Во всём виноваты рыбы (гет)

Call me a sinner, call me a saint

(с) Shinedown — Call me

Тучи накрыли город большой мохнатой шубой. В отдельных местах, словно из рукавов, неприветливо просвечивало холодное осеннее солнце. Под ногами аппетитно похрустывали листья. Яркие — хрупкие — умирающие.

Река бугрилась под порывами свежего ветра, окрасившись в неприятный свинцовый свет. Песчаного дна и плавающих на поверхности рыбок не было видно, вдоль набережной были расставлены одинокие скамейки. Причудливого вида кусты кто-то словно решил посадить в шахматном порядке, из-за чего скучный вид превратился в нелепый. На одной скамье сидел парень. На второй — она стояла не то что бы рядом, но для любопытных ушей, обладателям которых хотелось поживиться чужими сплетнями, позиция была идеальной, — Мужчина и Женщина.

Честно говоря, это были вполне обыкновенные мужчина с женщиной с вполне обыкновенной историей. Он её полюбил — он бил её портфелем по голове и не дергал за косички, потому что они у неё была смешная мальчишеская прическа — она полюбила его и била портфелем по голове. Они повзрослели — он стал заплетать ей косички из отросших волос, она помогала ему делать домашние задания по новым, толстым и пахнущим свежей типографской краской учебникам. Они целовались и делали тысячу разных дел — таких обыденных для простых людей и таких неповторимых для влюбленных. Они поссорились — это была такая нелепость для невлюбленных, но они-то были влюбленными. Они вышли из школы ещё не совсем, но уже почти взрослыми. Они учились в разных университетах, разных городах. Что-то забывалось, что-то — нет. Теперь Мужчина — менеджер и целыми днями просиживает перед грудами непонятных — серых — скучных бумаг. Женщина мечтала стать поэтессой, но стала бухгалтером. И каждый день она видит лишь цифры — холодные — бессмысленные — пустые. А ведь она хотела писать стихи, такие воздушные, легкие. В словах есть её смысл, в числах нет ни смысла, ни жизни.

Они встретились. Прошло двадцать лет. Он опять носит портфель, только теперь он черный и кожаный. Она по-прежнему тайно ото всех сочиняет стихи. В их жизни было что-то… Что-то большее, чем ежедневные отчеты и серьезные лица коллег. Поэтому они — Мужчина и Женщина.

А он — всего лишь парень, который сидит на скамейке, с удивлением вслушиваясь в такой незамысловатый рассказ. И двадцать лет пролетают перед его глазами.

* * *

Слова — это лучшее, чем наградил Господь человека. Слова могут быть разными: хорошими, плохими, жестокими, ласковыми. Словом можно утешить, можно и убить. Всё в нашей жизни — это бесконечные слова. Только у каждого они свои, надо лишь их правильно интерпретировать. Без слов никак нельзя. И пусть говорят, что молчание — золото, она без слов не может. Ловко подвешенный язык — её главный повод для гордости. Хотя иногда это оружие начинало жить от тела отдельной жизнью, и вот тогда-то начинались неприятности. Девушка не могла молчать. Могла, но если ничего не говорить — мозг незамедлительно начнёт вырабатывать опасные для окружающих комбинации или зловредно подкидывать поводы для тяжких размышлений. Лучше болтать, честное слово.

Да, у парня тоже была своя девушка. Не то чтобы она была необыкновенно умной или красивой. Она была яркой. Даже слишком. С ней вообще все было «слишком» — слишком быстро, слишком весело, слишком сильно.

Познакомились они достаточно тривиальным образом — на журфаке им выдали задание — приготовить масштабный реферат и представить его в парах. Как назло, ему и его спутнице — он видел её лишь краем глаза — дали самую скучную и прозаичную тему — экономическое положение, что было неожиданно, Дагестана. Девушка рвала и метала — ей, личности развитой, с прекрасным художественным вкусом дали писать про экономику Дагестана! Такого оскорбления она не могла снести. Она рвала и метала, пока не осознала, что её вынужденному напарнику, в сущности, все равно, о чем писать — хоть о Дагестане, аквариумных рыбках, или поэзии Серебряного века. В любой теме он сохранял исключительную лаконичность повествования, строгость суждений и необычную для юного журналиста сухость. Это ярко контрастировало с её живым, образным и стремительным языком. Её слог нуждался в обработке, не огранке — пока что это был не алмаз, а лишь призывно блестящий полудрагоценный камень. Так это звучало в её суждениях — чем-чем, а излишней скромностью похвастаться девушка не могла. Он своей невозмутимостью внес разлад в её воинственные, разрушительно — ломательные намерения и, сам того не понимая, перевел её активность в правильное русло. Реферат они дописали, точнее домучили, ибо, несмотря ни на что, тема для девушки оказалась неприподъемной.

