Créer l'avenir (гет)

Мне нравится мир, в котором я живу. Он мне кажется необычным и таким… нереальным. Я знаю, что по-другому не может быть иначе, ведь так всё устроено изначально. Но иногда мне кажется, что где-то всё совсем иначе.

В детстве я любила фантазировать. Конечно, я люблю и сейчас, но тогда, много-много лет назад, я окуналась в мир фантазии и воображения намного чаще и глубже, чем в свои года. Я представляла, что где-то живут такие же люди, как и я, и вы, но их мир совершенно другой. У них небо не было нарисовано маслом, как у нас, и рассветы с закатами проходили настолько плавно, что не успеваешь моргнуть, как половина небесного горизонта уже в алых тонах. Невозможно было увидеть, как неровными, резкими мазками невидимой кисточки появляются новые цвета, ложась на старые и смешиваясь с ними.

Я представляла, что дождь может быть совсем другим. Что это не маленькие масляные капли, тяжёлым занавесом обрушивающиеся на землю, а что-то более лёгкое, простое и холодное. От дождя в моём воображении дороги не становились скользкими, и не приходилось ждать несколько часов, пока их очистят. А люди не боялись сложить зонт и ринуться прямиком навстречу холодным каплям.

Иногда, когда я совсем забывалась в своём воображении, мне приходило в голову убрать такую естественную составляющую всего мира, как пластилин. Вся земная кора состоит из него. Все деревья — это разные виды пластилина. Так же, как и горы, и цветы, и кустарники. Вся флора состоит из него. Но мне нравилось думать, что может существовать что-то другое, из чего могла бы состоять природа. Деревья были из чего-то твёрдого, иногда покрытые тонким материалом, который легко можно было бы снять. Водоросли были склизкими не из-за масляной воды, а просто сами по себе такие. И так всё-всё, что видно глазу и состоит из пластилина.

Но больше всего мне нравилось изменять животных. Плюшевые добряки были бы как люди. Кожа, кровь, органы, скелет по структуре не отличались бы от наших. Это странно, но в моём детском мире это было так реально и естественно, что иногда, глядя на пролетающих плюшевых птиц, я испытывала удивление и непонимание.

Когда мне было шесть лет, я относилась к этим фантазиям как к чему-то яркому, недоступному и приятному. Так воспринимают придуманные миры и ситуации все дети. И это нормально.

Когда мне было восемь лет, я ревела в подушку, не слушая усталый голос, который успокаивал меня. До хрипа, до опухших глаз и до боли в душе я ревела от одной несправедливой мысли, что мир, который я когда-то придумала, был не настоящий, что я живу в каком-то глупом и хрупком подобии «настоящего». На тот момент это было нормально.

Когда мне стукнуло семнадцать лет, я перестала относиться к фантазиям, как к чему-то нереальному. Смерть уже держала меня на своих холодных костяных руках и шептала слова, высасывая желание бороться и жить. Слёзы перестали идти по пустякам. А существование среди людей, фраз, устоев, разных дорог и прочей какофонии жизни сменилось целью и осознанием, что я всё-таки живу и нашла своё место. И эта цель — сделать фантазию реальностью. А это уже ненормально.

Ведь мой мир, о котором я мечтаю, невозможно стереть.

«На каждого человека свой вид пластилина».

Сильный запах масляных красок ворвался в комнату вместе с порывом ветра. Занавески поднялись к потолку, задев маленькую стопку листов на столе, тем самым отправив их в короткий полёт до пола.

— Отлично, — уныло произношу в пустоту и, сев на корточки, начинаю убирать маленький бумажный беспорядок.

За окном начинают темнеть краски, делая небо неприветливым и угрюмым. Вспыхивающее несколько часов назад солнце постепенно меркло и становилось всё меньше и меньше, прячась за плоскими неровными тучами. За столько лет надо было бы уже привыкнуть, что в этом месяце художники часто рисуют грозовое или дождливое небо, чтобы освежить землю, но каждый раз это происходит неожиданно.

Эх, ещё как назло зонтик отказывается нормально работать. Чует моё сердце, что хоть раз, да пропитается моя одежда маслом до нитки, пока я буду бегать от общежития до корпусов и обратно. Оу, это будет весело. Во всяком случае, друзья мои получат очередной повод потыкать в меня пальчиком и гадко похихикать. Вспоминая их хитрые лица, неосознанно сжимаю лист бумаги так, что он жалобно хрустит. Минус один боец в полку. Положив оставшиеся листы на стол, а смятый, теперь уже комочек бумаги, выкинув в маленькую мусорную корзину, закрываю окно.

Свежий воздух — это хорошо, но в моей комнате и так слишком сильно чувствуется масло. Да ещё и есть риск, что пойдёт дождь, и половина комнаты станет непригодной для жизни. Хотя если посмотреть на территорию, где обитает моя соседка, можно сказать, что это уже случилось. Одежда, тетради и даже стеклодувная труба (одна из трёх) лежали на кровати, любовно сдвинутые ногами к её краю и прикрытые одеялом. Да, моя соседка без проблем спит с этим добром несколько ночей. И это только маленькая вершина поросячьего айсберга.

С щелчком окна занавески покорно опустились, виновато лизнув край стола. То-то же.

Довольно кивнув воцарившемуся порядку, возвращаюсь к своему первоначальному занятию, а именно — сборам на учёбу. Сегодня мне и моей группе повезло — первой пары нет, что дало лишний час для сна. Хо-хо, представляю, как бесилась Ют, когда видела моё спящее тело. Она — королева сна, лени и всего того, что связано с кроватью и нечегонеделаньем вынуждена была просыпаться раньше меня и ещё тихо, осторожно собираться. Чувствую, что она мне это припомнит, но да ладно. За год проживания и общения с ней, какой-никакой, а иммунитет выработался.

Так, надо найти штаны. Парни, конечно, оценят мой приход в трусах, но подобного подарка судьбы они не заслужили. Итак, что у нас есть? Есть джинсы. На них от красок живого места не осталось. Есть шорты. Это лучше, чем трусы, но нет. Есть юбка. Пф-ф-ф. Есть брюки. Их жалко. О, вот бриджи. И удобно, и нормально, и не жалко.

Теперь оценка перед выходом. На голове вьющееся сено? Замаскировано простой шишечкой. Нормальные кофты в стирке? Целый персиковый свитер идёт на помощь. Бриджи на мне. Маленькая сумка для кисточек? Прицеплена на пояс. Фартук, чтобы оттянуть смерть одежды? В сумке. Краски, палитра, тряпки и прочие нужности для учёбы? Тоже в сумке. На ногах? Пока ничего, но сейчас будут балетки.

Всё, к бою готова. Можно идти.

Окинув комнату завершающим взглядом, выхожу в коридор и закрываю дверь на ключ. Воров в Академии нет, но ведь всякое в жизни бывает, верно? Табличка, где компьютерным шрифтом было распечатано «Шлау Ют; Хейнер Жюли» угрожающе задрожала. Надо в очередной раз постараться не забыть её закрепить. А то ведь отвалится.

Время до начала пары ещё было, поэтому в аудиторию я шла, если не вальяжным шагом, то как минимум просто медленно. Сейчас коридоры были практически пустыми, изредка попадались преподаватели или же другие студенты, у которых не было пар или, что более вероятно, которые просто не считали, что одногруппники, лектор, да и вообще сам предмет достойны лицезреть их в этот ранний час.

Специально я не выжидаю время, чтобы пройтись без толпы людей, но если удаётся уловить такую минуту, то нельзя сказать, что я не получаю некоего удовольствия от движения по пустым коридорам. Мраморный пол с пластилиновыми вставками темнеет вместе с небом, а по шершавым стенам гуляют теневые картины. В солнечных лучах на бежевой краске мелькали причудливые звери и несуществующие растения. Они то появлялись, то исчезали. Становились то больше, то меньше. Но с каждой минутой солнце угасает. Стены становятся серыми, а тени — мрачными и холодными. Сотканная из тени дерева черепаха постепенно расползается и покрывается шипами, а моя собственная тень вытягивается вверх и нависает надо мной, словно бестелесный монстр.

Но даже столь мрачная картина не наводит унылость или печаль. На это смотришь как-то отрешённо, больше наслаждаясь тишиной и завыванием ветра.

Идти до аудитории было прилично, поэтому, когда я только поднималась на нужный этаж, другие студенты уходили на короткий перерыв. Весёлая цветастая толпа, не чувствуя царившую секунду назад нотку грусти, шумной, отрезвляющей волной заполняла коридоры.

Скульпторы, Художники, Стеклодувы, Лепщики, Швеи — все смешались, что невозможно было понять, кто есть кто. Хотя я немного преувеличиваю. Если приглядеться, то их легко отличить друг от друга. Художники ходят заляпанными в краске, ибо очищать себя до конца обучения бессмысленно. У Скульпторов на плечах, руках или же в волосах пластилиновая пыль. На одеждах Швей всегда прикреплена игольница, если не две или даже три. Лепщики измазаны в пластилине. А Стеклодувы ходят с небольшими сумками, закреплёнными сзади на пояс. Конечно, есть исключения, которые стряхивают пыль, снимают игольницы и т.д., но в основном по внешнему виду студента легко понять, на каком он факультете.

Также вот и со мной. Сейчас ещё можно спутать, скажем, со Стеклодувом, но после первой пары меня без сомнения причислят к ряду Художников. Грязных, неаккуратных Художников, которые носят гордое название — второкурсник общего направления. Хотя до четвертого года обучения мы все сидим на общих началах, поэтому такое название немного неуместно.

Протиснувшись сквозь маленькую толпу у входа, захожу в аудиторию. Помещение настолько большое, что вмещает человек пятьдесят с мольбертами, да ещё и место остаётся. Высокий потолок выкрашен наполовину белой краской, наполовину — цветным маслом. В первый день обучения преподаватель сказал, что это символ того, что мы умели раньше и что мы будем уметь к концу обучения. Мы покорно кивнули, но через секунду забыли, что этим потаённым смыслом надо как бы восхищаться.

Светлые стены заметно заляпаны краской, что удивительно, учитывая то, что все сидят на достаточном расстоянии от них. Пол в потёртостях, отпечатках обуви. В конце года выбирается одна группа, которая убирает аудиторию, но спустя несколько месяцев обучения художественная грязь возвращается.

Минуя свежее масляное пятно, сажусь на своё место. Холст я подготовила и оставила здесь ещё вчера, поэтому у меня есть время побить баклуши. А хотя нет. Как же. Дадут мне мирно дождаться начала занятий.

— Адам, вылезай. Я тебя вижу.

