Четверо из пророчества (джен)

Образы преследовали Нэлу столько, сколько она себя помнила. Они приходили обрывками во сне и просачивались туманом в реальность, затмевая на мгновения настоящий мир — и уходили так же быстро, оставляя после себя неприятный осадок незавершённости. В такие моменты Нэле всегда хотелось бежать вперёд, стараясь что-то сделать, изменить, как-то повлиять — безмерная жажда деятельности, чаще всего направленная в пустоту. Образы почти никогда не были подробными и понятными — Нэла чувствовала себя, словно на уроке — престарелый учитель рисует что-то красноватым мелком на чёрной деревянной доске и просит всех решить задачку. Вот только условие у задачи настолько расплывчатое, что даже самый башковитый в классе ученик не справляется. И учитель только качает головой, поджимая губы, безмолвно называя их глупыми несмышлёнышами, которым ещё изучать и изучать мир вокруг.

Каждый раз, когда Нэлу посещали образы, она видела перед собой того самого учителя, скорбно качающего головой.

Когда Нэле было шесть, бабка взяла её за руку и повела к деревенской знахарке. Испив травяного настоя, пока Нэла в саду срывала ярминки — большие жёлтые ягоды, растущие на колючих кустах, так и норовивших ободрать тонкую девичью кожу, — и бросала их в огромную корзину, бабка и знахарка обсудили Нэлу и избрали её судьбу.

— Девчонка видит, — сказала бабка, склоняясь к сморщенному лицу сидящей напротив старухи. Нэлиной бабке было сто пятнадцать, и она ещё могла готовить еду на всю семью и даже штопала одежду толстой костяной иглой, которые привозили из-за Гор торговцы. Бабке было сто пятнадцать, и она была похожа на сморщенную изюмину, но в сравнении со знахаркой она выглядела поистине молодо.

Знахарка шамкала беззубым ртом, подслеповато щурилась и постоянно растирала в сморщенных пальцах какие-то травы. Никто не знал, сколько ей — старик Тарус, переправлявший лодки с правого берега на левый, говорил, что она пришла сюда миллионы лун назад, и уже тогда была старой и сморщенной.

— Девчонка видит, — повторила бабка, когда не дождалась никакой реакции от собеседницы. Потом ухмыльнулась и резко добавила: — Или она просто чокнутая, Роркон её подери. Но толку от ней — чуть.

— Чего ты хочешь от меня? — сипло спросила знахарка, переводя взгляд на открытую настежь дверь, сквозь которую было видно тонкую фигурку Нэлы, склонившейся над очередным кустом.

— Забери, — коротко ответила бабка. — Сил нет уже, она как припадочная — постоянно где-то в себе. Давеча послала её воды набрать к ручью, так она дважды из вёдер проливала, в обморок падая.

— А мне-то она зачем, коли припадочная? — хмыкнув, спросила знахарка.

— Да вдруг и правда видит. Мне толку нет — только волшебства вашего не хватало ещё, тьфу, — она сплюнула на земляной пол и скосила подслеповатые глаза вправо.

— Не коси, — осадила её знахарка. — Будет тебе, чай не знаешь, в чьём доме находишься, что волшебство прогонять решила?

Знахарка снова посмотрела на девчонку, не обращая внимания на лепет бабки.

— Что родители-то говорят?

— Да только отец у неё, а он — как я скажу, так и сделает, Роркон ему в ребро, тьфу, — бабка снова сплюнула. Знахарка молчала, всматриваясь чуть прищуренными глазами в Нэлу. Она ждала — если сила есть, то должна чувствовать, когда лучше проявиться. В мире всё связано и всё живо — если магии будет угодно, знахарка заберёт девочку. Но если нет…

Впрочем, именно в этот момент Нэла откинула голову назад, и выпавшая из ослабевших пальцев корзинка покатилась по жухлой траве, сожжённой жаром трёх солнц. Крупные жёлтые ягоды рассыпались, будто кошачьи глаза, которые знахарка добавляла в живительную микстуру. Бабка, не выдержав долгого молчания собеседницы, неугомонно спросила: — Ну так берёшь?

Тяжело крякнув, знахарка встала с хлипкой табуретки и прошла к кровати. Покопавшись под подушкой, она вынула кожаный кошель и растянула лямки. Через пару мгновений в протянутую руку бабки перекочевала большая золотая монета.

— Роркон тебе в помощь, — пробормотала бабка, после чего вышла и, не взглянув на Нэлу, пошла в сторону дома. Девочка проводила её взглядом, но сказать ничего не посмела.

— Как зовут тебя, ребёнок? — спросил скрипучий голос, и девочка вздрогнула. Знахарку она боялась с самого детства, потому что та всегда вызывала в ней странное щемящее чувство, опознать которое она не могла. Потому каждый раз, когда нужно было бежать на край деревни в этот приземистый дом за целебными отварами, она отнекивалась, как могла.

Сейчас она посмотрела на старуху огромными испуганными глазами, после чего почти неслышно прошептала:

— Нэла.

Знахарка снова прищурилась.

— Подойди, Нэла.

Когда девочка подошла, старуха достала с одной из многочисленных полок, заваленных сушёными травами и заставленных колбами и кувшинами, запылённый шар, сделанный то ли из стекла, то ли из какого-то другого редкого материала, названия которого Нэла не знала. Когда девочка взглянула на шар, ей показалось, что внутри него за слоями вековой пыли клубится туман — точно такой же, какой клубился каждый раз при появлении образов.

— Возьми, — сказала знахарка.

Нэла тяжело вздохнула, после чего на негнущихся ногах подошла к знахарке и взяла шар в обе ладони. Он налился тяжестью и потянул к земле, и Нэла, не удержавшись на ногах, упала, больно ударившись коленями о земляной пол. В голове клубилось что-то, набухало, словно окунутая в воду свежая лепёшка. Глаза Нэлы закатились, и она опрокинулась навзничь, всё ещё сжимая в ладонях чуть светящийся белым шар.

— Продешевила бабка, — заметила знахарка и, не обращая внимания не лежащую на полу девочку, пошла собирать свои скромные пожитки.

На следующий день знахарская изба на краю деревни опустела. Пересуды среди жителей длились ровно неделю, потом настал Сезон Дождей, и всем стало не до ухода старухи. Только Тарус, сквозь боль в заржавевших суставах толкающий вёсла, всё бубнил себе под нос, что, мол, с магией завсегда так — как ушла, так и пришла. Он косо смотрел направо, поминал Роркона и продолжал грести.

Бабка только однажды, когда разменяла золотую монету на мельнице, вспомнила свою непутёвую внучку. Возможно, она продешевила, ну да что поминать то теперь — что ушло, то ушло. Она пожала плечами, взяла купленную муку и пошла в дом, где сидело ещё шестеро внуков — нормальных, не припадочных.