Она ничего не умела делать вполовину сил. Вся её бушующая энергия уходила в одно русло, и, наполнив его до предела, устремлялась в другое место. За те несколько лет, которые они были знакомы, она успела выучиться на массажиста, научилась делать оригами, плести макраме, играть на волынке (один бог знает, откуда она у неё взялась, на все расспросы юная журналистка, будущий критик и просто хороший человек отвечала, что в девушке должна быть загадка, хотя обычно это не мешало ей делиться замыслами, сплетнями и секретами, иногда своими, иногда нет со всем миром), а ещё вступить в общество защиты природы (пробыла она там недолго, окончательно убедившись, что общественная работа — не её стезя) и завести крысу Ларису — прехитрое и наглое существо.

Работа в обществе «зеленых» достойна отдельного упоминания. Обычно парень старался не поддаваться на всякого рода увещевания проникнуться новым «очень важным и невероятно интересным» увлечением своей напарницы (по другому назвать его девушку просто язык не поворачивался, ибо большинство своих встреч они посвящали её занятиям, её хобби, её новостям и что уж там мелочиться — просто ей). Робкие протесты она давила на корню, так же как жалобы и возмущения. «Бунт на корабле!» — ворчала она, надувая щеки и хитро поблескивая глазами. Дальше шел смех, против которого устояло бы только бесчувственное полено. И хоть иногда она и называла парня поленом, бесчувственным он не был.

Но вернемся к работе. О, это нелегко забыть! За бескорыстной помощью юная плутовка никак не могла забыть себя и всей невинной душой жаждала признания и похвалы своей деятельности. В обществе, где люди привыкли оказывать помощь от чистого сердца, к такому напору не были готовы. К тому же девушка с присущим ей энтузиазмом решила открыть новое… Что конкретно новое, парень так и не понял, но это «новое» должно было открыться, во-первых, разумеется, под её началом, во-вторых, при участии его персоны. Этот шокирующий факт открылся для него внезапно, при чтении принесенных ею списков. Привыкший с отеческой снисходительностью наблюдать за потугами девушки изобрести велосипед и точно знающий: не сегодня — завтра она сменит прежнюю страсть на новую, он со смутной тревогой почувствовал себя вмешанным в её махинации.

Как оказалось, зря. Скоро его неугомонная осознала тщетность своих попыток стать второй матерью Терезой и ловко отделилась от защитников природы, сумев сохранить с ними добрые отношения — черта, которая неизменное приводила его в восхищение.

Но она всё же была доброй. Самое смешное было в том, что все самые лучшие свои поступки она совершала невзначай, в будние дни, когда не задумывалась о престиже и просто хотела быть кому-то полезной. Просто хотела, чтобы ей сказали, какая она добрая, умная и замечательная.

Не так уж и много, если вдуматься.

* * *

Однажды всё пошло наперекосяк. Парень никогда не забудет тот злополучный день. Много всего накопилось за четыре года, что они были знакомы. И в работе у неё были проблемы… А он молчал.

— Почему ты опять молчишь? Ты всегда молчал! Тебе на всё наплевать, да?.. Да ты что, издеваешься надо мной? — и снова слова — слова — слова.

— Прекрати истерику! — взорвался он. С него и так хватало перепадов настроения — по десять раз на дню — внезапного воодушевления, криков, визгов, её просто какого-то болезненного вечного энтузиазма. Очень хотелось тишины. И спокойствия. С ней рядом он уже почти о них забыл.

У неё всегда был острый язычок. Не змеиное — пчелиное жало. Не смертельное, но болезненное. Кроме того, жало застревало в теле. И укусы забывались не скоро.

Укус он так и не забыл. А сама пчелка после укуса не живет долго. Весь яд вытекает и жалить больше нечем. Она ещё постояла, смотря на зеркальную гладь реки, потом развернулась и пошла в свою сторону. В первый раз в жизни у неё не нашлось подходящих слов.

***

Парень мрачно смерил взглядом плескавшихся у берега маленьких рыбок. Он никогда не любил этих существ, но в последнее время они казались ему особенно противными. Однако совсем не оттого, что рядом с ними не было видно знакомого силуэта с пакетом.

Нет, никогда ему не избавиться от этой дурацкой привычки приходить к этой скамейке и глазеть на реку. И рыб.

Всё-таки это рыбы виноваты. Она любила приходить сюда, каждый день, кормить их хлебными крошками и украдкой пересказывать им последние сплетни. Ещё то занятие. Эти паломничества к реке она всегда совершала в одиночку, но только когда ей было необходимо о чём-то спокойно подумать, или когда у неё болела голова после шумного дня в университете, или когда доставала соседка. Она довольно часто приходила сюда, если подумать.

Просто однажды он пошел следом за ней.

И в тот решающий день последней каплей для девушки стали рыбы — парень сказал, что её привычка абсолютно бесполезна, и что у этих нет мозгов, и вообще хлеб они не едят. Наверное, это перевернуло её понимание жизни, иначе просто не понятно, из-за чего она так тогда разбушевалась.

