Ловцы удачи (гет)

"Поймав ветер, ты поймешь удачу." © m.k.

Прими трудов венец желанный,

Уж ты не раб — ты царь венчанный;

Ничего не властно над тобой!

Не страшен гроб, я с ним знакома;

Не бойся молнии и грома,

Не бойся цепи и бича,

Не бойся яда и меча,

Ни беззаконья, ни закона,

Ни урагана, ни грозы,

Ни человеческого стона,

Ни человеческой слезы!

Усни, страдалец терпеливый!

Свободной, гордой и счастливой

Увидишь родину свою,

Баю-баю-баю-баю!

© Н. Некрасов

Дом Молитв.

Мелодичный голос молящихся служащих сада поднимался ввысь к стеклянном, мозаичному куполу, наполненном ладаном и дымом от горящих кровавых свечей. В пьянящем молебном дурмане утопали девять статуй Плачущих дев и толпа народу, собравшаяся на утреннюю молитву. Стеклянный купол, укрывающий раскидистый сад под своим кровом, хранил солнечные часы, под которыми и проходила служба. Яркий свет солнца проникал через этот механизм и освещал царскую семью.

Она стояла строго в центре, так чтобы тень от циферблата не касалась её белых одежд, а толпа могла рассмотреть всё.

Святой Нолитефлер проводил обыкновенную субботнюю службу. С заплетенной седой бородой в красных одеяниях он басистым голосом воспевал важных посетителей его сада.

— Да, благослови и оплачь Великого Царя Солорбского, Миротворца государства людского Александра, — Святой Нолитефлер дрожащей морщинистой рукой нарисовал на лбу государя кровавый круг.

Высокий мужчина, до этого наклоняющийся, выпрямился во весь свой исполинский рост. Капля красной краски стекла по его лицу, скользя по углублениям — морщинам, гордому носу и густой тёмной бороде. На лёгкой залысине в свете свечей золотился терновый венец. Царь, смотря в ясное акварельное небо за стеклом купола, изобразил пальцами иксообразный крест на своей широкой груди.

— Умой великими слезами своими Царицу Михаилу, мать народа Солорбского.

Царица казалась совсем миниатюрной по сравнением со своим мужем, стоящим рядом. Она была маленького роста, с пышными, материнскими формами, какие бывают у женщин родивших четверых детей. Рыжие кудри выбивались из-под шёлковой повязки и оформляли черты круглого лица, очень миловидного и приятного.

— Помоги своими лучами тёплыми Цесаревичу Никодиму вылечить болезнь страшную, — продолжал Святой Нолитефлер, рисуя очередной кровавый круг на лбу молодого цесаревича.

Худой, бледный, с чёрными кругами под глазами он не стоял, а сидел в специальной инвалидной коляске, работающий на паровом ходу. Тонкая кожа, натянутая на костлявые скулы, просвечивалась насквозь. Было видно, что ему мучительно больно крестить грудь и смотреть на яркий свет голубого неба. Его веки слабо дрожали, а когда он моргал, то делал это медленнее, чем здоровые люди.

— Укрепи словами мирными сильный дух в царевичах юных Михаэле и Самуиле, защити их отцовской мудростью, — Нолитефлер по очереди коснулся краской лбов юных царевичей.

Михаэль, более старший, учтиво поклонился служителю сада, крестя свою грудь. Он был удивительно высокий для своего четырнадцатилетнего возраста и очень крепкий. Полнейшая противоположность своего больного брата, но сохранившая все черты великого царского семейства: чёрные густые волосы и большие горящие угольки в глазницах.

Десятилетний отпрыск царя, Самуил, крутился во все стороны, неправильно покрестился и всё время озирался по сторонам — в первом ряду стояли девчонки, накрытые белыми воздушными платками, и он пытался произвести на них впечатление, считая, что не достаточно быть сыном царя для этого. Угловатый, взъерошенный и явно непонимающий, что он здесь забыл, мальчишка был крайне миловиден, какими бывают дети в этом возрасте.