Со стороны кажется, что я говорю в пустоту. Даже заходящие внутрь одногруппники косо на меня посмотрели. Но я-то знаю, что один индивид пристроился за длинной шторой. Спасибо включённому свету за показательную тень. А также неуклюжести и неудачливости друга.

Тяжёлая тёмная ткань зашуршала, и миру, а точнее мне и нескольким студентам, показался один из моих немногочисленных друзей. Нет, я не объект игнора и гнобения, общаюсь со всеми хорошо, но есть только два человека, которых я могу смело назвать друзьями. Вернее, по стечению обстоятельств, они вынудили меня стать их другом.

И первый из них, как уже видно, это Адам. И ведь не поленился он подняться на мой этаж, чтобы спрятаться и попытаться напугать меня. Пф, редкий трус, а ещё порывается кого-нибудь (точнее, только меня) напугать.

— Чёрт, мне надо поработать над маскировкой, — с досадой произнёс парень и, придвинув соседний стул ближе, сел рядом со мной.

Даже в таком положении он был выше меня. Длинные ноги расставлены в стороны, ибо по-другому их никак не пристроить, немного сгорблен, а всё равно Адам смотрит на меня сверху вниз. У-у-у, и везёт же мне на высоких людей. И нет, это не потому, что я коротышка.

— Тебе надо поработать над мозгами. Их тебе не хватает, — немного грубо отвечаю, но нечего с ним церемониться.

Если бы я случайно его не заметила, то уже давно бы подпрыгнула к потолку и визжала, как жертва насилия. Мужество? Храбрость? А-ха-ха. А-ха-ха-ха-ха. А-ха-ха-ха-ха-ха. Кхм, ну, вы поняли.

— Фи, как грубо, — Адам демонстративно надул губы, хотя обижен на мои слова не был.

Как девица, ей-богу. Знали бы мои одногруппницы, какой он ребёнок, то вряд ли бы так активно просили познакомить с ним. Оу, да, мой друг не «Мистер Вселенная», но мама с папой постарались. Черты лица? Не грубые, но мужественные. Волосы? Как бы литературнее описать? Темнее крыла ворона, парящего в ночи над мрачным фьордом. Одним словом, чёрные. А ещё он пострижен неровно. Левая сторона чуть длиннее правой. Глаза? О, глаза как два чёрных бриллианта, сверкающих в лунном свете. Или, по-простому, тёмно-карие, почти чёрные. Тёмно-вишнёвая кофта прекрасно сочетается со смуглой кожей, а рваные джинсы придают ощущение мужественности и силы. Ха-ха. Накинутый коричный фартук скульптора, который уже имеет несколько дырок, и пыль на плечах делают его похожим на маньяка. А джинсы говорят о ветре в голове. А потёртые кроссовки о том, что попа часто отправляет его навстречу приключениям. Да, даже в мыслях я не буду его описывать, как романтичная барышня. Перебьётся.

— Эй, Жюли, ты ещё здесь? — Адам помахал перед моими глазами рукой, привлекая внимание. — Ты о чём задумалась?

— Думала, как бы я тебя сейчас описывала, будь мы героями дешёвого рассказа какой-нибудь молодой девушки, — даю честный ответ.

— О, и как? Много лестных эпитетов? Моя внешность была сравнена с внешностью Бога красоты и обольщения?

— Нет. Длинная палка с сальными волосами, которая неудачно сходила к парикмахеру. И имеющая два маленьких, невыразительных глазика.

— И эта женщина называет меня и Ют злодеями! — воскликнул он и показал на меня обеими руками, акцентируя внимание моих одногруппников.

— Я не женщина.

— А я не злодей.

— Ты просто высокая язва.

— А ты нудная коротышка.

— Боже мой! Я пропустила какое-то веселье? — нашу маленькую перепалку прервал ещё один собеседник.

— Ют! Жюли меня обижает, — с голосом обиженного ребёнка протянул Адам и обнял подошедшую девушку. А если говорить точнее, то попытался уткнуться носом в небольшое декольте, да только получил подзатыльник.

— Как она могла? Обижать такого милого, нежного мальчика! Как нехорошо, Жюли. Тебе должно быть стыдно, — причитала Ют, гладя парня по голове.

— Давайте, давайте, сделайте из меня врага народа. Вы это умеете, — отмахиваюсь я и отворачиваюсь к окну.

Небо окончательно приобрело тёмные краски. Скоро хлынет дождь. Снова дороги будут ужасно скользкими от масла.

Вот примерно такие у меня друзья. Адам и Ют. И если от первого я могу ещё как-то скрываться, то со второй я делю комнату в общежитии. Соседка она, как уже говорилось ранее, отвратительная в плане чистоты. Разбросать вещи по всей территории? Нет проблем! Пожевать в постели? Минутное дело. И ладно бы это была её половина комнаты, её кровать, так нет же. Крошки и майки я нахожу у себя. А ведь посмотришь на Ют, и не скажешь, что она маленький поросёночек.

Ну, как маленький. Она на полголовы выше меня, но, по сравнению с Адамом и другими студентами, она является членом моего клуба коротышек. Ещё она немного пухленькая. Как точно, пусть и немного пошло, описал тот же Адам: «Я б и вдул, и помацал». Коротко и понятно. Также у неё короткие волосы. Эдакая светлая шапочка. Примерно такой же длины у меня они были в детстве. Потом я начала отращивать. А ещё она как раз из тех студентов, факультет которых тяжело определить по внешнему виду. Строгая чёрная юбка, тёмные сандалии под греческий мотив, белая рубашка с пышными рукавами до локтя. Да я решу, что она бухгалтер, преподаватель или юрист, но никак не Стеклодув. Да-да, брутальная профессия, не правда ли? Эта с виду милая девочка будет создавать машины.

А на совести Адама будут дома. И я такая приливы и отливы регулировать буду.

Сейчас мы на втором году обучения, и пока идёт общее направление на всех факультетах. Потом передо мной и другими студентами будет стоять выбор.

Художники, в том числе и я, должны будут выбирать между упором на Небо, Воду и Землю. Почти все пойдут на земельную специализацию, так как она даёт больший простор для действий. Они смогут пойти в строители и рисовать дороги, могут заниматься ландшафтом, пойти в спасатели и ликвидировать стихийные бедствия, а также предотвращать обвалы и т.д. Другая масса пойдёт по направлению Неба. Это не так популярно, но тоже востребовано. Земля у нас большая, а небо огромное. Надо много людей, чтобы рисовать утро, вечер, день, подготавливать сезон дождей и спасать от излишних осадков. А самое малое количество студентов пойдёт на Воду. И среди них буду я. Нарисовать озеро в засушливом климате, успокоить волны, предотвращать затопление и т.д. Это нужно, но непопулярно. А значит, нас могут принять на бюджетное обучение. Да, основной мотив — деньги.

Перед Лепщиками и Швеями тоже будет стоять выбор. Швеи будут либо ветеринарами, либо уйдут в ткани, чтобы создавать шторы, одежду, наволочки и прочее. Тканевое дело наполовину автоматизировано, но это не отменяет востребованность профессии. А Лепщики пойдут либо в экологи, либо в фермеры, либо в дизайнеры ландшафтов.

Экологи будут создавать и спасать леса, поддерживать жизнь редких растений. Фермеры — наши кормильцы. Хлеб, овощи, фрукты, ягоды лежат на их плечах. А дизайнеры схожи с экологами, но специализируются на декоративных растениях и эстетике и работают в основном в городах.

Единственные, у кого нет разделения — это Скульпторы и Стеклодувы.

Первые обрекли себя на строительство домов. Вторые — на выдувание машин и стёкол для окон. Но это всё в одном направлении. До сих пор удивляюсь, как работают стеклянные механизмы.

Перевожу взгляд на друзей. Адам продолжает втирать Ют о том, какая я плохая бука сегодня, а девушка, закатывая глаза, его «утешает». Мы все всё прекрасно понимаем.

Они представители сплошной непосредственности.

— Вам не надо идти на занятия? Перерыв же короткий, — прерываю их маленький спектакль.

— У меня окно, — перестал обнимать Ют Адам.

— А я просто злостный прогульщик, ибо сейчас будет нудная лекция.

— И за что тебя ещё держат в Академии?

— За красивые глаза? — с этими словами Ют демонстративно выпучила серые глазки.

— Скорее уж за буфера, — тихо и в сторону произнёс Адам.

Но мы его услышали. Тяжёлая рука Ют тут же дала ему оплеуху.

— За что?

— За всё хорошее.

— Жюли-и-и, — вновь заныл Адам, только теперь обнимал он меня (и надо заметить, без попыток уткнуться в грудь), — Ют меня обижа-а-ает.

— Ну-ну, не плачь. Хочешь, я не буду давать ей спать всю ночь?

— Хочу, — всхлипнул Адам.

— А торфяного пластилина не хочешь, а? Я тебя спрашиваю, — Ют схватила парня за фартук, — торфяного пластилина не хочешь?

У-у, сон — это для неё святое. И если я для Ют маленькая милая девочка, над которой можно издеваться морально, но не физически, то по отношению к Адаму у неё свой брутальный подход. И про торфяной пластилин она жестоко.

Имея в друзьях лепщиков, она легко сможет достать этот сгусток зловония и мерзости.

В мире несколько миллиардов видов пластилина, и люди продолжают открывать новые виды. Но пока ещё ни один из них не сравнился с торфяным. Тёмно-зелёный, склизкий, пахучий и просто мерзкий-премерзкий.

Многих людей сравнивают с каким-либо видом пластилина. Моя мать говорила, что я похожа на Пупырчатый китайский из-за того, что моя голова была такая кудрявая, что походила на тёмно-коричневые пупырки данного вида. Ют говорила, что её сравнивают с Мягким ночным. И это логично, они оба хорошо себя чувствуют ночью и только находясь в состоянии покоя. Адам схож с Каменным пляжным. Тоже стоит из себя непробиваемого, а от удара или сильного порыва ветра рассыпается.

А одного человека я всю жизнь сравниваю с Монастырской надеждой. Этот вид появляется только возле цветка «Надежды», который растёт на церковной земле из-за каких-то её особых свойств. Его очень мало, он редкий. Но люди счастливы его найти.

Даже для такого редкого вида нашёлся человек, который с ним ассоциируется. Для торфяного пока нет. И слава Богу.

— Эй, вы двое из вражеского лагеря, — у входа в аудиторию раздался басистый голос преподавателя. — Если прогуливаете свои пары, то делайте это не на моей территории.

Адам и Ют понуро опустили голову и, пробурчав какие-то гадости в сторону моего преподавателя, направились к выходу. Боже, я и не заметила, что пришло время пары.

Никон Матт, мой преподаватель рисования океанов, строго проследил, как мои друзья уходят в даль коридора, и только потом закрыл дверь в аудиторию.