* * *

Когда Нэла попала во Дворец, она не поверила своим глазам: когда-то, когда она была совсем маленькой, мама читала ей сказки из огромной книги в позолоченном переплёте. В сказках этих одетые в красивые платья принцессы танцевали медленные, полные чувства танцы с прекрасными принцами, потом влюблялись в них, выходили замуж и становились настоящими королевами — правили одним из Четырёх Королевств. Они жили во Дворце Времён — именно этом, перед которым стояла сейчас Нэла. И принцессы эти всегда-всегда были счастливы, любимы и никогда ни в чём не нуждались. Потом мама умерла, книжку бабка пустила на растопку, и Нэла осталась одна — без мамы, без сказок и без мечтаний.

К Дворцу они со знахаркой шли две недели — Нэла знала это, потому что считала, как долго шёл дождь. Сезон Дождей начинался одновременно во всём Королевстве, и начало его отслеживалось всеми вплоть до секунды. Когда они ушли из деревни, до дождя оставалась неделя, а потом они шли ещё столько же — третья луна успела спрятаться за горизонтом трижды, но ещё раз так и не взошла. И тогда они подошли к огромным золотым воротам, в которые знахарка ткнула концом своей длинной палки-посоха. Ворота отворились, и Нэла поняла, что попала в сказку.

— Проходи давай, — грубовато сказала бабка, несильно толкнув зазевавшуюся Нэлу в спину. — Разбойники в лесах, а ты стала…

За время их путешествия Нэла привыкла к такому поведению знахарки. Она так и не знала её имени, зато знала, что та всегда бурчит себе под нос, лучше всех Нэлиных знакомых разбирается в лесных травах и может найти сухую нору даже в дождь. А потому обижаться на неё она не стала — и в этот раз тоже.

— Это Дворец? — только и спросила она. Потом добавила, не зная точно, существую ли на свете другие дворцы или этот единственный: — Дворец Времён Года?

— Он самый, — прокряхтела знахарка и посильнее надвинула на лицо капюшон чёрного плаща. — Тысячи лун тут не была, да ещё бы столько же не посещала.

— Почему? — поинтересовалась любознательная Нэла.

— Не твоё дело, ребёнок, — коротко ответила знахарка, и Нэла поняла, что разговор их окончен.

Впрочем, её это не особо расстроило — открыв рот от восторга, она глазела по сторонам. Виднеющийся вдалеке Дворец был окружён рощей — высокие деревья упирались золотисто-красными кронами прямо в небо, и стволы их были такими тонкими, что казалось, будто они сломаются под слишком сильным порывом ветра. Вокруг рощи, по-над высокой каменной стеной с золотыми воротами, через которые они и прошли, было большое пустое пространство — земля под ногами была уложена большими голубоватыми булыжниками, и когда Нэла и знахарка ступали, на них оставались следы и комья грязи.

— Когда Сезон Дождей кончается, тут рынок — торгаши съезжаются со всех Четырёх Королевств, — пояснила знахарка, и Нэла открыла рот ещё шире. — Купить тут можно всё, что угодно твоей душе.

— Даже сахарные фигурки?

— Даже что-то более важное, чем сахарные фигурки, ребёнок, — ответила знахарка, и Нэле на мгновение показалось, что она улыбнулась.

Они шли прямо к Дворцу, точнее, к окружающим его приземистым строениям из того же голубоватого камня, которые Нэла сначала не заметила.

Подходя к крайнему, стоящему у обочины дому, знахарка схватила Нэлу за локоть узловатыми пальцами и прошипела:

— Как внутрь зайдём да хозяина увидим, наклонись. Как будет спрашивать о чём — отвечай чётко, коротко и самое важное. Попросит что-то взять — бери, коль съесть или выпить чего предложит — не отказывайся. Поняла?

Нэла коротко кивнула, сглотнув почему-то образовавшийся в горле ком. Дом на окраине был странно знакомым, хотя Нэла могла поручиться чем угодно, что не была здесь никогда в жизни.

Знахарка снова стукнула в дверь концом посоха, но та на этот раз не отворилась сама собой — только засветилась еле заметно красным. И только через пару минут резко открылась, поднимая ворох промокших опавших листьев и кидая их пряма в лица стоящим у дверей.

— Посмела появиться здесь, Анабель? — донёсся из-за двери глубокий голос, но никого так и не появилось.

— Посмела, Лунар. Да не держи на пороге, чай, не молода уже, — прокряхтела знахарка в темноту, клубящуюся за открытой дверью.

— Ну проходи, коль с добром. Если же пакость снова задумала, проваливай за ворота, да чтоб не видел я тебя до скончания лун моих.

Старуха хмыкнула и, снова схватив Нэлу за локоть, потащила за собой. Нэла зажмурилась, а когда открыла глаза, они уже стояли посреди большой уютной комнаты с огромным камином у стены. Знахарка выпрямилась во весь рост и откинула капюшон.

— Выходи, Лунар, — стукнув посохом по устеленному ковром полу. И в тот же миг у камина появился странный седой мужчина — худощавый, в длинном синем камзоле.

— Что за замарашку с собой привела? — бросил Лунар взгляд на Нэлу. — Неужто остепенилась да ученицу завела?

— А это уж ты мне скажи. За тем и пришла.

— Даже так? — хмыкнул тот и подошёл к Нэле. — Как зовут тебя, ребёнок?

— Нэла, — робко ответила та, вспоминая наставления знахарки-Анабель.

— Сколько лун?

— Полных — шесть.

— И что же в тебе особенного?

Нэла не знала, спросил ли он это у неё или у знахарки, но посчитала должным всё же ответить. По большей части потому, что ей и самой было интересно.

— Особенного? Я не знаю, сэр.

— Хм. Дерзкая.

— Невоспитанная, — ухмыльнулась Анабель. — Я её из деревни в двух неделях отсюда забрала.

— Не такой уж и край света, знаешь ли.

— Это ты так думаешь. Был бы не край — вы бы смогли меня найти там за столько-то лун, — Нэле показалось, что прозвучало это несколько самодовольно.

— Так что в девчонке-то? — спросил Лунар, обходя Нэлу со всех сторон и внимательно осматривая.

— А ты ей шар дай, да взгляни сам, что будет.

Лунар удивлённо приподнял бровь, после чего взял на полке у камина большой шар — такой же, как был у знахарки, только менее запылённый. Нэла взглянула в клубящийся внутри клочковатый туман и сглотнула вязкую слюну.

— Возьми, дитя.

Нэла робко протянула руки и заключила шар в ладони. А дальше всё было по уже знакомому ей сценарию: шар налился тяжестью, потянул вниз, и в следующий момент Нэла уже ударилась коленями о пол, на этот раз не так больно из-за ковра. А ещё через мгновения, пока в шаре всплывали неясные образы, погрузилась в темноту. И уже не видела, ни удивлённо вскинутых бровей Линара, ни самодовольного вида Анабель.

— Сколько хочешь? — коротко спросил Линар, отворачиваясь от лежащей на полу Нэлы.

— Пятьсот, не меньше. Уж я-то понимаю ценность этого ребёнка.

Линар кивнул и снова повернулся к полке у камина, открывая большую позолоченную шкатулку.

Анабель только хмыкнула и, получив большой кожаный мешочек, наполненный звенящими монетами, положила его за пазуху и направилась к двери.

— Сколько отдала-то за девчонку? — поинтересовался Линар.

— Не твой дело, — ухмыльнулась знахарка.