— И спаси царицу юную Александрину от порочности, в кое наш мир погряз, — кровавый круг был нарисован на последнем члене царской семьи, на шестнадцатилетней девушке.

Она была укутана в нежное белое облако своих легких одежд, гордо и высоко смотрела вверх, расцветая и благоухая, как дикая белая роза. Грациозные черты лица, лёгкая полуулыбка, нисходящая с её пухлых губ, привлекали всех своей красотой и очарованием.

Покрестясь, юная царевна посмотрела на своего угрюмого и больного брата, вместо того чтобы смотреть вверх. Никодим, уловивший её нежный взгляд, слегка потянул губы и тут же опустил голову.

В толпе верующих тел, с упоением наблюдающих за службой, шёпотом, в полголоса, чтобы не тревожить молитву двое мужчин вели разговор, не отводя взгляда от царской семьи.

— Я видел: к берегам столицы пришвартовался Мурляндский дирижабль, — полный маленький мужчина с редкими рыжими усами и такими же волосами, похожий на дутую бочку, отдувался и потел.

Ему было тяжело стоять, да и шёлковая одежда весьма туго стягивала его пузо. Расстегнуть бы эту чёртову пуговицу на его жилете. Но болтик продолжал упрямо вкручиваться в его живот.

— Его визит настолько поспешен, что наш с вами друг вызвался лично переводить бумаги.

Этот человек был облачён в длинный коричневый кафтан, без нашивок и металлических элементов. С высоким цилиндром на голове он походил на фонарный столб. Такой же не живой.

— Неужели будут приняты их условия? — говоря это, коротышка косился на семейство прихожан, стоящих в первых рядах, и разглядел кривоносого, желтоглазого с тёмно-синей шевелюрой кого-то, кому этот разговор совершенно бы не понравился, и если бы он его услышал, то непременно бы познакомил разговаривающих с пеньковым галстуком. Мужчина сглотнул.

— Будет сделано всё, чтобы отсрочить эту войну, — его собеседник был весьма строг и холоден. Внушение в этом придавали седая остроконечная борода, седые волосы и подкрученные седые усы. Хоть лицо его было изрыто морщинами, он был твёрд как стержень и не позволял времени взять своё.

— Всё? — задыхаясь от ладана, коротышка прислонял белый платок к своим сальным губам и всё время потирал свои маслянистый лоб.

— Да, это нам и на руку, — седовласый тихо ответил, прокручивая в белых накрахмаленных перчатках трость.

— На руку? — уточнил первый всё ещё косясь на того, в толпе.

— Стоит лишь немного подождать и … — нехотя проговорил собеседник, словно его ужасно бесило, что ему приходится разжёвывать такие пустяки и кормить этого полудурка с ложечки.

— Чего подождать? — продолжал любопытствовать коротышка, теперь крутя в своих руках свою зелёную шляпу-котелок.

— Его смерти, — выдавил из себя мужчина и даже перекосился. Возникшая на его лице гримаса походила на печённое яблоко, такая же сморщенная.

— Прощу вас, не говорите так, — вдруг огромная масса резво повернулась на каблуках и впилась маленькими поросячьими глазками в «фонарный столб», — Его В… — его от чего-то перекосило, и мужчина поспешно зажевал слова, — В прекрасно здравии и пробудит в нём долгие лета. К тому же лучше проверенный воин, чем болезненный… — лепетал он, словно заведённый.

— Безусловно… — тихо прервала его мраморная фигура, и от чего-то на бесчувственном лице возникла мимолётная улыбка, ели уловимая.

Святой Нолитефлер окончил службу и, широко раскинув руки, произнёс, обращаясь к толпе:

— Сол храни царя!

Огромная толпа вторила ему в ответ бушующим морем голосов. И лишь один мужчина запоздало проговорил, смотря прямиком на государя:

— Сол храни царя…

Царский Спиритус, разномастная столица государства Солорбского.

