Предел прочности (гет)

Пальцы бойко стучат по клавишам, отбивая казённые фразы, постепенно складывающиеся в служебный отчет. Я внимательно смотрю на экран, полностью погрузившись в работу, а потому резкий удар по столу заставляет меня вздрогнуть. Подняв глаза, я обнаруживаю, что рабочую атмосферу бесцеремонно нарушил мой коллега Гоша:

— Подъём, Шацкая, не спи! Его сиятельство граф Орлов вызывает тебя на высочайшую аудиенцию, — насмешливо, церемонно слегка поклонившись, произносит он в ответ на мой гневный взгляд.

Гоша, или капитан Георгий Ярцев — мой коллега и старый приятель. Неизвестно, кто додумался наградить моего почти двухметрового друга таким милым прозвищем, но оно к нему настолько привязалось, что даже начальство иногда его так называло.

К слову о начальстве... Когда Гоша сказал, что меня вызывает шеф, сердце предательски пропустило удар. Шефа, полковника Алексея Анатольевича Орлова, почти полного тёзку знаменитого авантюриста екатеринских времён, подчиненные за глаза уважительно называли графом Орловым. Честно говоря, в нем и правда было что-то от потомственного дворянина — сдержанность, властность... И убийственное хладнокровие — иногда мне казалось, что он целиком высечен изо льда.

Я вспомнила свой первый день на службе. Тогда я была еще стажёром в структурном подразделении Службы национальной безопасности под казенным названием Отдел международного сотрудничества и внешних связей. Обывателям, в число которых тогда входила и я, могло показаться, что сотрудники такой структуры занимаются исключительно налаживанием сотрудничества с зарубежными спецслужбами. Официально так оно и было, но в дальнейшем выяснилось, что на самом деле мне и новым коллегам приходится заниматься проверкой на вшивость наших заклятых друзей из Моссада, ЦРУ или любой другой специальной службы, с которыми обстоятельства вынуждали нас сотрудничать. Как оказалось, этот занятный факт был не единственным сюрпризом, который приготовила мне новая работа. Как там обычно пишут в объявлениях из раздела вакансий? Удобный график, интересные знакомства? Да, это работа в СНБ обеспечивала сполна.

Воспоминания о первом настоящем задании нахлынули как-то сами собой. Тогда какие-то очередные радикальные исламисты захватили самолёт Москва-Тель-Авив, которому пришлось вынужденно сесть в Иордании. Тогда наши израильские коллеги, принципиально не ведущие переговоров с террористами, порывались начать штурм, и Орлову пришлось приложить немало усилий, чтобы притормозить силовой захват.

...мы с Гошей стоим за спиной Орлова, стараясь сохранить невозмутимость под недружелюбными взглядами двух мощных брюнетов, похожих друг на друга, как родные братья — офицеров Моссада, скорее напоминающих телохранителей, чем аналитиков. Кондиционер в вип-зале аэропорта \"Королева Алия\", служащем штабом спецоперации, работает на полную мощность, но я чувствую, что лёгкая блузка от пота противно прилипла к спине.

Полковник Орлов негромко и показательно вежливо беседует с Давидом Харелем, видным офицером Моссада, специалистом по силовым операциям на территории зарубежных государств. Израильтянин говорит по-русски нарочито неторопливо, подобно змею-искусителю, держится расслабленно, всем своим видом давая понять, что хозяин положения здесь именно он. Орлов откидывается на спинку стула, перекрещивая руки на груди. Он слегка прищуривается, подобно сытому коту, и мне на минуту кажется, что я нахожусь не в штабе спецоперации, а на загородной вилле какого-нибудь миллионера, обсуждающего партию в гольф с принципиальным соперником. Но за массивным дубовым столом сейчас идет столкновение характеров, авторитетов и умов, от исхода которого зависят жизни заложников.

Орлов улыбается, что, казалось бы, совсем не уместно в этой ситуации, и выдаёт такой убийственный аргумент, что Харелю становится буквально нечем крыть. Но надо отдать ему должное — он умело скрывает наверняка бушующую сейчас внутри ярость: он не переворачивает стол, а лишь слегка поджимает губы. Жест этот едва заметен, но я, только что прошедшая спецкурс психологии, его невольно подмечаю. Харель вальяжно поднимается со стула, на ходу бросая:

— Надеюсь, наше сотрудничество и в дальнейшем будет столь же продуктивным.

Он абсолютно спокоен, но от его слов веет таким холодом, будто Мертвое море неожиданно покрылось льдом.