Тот лишь пожал плечами. А потом, когда Анабель уже открыла дверь и собралась натягивать на голову тяжёлый капюшон, спросил:

— Могла бы сама воспитать. Почему привела?

— Стара я, Линар. Не по мне воспитывать упомянутых в пророчествах девиц. А обмен вышел очень выгодным — отдала-то я за девчонку вот столько, — и она бросила что-то Линару.

Взглянув на пойманную золотую монету, Линар захохотал: чертовка всегда знала, где получить прибыль, и даже тысяча лун её бы не исправила. Уходящая обратно к воротам знахарка ещё долго слышала его смех, сливающийся с шумом непрекращающегося дождя, и улыбалась. Потом золотые дворцовые ворота со скрипом закрылись за её спиной, на этот раз — она чувствовала всем своим существом — навсегда.

— Роркон тебя раздери, Айрон, снежный дракон уже выдыхает холодные пары, а ты собрался на ту сторону! Когда по началу весны мы найдём твой хладный труп, не являйся мне в ночных кошмарах с претензиями, что я тебя не остановил! — Нур налил очередную кружку эля и поставил её на поднос. Разодетая в уж слишком открытое платье цвета второй луны красотка уверенно схватила поднос и потащила его к столику в углу — Айрон проводил её цепким взглядом, отмечая, как крупные ягодицы перекатываются под юбкой. — Эй, хватит пялиться.

Айрон хохотнул и отпил эля.

— Ну а что ты предлагаешь, Нур? У меня деньжат-то осталось — всего ничего, в кошель скоро голодные руни налетят. А товар, коли пропадёт, так его не возьмёт никто — лежалое ведь кому надо?

— Объяснил бы мне кто, с чего ты вообще подался в торгаши, я бы, может, ещё бы и поговорил с тобой, — пробурчал Нур.

— Да сам торгаш ведь! — весело откликнулся Айрон, обводя рукой тёмный зальчик.

— Обижаешь! Не торгаш, а хозяин трактира!

Оба рассмеялись, после чего надолго замолчали. Айрон крутил в руках кружку, Нур протирал и так чистую стойку.

Айрон не понимал, с чего вдруг ему захотелось спросить совета у Нура — в конце концов, решение было окончательным, и менять его Айрон не собирался. Но вторую ночь он не мог заснуть, снедаемый странным беспокойством, а потому поддержка друга — единственного в этом городе — была бы ему очень кстати. Как оказалось, поддержки ему было не видать.

— Ты ведь и так всё решил, верно? — будто прочитав его мысли, сказал Нур. — Чего тогда пришёл?

Айрон нахмурился и пожал плечами. Нур только тяжело вздохнул.

— До весны совсем не дотянешь?

— Ты так говоришь, будто весна уже послезавтра, — процедил сквозь зубы Айрон. Он винил сам себя — если бы не был так падок на красивых девчонок, давно бы уже отправился на ту сторону, продал бы товар и зазимовал в Олдринге. Но Льена, дочка булочника, была так похожа на эти самые булочки, которые выпекал её отец, — такая же мягкая, упругая и сладкая, — что оставить её тут не представлялось возможным. Впрочем, когда деньги у Айрона начали кончаться, птичка быстренько вылетела из клетки — ищи-свищи, а Айрону не оставалось ничего, кроме как сжимать зубы и впутываться в авантюры, коей и был поход в Олдринг зимой.

— Могу денег тебе занять, если надо, — сказал Нур. Потом вдруг зарычал, словно раненый тигропёс, и выпалил: — Ну не лежит у меня душа к твоему походу!

— Да у самого на сердце тяжко, — подтвердил Айрон, нахмурившись ещё больше. — Но делать всё равно нечего.

— Купи хотя бы упряжку новую, если уж решил, — сказал Нур, сдаваясь. Поджатые губы его говорили Айрону о том, что тот на самом деле об этом думает.

— Будет тебе! — попытался разрядить обстановку Айрон. — Вот вернусь по весне — весь в шелках, с телегой, полной золота, да с тигропсовым воротником, — вспомнишь тогда, как отговаривал!

Нур засмеялся, но как-то совсем невесело.

Каждый из них слишком хорошо знал, чего стоят предчувствия.

* * *

Единственное, что всерьёз радовало Айрона этим утром, так это целый брикет подаренной с широкого плеча Нуром пахучей, хорошо высушенной лесной травы. Даже из огромного походного рюкзака, наполненного провизией и флягами с водой, она заманчиво пахла прелыми листьями и чем-то неумолимо солнечным. Нур всегда с гордостью заявлял, что доставляют ему эту траву с нечитаемым названием с самой границы Солнечного Королевства и Королевства Дождя. Айрон никогда там не бывал, несмотря на то, что жил жизнь путешественника (проще говоря, почти бродяжничал), но всерьёз верил, что пахнет в этих Королевствах именно так — солнцем и прелыми листьями.

В кабаке Нура вообще всё было нездешнее — может быть, именно поэтому он был так популярен не только в Виндтауне, но и во всех окрестных городах и деревнях. Люди съезжались попить эля «с той стороны» со всех концов, и почти никто не интересовался, с какой именно стороны эль привезён — из-за Гор или из-за Великой Реки. Айрон вот как-то поинтересовался — в свой первый приезд в Виндтаун, и именно после этого между ним и Нуром зародилось странное подобие дружбы. Смешливый Нур всегда хохотал и называл их отношения сезонными — почти всю весну Айрон пропадал, и лишь в зиму приходил обратно.

Продуваемый всеми ветрами Виндтаун был крупнейшим городом перед Горами — утеплёнными совсем не по меркам Зелёного Королевства, но и не настолько холодный, как города Королевства Снежного, он был одним из немногих перевалочных пунктов торговцев и челноков, что отваживались переходить Горы.

Айрон был одним из таких торговцев — выросший в самом сердце Зелёного Королевства, он с детства стремился к путешествиям. Скорее всего, так сказалась дедушкина библиотека, в которой было бесчисленное количество приключенческих романов, которыми юный Айрон зачитывался до дыр. Уйдя из дома на исходе тринадцатой луны своей жизни, он так и не вернулся больше обратно, потому что вернуться означало бы окончить своё путешествие. А может быть, он просто боялся, что дома, где не было холодного пронизывающего ветра и матрасов, полных кусачих насекомых, а на лугах почти круглый год цвели прекрасные альвы — огромные белые цветы с пьянящим терпким ароматом, — ему захочется остановиться и прекратить свой путь. Вот только жизни без рюкзака за плечами он уже просто не представлял.

Шла семнадцатая луна его жизни, и за это время он успел перейти Горы — этим редко когда мог похвастаться какой-нибудь седой старик, а уж про то, что этих переходов было несколько, говорить вообще не стоило.

Впрочем, такой переход, как в этот раз, ожидал его впервые. Снежные Горы никогда не были радушным местом, а сейчас, когда зима уже звенела по утрам под ногами тонким слоем наледи, сунуться туда было попросту самоубийством. Нур не зря волновался — шутить с обозлённым «снежным драконом», как в предгорьях называли суровую безжалостную зиму, означало попросту испытывать судьбу.