Где-то вдалеке, за красивыми каменистыми домиками и их остроконечными пиками, виднелись большие трубы, выбрасывающие чёрный едкий дым. Чуть поодаль возвышался на железных колоннах вокзал, как паук, раскидав свою паутину по городу. И по этой паутине шествовали маленькие мухи — жёлтые трамвайчики, перевозящие куда-то спешащих граждан. За подстриженной кроной деревьев царского сада в лучах солнца переливалась часовая башня — гордый страж самой большой городской площади, охраняющий фонтаны, парки и скамейки. Небольшие красные вагончики колеса обозрения медленно покачивались и кружились. Виднелись переполненные жуками-перевозчиками мосты и дороги, как змеи сплетающиеся в клубок. Круглый, помпезный, железный эподом, застаивающийся без дела, перекрывал огромные балки — причал для дирижаблей. Они как воздушные шарики несли небольшие корзинки — кораблики, с одной из которых этим утром сошёл мурляндский посол.

Весенние солнце растекалось по городу сливочным маслом, пробуждая ароматы солярки, мазута, уличной пыли, типографии, цветущих в саду роз, стиранного белья, нежных ноток пропавшей ещё вчера рыбы и человеческих испражнений.

Облако синеватого дыма вырвалось из ноздрей царя. Государь курил, высунувшись из окна своего кабинета, и задумчиво рассматривал столицу, почёсывая ус.

В самих комнатах дворца он не курил: запрещала супруга. Маленькая, миниатюрная Мики всегда проводила рейды в его кабинете: то сама принесёт вересковый мёд, отобрав его у камердинера, то что-то перекусить, предлагая оторваться от государственных дел. Но никогда за все восемнадцать лет их совместной жизни она не осмелилась даже о мысли, чтобы как-то помочь ему. «Моё дело рожать детей, да устраивать балы» — смеясь, говорила Михаила. И кто бы мог подумать, что она царица?

А дел было много. Не стабильная экономика государства, внешнеполитические конфликты с востока, расовые беспорядки на улицах, ущемление прав дворян, переустройство внутригосударственного механизма и множество-множество остальных бумаг на его столе и столе царской канцелярии.

Царь очень часто работал допоздна, делая перерывы лишь на обед, он любитель поесть, на курение и на прогулки по саду.

Царский сад был действительно величав, в нём легко можно было потеряться. С галечными тропинками, подстриженными лабиринтами кустов и фонтанами с золотыми статуями он зелёным поясом окутывал Белый дворец.

Совсем недавно прогуливаясь по саду, государь увидел своего младшего сына за игрой. Самуил, взгромоздясь на небольшую скамейку, тем самым смотрел на статую оголённого мужчины сверху вниз, крича при этом, что он, мерзавец, отказывается работать и не желает служить царю. Александр пародию оценил и окатил мальчишку водой из шланга, чтобы неповадно было дразниться.

Внимание царя привлёк жук-перевозчик. Он, светящийся от солнца, съехав с мощённого подвесного Николаевского моста, стремглав устремился по фонарной аллеи, объехав мраморно-золотой памятник Фаэтону, немного притормозил у центральных ворот. Его водитель, в кожаной шапке-шлеме, с нахлобученными на глаза чёрными очками и длинными усами в разные стороны, что-то быстро крикнул караульному. Синие мундиры забегали, засуетились, открывая кованые ворота, укрощенные золотом. Жук-перевозчик проехал дальше.

Государь хмукнул, думая, что это к нему так спешат, потушил окурок и только собирался закрыть окно и вернуться к работе, как на него откуда-то сверху вылилось что-то холодное и влажное.

Царь неприлично вскрикнул грубым басом, отскочил от окна, вытер огромной рукой лицо и тут же вылез обратно в окно, чтобы посмотреть, кто это сдал.

Сверху раздался смех, а в оконном проёме с ведром под мышкой сидел юный князь Самуил, собственной персоной. Но не успел отец пожурить своего сына, он уже заносил палец вверх и набирал воздух в лёгкие, как в двери постучали.

— Войдите! — грозно крикнул он, — И прихватите полотенцу.