Телохранители за спиной у Хареля, покидающего вип-зал, слегка переглядываются, а мы с Гошей вздыхаем от облегчения. Я вижу, что Орлов прозволяет себе мимолетную торжествующую улыбку, но когда он поворачивается к нам, его лицо с резкими чертами подобно высеченной из камня маске:

— Командира спецназа ко мне. Живо!

Мы срываемся с места, погрузившись в мысли об анализе текущей ситуации и оценке рисков, но меня еще долго не отпускает навязчивая мысль о холодности шефа. Странно, почему это меня волновало? Он ведь всегда был моим начальником, и только. И только?

Я иду по длинным коридорам Главного здания СНБ, а память услужливо подбрасывает мне все новые воспоминания.

Все тот же аэропорт \"Королева Алия\" в Аммане. Вот-вот начнется штурм самолета. Я стою рядом с Орловым и стараюсь не упустить ни одной детали, заранее зная, что по возвращении в Москву Орлов затребует подробнейший отчет. Вот к нему подходит командир группы спецназа \"Альянс\" — высокий, широкоплечий подполковник с внимательным карими глазами, во время сдачи рапорта время то и дело поправляющий растрепанные горячим пустынным ветром светлые волосы. Орлов слушает, внимательно кивая. Сейчас его глаза закрыты темными очками, но я знаю, что каждый раз, когда он принимает рапорт от подчиненных он слегка щурится. И когда я успела так его изучить?

Дверь кабинета Орлова все ближе, как и кульминация той истории.

...штурм идет вовсю, спецназовцы уже выводят первых заложников, и я, после молчаливого кивка шефа, спешу к ним — помочь, поддержать и постараться получать из первых рук как можно более полную информацию о террористах. Вокруг бегают врачи, террористы лежат на земле под контролем спецназа и зорким взглядом того самого светловолосого подполковника.

Я пытаюсь одновременно следить за ситуацией и слушать бывшую заложницу — всхлипывающую женщину лет тридцати пяти:

— Я видела, в-видела, — она все еще слегка заикается, — у него был какой-то пояс. Не с п-патронами, или как там это называется, а другой, с какими-то ме-мешками.

На этих словах в голове будто что-то щелкает. Пояс. Пояс может быть поясом смертника. Я оставляю женщину на попечение врачей, а сама бегу к Орлову, втайне надеясь, что спецназовцы уже обыскали террористов и обезвредили вероятную взрывчатку. Но добежать не успеваю, потому что где-то сбоку раздается взрыв. Я вдруг понимаю, что лежу на земле, чувствуя щекой горячий асфальт, а потом теряю сознание.

Очнувшись, я чувствую ноющую боль в затылке, но успеваю с удовлетворением отметить, что все конечности вроде бы целы. Медленно открыв глаза, я ожидаю увидеть над собой палящее солнце, но перед глазами — белый потолок и чье-то лицо. В янтарно-карих глаза — неподдельное беспокойство и волнение, и я не сразу понимаю, что это полковник Орлов. Пересохшими губами я пытаюсь задать вопрос:

— Сколько я?..

Я не успеваю договорить, как он меня прерывает:

— Шесть часов. У вас легкое сотрясение, но сказались жара и стресс. Вам лучше отдохнуть.

Он произносит это, смотря в окно, своим всегдашним строгим и бесстрастным голосом. А потом вдруг внезапно добавляет, быстро и почти шепотом:

— Как ты меня напугала!..

От удивления я даже преподнимаюсь на подушках, но резкая боль в затылке заставляет меня лечь. Орлов стремительно покидает палату, а я провожаю его ошарашенным взглядом. Осторожно повернув голову налево, к маленькой тумбочке, я обнаруживаю там букет. И когда он успел? А с чего я взяла, что это именно он? Я не знаю точно, кто принес цветы, но почему-то, как наивная школьница, уже после выписки вкладываю один цветок в записную книжку и засушиваю на память.

Боже, лейтенант Шацкая, вы как будто начитались дешевых дамских романов! Какая чудовищная сентиментальность! Но выкинуть цветок я почему-то так и не решаюсь.

Погрузившись в воспоминания, я не замечаю, что уже дошла до кабинета шефа. Облизнув пересохшие губы, я осторожно стучу в дверь:

— Разрешите, товарищ полковник?

