Карьеристки (джен)

Привет. Вы нас не знаете, а мы вас попросту не замечаем. Нам все равно. Вы — жалкая кучка посредственностей, проживающая свои жизни тускло, скучно и до омерзения уныло. Мы же покоряем вершины корпораций с мировыми именами, грызем стальные сваи транснациональных холдингов и съедаем на завтрак парочку безликих служащих. Вы одеваетесь на блошиных рынках и в простых магазинчиках с прозаичной вывеской «Распродажа». Мы — в самых дорогих бутиках и элитных салонах. Вы — пресловутый офисный планктон. Мы — столпы всех индустрий, обеспечивающих вашу серую повседневность. Вы неизменно оборачиваетесь, едва увидев нас на горизонте, тычете пальцем и в безмолвном восхищении открываете рты. Мы же вас попросту не замечаем. Мы — то, что вы так презираете, но вместе с тем боитесь и восторгаетесь. Вам никогда не прикоснуться к нашему миру избранных. Вам никогда не ощутить призрачную ауру власти и всемогущества. Вам никогда не понять те жертвы, на которые мы готовы ради показной беззаботности и кажущейся беспечности. И имя нам — карьеристки.

Но что вы о нас знаете? Беззаветная любовь, счастливая семья, преданные друзья — все это положено на алтарь карьеры. Можете ли вы представить без этого свою жизнь? Абсолютно точно отчаянно не понимаете, как возможно просыпаться по утрам, не имея хоть чего-то из этого. Однако мы так живем. Карьера — наш удел, который единогласно признан нами единственно верным. Высокие шпильки, дорогая одежда, элегантный макияж, идеальные прически и баснословные гонорары — то, о чем вы мечтаете, но чего никогда не добьетесь. У нас же все это есть, причем с избытком. Любим ли мы? Да, свою карьеру. Плачем ли мы? Да, по ночам в пустой постели. Улыбаемся ли мы? Да, заключенным контрактам. Вот только любовь иссушает, постель холодна, а контракты бездушны. Знали ли мы, что наш выбор приведет к одинокому существованию в мире железобетонных офисных зданий? С пугающей ясностью осознавали. Изменило ли что-то это знание? Ни капли. Все на что мы способны — безмерные амбиции и тщеславные ужимки. Ни любви. Ни сострадания. Ни жалости. Бездушные монстры, ежедневно перемалывающие корпоративными челюстями наивных идеалистов. Мы — новый вид злодеев, не ведающих пощады и отрицающих милосердие. Наши сердца навек застыли, превратившись в кусок мяса, омываемый гонимой по артериям кровью. И только одному идолу мы подчиняемся беспрекословно — нашей работе.

Меня зовут Аделаида Беркли, и это моя история.

Когда-то я была испуганной идеалисткой, мечтающей изменить мир. Деревенская девчонка, приехавшая в город пугающих масштабов и огромных возможностей с твердым намерением осуществить самые несбыточные желания. Но неужели вы думаете, что меня кто-то там ждал? Еще на вокзале сумку украл какой-то пьяный забулдыга, и я осталась даже без тех жалких грошей, которые смогли выделить бедные родители-фермеры. И что прикажете делать молоденькой девушке в незнакомом городе без денег и связей? Вернуться домой мне не позволили гордость и сумасшедшие амбиции. Сейчас понимаю, что моя жизнь была не так уж плоха, но тогда я решительно отказывалась довольствоваться ролью потенциальной владелицы небольшой фермы через пару-тройку лет. Грезила о мировом признании и величии. Несколько ночей пришлось ночевать на улице, укрываясь поношенной курткой на тротуарах бедных районов. Но мое честолюбие не позволяло даже подумать о несбыточности надежд. Обив пороги всех более-менее приличных газет, я смогла устроиться на должность помощника старшего ассистента корреспондента захудалой газетенки, название которой уже и не вспомню. Следующий год приходилось вкалывать как каторжной, чтобы оплатить маленькую комнатушку на чердаке, с трудом найденную через свояченицу знакомого друга девушки, с которой я работала. Беспрестанная беготня по бессмысленным мелким поручениям выматывала похлеще работы на ферме, вызывающей отвращение с самого детства. И меня заметили, если, конечно, так можно назвать получение должности внештатного сотрудника газеты, пишущего некрологи пару раз в месяц. Но я словно обрела крылья и с увлечением погрузилась в мир журналистики. Признаться, писала я тогда отвратительно, путая местоимения и коверкая окончания, но большего никто и не ждал. Но фермерская дочка упорно стремилась к большему, делая все возможное и невозможное. Еще через пару лет я сумела добиться того, чтобы мой очерк о секс-меньшинствах напечатали на предпоследней странице New York Daily News. И знаете, я была счастлива. Едва ли не впервые в жизни чувствовала, что смогла сделать что-то стоящее. И плевать, что статью разгромили в пух и прах, признавая несостоятельной и убогой. Тогда я впервые заплакала. Горько, обреченно, навзрыд, проклиная всех и вся. И именно в тот момент поклялась, что все эти ханжи и критики пожалеют, что посмели обрушить на меня свои потоки скабрезности и сарказма. Больше я не позволяла себе слабости. Провинциальной девчонке пришлось научиться подставлять вторую щеку для удара, неизменно улыбаясь на любые любе уничижительные реплики. Рыдала ли я в подушку после каждой неудачи? Больше никогда в своей жизни. Наивность сменилась жесткостью, сентиментальность — цинизмом, а оптимизм — сарказмом. Я стала жестокой стервой, идущей по головам. Заводила лишь нужные связи, отказываясь от предлагаемой дружбы. Презирала слабых и не удостаивала взглядом опустившихся. Я методично и расчетливо уничтожала в себе все чувства. Вы наверняка сейчас прикрываете приоткрывшийся в изумлении рот? Или жалеете меня? А может, чувствуете непроизвольно возникшую неприязнь? Но неужели всерьез думаете, что меня это интересует? Мне откровенно плевать, какое впечатление я произвожу на простых смертных. Передо мной преклоняются самые влиятельные люди современности, и этого вполне достаточно. Ненавидят. Поклоняются. Боятся. Сидя в придорожной закусочной, будучи еще школьницей, я и мечтать не могла о таком влиянии.