Мистер Матт обычно похож на Ют и Адама. Он тоже с моторчиком в одном месте, часто шутит, а также не ленится подкалывать своих студентов. Я, если не первая в списке тех, над кем надо поиздеваться, то точно в пятёрке лидеров. А сегодня он какой-то злой и нервный. Наверное, его предмет воздыхания, наша медсестра, вновь мягко дала ему от ворот поворот.

Чувствую, пара пройдёт весело.

Когда я открыла глаза, то вокруг не было ничего. Не было ни улиц, ни неба, ни машин, ни людей. Была только я и белая пустота. Она ослепляла. Я закрывала глаза, открывала и снова закрывала, потому что не было сил терпеть эту режущую яркость. Я плакала, закрывала лицо руками и звала родителей.

Но мой голос будто не покидал моего рта. Я не слышала, чтобы мои крики уходили в глубину белой бездны. Тишина поглощала все звуки.

Я чувствовала под собой землю, но не видела её. Не было теней. Казалось, что я повисла в воздухе. Но прикосновение к твёрдой, шершавой поверхности говорило об обратном.

Я хотела, но не могла встать. Голова от последнего удара болела так сильно, что казалось, нечто давит на неё изнутри. Оттоптанные руки были покрыты синяками, а несколько пальцев сломано. Мне повезло, что спина и ноги были относительно целы. Хотя бы кости не сломаны.

И я лежала так… несколько часов? Может быть, день? Я не знаю. Взрослому человеку сложно ориентироваться в белой пустоте. Что уж говорить о заплаканной восьмилетней девочке, которая не понимает, что случилось?

Яркими вспышками меня посещали воспоминания, но они отказывались складываться в одну картинку. Или я просто ничего не понимала?

«Чёрное небо начинало светлеть вдалеке, а звёзды исчезать. Но это было практически незаметно. Вечер сменялся ночью, и не было ничего удивительного в том, что где-то ещё не было совсем темно. Только ощущение неправильности не покидало никого. Ведь обычно, темнело издалека».

Возможно, я даже засыпала. Открывая глаза, я не могла понять, прошло несколько минут и часов. Но я очень надеялась, что часов. Когда уже сон не шёл, а слёзы унесли с собой панику, я лежала и смотрела на… землю. Пыталась привыкнуть к режущему глаза свету.

«Бабушка выглядывала из окна, которое на тёмном фоне дома было похоже на маленькое солнышко, и махала мне рукой. Я провела практически весь день у неё, и настало время возвращаться домой: родители уже звонили».

Всё же я смогла встать. Голова болела, но уже не так сильно, как было раньше. Чего нельзя было сказать о пальцах. Руки безвольными палками висели вдоль тела, потому что я боялась ими пошевелить. Ведь тогда резкая боль от переломов вновь напомнила бы о себе. После этого случая я очень боюсь вновь почувствовать боль.

«Загорелся зелёный свет светофора. Машины тормозили не потому, что загорелся красный свет, а потому, что водители пытались рассмотреть белеющее небо. Пройдя половину пути, я остановилась вместе с молодой женщиной. Мы стояли даже тогда, когда время перехода истекло: машины не двигались».

Слушая глухое шарканье своих ног, я шла вперёд, не зная, что же будет дальше. Я не хотела об этом думать. Я не хочу об этом думать и сейчас.

«В воздухе появился непонятный запах. С каждой минутой он становился всё более отчётливым и резким. Все невольно зажимали носы, не отводя взгляда от быстро приближающейся белизны. Ровно до одной минуты».

Так я ходила… наверное, несколько дней. Падая от усталости, засыпая, снова вставая, я теряла направление и шла куда глядят глаза. Возможно, я ходила кругами.

«Минуты, когда с конца города начали бежать люди».

Это продолжалось до того момента, пока я не упала в последний раз, прося либо воды, либо смерти. Я лежала с закрытыми глазами и чувствовала, как желудок начинал поедать себя, а рот сводило безумным желанием пить.

«Толпа людей. Крики. Спящие люди в домах просыпались и выбегали из своих квартир на улицу, а кто-то наоборот, забегал в дом. Брошенные машины мешали передвигаться, а те, кто продолжал сидеть за рулём, не глядя ехали вперёд, давя под своими колёсами бегущих».

Часто я теряла сознание и с горечью приходила в себя, надеясь снова провалиться в сладкое небытие. Изредка я звала родителей. Но я не помню, вслух или про себя. Только с годами я начала постепенно вспоминать, что же я делала одна в белой пустоте. Хотя ответ лежит на поверхности.

«Я помню, как белеющее небо сменилось темнотой».

Я умирала.

«Некоторые скелеты выглядывают из своего шкафа»

Утро следующего дня было самым необычным за всё время обучения в Академии. Во-первых, нас с Ют разбудил не будильник, а пожилая хранительница женского общежития — мадам Зои. Она постучалась в дверь за полчаса до звонка будильника и, как мы поняли, не только к нам.

Пожилая женщина разбудила всех девушек на нашем этаже, требуя быстро и без паники собраться и ждать её в своих комнатах. По её просьбе, как только мы оденемся, дверь в комнату должна быть открыта, чтобы не пришлось заново стучаться.

Нам с Ют потребовалось не более получаса, чтобы быть уже готовыми и покорно ждать мадам Зои. Если говорить честно, то мне понадобилось около десяти минут на сборы, остальные двадцать принадлежали великой соне Шлау. Когда мадам отправилась будить остальных девушек, она что-то буркнула и завернулась в одеяльный блинчик, чтобы поспать ещё какое-то время, а потом в спешке бегать по комнате в поисках юбки и расчёски. Обычно это выглядело забавно, но почему-то сегодня было не до смеха.

Девушки выглядывали из своих комнат, спрашивая друг у друга, что же произошло, но никто не знал ответа. В груди расползалось вязкое, неприятное чувство, которое было сложно описать и объяснить. То ли это из-за волнения. То ли из-за непонимания. А то ли из-за страха перед незнанием.

Вскоре мимо нашей комнаты прошла мадам, а за ней другие девочки. Она приказала встать в общую колонну и молча следовать за ней. Без вопросов. Без паники. Хотя я уверена, что она сама прекрасно понимает, что отсутствие простого ответа на волнующий всех вопрос пугает нас с каждой минутой.

Ещё больше волнения было, когда на общей лестнице мы пересеклись с колонной юношей под предводительством их хранителя общежития. Ни мы, ни они не понимали, что происходит. Тихий шёпот доносил до нас предположения. Кто-то говорил, что в здании пожар и нас выводят на улицу. Кто-то, что директору скучно и он решил толкнуть какую-то речь перед занятиями. И всё было в таком духе. Что-то серьёзное и что-то несерьёзное.

Мадам Зои несколько раз шикала на парней и нас, пытаясь прервать поток предположений, но после сдалась. Да и у нас в скором времени закончилась фантазия.

Нас привели в спортзал, который практически не используется по назначению. Иногда собираются студенты, чтобы поиграть, но в основном здесь проходят различного рода мероприятия, ибо он вмещает всех студентов, если мы стоим ровными колоннами, а также имеет выход на улицу, что очень удобно, если происходит какое-либо празднование. Например, Рождество.

Сейчас же все двери, кроме основной, были закрыты, а мы, словно колбы в коробке, прижимались друг к другу, чтобы всем хватило места. Директор стоял на высокой трибуне, которую устанавливали в зале для каких-либо выступлений, а после снова убирали.

Господин Мирт, чей возраст не был известен ни одной душе в Академии, хмуро смотрел, как заполняется зал. Он крепко сжимал потными руками железный поручень, который ограждал его от студентов. Те, кто стояли в первом ряду, могли видеть, как на его руках вздулись вены, а по худому морщинистому лицу скатилась капля пота. Мужчина волновался и чего-то боялся.

Когда двери в зал закрылись, а пришедшие преподаватели дали сигнал, что все в сборе, господин Мирт пригладил и

так прилизанные волосы и хрипло произнёс:

— Я прошу тишины и внимания. С сегодняшнего дня все занятия отменяются в связи определённым инцидентом, произошедшим этой ночью.

Вначале по залу прошёлся радостный вздох от мысли, что занятий не будет. Но он тут же сменился новой волной удивлённого перешёптывания, когда директор закончил свою фразу. Голос его был непривычно хриплым, а интонация не настраивала на позитивный лад.

— Позвоните своим родителям, — продолжил господин Мирт, — те, кто живут в других городах, могут приехать сюда. Академия оплатит проживание в гостиницах, которые находятся на прилегающей к ней территории. Студенты могут поселиться вместе с ними. Те, кто живёт здесь, могут вернуться домой. У кого родители не могут приехать, те остаются в Академии. Пока планируется прервать занятия на неделю. Если срок увеличится, мы вас предупредим.

Директор тяжело вздохнул, оглядывая всех нас. Он ещё раз провёл по волосам и продолжил: — Сегодня вы остаётесь в Академии. Далее ваши действия будут зависеть от ваших родителей. Сейчас прошу вас вернуться в свои комнаты. К вам зайдут люди, чтобы задать несколько вопросов, после чего вы сможете позвонить родным. Следующий сбор будет только в обед. А теперь разойдитесь по комнатам.

Господин Мирт махнул рукой, давая команду преподавателям и работникам Академии открыть дверь зала и вывести нас в наши общежития.

В этот момент стало ужасно шумно. Преподаватели кричали, чтобы мы успокоились, но студенты вразнобой спрашивали, что же всё-таки случилось. Волна из тысячи голосов обрушилась на директора, сминая его под собой и не давая трезво думать. Он невольно сгорбился и поспешно стал покидать трибуну, прошептав всего лишь три слова, которые по законам природы просто невозможно было расслышать.

Но тихий, испуганный шёпот столкнулся с волной криков, всепоглощающим штилем погружая зал в тишину. Липкая волна страха и немой паники ползла по головам студентов, ныряя из одних уст в другие, донося последние слова скрывшегося за малой дверью директора.

Быстрее, чем какофония звуков, тихая весть пересекла весь зал и растворяющимся шёпотом вынырнула в пустующий коридор, стены которого жадно впитали в себя каждый произнесённый слог, оставляя в себе след живого ужаса и отчаяния.

«Нашли расчленённое тело», — выдохнули последние уста, завершая цепочку.

* * *

Мы с Ют сидели на её кровати и буравили взглядом дверь. Новость о том, что кого-то в Академии убили, в один миг разнеслась по всей территории, и теперь все студенты покорно сидят в своих комнатах, дожидаясь, когда же придут жандармы, чтобы задать свои вопросы. После того, как мы узнали, что же стало причиной отмены занятий, несложно было догадаться, кто же к нам зайдёт.