\"Входите\" из кабинета слышится как-то глухо и безразлично. Еще не успев войти, я краем глаза замечаю, что Орлов сидит за столом, бессильно опустив голову на раскрытые ладони. Однако, когда я, закрыв за собой дверь, поворачиваюсь к нему, он сидит как всегда прямо, а лицо его бесстрастно. Железный полковник Орлов, сломленный усталостью или неудачами — картина эта настолько абсурдна, что я думаю, не показалось ли мне.

Тон, которым он начинает говорить, не оставляет места для сомнений.

— Старший лейтенант Шацкая.., — голос звучит хрипло, и я понимаю, что Орлов долго молчал. Странно, рабочий день в разгаре, а полковник Орлов, который всегда в авангарде атаки, до сих пор не принял ни одного рапорта, не провел ни одного инструктажа?

Орлов прокашливается и продолжает:

— Старший лейтенант Шацкая, где ваш отчет? — он говорит ледяным голосом, чеканя каждое слово, и я не понимаю, чем заслужила такую немилость, особенно учитывая тот факт, что отчет я должна сдать в понедельник, а сегодня только пятница. Но я не возражаю и отвечаю так же хладнокровно:

— Товарищ полковник, отчет будет готов после обеда. Экспертно-криминалистическое подразделение задержало характеристики вещественных доказательств.

Я говорю подчеркнуто официально, намеренно упоминая полные, отдающие канцеляризмом, названия подразделений и улик. Пожалуй, я играю с огнем, но в нашем отделе всегда более ценились личные качества, нежели умение заискивать перед начальством, и Орлов знает это как никто другой, поэтому я даю ему понять, что менее других заслужила обвинения в отсутствии должного служебного рвения.

Орлов кивает, видимо, удовлетворенный таким объяснением.

— Свободны, Шацкая, — голос по-прежнему звучит безэмоционально, но я чувствую, что холода в нем поубавилось.

Я выхожу абсолютно спокойно, аккуратно закрыв дверь. Я все еще не понимаю, чем была вызвана эта внезапная головомойка, но, тем не менее, гордо подняв голову, возвращаюсь на рабочее место.

Вернувшись, я вижу, что на моем столе самым наглым образом сидит бесцеремонный Гоша и весело болтает с подполковником Крутовым — тем самым командиром \"Альянса\", с которым я познакомилась во время операции в Иордании. Веселая болтовня Гоши и присутствие спокойного и добродушного, несмотря на внушительную внешность, Крутова приподнимает настроение.

— Здравствуйте, Евгений Владимирович, — доброжелательно говорю я.

— Здравствуй, Александра, — отвечает Крутов. Он всегда называет меня Александрой, и эта его особенность в сочетании с разницей в возрасте делает его похожим на какого-нибудь учителя географии или доброго дядюшку, отчитывающего непослушную племянницу.

Но Гоша знает меня как облупленную, и скрыть неприятный осадок от разговора с Орловым за показным позитивом не получается.

— Что случилось? Наорал? — спрашивает Гоша, заранее подготовившись выслушать душещипательную историю о сером волке, чуть было не съевшем Красную шапочку. Гоша — хороший парень и профессионал своего дела, но ужаснейший болтун, а потому я стараюсь отвечать как можно сдержаннее, не давая ему повода для сплетен.

— Да лучше б наорал! — увы, скрыть досаду не получается. — Ты же знаешь, как он умеет, — я воздеваю руки к потолку и закатываю глаза, — пришпилить! Вот привязался с этим отчетом!

Я понимаю, что в данный момент похожа на обиженную школьницу, но скрыть эмоции не получается, и Гоша сочувственно кладет руку мне на плечо:

— Не расстраивайся, Шурочка! Побузит и перестанет. Наверно, опять министерство на мозги капает.

Крутов наблюдает за нами с полуулыбкой и приговаривает: \"Эх, детишки!\", что окончательно подтверждает мое представление о нем, как о добром дядюшке. Но он неожиданно становится серьезным и произносит странную фразу, которую у нас с Гошей не получается сразу понять:

— Поверьте, сейчас его лучше не трогать.

Мы с Гошей непонимающе переглядываемся и вопросительно смотрим на Крутова. Тут я вспоминаю, что слышала что-то о совместном боевом прошлом Крутова и Орлова, поэтому я осторожно спрашиваю:

— Это связано с прошлым?