Но Айрон, что уж скрывать, любил проверять мир на прочность, поэтому просто загонял маячивший на задворках сознания страх куда подальше и нагло ухмылялся провожающим его удивлёнными взглядами горожанам. Новая повозка с запряжёнными в неё серебристыми волками уже поджидала на заднем дворе трактира Нура, и разворачивать, меняя планы, было даже как-то стыдно: уж если решил показать своё геройство, то иди до конца, никуда не сворачивая, и не давай слабину.

Серебристые волки смотрели на подошедшего к ним Айрона своими огромными серыми глазами и нервно дёргали ушами, прислушиваясь к завывающему где-то в вышине ветру. Скоро этот ветер подберётся совсем близко, опаляя своим дыханием, и даже этим животным, лучше всего переносящим стужу, будет хуже некуда. Айрон погладил одного из волков по серебристой шерсти на шее и пошёл в трактир. Почему-то своей жизни было абсолютно не жаль, а вот за животных всерьёз переживалось.

Нур встретил его тяжёлым взглядом и молча налил кружку своего лучшего эля.

— Хлебни на дорожку… — сказал он, и не высказанное «Вдруг в последний раз» так и зависло между ними мёртвым грузом.

— Спасибо, — просто ответил Айрон.

— Тебя ведь не переубедить? — в очередной раз, как-то уж совсем обречённо спросил Нур, и Айрон вопрос без ответа.

Прощались они скомкано — Нур снова попросил быть осторожным и, если что, возвращаться, Айрон кивнул и пожелал удачной зимовки. Они крепко обнялись, и Айрон, сложив в повозку последний рюкзак и поплотнее укутав всё тёплыми шкурами, уселся сверху, погоняя волков вожжами. Те нехотя потрусили вперёд, выворачивая из ворот.

Нур смотрел вслед уезжающему другу и пытался оценить свои предчувствия, но те, в отличие от предыдущих дней, сегодня упорно молчали. Что ж, судьба, кажется, даёт Айрону шанс.

— Пусть Роркон дарует тебе удачу, — тихо сказал Нур вслед Айрону и поплёлся закрывать ворота. До стужи оставалось всего ничего, а он так и не утеплил погреб. Ему есть, чем заняться. Именно с такими мыслями Нур вернулся в трактир.

А на исходе третьей луны, когда ветер уже вовсю завывал, бросая в лицо прохожих мелкую грубую крошку, в трактир зашёл странный человек. Весь укутанный с ног до головы в дорогие лоснящиеся меха, он отряхнулся от снега и стянул с головы большую пушистую шапку, а потом, зачем-то потрясая копной длинных с проседью волос, подошёл прямо к Нуру.

— Чего-нибудь налить? — спросил тот, но незнакомец только окинул его тяжёлым взглядом. Нур с удивлением заметил загар на его лице и длинные тёмные ресницы — человек явно пришёл из Солнечного Королевства.

— Мне нужно найти одного человека, и мне сказали, что я могу встретить его здесь, — пробасил незнакомец.

— Кого же?

— Его зовут Айрон. Айрон Фолк.

Нур нахмурился и пожал плечами:

— Вы опоздали, сэр. Вот уж три ночи, как Айрон отбыл за Горы.

Собеседник удивлённо поднял брови:

— Зимой? В Горы? — спросил как-то отрешённо и, дождавшись утвердительного кивка Нура, добавил со злостью: — Меня никто не предупреждал, что он самоубийца.

Нур невесело хмыкнул.

— Ещё какой, сэр, уж будьте уверены.

— Роркон его подери, — выругался незнакомец. — Какой дорогой он пошёл?

— Западной, между горами-близнецами. Он всегда там ходит.

— Спасибо, — ответил гость и нацепил шапку, после чего решительно пошёл к двери.

— Сэр! — окликнул его Нур. — Как ваше имя? На тот случай, если вы с Айроном разминётесь.

— Олди, — ответил тот. — Моё имя Олди. Но мы не разминёмся, поверьте.

Глядя на его грустную улыбку, Нур почему-то поверил.

* * *

Ветер задувал со всех сторон, и казалось, что никуда от него не деться в этой ужасной снежной пустыне. Отойдя от входа в чудом найденную пещеру, Айрон поплотнее закутался в тёплую шкуру и уселся на обледенелый пол рядом с повозкой. Серебристые волки, чуть поскуливая, лежали рядом — все четверо, прижавшись друг к другу, поджимая уши и изредка бросая на Айрона просящие взгляды, будто надеясь, что он сможет спасти их от пронизывающего до костей холода.

Айрон тяжело вздохнул и зажмурился — в мучениях этих животных был виноват он и только он — не приди ему в голову идея двинутся через Горы в такое время, волки сидели бы на теплой псарне и ели свои похлёбку. А здесь, если буря не утихнет в ближайшие сутки, им всем не поздоровится — живыми выбраться вряд ли выйдет, и их окоченевшие трупы навсегда будут замурованы в маленькой пещерке. Айрон поднялся и сел рядом с волками. Животные закопошились и чуть передвинулись — ноги Айрона тут же оказались окруженными теплотой живых тел. Сдернув с повозки ещё одну шкуру, он укрыл ею собак — не сильно поможет, но может быть, хоть чуть-чуть облегчит их страдания.

Положение было поистине безвыходным: если буря не утихнет, им придется пережидать здесь зиму, что попросту невозможно. Если вход в пещеру не заметет окончательно, то они замерзнут — температура скоро упадет еще больше, и никакие шкуры не спасут от дыхания снежного дракона. Если вход заметет, они смогут продержаться немного дольше и не умрут от холода. Но это тоже был не выход, потому что смерть от голода была не многим лучше, точнее, даже хуже, а припасов на прокорм человека и четырех волков точно не хватит. Айрон скрипнул зубами и, хоть и не хотел об этом думать, но признал, что даже убив волков, он не сможет прокормиться всю зиму. Долгую, холодную зиму, какая бывает только в Горах, ограждающих Снежное Королевство от Королевства Зелёного.

Он вздохнул ещё раз — дыхание вырвалось облачком и, как показалось Айрону, осыпалось ледяной крошкой на пол. Он был «осенним» человеком, ему не место было в этих вечных снегах. И можно было хоть сколько корить себя за недальновидность и то, что не прислушивался к словам виндтаунских стариков, предупреждавших, что шутки с мирозданием — это не очень-то хорошо. Можно было корить — времени-то теперь было хоть отбавляй, до самой смерти, — но не хотелось. Был дураком — дураком и подохнет.

Он хотел сплюнуть на землю от досады, но во рту было сухо, а губы покрылись неприятной ледяной коркой. Их хотелось облизать, но Айрон сдержался. Подумал, что можно было бы, наверное, попробовать развести огонь, и даже стал перечислять, что из его пожитков и товаров можно пусть на это благое дело…

Ветер на улице дул со страшной силой и прорывался снежными заносами в пещере. Вход заносило всё больше, но даже сейчас было видно непроглядную белую тьму там, за каменными стенами пещеры. Айрон прислушивался к шуму ветра, изредка прерываемому скулежом волков. А потом, незаметно для самого себя, погрузился в дремоту.