Ют уныло жевала печенье, пачку которого она припрятала ещё с прошлых выходных, как стратегический запас на чёрный день. Изначально она планировала, что этот «чёрный день» будет связан с мировым апокалипсисом или просто отказом поваров нас кормить. Но и текущее положение дел подходило под данную категорию.

Мне же кусок в горло не лез, поэтому я слушала монотонное похрустывание. В коридоре слышались шаги и голоса. Каждый раз, когда звуки становились громче, сердце замирало в ожидании того, что вот-вот в дверь постучатся. Но потом всё затихало, а Ют доставала очередное печенье, смотрела на него тяжёлым взглядом и отправляла на смерть путём пережёвывания.

На этот раз возле двери шум был намного дольше обычного. Было слышно, как кто-то скребётся о пластилиновую поверхность, затем затихает в ожидании, а потом снова водит ногтями по двери, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на стук.

Ют решительно отдала пачку с двумя последними печеньками мне, отряхнула руки и с видом бессмертного подошла к двери. Любому понятно, что в такое время, когда по коридорам ходят не только студенты, но и жандармы, не мистическое нечто, и даже не новоявленный убийца будет крутиться возле нашей комнаты, но в какой-то мере данная ситуация напрягала.

Моя соседка медленно положила руку на ручку, а потом резко распахнула дверь, позволяя бренному телу Адама ввалиться в комнату.

— Ты что творишь? — практически молниеносно напала на него Ют, закрывая дверь.

Стоит отметить, что не без особого удовольствия она зажала длинную ногу парня между косяком и дверью, пока тот сам не понял, что нужно быстро заползти в комнату целиком.

— Я думал, что вы тут от страха дрожите, решил подставить мужественное плечо, чтобы успокоить, — выпрямившись, проговорил Адам.

— Ты? Мужественное плечо? — фыркнула Ют, возвращаясь на кровать. — Разберись со своими дрожащими коленками для начала.

Адам хотел было что-то сказать, даже открыл рот для особо эпичной тирады, но остановился и понуро опустил голову. Да-да, он, к счастью, прекрасно понимал, что самый больший трус среди нас. Даже я живу в меньшем страхе, чем он. Во всяком случае, от внезапно появившейся тени дерева я не ору на весь коридор и не пытаюсь запрыгнуть на руки Ют. Причём, удачно запрыгнуть.

Но Адам же мужик, как он часто себя преподносит, поэтому каждый раз строит из себя храбреца. При других особях женского пола он держится до конца, а при нас сдаётся после первой саркастической фразы. Поэтому сейчас мы втроём сидели на кровати и буравили стену.

Окна начали дрожать от ветра. Он дул настолько сильно и громко, что даже в коридоре его можно было услышать, а сидя в комнате, почувствовать, как холодок проникает сквозь тонкие щели.

Удивительно, как люди умеют подбирать время, чтобы погода совпадала с тем, что они совершают. Ведь много есть фильмов, сериалов и книг, где убийство параллельно дождю, ветру или же пурге. Признаться, я бы хотела, чтобы сейчас за окном светило солнце. Тогда было бы легче.

Шок давно прошёл, и теперь по венам тёк липкий страх, а грудь сдавливало непонятное чувство, которое хотелось содрать с себя, как какую-то грязь. Невозможно точно описать, что я сейчас ощущаю. Вроде бы, убийство прошло мимо меня. Я ничего не видела. Ничего не знаю. И знакомых не так много, чтобы был большой шанс, что убили кого-то, кого я знаю. Но ведь оно произошло. И как шепчутся студенты, это был не просто выстрел или удар ножом, а нечто более серьёзное и омерзительное.

— Слушай, нам же сказали сидеть в своих комнатах, — перестав смотреть на след от краски, наконец, подаю голос.

— Ну, — кивнул Адам.

— Тогда почему ты сейчас сидишь в одной из комнат женского общежития, когда должен быть в совершенно другом месте?

— К нам уже заходили, — оторвав взгляд от стены и посмотрев на меня через Ют, ответил парень.

— С этого места поподробнее, — оживилась Ют. — Не поэтому ли ты решил найти защиту и спокойствие в наших объятиях?

— Объятиях? — тут же загорелся парень.

— Это образное выражение, — быстро уточнила Шлау, от чего пыл парня угас.

— Я чувствую, что вы сейчас в другое русло разговор переведёте, — тут уже встреваю я.

— К нам приходили жандармы, задали несколько вопросов и ушли, — ответил Адам.

И-и… И мы смотрели на парня минуты две, если меня не подводит моё внутреннее чувство времени. А он смотрел на нас. И одной рукой вырисовывал на своей ноге незатейливые узоры, будто находясь в своём мире.

— Это всё? — с ноткой раздражения спросила Ют.

— Ну, да.

— А подробности не хочешь нам рассказать? — я присоединяюсь к соседке.

— Да какие там подробности, — попытался отмахнуться Адам, но, увидев гнев в глазах Ют, поспешно решил изменить линию поведения. — Кхм, на третьем этаже в кладовой нашли Анну Фрай. Жандармы спросили, где мы были этой ночью, на каком этаже учились, знали ли мы девушку и что-то, что могло стать причиной её убийства.

Адам замолчал, заметив, как мы напряглись. Фрай жила через комнату от нас, поэтому мы часто её видели. Нас нельзя было назвать друзьями, и если говорить совсем откровенно, то мы практически не общались. Короткие «привет», «пока» и нечто в этом духе. У нас даже нормального разговора не было.

Но мы её знали. Мы её видели. Она практически была нашей соседкой. Мертвец через одну комнату от нас.

— Я, к сожалению, видел Анну только несколько раз и не общался с ней. Мне больше, кхм, её одногруппница нравилась, — замялся на откровении Адам, — а вот мой сосед учился с ней, поэтому в основном вопросы задавали ему.

— Тогда и мы ничего путного им не скажем. Кроме приветствия, мы с ней не общались. Во всяком случае, я точно, — зная вспышки общительности Ют, пока я говорила, моя уверенность в том, что мы обе не были достаточно хорошо знакомы с Анной, немного ослабла.

— Я немного общаюсь с Сарой, её соседкой. Но с Анной не сложилось, — задумчиво произнесла Шлау.

— Адам, — привлекаю внимание парня к своей персоне, — а жандармы не сказали, как именно… Ну… это…

— Нет. Мы спрашивали их об этом, но жандармы перевели тему и продолжили расспрашивать нас. Будто не знают, что по всех Академии уже прошёл слух, что её расчленили, — медленно и с нежеланием проговорил парень.

— Думаю, знают. Но подробности рассказывать не хотят. Как минимум на девушек это может произвести впечатление. Хотя… И на некоторых парней тоже, не так ли, мои милый друг? — с явным намёком в голосе произнесла Ют и многозначительно посмотрела на Адама, что немного разрядило обстановку.

Ему стоит отдать должное. Наш друг постарался сделать вид, что говорили сейчас совсем не про него, а про какого-то неизвестного ему труса всея Академии.

Дальше Ют и Адам смогли перенести разговор в другое русло. Я думаю, это было мудрое решение. Пусть мы сейчас говорили о произошедшем достаточно легко, но всё же мы все прекрасно понимали, что ничего радостного ждать не придётся. Сейчас, когда убитая девушка была едва нам знакома, когда мы не видели ни места, где её нашли, ни её саму, это кажется каким-то… спектаклем. Вымыслом, что стал очень популярен в закрытой Академии.

Это было неприятно, но легко обсуждать, ведь никого это происшествие из нас не касалось. Но дух напряжения и молчаливой паники невидимым туманом распространялся по коридорам Академии, заползая через щели и замочные скважины в комнаты, проползая, словно змей, по полу и проникая в самое сердце.

Стук в дверь был пощёчиной реальности. Жандармы просто так не стучатся в дверь. Они просто так не покидают свои посты. Не приходят в закрытые учреждения. Адам, чтобы не вызывать лишних вопросов, залез под кровать (благо, он достаточно тощий для этого), поэтому вошедшие в нашу комнату мужчины встретили только меня и Ют.

Было всё так, как рассказывал Адам. Стандартные вопросы. Нежелание объяснять, как именно убили Анну. Ют расспрашивали чуть больше, чем меня, так как она общалась с Сарой, но, не получив ничего путного, они оставили её. Ют знала Сару так же хорошо, как вся Академия знает директора. Она сказала лишь то, что знали многие из студентов: девушки не были лучшими подругами, но ссор и стычек между ними не было.

Поэтому жандармы ушли быстро. От нас толку мало, а опросить ещё многих надо. Адам выполз, когда закрылась дверь, и послышался стук в соседнюю. Парень посетовал на то, что жандармы не отличаются особой оригинальностью в вопросах, получил подзатыльник от Ют и с видом обиженного ребёнка пошёл назад в свою комнату, демонстративно хлопнув нашей дверью. Хотя больше он это сделал, чтобы скинуть напряжение и страх.

— Не правда ли он милый? — видя, как порывается крикнуть вслед грубое словцо Ют, мягко вставляю не совсем удачную фразу.

Но благо соседка лишь удивлённо на меня посмотрела, попыталась возмутиться, но в конце тяжело вздохнула и рухнула на мою кровать, сминая покрывало. Стриженный вандал в юбке.

Я закатила глаза и, посидев немного, решила, что, раз нам не дали запрет покидать комнату, то стоит пойти позвонить. Ют проследила за мной ленивым взглядом, но ничего не спросила, отдав предпочтение лежачей позе, а не своей подруге.

Сотовые телефоны — удобная, практичная вещь. К сожалению, у кого-то руки растут не из того места, и я намекаю сейчас не на себя, а на одного высокого Дон Жуана, из-за которого у меня этого чуда техники больше нет. Но Академия любит нас. Академия заботится о нас. Академия выделила одну комнату под стационарные телефоны, чтобы можно было поговорить с родными.

Чтобы до него добраться, надо покинуть крыло общежития, спуститься на первый этаж, а там, пройдя по ещё одному коридору, снова миновать ступеньки. Пока я шла, на моём пути встретились несколько студентов и преподавателей. Они все были непривычно бледными и казалось, что многие постарели на пару лет.

Миновав трёх жандармов, которые проследили за мной суровым взглядом, но ничего не спросили, я спустилась в телефонную комнату. Простое светлое помещение со столами и стульями. На гладкой пластилиновой поверхности стоят телефоны и лежат листы бумаги с ручками на случай, если нужно что-то записать. Сейчас здесь никого не было. Видимо, студенты под впечатлением пока не рискуют выходить из комнат. А, может, только у меня нет сотового? Ха-ха. Это было бы слишком грустно.