За дверьми раздалась возня, видимо искали так внезапно требующиеся. Но через несколько минут в кабинет вошёл Роберт Вольноястребов, одетый по всем правилам, но слегка помятый: красный мундир с золотыми эполетами, застёгнутый не на все пуговицы, голубая лента, съехавшая с плеча, тёмно-синие брюки с красными лампасами, задирались, показывая начищенные сапоги, и сабля, дарованной лично царём, находящаяся не на поясе, а где-то под грудью. Лицо его было чистовыбрито, а синие волосы хоть и были зализаны и приправлены гуталином, но одна прядь всё же спадала на лоб. В одной руке он держал кожаную папку, в другой — полотенце и часто-часто дышал.

Вольноястребов был хорошего телосложения и ещё, по меркам царя, молодого возраста (ему было сорок два года), но, так же как и большинство громоздких министров, плохо одолевал многочисленные лестницы дворца, спеша к государю и перепрыгивая через три ступени подряд.

— Ваше Величество, с вами всё в порядке? — поинтересовался он, окидывая государя пронзительным жёлтым взглядом. Сюртук царя был в мокрых пятнах, а борода и волосы вовсе мокрые. Но ту же опомнился о своём внешнем виде и принялся поправляться, по-военному стукнув железными набойками сапог.

Александр, вытерев волосы и бороду предложенным ему полотенцем, грузно уселся в своё кресло:

— Да, адмирал, всё хорошо. Сын, просто, проказник, — махнул куда-то себе за плечо, а потом продолжил, отодвигая печатную машинку, — Ну? Перевили?

Жёлтые глаза утвердительно моргнули, а твёрдые руки тут же распечатали папку, выуживая оттуда бумаги.

— Вот смотрите, — Роберт Вольноястробов протянул их царю, — Условия, конечно, желают лучшего, — он сел, так как Александр рукой указал ему садиться, пока рассматривал документы, — Но если хотим отсрочить…

— Мы хотим избежать, Роберт, — укоризненно поправил Александр, возгружая себе на нос крохотное пенсне.

Роберт шумно втянул воздух через горбатый нос и собрал лоб в морщины.

— Боюсь, что не получится, Государь, они требуют немедленного подписания договора.

— Куда они так спешат? — отодвинул на вытянутую руку бумажки, пытаясь разобрать корявый и мелки почерк своего советника.

— Полагаю, боятся, что передумаем.

Роберт был хорошим мужиком. Честным, умным, праведным, не боялся сказать правды в глаза и не любил говорить за спиной, добросовестно выполнял свою работу, и к тому же был лично предан государю. Царь его любил, уважал за дальновидность и прямоту, подсмеивался над отсутствием чувства юмора и над тем, что о нём говорят другие. А другие не любили царского фаворита. Его, служаку, непревзойдённого мастера муштры, называли солдафоном и горбуном, за глаза конечно, о нём ходили невероятные слухи, будто он как-то оставил всю дирижабльскую команду без провизии, и что учинял на своём дирижабле самосуд: лично выбрасывал за борт провинившихся. Но Александр знал, что всё это полнейшая чепуха. Роберт не любил общаться с людьми, но не был жутким социофобом и ненавистником всего окружающего. К тому же он был единственным человеком, на которого можно было опереться, если вдруг наступил мимо ступени. А сейчас был именно этот случай.

— Правильно боятся, — Царь отложил бумаги и поднял взгляд на Роберта, — Вот что, поезжайте ка в Мурляндию вмести с Куликовым, потяните время. Куликов это может, дипломат всё же, а ты присмотри за ним и за этим… Как его… Вольнонародцем. Смори в оба, чтобы этот граф, или кто он там?

— Это сейчас называется «выбранный» и его имя Иорган, государь.

— Придумали же, — от усталости Александр потёр глаза, — В общем, пригляди за ним. А я посмотрю, что тут можно сделать и как нам изловчится.