Крутов кивает и говорит очень сухо и кратко, будто жалеет о своем решении посвятить нас в подробности биографии шефа:

— Все очень просто. Грозный, весна девяносто пятого. Небольшая группа бойцов, совсем зеленые срочники. И два молодых лейтенанта, только-только из училища. Первомай, мать его, день весны и труда. Вернулись только семь из тридцати. Одного лейтенанта посекло осколками, он потом почти полгода провалялся в госпитале, а другой еще долго не мог оправиться от пережитого. От него невеста ушла, и он с тех пор так и не женился.

Крутов говорит отрывисто, смотря куда-то вдаль, но все же замечает, как нервно сглатывает Гоша, и добавляет уже чуть позитивнее себе под нос:

— Видимо, так и помрет холостяком. Не погулять мне на его свадьбе.

После этих слов Крутов будто вспоминает, зачем пришел. Он берет со стола черную кожаную папку и стремительно, широкими шагами выходит в коридор, явно направляясь на доклад к шефу. А я, хоть и знаю Крутова несколько лет, в первый раз замечаю, что шея и левая щека у него покрыты тонкими белесыми шрамами. Гоша же переводит взгляд на календарь, где кто-то из сотрудников красным маркером жирно обвел грядущие майские праздники, на которые у него, видимо, имелись грандиозные планы.

В комнате все еще висит тишина, мы с Гошей обдумываем услышанное. Наконец, он первым нарушает молчание:

— Постой-ка... Но ведь первомай бывает каждый год!

— Поразительная логика, Георгий! — хмыкаю я в ответ.

Гоша же недовольно хмурится:

— Да нет, подожди... Если гложущие воспоминания о прошлом, — Гоша неисправим, даже тут у него не выходит воздержаться от поэтического пафоса, — не мешали ему работать почти двадцать лет, что такого произошло в этом году?

Я уже собираюсь возразить, но понимаю, что в рассуждениях Гоши есть рациональное зерно. Мысли о прошлом шефа не давали бы мне покоя, если бы не отчет, поэтому я, тяжело вздохнув, взмахиваю руками, сгоняя Гошу, все еще сидящего на краю стола:

— Кыш, настало время заняться литературным творчеством, а то его сиятельство опять сделает светлейший втык.

Гоша ухмыляется, по покорно спрыгивает со стола и удаляется по коридору.

Я сажусь за компьютер, открываю файл с отчетом, но настроиться на работу очень трудно — в голову лезут всякие мысли, никоим образом не связанные с работой.

Получается, он не был женат? Странно. Такой мужчина и не женат? Что? Какой \"такой\"? Сразу вспоминается противная попсовая песенка про мужчину, звучащая из каждого утюга. А ведь и правда, в нем что-то есть... Желто-карие, почти волчьи глаза, седина. В сорок три года. Интересно, это особенность организма или последствие, как у одного популярного литературного персонажа, нервного потрясения?

Когда я осознаю, чем моя голова занята в рабочее время, мне вдруг становится стыдно за свою сентиментальность. Даже на минуту представляется стоящий рядом Орлов, укоризненно качающий головой. \"Передовая женщина\", а все туда же. К счастью, подобная забавная картина помогает отвлечься от мысленного созерцания достоинств шефа как мужчина, и я возвращаюсь к работе.

Заканчиваю я к концу рабочего дня, когда многие сотрудники уже расходятся по домам. Победно поместив в папку последний, еще теплый после печати листок, я отправляюсь к шефу, злорадно усмехаясь: хотели, товарищ полковник, отчет? Получайте!

Увы, у меня не выходит восторжествовать — в кабинете Орлова не оказывается. Я аккуратно, чуть ли не по линейке, кладу папку ему на стол и уже собираюсь выходить, как мое внимание привлекает какой-то запах. Да, привычный аромат его одеколона. Приятный запах, очень приятный. Но что же еще? Похоже на алкоголь. Орлов употребляет на рабочем месте? Это уже вообще история из разряда фантастики. Скорее всего, налил сто грамм, чтобы умаслить какую-нибудь министерскую шишку.

Как бы то ни было, рабочий день уже подошел к концу, и я с чувством исполненного долго, подхватив сумку и легкую кожаную куртку, отправляюсь по давней традиции в небольшой бар недалеко от управления.

Нет, алкоголь я не люблю и вообще стараюсь употреблять как можно реже. Просто там делают потрясающий кофе.

Орлова ждет на его рабочем столе выполненный отчет, а меня — прекрасный кофе по-венски. Похоже, жизнь налаживается.

Людей в баре, несмотря на вечер пятницы, немного — похоже, в преддверии выходных и грядущих майских праздников, народ рванул за город, создавая пробки и дополнительные проблемы сотрудникам автоинспекции.