На автомате набираю знакомый с детства номер и слушаю монотонные гудки. Город, где я учусь, и город, где мой дом, находятся не так уж и далеко друг от друга, но почему-то стационарные телефоны нехотя нас соединяют. Нужно прождать несколько минут, прежде чем абонент узнает, что ему звонят. У сотовых операторов таких проблем нет.

К счастью, послышался щелчок, а после заспанный голос:

— Аптека Хейнер. Сейчас обеденный перерыв, но, так и быть, я вас выслушаю.

— Теперь я знаю, почему у Вас, господин Кристофер, в последнее время мало клиентов. Надеюсь, это самая большая грубость, которую от тебя они слышат? — небрежная фраза, сказанная родным сердцу голосом, заставляет чувствовать себя спокойнее.

— О, Жюли! Я не ожидал, что ты позвонишь, — тут же оживился мой собеседник. Удивительно, но было слышно, как он широко улыбнулся.

— Я сама неожиданность, — придвигаюсь ближе к столу.

Голос Криса был странным, но приятным для слух, хотя многие со мной поспорят. Вернее, даже не сам голос, а его манера говорить. Кристофер всегда тянет гласные и выделяет их, от чего кажется, что он постоянно пытается озвучить какого-то персонажа мультфильма или книги. И поэтому его голос звучит одновременно тянуще-радостно и мягко. Странное сочетание. И у всех к нему разное отношение. Кто-то думает, что Кристофер простой дурачок, что так говорит. Кто-то улыбается и считает это милой особенностью. А я просто готова слушать и слушать его голос часами, ведь это было первое, что я услышала, когда Смерть сжимала моё сердце, готовясь забрать меня в свои чертоги.

Этот человек был первым, кого я увидела в белом мире после катастрофы. Даже не так. Он первым меня нашёл. Умирающую от жажды, голода и усталости восьмилетнюю девочку. Если бы он решил, что я очередной труп, валяющийся в пустом пространстве, и прошёл мимо, то я бы действительно присоединилась к тем, кого сейчас нет. Но он меня подобрал. Он донёс меня до первых островков деятельности людей. Он привёл меня к нетронутой земле. Он спас меня и был рядом во время всеобщей паники и шумихи. Кристофер рядом со мной до сих пор.

— Обычно нет. Но ты в последнее время так редко звонишь. Это приятная неожиданность для моих серых будней среднестатистического аптекаря, — радостно щебетал Крис.

— Я уже говорила, что это из-за того, что Адам уничтожил мой телефон, а со стационарного звонить не очень удобно.

— Помню, но дай же повозмущаться старику.

— Не такой уж ты и старый.

— Мне почти сорок! Похоронное бюро своим переездом в наш район тонко намекает на приближающуюся старость.

— Ты в свои тридцать семь выглядишь на тридцать, а то и меньше. Бабушки уже не раз шептались о том, что ты эликсир молодости варишь на кухне, — я старалась продолжать говорить спокойно, но фраза про похоронное бюро заставила меня напрячься.

— Только никому не говори. Это маленький скелетик в моём шкафу, — перешёл на шутливый шёпот Крис, что шло вразрез с моими чувствами и мыслями.

«У каждого человека есть свой скелет в шкафу. Но если несуществующий эликсир молодости с любовью ездить зайцем в автобусах и есть самые большие тайны Криса, то я чувствую себя монстром»

— Так у тебя конкретный повод, или просто поболтать? — было слышно, как он сел в скрипучее кресло.

— Конкретный повод.

«Иногда я хочу спросить его, если у него какая-нибудь тайна, которой он стыдится и боится?»

— Моё предчувствие меня не обмануло. Звони мне и просто так, а то я скоро решу, что ты совсем своего старика не любишь, — обиженным голосом попытался укорить меня Кристофер.

И это всего лишь из-за того, что я пару раз попросила привезти мне вещи. Умеет же из мухи сделать надоедливого слона.

«Иногда мне хочется, чтобы эта обида была обоснована»

— Ты не планируешь приехать в город поторговать лекарствами? — нужно начать издалека, не стоит говорить об этом в лоб, да и мне проще будет.

— Ну, на самом деле нет. А что такое?

«Иногда меня раздражает его голос»

— Понимаешь… В Академии произошёл инцидент один, после чего директор отменил занятия на неделю и сказал, что могут приехать родственники и за счёт Академии остановиться в отелях. Тогда студенты могут уйти. Вот я и подумала, что ты можешь приехать и сорвать две груши одновременно.

— Я, в принципе, могу приехать. А что-то серьёзное случилось?

— Ты же слышишь по моей интонации, что я спокойна?

— Да. К чему ты клонишь, Жюли? — Кристофер уже заволновался.

«Иногда меня бесит его забота»

— А это значит, что со мной всё в порядке, и панику разводить не надо, верно? — я чувствовала, как мой голос начал дрожать: если я буду продолжать об этом думать и тянуть резину, то запаникую сама.

— Если ты сейчас не скажешь, в чём дело, то паника тебе обеспечена.

«Иногда я хочу оставаться в этих стенах вечно»

— Убили одну студентку.

— Что?! И ты говоришь об этом так, будто это момент из фильма? Жюли, что с тобой? Точно всё хорошо? Подожди два дня, я приеду. Хотя, нет. Даже полтора! Я соберу вещи и отправлюсь сейчас.

По шуму в трубке было слышно, как Кристофер подскочил на месте и стал метаться по комнате, не зная, за что ухватиться первым. К счастью, дома телефон был не на проводе, поэтому он мог это делать без риска разрушить всё вокруг.

— Вот поэтому я и говорила, без паники. Просто… Я уже отошла от первичного шока и сейчас могу говорить об этом более-менее спокойно.

«Иногда мне хочется, чтобы он меня не находил»

— Я не понимаю, почему ты ещё не собрала чемоданы и не села на первый поезд.

— Нам сказали сидеть в комнатах и ждать жандармов.

— Можно было выпрыгнуть в окно.

— Третий этаж?

— Канат из простыней!

— Ты же понимаешь, что глупости говоришь?

— Но, Жюли! Я так за тебя волнуюсь. Вдруг и с тобой что-нибудь случится?

— Нет причин меня убивать.

— А если это маньяк? Они любят хорошеньких девочек.

Я вздрогнула. До этого момента я старалась не думать о том, что в Академии мог появиться маньяк. Было спокойно от мысли, что Анну убили… по важной причине. Хотя я даже не представляю, что может быть столь серьёзным, чтобы пришлось убить студентку. Пусть девушку и расчленили, но всё равно удавалось заставить себя думать, что больше убийств не будет.

— Здесь много жандармов, — после короткой паузы, неуверенно отвечаю.

— А ещё есть охранники, но девушку же убили.

— Так, спокойствие, Крис, только спокойствие. Сделай глубокий вдох и выдох, — когда в трубке послышался соответствующий звук, я продолжила. — Со мной всё хорошо. Я не паникую, потому что далека от того ужаса, что произошёл прошлой ночью. Я буду сидеть с Ют и Адамом в комнате, ходить за ручку в колонне в столовую и назад, в туалет с Ют на пару. Потом ты приезжаешь, а я поселяюсь вместе с тобой в номере отеля, который нам оплатит Академия. Все спокойны. Все в безопасности.

Кристофер неглупый. Он понимает, что это всё я говорю, чтобы успокоить себя, а не его.

— И кому тут из нас сорок лет дышит в спину? — после минутного молчания спокойно спросил Кристофер.

«Иногда мне хочется, чтобы я умерла»

— Уж точно не тебе, — я слышу лёгкий смешок и невольно улыбаюсь.

«Всё потому…»

— Хорошо. Тогда я, как взрослый и уравновешенный человек, сейчас закрываю аптеку, собираю вещи и еду к тебе, — подавил начальную активность и панику он.

«…что в моём шкафу слишком большой скелет»

— Да, именно так.

«Настолько большой, что часть его руки невозможно скрыть от людских глаз»

— Тогда я не теряю времени и собираюсь.

— Угу. Буду ждать приезда.

— Я примчусь быстрее супергероя! — воодушевлённо произнёс Кристофер. — А, Жюли.

— Да?

«Мой скелет — это…»

— С тобой точно всё хорошо?

— Я бы не стала тебе о таком врать, — отвечаю уверенно, хоть и удивлена от такого серьёзного тона.

— Ладно. Верю. Тогда до скорого.

— Да, пока, — родной голос сменился мягкими гудками.

«… то, что я люблю человека, ставшего мне отцом»

Тяжёлый, шаркающий шаг был слышен словно через вату. От мужчины, что спас меня и представился Кристофером, пахло потом, табаком и ещё каким-то неизвестным мне запахом. Но он был единственным, который не заставлял меня морщить нос.

Хотя и тогда, и сейчас я понимаю, что всё бы отдала, лишь бы чувствовать смесь этих запахов и ощущать щекой тепло липкой шеи. Этот человек подобрал меня, когда у меня не было сил даже молить о смерти.

Яркий белый свет продолжал резать глаза. Отсутствие теней и линии горизонта создавало впечатление, что мы топчемся на месте. Что всё вокруг зациклилось на нескольких движениях. Движение ног Кристофера, его плеч, один ритм дыхания. Казалось, что я даже открываю и закрываю глаза с одним и тем же интервалом. Двигаться как-либо ещё не было сил. Ужасно болели пальцы.

Изредка на пути нам попадались люди. Мёртвые тела со смирением на лицах лежали нелепым пятном в белой пустыне, точно так же, как и я не так давно. Только мне давали глоток воды, неизвестно как найденной в мире, где нет ничего, только меня несли куда-то вперёд, даря слабую надежду на жизнь, а для них уже всё закончилось.

Но тогда мне казалось, что именно они, а не мы счастливчики. Они больше не страдали. Их горло больше не раздирала жажда, а тело не ломалось от усталости. Их сердце не разносило боль и отчаяние с каждым слабеющим ударом.

Кристофер нёс меня то на руках, потому что из-за сломанных пальцев мне было больно держаться, то на спине, когда уже его руки уставали. И каждый раз он нёс меня на спине всё дольше и дольше.

Когда же его руки ослабели настолько, что ему было тяжело нести меня и на спине, перед нами появился дом. Чёрный квадрат посреди белоснежного пространства. Аляпистый и нереальный. Всю дорогу я смотрела в сторону, а Кристофер молчал, боясь того, что представшая перед ним ощутимая надежда — это всего лишь мираж, галлюцинация, вызванная усталостью и дышащей в спину Смертью. Он молчал, чтобы не обмануть надежды маленькой девочки, что через боль держалась за его шею. Но я помню, как он напрягся. Я помню, как сбилось его дыхание, а шаг стал быстрее. Боясь пошевелиться, я прислушивалась к движениям его тела. Казалось, что моё собственное дыхание ускорилось, что сердце вновь начало биться, как живое.