Ему снилось, что его заносит снегом. Снилось, что волки копошатся в ногах, утыкаясь влажными носами в руки, прижимаясь всё сильнее. Снилось, что ветер становится всё сильнее, и во сне Айрон понимал, что ещё немного, и их совсем погребёт под этой белой порошей, и выбраться они не смогут уже никогда. Волки скулили всё тише от безвыходности, Айрон пытался проснуться, но не мог. Спать было приятнее, лучше. Да и было уже всё равно.

А потом ему приснилось, что в дыре, служившей входом, вдруг появился высокий человек, укутанный в меха и шубы, с огромной шапкой на голове. Человек ударил посохом по обледеневшему каменному полу и начал что-то громко выкрикивать. Стены пещеры начали содрогаться, и Айрону показалось, что сейчас всё здесь рухнет.

А потом сон закончился, и Айрон погрузился в непроглядную тьму. Вместе со сном ушли завывания ветра и жгучий, пронизывающий до костей холод.

Свежие булки на прилавке исходили манящим ароматом специй, и Йона, затерявшись в наводнившей булочную толпе, тяжело дышала, раздувая ноздри. Есть хотелось невероятно — с позапрошлой ночи, когда ей чудом удалось в лесу разжиться мелким нориком и зажарить его на костре, во рту у Йоны не было ни крошки. И вот удача — судьба или сам Роркон, кто их там разберёт, завела её в крупный город в торговый день — было бы просто нечеловеческой глупостью не воспользоваться таким шансом.

Медленно подойдя к прилавку, всматриваясь будто с интересом в маленькие пирожные на полке в глубине, она отметила неповоротливую тучную хозяйку, её маленького сына, выкладывающего огромные булки свежего хлеба в дальнем конце магазина, ближайших к Йоне покупателей и стоящего почти в дверях странного мужичка в маленькой зелёной шляпе с полями. Этот субъект вызывал наибольшие подозрения — как показывал Йоне жизненный опыт, такие могли быть и молчаливыми сторонними наблюдателями, и злостными стражами порядка, что упекут за решётку и даже не извиняться.

Но Йона чувствовала, что судьба сегодня на её стороне, поэтому оставила в покое мужичка, собралась с мыслями и, сделав быстрый рывок, схватила с подноса несколько булочек и, уже на ходу запихивая в карманы, ломанулась к выходу.

В лавке поднялся невообразимый шум, но Йона не оборачивалась. На пути к двери остался только зеленошляпный субъект, и она уже приготовилась в прямом смысле процарапывать себе путь к отступлению длинными острыми ногтями, когда, к её вящему удивлению, субъект не только не остановил её, но и попросту уступил дорогу. На мгновение притормозив от удивления, она услышала его тихий шёпот:

— Да беги уже, дура.

Она ухмыльнулась и на всех парах побежала.

За спиной сначала слышались чьи-то шаги и громкие возгласы «Остановите её!», но теперь Йона была спокойна — вряд ли кто-то сможет догнать её здесь, на открытом пространстве.

Через время остановившись за углом, она упёрлась руками в колени и постаралась отдышаться, а потом как всегда захохотала, вымещая напряжение всех последних дней. Усевшись на деревянный ящик, она достала из кармана первую булку и вгрызлась в неё зубами. Вкус у выпечки был именно такой, как она представляла: чуть пряный, но невообразимо прекрасный. Закатив глаза от удовольствия, она полностью запихнула булку в рот и с наслаждением принялась жевать её, чуть не давясь. Потом, откинувшись на стену, взяла вторую…

Как субъекту удалось подобраться к ней так незаметно, она не знала. Просто сбоку кто-то хмыкнул, и Йона подскочила с ящика, роняя остатки уже третьей булки на грязную землю.

— Ну Роркон же тебе в пасть! — выругалась она, наблюдая за покрытым пылью кусочком. И только потом обернулась к стоящему на выходе из переулка мужчине. — Вы кто?

Рука сама потянулась на талию, где привычно оттягивал пояс острый нож — подарок отца. Человек хмыкнул и ответил:

— Ты к ножичку-то не тянись, я тебе зла не желаю.

— Да кто ж вас там разберёт, чего вы от кого желаете. Знаем таких, проходили уже. Чего надо?

— Поговорить надо. Меня Крис зовут, а ты, я так полагаю, Йона.

Она попыталась скрыть удивление — в этом городе её никогда раньше не было, она бы запомнила, так что тот факт, что этот Крис знал её имя, был очень и очень странным.

— С чего ты взял? — спросила она.

— Знать твоё имя — моя прямая обязанность. Я, знаешь ли, уже неделю тебя в этой лавке поджидал, на меня даже коситься стали — пришлось вот шляпой замаскироваться, — он хмыкнул и стянул зелёную шляпу с головы.

Черты лица его и тело тут же изменились — из немного тучного, приземистого и абсолютно ничем не запоминающегося престарелого субъекта, он превратился в средних лун худого мужчину с очень живыми глазами и цепким взглядом. Нехотя узнавая в нём «брата по профессии», Йона заметила:

— Забавная шляпка.

— Я тоже так думаю, — усмехнулся Крис.

Они молча осматривали друг друга, будто оценивая.

— А ты не такая, как я себе представлял, — прервал молчание Крис.

— И какой же я должна была быть в твоём представлении?

Он хмыкнул:

— Понятия не имею. Но точно не такой. Ладно, предлагаю переместиться в какое-нибудь более удобное и приятное место, выпить чего-нибудь и поговорить по душам.

Он развернулся и пошёл из переулка к наполненной людьми улице.

— И с чего ты взял, что я с тобой пойду? — едко спросила Йона.

Он обернулся:

— Ты слишком любопытная, и тебе безумно интересно.

И просто пошёл дальше. Йона пару раз, задумавшись, переступила с пятки на носок, потом ухмыльнулась, встряхнула головой и отправилась догонять Криса. В конце концов, она и правда была очень любопытной, а на поясе у неё был нож. И не в таких передрягах бывала.

* * *

В пабе, куда привёл её Крис, было накурено и пахло терпким мужским потом. Нос привычно втянул этот запах, и Йона слегка поморщилась — пабы она не любила и старалась обходить стороной. Но Крис уверенно повёл её по шаткой лестнице на второй этаж, где уселся в отделённую деревянной ширмой кабинку. Подбежавшая официантка широко улыбнулась ему — видимо, он был здесь частым гостем — и спросила заказ.

— Мне как всегда, а даме…

— Крепкого эля, — уверенно сказала Йона. Крис удивлённо на неё посмотрел, и она пояснила: — Нет ничего вкуснее крепкого солнечного эля после вкусного обеда.

Крис захохотал и повторил:

— Ты определённо не такая, как я себе представлял.

Йона ничего не ответила, и они в молчании подождали, пока им принесут заказ. Перед Крисом опустилась такая же кружка с крепким элем, как и перед Йоной. Когда официантка отошла, она наклонилась к Крису и тихо спросила:

— Не хочу показаться бестактной, но ты же угощаешь? Ненавижу убегать из баров, не заплатив за выпивку.

Он тоже наклонился и спросил так же тихо:

— А булки красть, значит, можно?

