Убийца бабочек (джен)

Тогда

Я — пятилетняя девчушка в красном платье с рюшами и оборками, с узором в крупный белый горох. Мои светлые волосы, которые утром мама заплела в аккуратный «колосок», растрепанной волной развиваются у меня за спиной. Кукла, с которой я несколько мгновений назад устраивала английское чаепитие — «Мисс Матильда, не желаете ли еще чашечку?» — печально сидит, слегка покосившись на своем маленьком пластмассовом стульчике, покинутая мной.

Я бегу, ветер мягко обдувает лицо, мои руки широко раскинуты в стороны и в одной из них я крепко держу сачок, а под моими ногами — густая трава, фиолетовые цветки лугового клевера и желтые лютики, и этому цветущему морю не видно ни конца ни края. Мой взгляд прикован к крошечному пестрому пятнышку, которое трепыхается в воздухе надо мной. Я замахиваюсь сачком, не прекращая бега, и резко опускаю его на свою добычу, и слышится свист, когда он рассекает воздух. Но бабочка, за которой я охотилась, легко уклоняется от моего оружия, и устремляется ввысь. Я выпускаю из руки сачок и опускаюсь на мягкую траву, хотя мама сотню раз предупреждала меня не делать этого, ведь на моем красивом платье могли остаться пятна, но этот день так чудесен, и невозможно следовать правилам. Я — ребенок, и для меня не существует ничего невозможного, поэтому я с легкой грустью смотрю вслед спасшейся бабочки. Она улетает все дальше и дальше, и вскоре все, что я могу видеть — это маленькая точка на фоне пронзительно голубого неба, а потом исчезает и она. Я лежу, вдыхая запах сочной травы и цветов и наблюдая за редкими, лениво ползущими облаками, и мне кажется, что я могла бы провести так всю жизнь.

А потом я снова бегу, ощущая свободу, чувствуя себя невероятно легкой, как будто еще чуть-чуть — и мои ноги в белых сандалиях оторвутся от земли, и ничто больше не будет удерживать меня на ней. Я бегу, ветер легко треплет подол моего платья, солнечные лучи заливают все вокруг, а небо все такое же голубое, и мне кажется, что это — и есть целый мир.

* * *

На маме — пестрый купальник, широкие поля соломенной шляпы скрывают от солнца ее лицо. Она сидит на старом раскладном стуле с выцветшими тканевыми спинкой и сиденьем, и я подозреваю, что она уснула, потому что ее положение ни капельки не изменилось с того момента, как я убежала в поле. Я приношу с веранды еще один стул и какое— то время молча сижу, болтая ногами и щуря глаза от солнца. Мама пытается получить красивый загар, и она может очень долго вот так просто сидеть, почти не шевелясь, но мне это занятие быстро наскучивает.

Я поднимаю с земли тонкую ветку — вчера вечером мама подрезала куст облепихи — и начинаю выводить контур на вытоптанном участке газона. Нарисовать бабочку легче легкого, это каждый сможет, я вам точно говорю. Сначала — округлой формы голова с двумя исходящими из нее тонкими усиками, загибающимися на концах, затем грудка с лапками, к которой примыкает разделенное на сегменты брюшко, похожее на вытянутый овал. А дальше начинается самое интересное: крылышки. Вот где можно дать волю воображению! Два больших и два поменьше, фантастической формы и с неповторимым узором на них, и обязательно яркий окрас. Как вам розовые с вкраплениями лимонного? А может, бледно-голубые с белоснежной каймой? Настоящая сказка! Мечтала бы я поймать такую.

Ах, сколько бабочек я переловила за свою жизнь? Невозможно точно сказать. Охотится на них всегда было моим излюбленным занятием. Я в нем достигла немалых успехов. Они редко могли ускользнуть от меня, уж поверьте, такие неудачи, как сегодня, случались нечасто. Но это я просто не очень старалась.

Если заниматься этим достаточно долго, то можно понять, что бабочки, в общем-то, глупые существа. В этом деле важнее всего ловкость, а если добавить к ней умение выжидать и двигаться бесшумно и плавно, то считай, успех тебе обеспечен. В одно мгновение они сидят на цветке во всем своем великолепии, перебирают лапками и трепещут крылышками, и будто говорят вам: вот она я, королева природы, полюбуйся! А в следующее — она уже бьется у вас в руках, и куда подевалось все ее былое величие? Ее крылья зажаты в тисках ваших пальцев, и теперь вы решаете ее дальнейшую судьбу. Позволите ли вы ей улететь?