Я помню, как, наконец, исчезла белизна.

Половина дома была стёрта, как и весь мир за нашими плечами. Но другая, даже имея на себе укусы обрушившейся беды, всё же осталась целой. Впервые я коснулась твёрдой поверхности. Кристофер посадил меня в углу между половиной дивана и стеной, чтобы доходило меньше света, а сам рухнул рядом на пол.

Тогда я впервые увидела его лицо. Когда он меня нашёл, то я видела лишь его очертания, которые расплывались от быстрых движений. Когда он меня нёс, то белизна слепила настолько сильно, что я постоянно утыкалась то в грудь, то в шею Криса, лишь бы спрятаться от неё.

Но когда глаза не резал белый свет, ничего более не мешало рассмотреть человека, который несколько дней, или даже недель, нёс меня вперёд.

Тёмные грязные волосы прилипли к его мокрому лбу. Заметно отросшая, практически чёрная щетина делала мужчину таким диким и неопрятным, что казалось, он полжизни провёл в лесу. Хотя отчасти это было правдой. Тёмно-карие глаза скользнули по мне, будто проверяя, всё ли в порядке, после чего закрылись. В худом измученном теле больше не было сил.

Только сокрушающая усталость и страх перед неизведанным.

С того момента, как нашли Анну, прошло два дня. За это время большая и величественная Академия заметно опустела. По её коридорам ходили в основном жандармы, работники учреждения и небольшое количество неприкаянных студентов. Но общее количество живых душ было таковым, что можно было ходить по территории и встретить от силы одного-два человека. И то, скорее всего, это будут жандармы, так как студенты и работники практически не выходят их своих комнат.

Единственное место, где можно встретить «сборище» людей, это маленькая столовая со стороны женского общежития. Из-за того, что убили девушку, жандармы чаще обходили именно наше крыло, поэтому из всех столовых работала только та, что ближе к нам.

Взрослые не имели возможности вернуться домой, даже если и жили в этом городе, поэтому только в определённые часы они вылезали из своих комнат и рабочих мест, словно прирученные зверьки в зоопарке. Свободу студентов так сильно не ограничивали. Основная причина, если верить прошедшему слуху, заключалась в том, что жандармы больше подозревали кого-то из них, ведь у студентов, особенно начальных курсов, вряд ли достаточно сил и знаний для подобного убийства. Но это не значит, что стражи порядка и закона не смотрели на нас испытывающим взглядом и работали только в одном направлении.

Повара работали попарно, то есть в один день первые двое, во второй — другие и так далее. Поэтому в столовой и на кухне до часа еды практически никого не было. И такая ситуация была со всеми работниками. Кто-то сидит в комнате или, от великой скуки, посещает библиотеку и свой класс, например, чтобы порисовать, а кто-то один день выполняет свои обязанности, хоть и в меньшем объеме.

Я также была в числе тех, кто высовывался из комнаты утром, чтобы сходить поесть, а после перебегала вместе с Ют и Адамом назад в комнату, где мы сидели ровно до тех пор, когда не надо было идти снова по зову желудка. Как я уже говорила, в женском крыле жандармов больше и работают они здесь в несколько раз активнее, чем в том же мужском общежитии, поэтому поесть мы ходим с невольным сопровождением, а заодно к нам присоединяется и Адам, у которого желания сидеть одному на менее охраняемой территории было равно нулю.

И вот так, в состоянии безудержного веселья, прошло два дня. Ют, как и я, была из другого города, но за ней никто не приедет. Отец уехал в другой город продавать машины, а заставлять ездить туда-сюда бабушку никто не хотел. Поэтому ей повезло меньше, чем мне или Адаму. Сегодня должен приехать Кристофер, и скорее всего этим вечером меня уже не будет, а Адам местный. Он в любую минуту может собрать чемодан, куда кинет мужской набор, состоящий из носков, трусов и книги о том, как правильно выбивать дома, и покинуть Академию. Держим его здесь только мы с Ют. Вернее, тяжёлая рука Шлау. Вряд ли Адам оставит её одну, пусть и больше всех стучит зубами и озирается по сторонам, но может случиться в этой жизни всякое.

Сейчас мы с Ют настраивались, чтобы скинуть свои бренные тела с кровати и отправиться на завтрак, который теперь официально начинался на несколько часов позже, чем в учебные дни. Занятий всё равно нет, и почти все пользуются возможностью поспать подольше.

Настроение было не сказать, что ужасное, но и ничего радостного не произошло. Все, как сгустки унылости, призраками перемещаются по Академии, и даже если ты пытаешься думать позитивно, невольно поддаёшься общей атмосфере.

Всё это время, находясь в компании друзей, ощущается уныние и какое-то непонятное чувство, схожее с безжизненной агонией, высасывающей последние капли радости. Нет боли, но всё естество ноет и молит прекратить терзания. Хотя ты просто открыл глаза, когда зазвенел будильник.

Адам сказал, что вся эта душевная суматоха происходит из-за смерти Анны. Страха уже не было, как и не было липкого чувства, будто тебя опустили в её кровь с головой, и теперь засохшие кровавые разводы тянут кожу от любого движения. Анна не мой друг. Не моя одногруппница. Её даже знакомой трудно назвать. Просто сейчас обидно и… непонятно. А ещё жаль её родителей. Хоронить своего ребёнка — это ужасно. Тем более, если его зверски убили. Это событие оставило свой след в моей жизни, хотя горьких слёз лить не хотелось.

Но я прекрасно понимаю, что моими чувствами и эмоциями движет эгоистичное ожидание. В любую минуту развешанные по всей Академии колонки могут разнести по зданию голос директора, сообщающий, что за мной приехали. И вот тогда я уже не смогу бегать от себя.

Я знаю, что я маленькая глупая девочка, чья любовь основана на детской травме и последующих событиях. Но я так же понимаю, что изменить ничего нельзя. Прошло несколько лет, с момента осознания такой простой мысли, как «Я люблю Кристофера Хейнера», и ещё два года с тех пор, как я стала жить в закрытой Академии. Много времени для того, чтобы выбить эту дурь из своей головы. А ещё было много возможностей.

Тот же самый Адам. Я ещё не дошла до своей комнаты, как встретила его. Высокий, худой, но яркий и беззаботный парень, который, болтая всякие глупости, помог донести чемодан. Я девушка. И я молодая. Тогда мне стукнуло только шестнадцать. Пик гормонов, влюблённости и розовых очков. И пусть сейчас я Адама могу обозвать грубым словцом, на тот момент я была забившейся в своём печальном мирке дурёхой, которая искала способ заглушить душевную боль. Поэтому несколько месяцев от общения с трусливым пареньком у меня дрожало сердце и… Возможно, это можно было назвать короткой влюблённостью.

Но это прошло. Так же, как пара подобных ситуаций. Я честно старалась весь первый курс выправить из головы взрослого Кристофера, чей взгляд на меня был сродни взгляду отца. Но всё пришло к тому, что ничего не изменилось.

Я год прожила без встреч с Крисом, больше писала ему сообщения, нежели звонила, вместе с Ют и другими девочками обсуждала старшекурсников, смущалась, когда мне кто-то улыбался или говорил что-то приятное, я чувствовала влюблённость, я хотела повзрослеть и понять, что мои детские чувства — это просто логический исход событий и переживаний.

И в итоге что? Что в итоге? Мне семнадцать лет, я проживаю восемнадцатую весну, у меня друг-ловелас, который неделю не ленился и бегал за мной, пока из-за одного случая не стал томно вздыхать по Ют, у меня есть неплохие, но не лучшие друзья в группе, я знакома с милыми и добрыми парнями, с которыми я могу не просто весело болтать, если стану чуть смелее, но я дрожу от одной мысли, что скоро увижу мужчину, чью фамилию ношу и говорю, что я его дочь!

Возможно, когда я увижу его, услышу голос не по телефону, то стоящий перед глазами образ продавится под суровой реальностью, и вместо худого аптекаря с горящими жизненным огнём карими глазами, я увижу костлявого, высокого и замученного жизнью человека с тёмной щетиной, который по привычке взъерошит свои волосы и голосом мультяшного персонажа скажет какую-нибудь глупость. И тогда я пойму, что все мои страдания остались позади. Что вот он, мой чистый лист новой жизни, где я смогу свободно вздохнуть и окунуться в студенческий мир.

Но я на это надеялась и в прошлом году, когда пришло время возвращаться домой на каникулы. Я дала себе звонкую пощёчину и с улыбкой вышла на улицу, где меня ждал Кристофер, пряча в кармане два билета на стеклянный поезд, который за два дня довезёт над до родного города. И стоило только увидеть знакомую фигуру, старую серую рубашку, чей возраст скоро можно будет определять по толщине ниток, и глупую улыбку нестареющего человека, так тут же заныло сердце. Захотелось бросить чемодан на лестнице и, пролетая через ступеньки, прыгнуть в тёплые объятия, крича о том, что нет, я не изменилась, ничего не поменялось, что я действительно медленно схожу с ума от неразделённой любви.

Три месяца отцовской заботы. Три месяца душевных терзаний. И я снова села на поезд с потрёпанным чемоданом. Снова началась череда самобичевания, мысленных пощёчин и попыток жить как «нормальная девушка моего возраста». Боюсь, что и в этот раз всё повторится.

— Жюли, я уже собралась, а ты нет. Всё должно быть наоборот, — надо мной нависла Ют. — Ты меня пугаешь.

— А, прости. Задумалась, — поднимаюсь с пола, на который переползла с кровати. — Я быстро.

— М, — соседка села на край своей постели, — ты в последнее время совсем унылая. Из-за Анны?

— Отчасти. Общая атмосфера удручает и всякие мелочи, связанные с моими тараканами, — избегаю прямого ответа и продолжаю рыскать в шкафу.

Надо отдать должное Ют, она старается держаться бодрячком. Конечно, она, как и Адам, сейчас не сгусток весёлой язвы, но совсем в пучину депрессии не погружается. Просто в комнате стало заметно тише, а вместе с тем и тяжелее дышать.

— Ну, сегодня за тобой должны приехать. Должно стать легче.

Я вздрогнула, но, поспешно схватив укороченные штаны и вязанную безрукавку с высокими воротом, быстро закрыла шкаф и сделала вид, что на эту фразу никак не отреагировала.

Ют тактично перевела взгляд с меня на окно, где небо играло с людьми в игру «Угадайте, что сейчас будет». Смешанные цвета не давали возможности точно сказать, будет дождь, облачно или солнечно. И его можно назвать отражением души. Я сама не знаю, к чему приведут меня собственные мысли.

Быстро одевшись и пройдясь расчёской по волосам, после завязав их в низкий пучок, киваю в сторону двери. Ют поднялась, и мы вышли в коридор, где закрыли дверь на ключ.