Девушка-бармен узнает меня и приветливо спрашивает:

— Вам как обычно?

Наверно, только сейчас я понимаю, как меня утомил сегодняшний день, но тем не менее, стараюсь отвечать вежливо:

— Да, спасибо.

Когда кофе готов, я аккуратно беру чашку с барной стойки и иду за присмотренный заранее столик — благодаря отсутствию ажиотажа я занимаю любимое место у окна.

От чашки поднимается пар и приятный аромат, а я, смотря в окно, аккуратно, но рассеянно размешиваю взбитые сливки, пышной шапкой покрывающие напиток. Рабочая неделя подошла к концу, впереди выходные и праздники, но сосредоточиться на отдыхе не получается — в голову лезут настойчивые мысли о полковнике Орлове. Сейчас, когда я узнала драматические подробности его биографии, мне хочется разложить все по полочкам, еще раз проанализировать свое к нему отношение. И его ко мне тоже.

Сейчас, в мыслях я впервые позволяю себе назвать его имени. Алексей. Хоть я не произношу это вслух, подобное обращение звучит очень странно, особенно после четырех лет \"товарищ полковник\". Но мне определенно нравится. Я на минуту забываюсь и неожиданно для себя самой представляю, как называю его по имени, смотрю в глаза и провожу рукой по темным с сильной проседью волосам. Сегодняшнее странное происшествие, непривычное поведение Орлова наталкивают на размышления. И вдруг впервые за четыре года все впечатления, мысли и воспоминания о нем мелькают в памяти, как на кинопленке, и постепенно складываются в одну картинку, и я с ужасом понимаю, что воспринимаю полковника Орлова не просто как начальника. Эта почти неприличная фантазия затягивает, и я не слышу, что происходит в реальности. Как будто где-то вдалеке я слышу шум шагов и чувствую, что кто-то подошел совсем близко. Срабатывает инстинкт, выработанный за несколько лет работы в СНБ, и я вырываюсь из мира грез и резко поворачиваюсь к незнакомцу. Когда я поднимаю глаза, чтобы увидеть его лицо, сердце начинает биться быстрее, я слышу, как кровь пульсирует в ушах. Я даже приоткрываю рот от удивления, потому что передо мной стоит полковник Орлов, будто магическим образом явившийся из самых заветных фантазий и одновременно самых худших кошмаров.

Рукава белоснежной рубашки небрежно закатаны, ворот расстегнут, а узел галстука расслаблен. Пиджак висит на руке, а сам он смотрит на меня выжидающе и задает логичный в этой ситуации вопрос:

— Товарищ старший лейтенант, здесь свободно?

Я чуть не закашливаюсь не до конца остывшим кофе и, еще не отойдя от шока и слегка заикаясь отвечаю:

— Д-да, конечно, товарищ полковник.

Я не решаюсь спросить, почему в полупустом баре он решил сесть именно рядом со мной.

Орлов вешает пиджак на спинку стула и садится, все еще не сводя с меня взгляда, и я начинаю нервничать. Повисает неловкое молчание, и наконец я решаюсь спросить:

— Вы что-то хотели, товарищ полковник?

— Да, — он внезапно опускает взгляд, как будто изучая темный деревянный стол, — я хотел извиниться.

От удивления я резко откидываюсь на спинку стула и со звоном опускаю чашку на блюдце. Слова застывают в горле, но прежде, чем я успеваю что-то сказать, Орлов порывисто добавляет:

— И пожалуйста, не называйте меня \"товарищ полковник\". Хорошо?

Происходящее сейчас абсолютно не укладывается в голове. Я настолько привыкла к его образу железного полковника, из которого он почти никогда на моей памяти не выходил, что обычные человеческие слова из его уст звучат как-то странно и даже неестественно.

Весь этот поток мыслей на деле занимает доли секунды, и я киваю:

— Хорошо... Алексей Анатольевич.

Орлов барабанит пальцами по столу, будто не зная, с чего начать, и глубоко вздыхает. В этот момент я чувствую легкий запах алкоголя, который дополняет сюрреалистичный образ Алексея Орлова — не сурового нордического офицера спецслужб, а обычного человека со своими слабостями и проблемами.