Во всём виноваты рыбы. А вовсе не их гордость и детское упрямство. Только рыбы.

Гипнотизируя взглядом реку и предаваясь мукам самобичевания, он не услышал, как под ногами хрустнул гравий.

— Если бы я была рыбой, то уже давно померла со страху. Таким взглядом её можно заморозить.

— Давно в городе? — будничным тоном поинтересовался парень. — Не знал.

— Как будто не ты вчера увидел меня в метро.

— Хотела увидеться?

— Вот ещё, — пренебрежительно фыркнули в ответ. — Я просто пришла… покормить рыбок. Да, — торопливо добавила девушка: — Покормить. Любишь ты выдумывать всякие глупости…

Следом послышалось сердитое сосредоточенное сопение и хруст открываемого пакета. Даже не глядя на неё, парень знал — лицо у неё красное, как помидор. Больше всего на свете она боялась того, чтобы кто-нибудь случайно не застал её врасплох и не вогнал в краску. Она терялась, запиналась и притворялась рассерженной — отрывистый, резкий тон, пресловутое сопение и напускной гонор до тех пор, пока не находила достойного ответа. Она была уверена, что несчастная жертва, осмелившаяся покуситься на её душевный покой, тут же должна была прийти в величайшее смущение и испугаться до дрожи в коленках. Все её друзья конечно же знали, что она едва ли опаснее комара, но по негласному уговору изображали смятение и трепет, либо хотя бы не хихикали вслух.

Он не извинялся, да она и не ждала этого — они даже никогда не сказали вслух «люблю». Просто она знала, что он любит. И она любит. Так незамысловато, без лишних слов. Со скромностью и тихим достоинством. Слова и не были нужны. Что слова? Зачем они нужны? От них одни лишь неприятности.

Он увидел её в метро, в час пик — время, когда бесконечная толпа людей всех возрастов врывается в подземку, сносит собой одиноких пассажиров, скромно ютящихся на своих местах и мечтающих потом только об одном — выбраться наконец из этой живой массы. А эта масса все растет и растет, люди прибывают и прибывают, и всё это так странно, шумно и слишком, просто до неприличия утомляет.

Парень открыл глаза — музыка в наушниках смолкла, он достал из кармана плеер, обвел уставшими после работы глазами вагон…

Недалеко от него, там, где несколько станций тому назад на сиденьях покачивалась тройка таких же как он, погруженных в музыку молодых людей, восседала она. И она смотрела на него.

Если бы сейчас в поезде появились медведи гризли, воскресший Майкл Джексон, инопланетяне — вряд ли бы он удивился больше. Для него она сейчас была таким же пришельцем, как зеленые человечки из многочисленных фантастических кинолент, так её появление здесь было неожиданно и невероятно.

Девушка недолго прожила в городе после окончания университета — удача ей улыбнулась, в чём он, собственно никогда и не сомневался, она уехала в другой город, стала работать в разных журналах, газетах, пару раз даже засветилась на местном канале, и однажды, спустя несколько лет, он увидел статью в интернете, подписанную её именем — это была крупная и замечательная профессиональная рецензия на недавно прошедший бродвейский мюзикл, даже целый репортаж — с приложенными фотографиями и партиями исполнителей. И всё так цепко, ярко, так точно в оценках, так интересно! Невооруженным глазом было видно — писал человек довольный своей жизнью, занимающийся любимым делом, нашедший своё призвание.

Её посылали в Америку!

И она когда-то была его девушкой — это существо, которое словно с другой планеты, шагающее к успеху семимильными шагами.

Невероятно, всё это было просто невероятно.

— Ты знала, что я сюда приду, — помолчав, сказал он.

— Может быть, — отмахнулась она. — А ты специально в метро достал из сумки хлеб.

— Специально, — согласился парень. — Могла бы поторопиться: я уже собирался уходить.

— Появляться вовремя — одно из моих главных достоинств. У меня вообще много достоинств, забыл?

— Как тут забудешь, — ехидно откликнулся он. — Ты из любой мелочи раздуешь слона. А из своих маленьких плюсиков — огромные, жирные ПЛЮСЫ. Когда я тебя встретил, то и представить не мог…

— Ещё бы, ты не можешь похвастаться богатой фантазией. В отличии от меня. У тебя просто профессиональная зависть.

— О, да — твоей необычайной наглости позавидует любой журналист. Как и пронырливости, и…

— Вот почему я предпочитаю общаться с рыбами — они, по крайней мере, не хамят.

— Я не хамил. Я как рыбы — всегда молчу.

— Рыбы едят хлеб. Хотела тебе об этом написать.

— Не хватает только твоего фирменного: «вот видишь, я была права! Права!»

Большего они ничего не сказали.

Рыбы ещё никогда не пробовали такого вкусного белого хлеба.

Но это был простой батон.