Пройдя мимо пустующих комнат и выйдя на основную лестницу, мы пересеклись с жандармом и седым морщинистым охранником Академии. Они вышли со стороны мужского общежития и у самой лестницы разошлись. Жандарм начал спускаться с нами, а охранник, скользнув по нам усталым взглядом мутно-зелёных глаз, продолжил шествие в женское крыло.

С невольным сопровождением мы дошли до небольшой столовой, которая на этой неделе достигла пика своей популярности и востребованности. Обычно она работала только утром, чтобы девушкам не надо было долго идти на завтрак, но, в свете недавних событий, ели мы здесь весь день.

Из-за меня мы немного опоздали, так что почти все, кто остался в Академии, были здесь. Преподаватели отсели за отдельный стол, как это бывало обычно, а студенты маленькими группками заняли другие. Благо, места было много.

За небольшим столиком, стоявшим недалеко от стеллажей с едой, уже сидел Адам. Заметив нас, парень махнул рукой, привлекая к себе внимание. Шедший рядом жандарм бросил на него суровый взгляд, но после молча прошёл к окну.

Особо не думая, показав пальчиком работнице столовой на несколько строк в меню и после поставив тарелку на поднос, первой сажусь к Адаму. Парень уже похлёбывал чай, отодвинув в сторону грязную посуду. Ют подсела чуть позже. В отличие от меня, еду она выбирала осознанно.

— Милые дамы, у вас есть планы на день? — поставив кружку, попытался спокойно, будто ничего не случилось, произнести Адам.

— Лежать в закрытой комнате и играть в города?

— Ходить по коридорам и пародировать жандармов?

— Прятаться под кроватью, потеснив монстров?

— Остаться в столовой и толстеть?

— У вас какие-то странные предложения, как можно провести день, — странно на нас посматривая, выдавил из себя парень.

— Так мало что нормального можно делать, — пожала плечами Ют, — в Академии никого нет, занятий тоже, в пустующих кабинетах не очень уютно сидеть, а по коридорам ходить — только с жандармами.

— Надо подумать, а не то мы совсем свих…

Адам запнулся, услышав приятную мелодию, предшествующую радиопередачи. Все встрепенулись, ожидая, что же скажет директор. После того, как почти вся Академия разъехалась, радиорубкой заведовал он.

— Жюли Хейнер, за вами приехали. Пройдите, пожалуйста, в вестибюль Академии.

Ют грустно посмотрела на меня с надутыми от еды щеками. Адам привстал и положил свою руку поверх моей.

— Тпру-у, притормози. Я вижу, как ты готова вскочить. Сначала медленно дое… Эй, Жюли!

Звонко бросив вилку, я, не думая, вскочила с места и побежала в вестибюль. Адам ещё что-то кричал в след, но как только я выбежала в коридор, его уже было не слышно. Да и признаться, если бы он помчался за мной, то я бы этого совершенно не заметила.

Страх то сильно сжимал сердце, то резко его отпускал, давая ему быстро-быстро отбить ритм, чтобы снова на несколько секунд оказаться неподвижным. Я не чувствовала ног и была готова поклясться, что вот-вот упаду, забыв, как их переставлять. Двери сменялись так быстро, что, казалось, я выглядываю из окна автомобиля, быстро едущего по загородной дороге.

Попадавшиеся по пути жандармы и охранники невольно отступали в сторону и судорожно глядели по сторонам, пытаясь понять, что стало заставило меня бежать без оглядки.

Я очень боялась увидеть Кристофера. Но одновременно со страхом я с нетерпением ждала этого. Я хотела выбежать ему навстречу и увидеть простого мужчину, который заменил мне семью. Я хотела испытать боль разочарования от осознания глупости своих мыслей и чувств, которые длились многие годы. Но в то же время какая-то маленькая частичка внутри меня держала кулачки за то, чтобы ощущение жизни внутри меня не умерло.

Поэтому, тяжело дыша и не замечая ничего вокруг, я неслась в вестибюль, рискуя соскользнуть с первой же ступеньки. Но даже если бы я пролетела со второго этажа к самому низу, ударяясь о каждое пластилиновое ребро, то тело бы не почувствовало ни единого удара, ни крупицы боли. Я бы встала и так же быстро, как и сейчас, ринулась в приветливые объятия, заметив только знакомые черты.

В нос ударил родной запах лекарств, смешанный с запахом поезда и пыли. Серая тонкая рубашка из грубой ткани уже не тёрла щёку, как раньше, но тёплые руки, крепкие объятия, запахи, стук сердца, голос — всё осталось таким же, как и в последнюю встречу. От этого я готова плакать. Но я не знаю, что виною: счастье или же разочарование?

— Хэй, моя милая Жюли, — радостно произнёс Крис, перестав обнимать, — ты меня чуть не сбила.

— А, прости, — отступаю на пару шагов назад, чтобы было легче разговаривать. — Просто я слишком рада тебя видеть.

Крис улыбнулся. Боже, я не знаю, что мне делать. Надо держаться в рамках семейных отношений, но я хочу встать на носочки, обнять его за шею и прижаться щекой к грубой щетине, чтобы все сомнения отступили. Чтобы быть уверенной, что это не сон. Что он настоящий. Что Кристофер сейчас, и правда, рядом со мной. Но я могу лишь пытаться взять его за руку под ложным предлогом.

— Ты ещё не собирала вещи?

— Нет, я ждала, когда ты приедешь, — убрав за ухо выбившуюся прядь, говорю немного скованно. — Два дня сидеть на чемодане в одной одежде неудобно.

По телефону разговаривать — это одно, а лицом к лицу — другое. Я отвыкла от этого. Я забыла, как должна вести себя семнадцатилетняя дочь.

— Прости. Я бы с радостью в тот же вечер приехал, но машинист пригрозил выбросить меня из окна с идущего поезда, — развёл руки в стороны Кристофер.

— Пф. Пойдём. Я чемодан быстро соберу, а ты отдохнёшь с дороги, — хватаю его за руку и веду за собой.

Кристофер что-то удивлённо вякнул и от неожиданности отстал на пару шагов, но быстро поравнялся. Даже идя практически рядом со мной, он не стал пытаться освободить руку от моей хватки. И, чёрт возьми, лучше бы он это сделал. Я бы просто отпустила и сделала вид, что всё нормально. Я на радостях от долгожданной встречи повела его за собой без задней мысли, а теперь все мысли сбиваются под натиском смущения.

Кристофер лишь один раз пошевелил рукой, но не для того, чтобы высвободить её, как я подумала на мгновение, а чтобы переплести пальцы для удобства. Из-за этого мне приходилось идти быстрее, чтобы было хоть какое-то расстояние. Иначе это выглядит иначе, чем есть на самом деле.

Даже с родным отцом я редко ходила за руку. Чаще с мамой. Папа держал меня только у дороги, или если я хотела до чего-нибудь дотянуться. Это ведь нормально, да?

Когда я с Крисом проходила мимо жандармов, он приветственно кивнул им, будто уже неделю жил в Академии и привык к ним так же, как преподаватели привыкли к студентам. Невысокий коренастый жандарм придирчиво осмотрел его, но, не найдя, к чему придраться, продолжил патрулировать коридор вместе со своим напарником.

До комнаты мы дошли быстро, и я отпустила руку у самой двери. Дальше смысла в этом не было, да и ключи достать надо.

Войдя внутрь, Кристофер сразу плюхнулся на мою кровать, легко догадавшись, что смятая постель с кучей странного барахла принадлежит Ют.

Я достала небольшой чемодан, у которого уже торчали нитки от старости, и, раскрыв его в центре комнаты, принялась выбирать вещи, которые понадобятся мне в отеле. К моему стыду, мне пришлось взять стул, так как до верхних полок, где лежали зимние и осенние вещи, не дотянуться.

Вот так я и бегала. От шкафа к чемодану, от чемодана к шкафу, иногда заворачивая к столу. Кристофер всё это время молчал, но следил за моими перемещениями. Было немного неуютно от тишины, но я ей была благодарна. Сейчас, пока мне есть чем заняться, я могу избегать неприятных мыслей и боли в груди, постепенно вновь привыкая к присутствию Криса. Я думаю, он тоже отвык от моего присутствия. Всё-таки год не виделись.

Но когда я победно бросила альбом и мобильный набор красок, чтобы совсем не облениться в короткий перерыв, я почувствовала, что Кристофер смотрит на меня слишком задумчиво.

— Что-то случилось? — спрашиваю, не глядя на него, отдавая всё своё внимание чемодану.

— Ты так изменилась за год, — он чуть нагнулся вперёд и сжал руки в замок. — Вначале как-то не заметил, уж быстро ты бежала.

— Эм, ну, так время же идёт.

— Да, но в прошлый раз мы тоже только через год увиделись на каникулах. И тогда как ты осталась у меня в памяти и на фотографии, такой же я тебя и увидел. Маленькая кудрявая Жюли с краснеющими щеками.

— Да я и сейчас маленькая. За год три миллиметра в росте, но я всё равно вынуждена вставать на табуретку, — я даже прервалась от попыток закрыть противящийся чемодан.

— Нет, я другое имею ввиду, — махнул на меня рукой Крис. — Просто, сейчас ты уже не ребёнок, — он на секунду замолчал, не зная, как правильно подобрать слова. — Лицо не такое детское, волосы уже не такие короткие и вьются меньше, да и вообще… Всё изменилось. Я не удивлюсь, если в следующем году буду слёзно отдавать тебя замуж и пытаться отравить новоявленного жениха, — свёл свои слова к шутке.

— Пха, учитывая, что ты разбираешься в лекарствах, тебе это не составит труда, — сделав последний рывок, закрываю чемодан. — Но, наверное, мы просто отвыкли друг от друга, вот и кажется, что изменились. Я вот раньше не замечала, что у тебя залысина есть.

— Что?! Где? — в панике Крис схватился руками за голову и начал судорожно её ощупывать в поисках очага лысения, но, не обнаружив ничего, обиженно на меня посмотрел.

После этого общаться стало легче. Немного, но легче. Вновь почувствовалась эта теплота от простых разговоров, подкреплёнными не то шуткой, не то подколом. Но ведь… Он практически прямо сказал, что я уже не ребёнок в его глазах, а без пары месяцев взрослая девушка. Ведь так? И как бы я не старалась игнорировать её, эта противная мысль встревала между другими, менее значимыми по сравнению с ней.

— Всё, я готова.

Чемодан был собран и закрыт. Он, как объевшийся дракон, оттопырил сытое пузико и позволил везти себя, куда угодно, лишь бы самому не надо было двигаться. Кристофер покорно взял его и покатил прочь из комнаты в открытую мною дверь.