— Ну, знаешь ли, у каждого вора есть кодекс чести.

— У тебя он слишком странный.

Она вернулась в нормальное положение и пожала плечами:

— Уж какой есть.

— Ну а мой кодекс чести не позволяет мне не заплатить за девушку, когда я сам пригласил её выпить, — сказал Крис.

— О, это не может не радовать, — Йона схватила наконец кружку и сделала несколько больших глотков, зажмурившись от удовольствия. Потом поставила кружку и, будто продолжая прерванный разговор, начала: — Так вот, Крис. Откуда же ты знаешь моё имя.

Он посмотрел в стол, тяжело вздохнул и ответил:

— Ты не поверишь, но существует одно забавное пророчество, согласно которому в один из дней летнего новолуния именно в том доме, где сейчас находится булочная, я встречу девушку по имени Йона, которую буду обязан научить своему мастерству и препроводить в одно место, о котором знать этой самой Йоне пока не следует.

Она недоверчиво приподняла бровь.

— Я не верю в пророчества, Крис, поэтому ты не по адресу.

— Ты не веришь в них, как почти каждый в Солнечном Королевстве. И я тоже, поверь, но всё сходится — я встретил тебя, и вот ты здесь.

Она помолчала, крутя в руках кружку с элем.

— И какие же планы согласно этому твоему пророчеству, дальше?

— У тебя нет средств к существованию, а я за свою жизнь скопил достаточно — могу приютить на время.

— Ещё чего. Ты правда думал, что я пойду жить к тебе вот так вот запросто?

— Нет, конечно, поэтому предлагаю комнату в этом пабе — третий этаж хозяева сдают постояльцам.

Она постучала пальцами по глиняной поверхности кружки.

— Всё предусмотрел?

Крис промолчал. Потом вдруг пожал плечами:

— Ты очень любопытная — по лицу видно. А ещё изворотливая — сбежать успеешь всегда. Ты привыкла ввязываться в передряги, так же, как и привыкла из них вывязываться. Наверное, это даже доставляет тебе своеобразное наслаждение — раз за разом доказывать судьбе, что ты способна на многое. Азарт, жажда приключений… Тебе это нравится. А значит и в эту авантюру ты ввяжешься, — он улыбнулся. Потом одним махом допил эль и, вставая с места, добавил: — Я договорюсь насчёт комнаты и заплачу за выпивку. Приду за тобой завтра утром — у тебя будет целая ночь, чтобы подумать.

Йона смотрела ему в спину, и когда он был уже одной ногой на лестнице, окликнула:

— Эй, ты, как там тебя, Крис! Откуда ты столько знаешь обо мне?

Он повернулся и ответил:

— А я ничего о тебе не знаю. Я описывал себя.

Йона откинулась на спинку скамьи и тихо рассмеялась, провожая Криса взглядом. Потом принялась пить эль мелкими глотками. Подошедшая официантка поставила перед ней ещё кружку и протянула ключ от комнаты.

— Шестая, в самом конце коридора, — пояснила она. — Крис попросил записывать все ваши заказы на него, поэтому, если что понадобится, — просто зовите.

Йона кивнула и нахмурилась.

У неё впереди была целая ночь, чтобы подумать. И чтобы сбежать.

* * *

Иногда Йоне казалось, что она помнит улыбку матери. Улыбка эта обязательно должна была быть светлой, чистой, нежной и очень красивой, настолько красивой, что должна была дарить счастье всем, кто её видел. Йона точно представляла себе эту улыбку — с самого детства, в деталях, и если бы кто-нибудь додумался спросить её об этой улыбке, она бы в красках её описала. Йона росла, и материнская улыбка росла — точнее, старела, — вместе с ней: со временем в уголках губ появились морщинки, а сами губы стали тоньше и бледнее. Но улыбка всё равно была нежной, чисто йи светлой.

Своей матери Йона никогда не видела — та умерла, подарив ей жизнь, как часто случается в Солнечном Королевстве. Почему так происходит, никто не знает, но женщины умирают при родах очень часто. А если не умирают, то люди говорят, что Роркон подарил им возможность завести ещё одного ребёнка. Когда отец рассказал об этом Йоне, она решила, что у неё никогда не будет детей, а значит и мужа. Она искренне не понимала, что заставляет бедных женщин рожать детей. Йоне было девять, и она ещё не задумывалась тогда о том, что рождение новой жизни тоже может принести счастье, даже если это будет последним, что ты сможешь почувствовать в своей жизни. Впрочем, от слов о ребёнке она не отказывалась, но теперь прикрывалась благовидным предлогом, что ещё не встретила «того самого».

Лёжа на продавленной скрипучей койке в шестой комнате, которую выделил ей владелец кабака, Йона вслушивалась в доносящийся снизу гул, — постояльцы шумели, стучали кружки, скрежетали по полу ножки деревянных столов. Весь этот шум был настолько привычен, что хотелось закрыть уши, укрыв голову подушкой, и не слышать больше никогда и ничего. Шум был привычен и до боли под рёбрами отдавал прошлым, как отдаёт неприятным запахом пропавшая рыба.

Отец Йоны тоже был владельцем похожего кабака — в их деревне это было самое крупное питейное заведение, и по вечерам туда набивалось столько народу, что казалось, будто пол сейчас провалится, а стены будут снесены каким-нибудь неуклюже повернувшимся верзилой. В детстве Йона часто сидела на высокой табуретке, а всё равно не видела из-за стойки того, что происходит в зале. Иногда она приподнималась, схватившись за столешницу, и выглядывала: мужчины кричали, пьяно смеялись и пили эль с таким наслаждением, что напиток тёк по их подбородкам. Йона смотрела, открыв рот, а потом опускалась на место под искристым взглядом подбоченившегося отца, и возвращалась к книжкам. Книжки были скучными, и читать их Йона не любила, но отец настаивал, что она должна быть образованной, а потому, то и дело спотыкаясь на ровных строчках, она читала. И ей ничего не оставалось, кроме как втягивать носом запах, присущий только пабам — непередаваемая смесь табака и мужского пота. Тогда Йона любила этот запах.

Когда ей стукнуло тринадцать лун, отец научил Йону драться. Он говорил, что ей важно уметь защитить себя — в Солнечном Королевстве, где слишком часто умирали при родах женщины, свободных мужчин было слишком много, и некоторые завсегдатаи папиного кабака уже начали заглядываться на симпатичную рыжую девочку — почти девушку. Отец отваживал их строгим взглядом, но сам признавал, что быть рядом всегда у него не получится.

Впрочем, иногда Йоне казалось, что отец просто очень сильно хотел сына. Она не была против — любила ей слишком сильно, чтобы разочаровывать. А потому всегда коротко стриглась, носила штаны и рубаху с закатанными по локти рукавами и играла только с мальчишками. И потому же очень быстро научилась владеть острым ножом, луком и даже мечом. Не так хорошо, как приезжавшие как-то на проходивший у них турнир закованные в латы рыцари, но тоже неплохо. Настолько неплохо, что отец гордо подбоченился, улыбнулся и вручил ей свой собственный начищенный до блеска серебряный нож.