К двадцати пяти годам мне предложили должность редактора в The New York Times. Мир рухнул, погребая меня под обломками. Я сходила с ума от объема свалившейся на мою несчастную голову работы, засыпала в метро и выпивала сумасшедшее количество кофе за день. Но, знаете, вместе с тем я была в восторге. Ко мне начали прислушиваться. Немного. Совсем чуть-чуть. Но именно в тот момент своей жизни я узнала, что такое власть. И мне стало мало. С тех пор мне всегда ее было недостаточно. И я очертя голову бросилась в погоню за недостижимой мечтой, не подозревая, к чему она приведет. Жалею ли я об этом сейчас? Нет, не жалею. Я сделала себя сама, наплевав на условности. Может, это неповиновение системе и вывело меня в люди?

Оглядываясь на жизнь в тридцать лет, я увидела лишь выжженную пустыню и обуглившиеся трупы тех, через кого я перешагнула на своем пути. Жалела ли я их? Ни капли. Перед глазами была цель — и я шла к ней. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Семимильными шагами. Чувство эйфории от удачного материала или заключенной сделки одурманивало почище экстези, столь популярного в ночных клубах. В конечном счете, значение имеет лишь конечная цель, а она оправдывает любые средства. Что, неужели осуждение написано на ваших лицах? Вы что, всерьез полагаете, что можно подняться на вершину власти, оставаясь невинной и высокоморальной провинциалкой? Нет, мои дорогие, чем больше амбиции, тем ниже ты падаешь. Нравственность и вера в лучшее уступают место подлости и низости. Хочешь добиться многого — придется идти по головам. В прямом и переносном смысле. Чтобы выжить в мире жестокого бизнеса, приходится изворачиваться и притворяться. Лицемерие становится твоим вторым именем, а цинизм — неприглядным лицом. Если не раздавишь ты, сметут тебя, не поморщившись. Ни капли сострадания. Ни капли жалости. Ни капли чести.

Хотела ли я себе такой жизни? Признаюсь честно, мечтала я совсем не об этом. Но власть — это наркотик, она опьяняет и, почувствовав на языке ее горький привкус, отказаться не представляется возможным. Наверняка вы уже меня презираете и пренебрежительно кривите губы, но только вдумайтесь — я определяю, что вы читаете, видите в новостях, обсуждаете за ужином. Я незримо присутствую в жизни каждого в отдельности и всех вместе взятых. Я — ваш идол. Некоторые из вас видят меня чаще, чем своих жен, потому что я — ваш безжалостный босс. Садистка, не способная на понимание и сочувствие. Для меня существует лишь работа, карьера, расписанный по секундам план. Да, когда-нибудь я уйду на покой, сдам все дела преемнику, закрою глаза и вздохну полной грудью. Вдохну загазованный воздух Нью-Йорка, деловой столицы мира, лишь затем, чтобы умереть. Без жалости. Без боли. Без сожаления.

Сейчас мне тридцать пять. Я умна, успешна и все также амбициозна. Пару секунд назад меня избрали президентом США. Я — совершенный вид женщины. Я — карьеристка. Никто уже не помнит ту деревенскую девчонку, потягивающую молочный коктейль через соломинку в придорожном кафе, строя планы на будущее. Самое забавное, что и она сама уже этого не вспомнит. Никогда. Ни на секунду. До самой смерти.

«Стоило ли оно того?» — спросите вы. Для подавляющего большинства людей не стоило бы. Мое тело в шрамах от многочисленных покушений конкурентов, желающих устранить любой ценой зарвавшуюся выскочку. Моя душа исполосована отметинами от предательств, горьких слез и искалеченных судеб. Мое сердце хранит лишь давние отголоски унижений и оскорблений, бросаемых вслед недальновидными работодателями, партнерами и соперниками. Я — антипример для подражания, но плевать я хотела на ваше осуждение и презрение. Цель оправдывает средства.

Жалею ли о том, что прожила жизнь именно так? Нет, не жалею. Изменила ли бы я что-то, будь это возможно? Нет, не изменила бы. Что ни говори, но Аделаида Беркли — сильная женщина, слепившая себя сама из мрамора и стали. И как бы вы меня не ненавидели, все равно будете почитать, бояться и восхвалять. И пусть в моей жизни нет любви и преданности, пусть я кусок льда, облеченный в облик молодой привлекательной особы, пусть. Вы знаете, что алтарь моей власти окрашен кровью жертв и окроплен слезами мучеников, но в самом основании текут моя кровь и мои слезы. Провинциалки, пробившейся в верхние слои власти, пожертвовавшей всем ради нее. Ради свободы от условностей. Ради желания быть признанной. Ради борьбы со стереотипами. Мой голос слышен во всех уголках многомиллиардного мира, потому что самые сильные мужчины не нашли сил противостоять амбициозной стерве, сломавшей жизни многим, но в первую очередь убившей себя.

Меня зовут Аделаида Беркли, я — президент США, и это моя история, которая еще только пишется.