Вольноястребов тут же встал, собираясь откланяться и идти готовиться к отбытию, но Александр его остановил:

— Никодима возьми с собой. Пусть учится. Уже пора.

— Мне ему самому сообщить? — адмирал сел.

— Нет, — Царь немного подумал, грубыми пальцами трогая свою бороду, — Я скажу. И распоряжусь, чтобы с ним отправились целители и сиделки.

— Хорошо, — Роберт кивнул головой, приподнялся и вновь сел, — И ещё, Ваше Величество, вы обратили внимание на двадцатый пункт. Условие договора распространяется и на цесаревича Никодима.

Царь тут же зашуршал бумагами, ища этот пункт.

— Я надеюсь, что ты за ним присмотришь. Не только в поездке, но и потом, когда я... — он дёрнул головой, мол "ну понимаешь", — Пообещай, что не дашь стервятникам его заклевать и поможешь дельным советом, каким помогал мне?

— Обещаю, Ваше Величество. Разрешите идти?

Золотой поднос стукнул по деревянному резному столу. Изящные руки подцепили с него чашку с блюдцем из побитого стекла и золота.

— Благодарю, — царица порождала, когда камердинер с изящным чайником нальет цветочный чай, и добавила в сосуд пару капель мёда.

— Так вернёмся к Кэти, — продолжила Тамара Грушевская, перебитая прибытием чая.

Две сестры, как две старые подружки, сидели на одной мягкой софе в небольшой по меркам дворца, чайной комнате и вели беседу точь-в-точь как в детстве. Тамара по законам первенства вела, Михаила слушала, улыбаясь и кивая, как непринужденно, что не замечала растрепавшегося пучка из рыжих волос на своей голове.

Хоть женщины были обе рыжеволосы, они отличались друг от друга. Тамара была холодна и суха в фигуре. Михаила наоборот очень жива, объёмиста и улыбчива.

— Да о Кэти, — подхватила царица, выпячивая губы в трубочку и отпивая горячий нектар, — Говоришь, она будет прекрасной партией для Никодима?

— Безусловно, — Тамара проверила тугость своего корсета. По последней моде он был закручен на все болтики, — Катерина происходит из высокородной дворянской семьи, земли которой простираются от Великой реки до Тёмного океана, к тому же граничат с Мурляндией...

— Эти политические и аграрные вопросы меня мало волнуют, — отмахнулась Михаила, перекладывает складки своего длинного кружевного платья, — Лучше расскажи какая она. Что ей нравится, чем она увлекается. Я, конечно, видела её на балах и званых обедах, но всё равно редко. Грушевые поля слишком далеко находятся от Царского Спиритуса. Вы так редко у нас бываете.

— Надеюсь, что в скором времени начнём бывать по чаще, — графиня Грушевская улыбнулась, невзначай коснувшись волос строго собранных под небольшим цилиндром, украшенным парой багровых груш.

— Катерина у меня золото. Изучает музыку и танцы, любит поэзию, интересуется новым. В частности по её просьбе мы провели в усадьбу электричество.

— О, — протянула женщина, удивлённо поднимая брови, — Это должно понравиться Нико. Он падок до всего этого технического, — она изящно махнула рукой, чуть не сбив со столика вазу с роскошными пионами.

Камердинер тут же побежал спасать ручную работу, привезенную из-за далекой заграницы.

— Да, — глаза старшей сёстры внимательно следили за заботливой прислугой, а руки помешивали ложечкой чай. — Ещё Кэти любит животных, занимается благотворительностью... — Тамара изящно наполнила блюдце и отпила из него.

— А как у неё дела со здоровьем? — как бы невзначай поинтересовалась Михаила.

— Всё превосходно, — холодно улыбнулась Тамара, протягивая сестре фотографию.

— И впрямь не девушка, а сущий ангел, — улыбнулась Мики одной из своих обворожительных улыбок, — Ещё и настолько обаятельная, просто прелесть.

Она тронула небольшую золотую рамку, в которой была фотография предположительной невестки, привезённая специально её мамой для смотрин. С черно-белой плёнки улыбалось прелестное дитя, с тонкими губами и пронзительными тёмными глазами.