— Теперь мне за тебя не страшно, — сказал он, и Йона просияла. Она знала, что отец не расставался с ножом никогда — мало ли что. Если бы она знала, что всё выйдет так, как вышло, она бы никогда не училась с таким рвением. Но что было, то было, и глупо пенять на сложившиеся обстоятельства.

Она нашла отца под утро, когда паб уже был закрыт. Он лежал перед входом и тяжело дышал, и в боку его была огромная рваная рана, из которой всё ещё продолжала толчками вытекать кровь. Крови вообще натекла огромная лужа, и Йона, увидев её, впервые разревелась, как маленькая девчонка, которой, в сущности, и была. Она ревела и зажимала рану руками. Ревела и нашёптывала что-то о том, что всё будет хорошо, и отец обязательно выживет. Ревела и знала, что хорошо уже не будет — слишком много натекло крови, местная знахарка здесь не поможет, а до ближайшей больницы — две ночи пути. Она ревела, а отец лежал на полу и улыбался.

Он говорил, превозмогая боль, о том, какая она у него молодец и как похожа на мать. Говорил, что у неё обязательно всё будет хорошо, потому что она умеет чувствовать людей. Он много чего тогда сказал — что ей стоит продать кабак и уехать, ехать в город, где прожить легче, и что под половицей в кухне спрятаны деньги — всё, что удалось скопить. И что…

Йона слушала и ревела.

А потом отец провёл по её лицу пальцами, погладил щёку, оставляя на ней влажный кровавый след, и сказал:

— Ты молодец, Йонадель, ты сильная, как и твоя мать. Просто слушай своё сердце. Теперь мне за тебя не страшно.

Йона тогда вытерла слёзы и на автомате отправилась к знахарке, чтобы организовать похороны. Потом, достав из-под половицы деньги, собрала самое необходимое в рюкзак и вышла. Продала паб местному мяснику почти за бесценок — тот, видя её горе, добавил от себя сверху и снабдил её двумя огромными кульками с провизией, сказав, что ей это пригодится в пути.

Ранним утром, просидев всю ночь на могиле отца, Йона встала и ушла, чтобы больше никогда не вернуться. Она шла туда, куда подсказывало сердце.

Лёжа в постели шестой комнаты над пабом, Йона слушала привычный шум гудящих внизу посетителей, и медленно проваливалась в сон, полный образов прошлого. Она знала, что завтра дождётся Криса и останется с ним, чего бы он там не хотел.

Она сделает именно это, потому что так подсказывало сердце.

Карин Улисс, за глаза и в глаза называемый всеми Снежным Львом, воспитывал своего сына Ладала в строгости. С малых лет мальчик обучался военным искусствам и грамоте с лучшими преподавателями, которых только можно было отыскать во всех Четырёх Королевствах. И если с первым проблем не было — мечом юный Ладал владел так же прекрасно, как копьём и палицей, давая фору даже умудрённым опытом рыцарям, то с грамотой дела обстояли плохо. Закинув учебники в угол, мальчишка с большим удовольствием убегал во двор лепить снеговиков с детьми прислуги, и никто, кроме самого Снежного Льва, оттащить его оттуда не мог. Да и самому Карину это стоило сил — скорее душевных, нежели физически: в конце концов, показывать слабость наследника перед дворовыми мальчишками было не очень приятно, а оттаскивание за ухо орущего похлеще колокола на пожарной вышке Ладала со двора Карин считал именно что слабостью.

Впрочем, вопрос был решён очень просто и в стиле Карина Улисса, чей строгий, поистине ледяной нрав был известен повсеместно. Однажды, когда мальчишка решил попросту сбежать, его поймали перелезающим через ограду и просто отвели в темницу, где посадили на хлеб и воду на десять лун, не давая ни оружия, ни книг. Ладал вышел из темницы хмурым, но спокойным и как-то резко повзрослевшим, и больше не отнекивался от учёбы. Карин сначала нарадоваться не мог, а потом, когда понял, что сын отдалился от него, было слишком поздно что-то менять.

Так мальчик и рос: доверенный учителям и самому себе, рядом с отцом, навсегда потерявшим доверие.

Когда ему стукнуло шестнадцать лун, отец позвал его в кабинет и, смотря в безучастное, холодное лицо сына, рассказал ему об известном с давних времён пророчестве, в котором говорилось, что четверо из разных времён года смогут спасти Королевства от надвигающейся опасности. Ладал слушал, не выказывая никакого внимания, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Карин же продолжил, рассказывая, что сотни претендентов со всего Снежного Королевства, которым уже исполнилось шестнадцать, но не исполнилось восемнадцати, соберутся через неделю во Дворце, где померятся силами, и самый лучший из них, определённый самим Рорконом, сможет исполнить пророчество, и честь ему по всем Королевствам будет такая большая, что сложно и словами описать. Выразив, в общем-то, довольно предсказуемое желание, чтобы сын отправился на состязания, Карин ещё некоторое время ожидал от него реакции, но дождавшись только короткого кивка и холодного: «Как скажете, сэр», — он отпустил сына к себе. Признаться в том, что всё воспитание было построено именно на этом пророчестве, Карин так и не смог. Впрочем, он верил в ум своего сына и знал, что тот и сам об этом догадается. И от осознания этого хотелось малодушно сверзнуться с Великого Утёса. Снежный Лев спрятал лицо в ладонях и тяжело вздохнул. Но потом собрался с мыслями и выпрямился в кресле. В конце концов, он знал, что так будет — с самого рождения мальчика знал, точно просчитал, что он подойдёт под время исполнения пророчества. И кому, как не сыну Снежного Льва — самого сильного воина всего Снежного, а значит и всех Четырёх Королевств, быть избранником судьбы. Ладал должен выйти победителем — именно для этого его воспитывали таким, каким он стал.

С этими мыслями Карин встал со своего стула и отправился во вторую часть дома, недоступную Ладалу. Там жила его жена и ещё двое сыновей. Они были младше Ладала, и сила пророчества на них никак не влияла, а значит и воспитывать их можно было не в такой строгости.

* * *

Прикрыв дверь в свою комнату, Ладал упал на кровать и зарылся лицом в подушку. Потом отогнул тёплое пуховое одеяло и укрылся им почти с головой — только нос торчал. Несмотря на то, что в замке всегда топились камины, и огонь во всех комнатах горел, не переставая, холодно всё равно было ужасно. Только неделю в году, когда наступала небольшая передышка, называя нередкими шутниками «весной», можно было выйти на улицу без тёплой шапки и вдохнуть всей грудью холодный, но всё-таки не кусающийся морозом воздух.

Ладал любил эти редкие передышки — они словно показывали, что отчаиваться не стоит никогда, ведь в любой, даже в самой холодной жизни есть место теплу.

Впрочем, в своей жизни Ладал тепла пока не видел. Суровый отец воспитывал его в строгости, и с детства он не видел ничего, кроме учебников, оружия, поджатых отцовских губ и пресных выражений лица учителей. Пожалуй, лучше всех к нему относился престарелый Макос, преподававший ему науку владения мечом. Только от него можно было дождаться хоть какой-то похвалы и сдержанной, но всё равно тёплой улыбки. Остальные учителя были сдержанными и отстранёнными: уроженцы Снежного Королевства в силу врождённых свойств характера, а прибывшие из других Королевств — в силу нескончаемой зимы за окнами, способной ввергнуть в непрестанную меланхолию любого. Поэтому затаившаяся в уголках глаз Макоса странная смешливая хитрость была непривычной, но только она и помогала не промёрзнуть до основания холодному сердцу Ладала, обделённого родительской лаской.