Отпустить ее — не слишком-то интересно. Она с трудом устремляется прочь, в неизвестность, а у вас на пальцах остаются чешуйки с ее крыльев, которые выглядят как пыль. Ума не приложу, что делать с ней пойманной. Однажды я посадила бабочку в банку. Я наблюдала, как снова и снова она билась о стеклянную стенку, не понимая, что за преграда возникла у нее на пути. Потом мама позвала меня обедать, а после обеда я принялась играть со своей куклой, и о бабочке вспомнила лишь вечером. Она лежала на дне банки, сложив обтрепанные по краям крылья, и в свете заката они отливали красным Я смотрела на нее не с грустью, а с раздражением. Что за нелепый конец! Разве мало она встречала за свою жизнь детей, желающих поймать ее? Неужели это ничему ее не научило?..

Я чувствую, что солнце напекло мне в голову, и соскальзываю со стула, собираясь переместиться в тень. Но тут на голую мамину коленку садится бабочка — ее, должно быть, привлек яркий купальник — и я замираю. Она так близко, что стоит только протянуть руку, и она будет поймана, но это Шоколадница, и я встречала их так часто, что могу с закрытыми глазами в точности описать каждое пятнышко на ее крыльях. Она сидит одну секунду, затем другую, а потом мама дергает ногой, почувствовав ее щекочущие прикосновения, и та упархивает прочь. Мама окидывает меня взглядом, приподняв шляпу.

— Смотри, не сгори, — только и произносит она.

* * *

Сейчас

Сидящую напротив меня Сашу я вижу всего второй раз в своей жизни, она — утонченная и величественная — со скучающим видом смотрит в потолок, и кажется, сама упивается своей красотой. В баре царит полутьма и даже лица сидящих рядом со мной можно рассмотреть с трудом, но Саша как будто сама излучает свет, и я вижу каждую ее черту, и даже острые ключицы под кружевным верхом ее платья цвета кораллов. В одной руке у нее — тлеющая сигарета, в другой она вертит часы, пытаясь рассмотреть положение стрелок на циферблате.

— Уже так поздно, — говорит она, бросая в пепельницу недокуренную сигарету. — Мне пора ехать.

И она уходит, вот так просто, без объяснений почему и куда — воплощение легкомыслия и независимости. Набрасывает на плечи пальто и слегка машет нам рукой на прощание.

Я смотрю ей в след, а потом, поддавшись внезапному порыву, начинаю собираться, бормоча, что мне тоже пора. Я нагоняю Сашу у выхода:

— Тоже решила уйти? — спрашивает она, и я утвердительно киваю. — Я собиралась поймать такси. Поедем вместе? Только сначала губы подкрашу, окей?

Мы заходим в туалетную комнату, Саша начинает рыться в сумочке в поисках помады, а я в это время надеваю пальто и перчатки.

— Красивый шарф, — говорю я, подходя к ней ближе.

Я беру в руки шифоновые концы, которые Саша перекинула за спину, и перехватываю их крест-накрест. Цветочный узор навевает воспоминания о лете из моего детства. Саша не смотрит на меня, и когда я с силой дергаю ткань шарфа, растягивая его концы в разные стороны, она издает приглушенный вскрик и в отражении зеркала я вижу, как широко распахиваются ее глаза, в которых удивление быстро сменяется на панику. Ей нужен воздух. Ее пальцы впиваются в шарф, пытаясь ослабить давление, но все ее старания бесполезны. Я не отпускаю пойманных бабочек.

Мне кажется, что это тянется уже целую вечность, но Саша наконец замирает, и я позволяю ее телу медленно осесть на пол. Леди Баттерфляй лежит у моих ног: коралловое платье, коралловые губы, шарф цветочным ковром обрамляет ее лицо, и вместо ее раскинутых в сторону рук я вижу крылья. Она особенная, не такая, как другие бабочки — она прекрасна даже когда мертва. Я могла бы провести вечность, любуясь ею.

Я сокрушенно качаю головой. Поймать ее оказалось так легко.

Но я ведь уже говорила, какие бабочки глупые существа?