Наконец Орлов собирается с мыслями и начинает без всяких предисловий — похоже, ему трудно вспоминать о том, о чем он собирается мне рассказать. Его слова подтверждают мою догадку:

— Знаете, мне трудно об этом говорить, но все-таки я хочу быть с вами предельно честным. Я никоим образом не хотел вас оскорбить, просто, — он на минуту замолкает, а я смотрю на него, затаив дыхание, — просто, наверно, мне уже пора в отставку.

Услышанное поражает подобно грому, и я энергично качаю головой, на что Орлов печально слегка улыбается и продолжает:

— Похоже, я разучился принимать решения, руководствуясь исключительно разумом. Старею, наверно.

Вдруг голос его внезапно становится тверже, в нем начинает звучать сталь:

— Но я не могу послать на верную смерть своих сотрудников.

Я хмурюсь, не понимая в чем дело, и Орлов продолжает:

— Много лет назад я уже вел в бой солдат, понятия не имеющих, что их отправили на бойню. Почти двадцать лет назад я, командир, не смог спасти от гибели зеленых юнцов.

Орлов пытается говорить спокойно, но с каждой фразой в нем закипает ярость, руки сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки пальцев:

— А сейчас же штабные крысы приказывают мне отправить моих бойцов в Саудовскую Аравию, якобы для ликвидации идейного лидера кавказских террористов, хотя прекрасно знают, что их там на куски разорвут!

Орлов вдруг в бессильной злобе ударяет кулаком по столу, от чего моя кофейная чашка со звоном подскакивает на блюдце. К счастью, в баре громко играет радио, что спасает нас от любопытных взглядов посетителей.

— Они прекрасно знают, каким будет исход. Эти сволочи не способны нести ответственность, а я... я не смогу снова смотреть в глаза матерям и женам тех парней, зная, что не уберег их!

Последнюю фразу он буквально выкрикивает. Внезапное откровение шокирует, но я вижу, что ярость копилась в душе Орлова много лет, поэтому мне сложно обвинять его в несдержанности.

Орлов снова заговаривает, но на это раз его голос звучит глухо, словно пылающая в нем ярость в последний раз вспыхнула и погасла, оставив после себя едва тлеющий уголек:

— Я готов сам пойти под пули, я готов пойти на задание, зная, что не вернусь, но я не могу снова пережить тот ад. И я не могу потянуть за собой других. Особенно вас.

Орлов выразительно смотрит на меня, и я сразу понимаю, к чему он ведет. Иордания.

Я машинально провожу рукой по едва заметному шраму над бровью, единственному напоминанию о том инциденте, но Орлову, похоже, воспоминания даются куда труднее:

— Я никогда не был сентиментальным или впечатлительным, иначе бы меня не взяли на эту службу, но иногда я не могу заснуть, потому что перед глазами стоят те ребята. Такие же молодые, в том же потертом камуфляже. Просто стоят и укоризненно смотрят. А я бессмысленно пялюсь в темноту и не могу закрыть глаза. Потому что если закрою, снова увижу тот аэропорт. Взрыв. Снова и снова я вижу вас, в крови, без сознания, бегу к вам, но не могу добежать. Земля будто скользит под ногами. И я ничем не могу вам помочь. Наверно там, за границами этого аэропорта, и заканчивается мой предел прочности.

— Вы ни в чем не виноваты, — я на мгновение запинаюсь, но решительно продолжаю, — особенно в том, что случилось со мной. Я знала, куда иду, и была готова ко многому.

Орлов поднимает взгляд и вдруг улыбается:

— Вы всегда были такой решительной, упрямой.

Голос его звучит все мягче, и я начинаю слышать в нем... нежность?

— Вы далеко пойдете. Когда-нибудь и мое место займете, — Орлов усмехается, и я чувствую, что витающее в воздухе напряжение постепенно спадает.

Я тоже начинаю улыбаться. А в следующую секунду Орлов вдруг протягивает руку, я не успеваю инстинктивно отпрянуть, и он аккуратно проводит пальцем по шраму над моей бровью.

Я сижу, затаив дыхание, а Орлов почти с мольбой в голосе произносит:

— Но, пожалуйста, будьте осторожны...

Я слегка киваю, а Орлов медленно опускает руку на стол, совсем рядом с моей ладонью. Он ни произносит ни слова, но я чувствую, что для немногословного и хладнокровного Орлова этот жест значит гораздо больше, чем пылкие признания. Сердце стучит все быстрее от той невысказанности, которой наполнен этот легкий, казалось бы, незначительный жест.

Я смотрю в янтарно-карие глаза Орлова и одними губами произношу:

— Буду