Ладал всегда помнил, просто не в силах был забыть, как однажды мальчишки во дворе рассказали ему, что на второй, по заверениям отца закрытой части замка живут другие дети — они выходят гулять в компании толпы нянек, а иногда — высокой худой блондинки. Это был первый случай, когда Ладал заподозрил ложь отца. Он не хотел верить, потому что был убеждён в том, что отец не может ему лгать — это же отец. И чтобы убедить себя в том, что мальчишки наврали, ночью он проник на запретную территорию, подождав, пока сидящий у входа на другую часть замка дворецкий задремлет прямо на стуле у камина. Ладал медленно пробирался по ярко освещённым коридорам и чувствовал запах тепла и уюта. Он не мог бы объяснить, из чего состоял этот запах — свежая выпечка, цветочные ароматы, подогретое молоко, какие-то ещё, еле уловимые запахи. Но он точно знал, что в «его» замке пахнет совсем по-другому.

Заглянув в очередную дверь, он резко отпрянул обратно — в комнате спиной к нему сидела красивая женщина в светло-голубом платье и вышивала. Распущенные волосы её струились по прямой спине, а лица Ладал не видел. Он простоял, аккуратно заглядывая в комнату, довольно долго, и всё никак не мог насмотреться, наслушаться, надышаться. Тонкие пальцы женщины накладывали стежок за стежком, она тихо напевала себе под нос какую-то грустную мелодию и иногда поднимала голову, чтобы взглянуть на стоявшие на каминной полке часы.

А потом в комнату с другого входа вошёл отец. Подойдя к женщине, он нежно улыбнулся и поцеловал её в висок. Она засмеялась, отложила пяльцы и обняла Карина, уткнувшись лицом ему в живот. Чувствуя, как он поглаживает её светлые, почти белые волосы, она спросила как-то обречённо:

— Как там Ладал?

Карин нахмурился и ответил:

— Снова сбегает во двор, несносный мальчишка.

Она тяжело вздохнула.

— Может быть, стоит его…

Отец резко прервал:

— Мы уже говорили об этом, Сесиль. Мы говорили об этом не раз. У тебя есть Мэттьюс и Лоренс, воспитывай их, а с Ладалом нечего нянчиться — у него другое предназначение.

Сесиль отпрянула от мужа и отвернулась.

— Всё же я считаю, что ты не прав. Мальчику нужна забота и родительская любовь, а ты лишаешь его и того, и другого. Подумай, каким он может вырасти.

Карин ухмыльнулся:

— Я очень хорошо представляю, каким он вырастет, Сесиль: самым сильным, самым умным и самым достойным. У него будет острый меч и острый ум, которыми он будет владеть одинаково виртуозно. А я буду не только примером для подражания, но и авторитетом для него, и когда он обгонит меня, Снежного Льва, в своих умениях, им будем гордиться не только мы, но и все Четыре Королевства. И именно это — его предназначение.

Сесиль спрятала лицо в ладонях и покачала головой. Когда она заговорила, голос её звучал глухо:

— Ты не прав, Карин. Ты воспитываешь из него послушную куклу — такой никто не сможет гордиться.

— Бред! — резко прервал её Карин. Потом чуть смягчился и добавил: — Мы уже обсуждали это, Сесиль. У тебя есть ещё два сына, чтобы воспитать их так, как хочется тебе. Оставь Ладала в покое, его судьба предрешена.

Она резко встала — лежащие на коленях пяльцы свалились на пол, но Сесиль не обратила на это внимания.

— Ты лишаешь одного сына материнской любви, а двух других — отеческой. Припомни мои слова, это не приведёт ни к чему хорошему.

Она вышла, громко захлопнув за собой дверь. Карин постоял ещё немного, наблюдая за пляшущим в камине огнём, потом ушел вслед за женой.

Ладал ещё долго подпирал спиной стену, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Потом он ушёл в свою часть замка, прошёл мимо всё так же спящего дворецкого и лёг в кровать.

Следующей ночью он попытался бежать, но его поймали. Сидя в холодной темнице на деревянной койке, закутавшись в два одеяла и всё равно стуча зубами от холода, Ладал вспоминал тепло гостиной и тонкие пальцы своей матери. И все эти десять лун, замерзая и накидываясь на изредка приносимые хлеб и воду, он пытался понять только одно: почему отец так поступает с ним? Он думал, что, выйдя из темницы, сможет получить ответы на свои вопросы, но Карин встретил его хмурым взглядом и резким тоном выразил надежду, что впредь сын будет вести себя благоразумно. Ладал только молча кивнул и больше ничего не пытался выяснить. Просто верить отцу больше никогда не мог — сразу вспоминал его слова, сказанные там, в гостиной. И от осознания того, что ему попросту не доверяют причин такого отношения, становилось мерзко и… холодно. Холодно так, будто Ладал стоял голым под пронизывающим ветром, дующим с Гор.

Сегодня, когда ему исполнилось шестнадцать, все ответы были получены. Какое-то нелепое пророчество лишило его детства, матери и любящего отца. Какое-то пророчество сломало ему жизнь. Лёжа в кровати, укутавшись в одеяла, он недобро улыбнулся, представив себе выражение лица Карин, когда Ладал провалит все испытания. Карин будет в гневе, и может быть, накинется на своего сына, и тогда Ладал сможет показать ему все те умения, которые с детства вдалбливали в его голову. Только так — в честном поединке с решившим всю его судьбу отцом, а не на смотринах воинов ради определения того, кто будет достоин исполнения пророчества. Такой бой был Ладалу по душе.

А потом он представил другую картину: вот он становится победителем, исполняет волю Роркона, становится уважаем и любим всеми. И Карин, встречая сына после величайшей в истории Королевств победы, старается обнять его, говорит что-то о том, как он горд и как любит своего сына. А Ладал, не слушая, бросает ему в лицо давно крутящиеся на языке слова ненависти. Ладал увидел будто на самом деле, как отрекается от этого человека, называемого ему отцом, забирает мать, которую видел только один раз, но уже любил, и уходит. И Карин остаётся один — никому не нужный, всеми покинутый. Именно такой, каким был все эти годы Ладал.

Он улыбнулся самой широкой своей улыбкой, как не улыбался уже очень давно. Именно так он и сделает.

В конце концов, Карин справился с поставленной перед собой задачей: Ладал имел острый ум и прекрасно владел мечом. Он был самым сильным, самым смелым, самым умным. И безусловно, самым достойным кандидатом на роль воина из пророчества. А значит, он победит.

Только с одним отец не смог справиться: Карин никогда не был и никогда не будет авторитетом и примером для подражания своему сыну. Этой чести он был навсегда лишён.

С этими мыслями Ладал погрузился в глубокий сон, и ему снилась метель, которую прогоняла своими тонкими руками мама.