— Я думаю, Никодим её полюбит.

— Р-р-р...

Створки двери скрипнули, пропуская в светлую комнату устрашающего злоумышленника с ведром.

Тамара непристойно дернулась, опрокинув на себя чай, и издала какой-то звука, похожий на шипение. Михаила ойкнула и тут же звонко захохотала:

— Самуил... Сол всемогущий... Как же ты...

Но увидев строгий взгляд сёстры, тут же посуровела:

— Сколько раз я тебе говорила, что не стоит так врываться в покои?

Тамара на пару с камердинером пыталась вывести пятно от чая и внимательно наблюдала за юным князем, который оставил своё ведро у двери и вприпрыжку влетел прямиком в нежные объятья матери.

— Уже и не помню, маменька.

— Где Филарет? Почему ты не учишься? — Михаила поправила торчащий воротник рубашки сына.

— Занятия окончились. И я...

Мальченка крутился, отворачиваясь от маминых ухаживаний.

— Что это за ведро?

— Я облил водой его законное Величество, Великого царя Солорбиса.

— Ну, теперь ждите казни, сударь, — серьёзно сказала Мики, приглаживая волосы мальчика.

— Извольте удалиться, Ваше Благородие? — Самуил поцеловал на прощание руку матери и, вытянувшись в струнку, кивнул тётке, — Графиня Грушевская.

По мраморному полу коридора резко застучали каблуки. Шаги перешли в быстрый бег. Самуил заскользил, поворачивая на полном ходу за очередной угол, и чуть не сбил камердинера, заснувшего на посту.

Тот испуганно вздрогнул, тут же встал по струнке смирно, как будто несколько минут назад вовсе не спал. Но заметив, что юный князь, рассмеявшись, пронёсся мимо, не обратив на него никакого внимания, он зевнул и прикрыл глаза, поддаваясь морфию.

Самуилу до жути было скучно жить во дворце: ему хотелось свободы, вольности, поиграть со сверстниками, подёргать девчонок за косички, посмотреть на «других» детей, не имеющих отношение к дворянству и голубой крови, хотелось узнать тот новый, неизведанный мир, находящийся за высокой, красивой, чугунной оградой. Но вместо этого его сажали за уроки, водили на примерки костюмов, которые ему совершенно не нравились, заставляли заниматься музыкой, не спрашивая мнения мальчика. И каждый день как по расписанию: подъём в семь, завтрак с семьёй, обязательная молочная каша, уроки до пол одиннадцатого, нудный бубнёж Филарета, игра на органе, прогулка по саду, обед, военное дело, переодевание в вечерний костюм, приём или что-то ещё до ужаса скучное, молоко на ночь, сон и по новой. Каждый день одно и то же. Тоска зелёная.

Мальчик нырнул за гобелен и соскользнул по перилам лестницы, которой пользовались слуги, чтобы быстрее передвигаться по дворцу, вынырнул уже в тёмном коридоре, оказавшись на самом нижнем этаже. Тут же на него набросился запах свежести и чего-то вкусного, мучного, с паприкой. Мимо пробежала маленькая горничная с корзиной чистого белья.

Нижний этаж был отведён для прачечной, кухни и прислуг. Они здесь готовили, стирали и жили. Самуилу нравилось здесь бывать. Тайком, чтобы никто не видел, он пробирался сюда и воровал с кухни сладости, слушал рассказы поваров и посудомоек, занятых работой и разговаривающих между делом, а иногда и поющих, подсматривал за молоденькими служанками, которые красные и разгорячённые принимали ванны тут же на этаже. Юному князю казалось, что эта жизнь, более упрощённая, намного лучше, чем та, которой они, царская семья, живут. Здесь не нужно было кланяться и следовать этикету, здесь нужно было просто жить.

— Вы нас подвели, — голос был весьма холодным, — Мы надеялись, что Вольный народ всё же выполнит свою часть сделки.

