оказалось, её везут в Москву.

Пулей домой, собрался, взял билет. Два часа пришлось ждать вылета. Но я приехал, нашёл этот госпиталь. Просто так ни хрена бы не пустили — корочка «Дельты» спасла.

— Долго не засиживайтесь, — предупредил врач. — Пятнадцать минут — и адьё. А то сами радиации нахватаетесь.

В палате спущены шторы. Темно. Вера одна. Лежит, отвернувшись к стене.

— Зачем пришёл? Не подходи.

— Не бойся. Я же таблетки съел…

Уткнулся лбом в край кровати.

— Ничего, ничего, — шептала она. — Маленькая авария, дело житейское.

И тут же:

— Не дотрагивайся!

Я всё равно её целовал. Укутывал в одеяло, когда дрожала.

Отворачивалась:

— Не смотри!

И жаловалась, что ей не дают зеркало.

Волосы, золотисто-белые волосы — клочьями на подушке. Лицо и руки жутко потемнели, все в белых чешуйках, как у обгорелых.

Я по жизни всякого насмотрелся, Вань. Но тут бежал в гостиницу, как заяц, и клялся: «Не приду больше».

Ходил все восемь дней. Она кричала, что не хочет меня видеть, что я дурак и сумасшедший. Потом успокаивалась, растресканные губы складывались в улыбку: «Как же мне с тобой повезло».

Говорили обо всём. Я ей — про «Дельту», про боевиков застреленных, про переговоры с террористами. Она — как прибежала на АЭС, к своим ребятам, как они всемером пытались справиться с аварией. В ядерной физике я дуб дубом, но так понимаю: если бы им не удалось, был бы новый Чернобыль.

За Ваську своего она очень переживала. Звонила какой-то двоюродной сестре, чтобы взяла его на время.

К ней приходили ещё другие. Кажется, родители и брат. Однажды заглянула подруга — выскочила с зелёным лицом.

Бывало, встану с утра — ну не хочу идти. А как магнитом тянет.

Один раз, всего один раз она встретила меня не криком, а тихими, радостными словами: «Спасибо, что пришёл. Там, — обернулась к окну, — гремит. А я очень боюсь грозы».

Грозы она боялась, понимаешь? И возилась с радиоактивной водой.

— Эй, ну ты чего? — потряс наконец за плечо неподвижно уставившегося в окно брата Иван. Тот махнул рукой.

— Прости. Задумался. Давай по последней — и хорош.

— Про Веру-то доскажи.

— Что там досказывать. Я дико хотел, чтобы она выздоровела. Сама она, понятно, не меньше хотела этого. Но прихожу на девятый день — врачи руками разводят. Кончено.

«А на что вы надеялись, молодой человек? Восемьсот рентген. Лучевая болезнь четвёртой степени».

Кажется, я весь день на лавке в парке просидел, в том самом. Или ещё где? Не помню.

Что хорошо помню — в свидетельстве её написали «двусторонняя пневмония». Шакалы.

Потом ушло, конечно. Всё уходит. Но нет-нет, да и встанет картинка: её глаза, беломраморный лоб, щёки, губы зацелованные, всё её тело… А ведь та, что в палате — худая, чёрная, харкает кровью — тоже она. Бред…

Кота я хотел себе забрать. Не получилось: сам знаешь, какая у меня служба. Так и остался у сестры.

-Н-да, — выдохнул Ваня вместе с сигаретным дымом. — История...

— Пошли, что ли? — Стас поднялся.

— Погоди. По последней-то, на посошок. — Ваня почесал в затылке. — За женщин пили уже? Давай за прекрасных дам.