— М-в начали вим виполните свои… — второй был с акцентом, но смысл всё же улавливался.

Двое мужчин только заворачивали за угол, когда Самуил услышал их разговор. Они точно были не слугами. Их одежда была слишком дорогой для этих подвалов. Поэтому мальчик, немного помедлив, пошёл следом за ними.

— Мы сделаем, что обещали, но позже. Всему своё время.

Первый мужчина в цилиндре и фраке с седыми подкрученными усами был очень знаком. Один из отцовских министров, но вот какой…

— И для войны, ммм, тоже необходимо времяяя…

Второй был в красивом, расшитом золотом халат. Он растягивал слова и иногда мурчал, как кот.

Лиц ни первого, ни второго не было видно, поэтому Самуил решил предпринять рискованную попытку проследить за ними. И воображая, что он царский лазутчик, и что в руках у него револьвер, мальчик нырнул в тень и прислонился к стене.

— Сколько? — нетерпеливо поинтересовался седоусатый.

— Ммм… столько, чтобы убить царяяя… — протянул второй.

И они вдвоём зашли за угол, в темноту.

Самуил последовал за ними, но наткнулся на что-то мягкое, на… чей-то живот.

Живот вытолкал его на свет. И огромная рука тут же схватила мальчонку за ухо, так сильно сдавив его, что он заойкал, вставая на носочки.

— Что делает юный князь в подземелье, а? Разве он не должен быть на занятиях, а?

Грубый косматый голос Клыка, начальника царских полисменов, ударялся о стены коридора и звучал эхом, заставляя лампочку раскачиваться под потолком.

Клык был огромного роста, широкоплечий и пузатый, похожий на волка. Его нос и челюсть выдавались вперёд, тонкие губы скрывали клыки, а глаза были крупными и серыми, пристально смотрящими.

— Я…я…

В голове у Самуила крутились варианты вранья, как на карусели, схваченный врасплох он туго соображал и не мог придумать, что-то более-менее внятное и утвердительное.

— Отпусти его, Клык! — твёрдый уверенный голос приказал, и мужчина послушался. Вначале Самуил подумал, что это Никодим, уж больно сильно похож голос, но это был не он…

Михаэль стоял в одной рубашке и с красным мундиром под мышкой и внимательно следил за Клыком. Клык тут же отпустил Самуила и, стукнув каблуками сапог, одёрнул свой китель и приподнял зелёную фуражку:

— Простите, Ваше Благородие, но юный князь опять шнырял в подземелье. Я должен отвести его в покои и всё рассказать Его Величеству.

— Иди, — скомандовал Михаэль, — Я сам сопровожу его и всё поведаю отцу. Особенно то, как ты обращаешься с юным князем.

— Но… — Клык занервничал, но его тут же перебило твёрдое «иди», и он, прожигая выскочку взглядом, пошёл прочь.

— Спасибо, — пропыхтел Самуил, потирая красное ухо.

— Он совсем распоясался, — Михаэль указал себе за спину, — Надо будет его как-нибудь проучить.

Братья улыбнулись этой замечательной идеи, и Самуил даже подумал, что пронесло, но Мишель всё же спросил:

— Всё же, что ты здесь делаешь?

— А ты? — быстро выпалил Сама, щуря лукавые глаза.

— Мне необходимо починить мундир. Пуговицы отлетели, — Михаэль указал на свою гордость, которую он вот уже как неделю холил и лелеял.

Он уже как год обучался в специальном военном интернате, готовясь стать военным, как отец, и ему недавно выдали новый мундир с новыми лычками. Мальчик был единственный из трёх сыновей, который пошёл по стопам отца и невероятно этим гордился.

— А… ну я тогда не буду тебе мешать, — сложив руки за спину, Самуил мелкими шагами обошёл своего брата и тут же побежал.

— Куда ты? — только и успел крикнуть ему в след Михаэль, но его вопрос остался без ответа.

Самуил как-то подсмотрел, как слуги выбираются из дворца и решил, что пора заняться чем-то поинтересней…