Я обвела взглядом комнату, ища взглядом что-нибудь, что могла забыть, но, не найдя ничего, кроме вещей соседки, со спокойной душой закрыла дверь.

Когда мы шли в выходу, по пути встретились Ют с Адамом. Парень пытался что-то мне объяснить жестами со слезами на глазах, а соседка, будто не замечая этого, широко мне улыбнулась и, показав два больших пальца, произнесла вслед:

— Благотворно проведите время.

Кристофер удивлённо посмотрел вначале на неё, потом на меня. Но Ют уже скрылась вместе с Адамом в комнате, а я сама непонимающе пожала плечами.

Я же ей ничего не говорила. Вернее… Я ей ничего не говорила прямо.

Она ведь не могла узнать.

Верно?

Грязные пыльные люди толпились в небольшом здании, сдавливая друг друга, не замечая никого вокруг. Нос драл запах пота и крови, смешанной с рвотой, впитавшейся в рваную одежду. Но ведомая паникой толпа игнорировала всё, кроме собственного страха и эгоистичного желания повышенного внимания к своей персоне.

Было неуютно и противно стоять среди них, чувствовать, как очередной безликий человек отдавливает ноги, молчаливо терпеть боль со слезами на глазах. Постоянные случайные прикосновения уже перестали вызывать отвращение, но сгусток зловонного запаха вынуждал бороться с подступающей рвотой.

Кристофер прижимал меня к себе, стоя позади и закрывая от особо дёрганных мужчин и женщин, пытающихся пробраться сквозь полуживую толпу в начало уже разрушенной очереди.

Вначале администрация приютившего нас города пыталась следить за порядком, но люди, которые увидели, как исчезает их родная земля, после долгих дней блужданий в белой пустоте не хотели ждать. Им было всё равно. Их дом стёрся, словно капля пролитого молока со стола. А никто не говорит почему.

Надев любезные маски равнодушия, выделенные для регистрации и расселения выживших, офисные черви города говорили заученные фразы и задавали стандартные вопросы. И всё. Без лишних слов и сострадания. Они чётко выделяли разницу между собой и нами. Они держали дистанцию, будто мы не люди, пережившие катастрофу, стёршую полмира, а голодные, зловонные бездомные в бесплатной столовой за желанной порцией пахучей рыбной жижи.

Мы стояли здесь с самого утра. Как только на небе нарисовали солнце, рывками карабкающееся на самый верх, люди серой, грязной волной хлынули в старое здание, выделенное для регистрации выживших. Ноги болели, хотелось есть. Но ещё больше — снять жёсткую одежду, пропитанную мерзостью дороги.

Я пыталась найти в толпе родных. Но скрюченные фигуры были похожи на старые сухие ветки, но никак не на моих родителей. А потом людей стало больше. И кроме ног и спин я не видела ничего. Мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть лицо Криса, который каждый раз, словно чувствуя мой взгляд, слабо, но приободряюще улыбался.

Худые сухие ладони горели так, словно их держали близ печи несколько минут. Но именно это тепло позволяло чувствовать, что рядом есть кто-то живой. Не просто дышащие скелеты с навешанными на них органами, мышцами и сосудами, а действительно живой человек, который стоит рядом со мной из последних сил, но защищает и молчаливо поддерживает.

Мы, словно роботы, делали маленькие шажки в одном направлении, не имея возможности повернуть назад.

Но «мы» — это не «я».

Одинокое «я», блуждающее в белой пустоте, встретило другое «я», умирающее от собственной слабости.

Одинокие «я» шли вместе.

Но потом «я» стали одним «мы», и теперь жить стало легче.

Теперь не страшно находиться в эгоистичной толпе скрюченных «я».

На улице было прохладно. Жители небольшого, но быстро развивающегося города, овеянные маленькими житейскими тяготами, шли по своим делам, время от времени недоверчиво посматривая на небо. Зонтики уже были наготове, ведь Художники хоть и влияют на погоду, но мать-природа порой бывает капризна.

Пока дул слабый ветер, а солнце шаловливо скрывалось и выглядывало из-за плоских облаков, поэтому можно было идти спокойно. Кристофер тащил чемодан, который смешно подпрыгивал на брусчатой дороге, словно это были угольки, и фыркал от выхлопов проезжающих машин. Я же шла рядом и цеплялась взглядом за каждую городскую мелочь.

Академия закрытая, поэтому только в редких случаях нам можно выходить. Конечно, многие нарушают это правило и находят лазейки, чтобы вырвать несколько часов прогулки на свободе. Но я была из серии тех нерешительных правильных студентов, которым всего хватало на территории. Не было нужды рисковать. Да, за вылазку никого не отчисляют, но об этом сообщают родителям, припоминают и меньше доверяют. Нестрашно, но жизнь портит заметно.

Поэтому я даже отвыкла от бурной городской жизни. Высокие дома, выбитые из твёрдых пород пластилина, нависали над маленькими магазинчиками, фонарными столбами, машинами и быстро перемещающимися людьми. Посчитать количество этажей можно только закинув голову назад — до того жилые многоэтажки и бизнес центры были высокими.

Они окрашивались в различные тёплые оттенки вспыхивающего солнца, бороздящего небосвод. Стёкла горели огнём, попадая под солнечные лучи, и казалось, что каждая квартира, каждый офис загорается изнутри мягким пламенем дня.

Проезжающие мимо машины, словно зеркала, отражали окружающий мир. Но их изгибы искажали его под немыслимыми углами, растягивали и сужали, будто мобильные комнаты смеха. Одностороннее стекло не давало увидеть, что происходит в салоне, но одна только мысль, что, сидя на заднем сиденье, стоит только повернуть голову в сторону, и ты увидишь улицы, будто и нет никакой преграды в виде дверей и других частей автомобиля, заставляет рой мурашек пробежаться по спине.

Рядом пробежала маленькая девочка с копной рыжих волос, а следом за ней, на расстоянии красного поводка, маленькая плюшевая собака. Лоскутки ткани прыгали и качались в такт движениям собаки, как живой полосатый пучок. Это так мило и задорно выглядело, что проходящие мимо люди невольно улыбались и смотрели им вслед.

Отель, который сотрудничает с Академией, находился недалеко. Маленькое семиэтажное строение, скрывающееся за постепенно зеленеющими деревьями. Когда листья полностью покроют ветки, только издалека будет видна старая труба простого отеля, что стоит здесь более сорока лет.

Открытые ворота любезно приглашали каждого войти внутрь, худые дорожки игривыми змейками ползли под ногами и огибали аккуратно подстриженные кустарники, несколько простых лавочек и одну большую клумбу, что стояла посреди пути. На ней не так давно были посажены тюльпаны, поэтому выглядела она слишком скромно, словно сама стеснялась своей серости. Но чувствовалось предвкушение будущей помпезности, когда несколько десятков цветов покажут свои пёстрые бутоны.

Этот маленький отель больше напоминал пансионат, где можно поправить здоровье и подышать чистым воздухом. Тяжело представить, что всего в нескольких метрах расположена дорога и кипит городская жизнь.

Когда мы вошли внутрь, я села в кресло возле декоративной пальмы и сторожила чемодан, а Кристофер направился к стойке регистрации. Из заднего кармана штанов он достал какие-то документы и начал что-то вкрадчиво объяснять широкоплечей женщине в стандартной форме отеля. Пока он занимался организационными делами, я скользила взглядом по проходящим постояльцам, среди которых попадались знакомые лица. Даже один одногруппник здесь поселился. Но мне было слишком лениво двигаться, чтобы махнуть рукой, привлекая внимание, а тем более чтобы встать. Пусть идёт. Я думаю, что мы ещё пересечёмся. Отель всё равно маленький.

— Жюли, пойдём, — Кристофер помахал двумя ключами, подзывая к себе.

Я, схватив чемодан, быстро покатила его, после чего он был передан на попечение Крису.

— Отель выделил Академии два последних этажа, которые сделаны на манер общежития, — зайдя в лифт, произнёс Крис.

— Общий санузел, одна комната на двух и более человек?

— Ну, почти. Отдельные блоки. Одна комната на одного человека, всего их четыре. Общая гостиная и две ванные комнаты. Столовая здесь на всех и находится на первом этаже. Всё, почти пришли.

Наш блок был расположен в самом конце. Простая пластилиновая дверь мягко раскрылась, впуская нас внутрь. В небольшой гостиной пахло пылью, что была видна при солнечном свете, и теплотой, пусть это и странно звучит. Четыре двери, которые вели в отдельные комнаты, были закрыты так же, как и двери в ванную, помеченные табличками с нарисованными душем и туалетом.

В самой гостиной стоял лишь коричневый диванчик, на котором легко уместились бы все постояльцы нашего блока, напротив него телевизор и кофейный столик. Ничего лишнего, но и не хоромы же нам должны были выделить?

— Комнаты мы сами выбираем.

— Давай просто первые две займём? Они всё равно одинаковые.

— Почему бы и нет? — пожал плечами Кристофер и открыл первую дверь.

Маленькая комната с соответствующим окном. Одна кровать, накрытая синим покрывалом, старый, но хороший стол со стулом и комод у самого входа. Мило, просто. От комнаты в общежитии отличает лишь отсутствие соседки и сопутствующего бардака.

Кристофер поставил чемодан у кровати и положил мои ключи на стол.

— Располагайся, а я пошёл, — отдав честь, словно военный, он направился прочь из комнаты.

— Ты куда? — невольно я схватила его за рукав рубашки, останавливая на месте.

— Я оставил свой чемодан на вокзале, надо бы забрать, — Крис хотел продолжить, но увидев мой непонимающий взгляд, объяснил. — Ну, я так сильно хотел тебя увидеть и забрать из Академии, что решил, что мой чемодан будет помехой, и лучше его оставить в хранилище. Да и думаю, что стоит заскочить к хозяину аптечного рынка.

— Ты всё-таки решил поторговать, да? — уже спокойно отпускаю его рубашку.

— Зачем упускать такую возможность? Сейчас не самый сезон, но думаю, что смогу нажиться на страдающих аллергиках. Не волнуйся, — он положил руку мне голову и слегка потрепал волосы, создавая «петухов», — я тебя надолго не оставлю.

— А, хорошо, — чувствую, что краснею и криво улыбаюсь.

— Я пошёл. А, и пометь чем-нибудь мою дверь, а то придут соседи и ненароком займут комнату.

— Ладно.

— Вот и чудненько, — Кристофер широко улыбнулся и, махнув на прощание, скрылся за основной дверью, оставив меня одну.

*8*

На улице уже темнело. Небо перестало хмуриться и сбросило с себя серость. Чистые мазки голубых, оранжевых, жёлтых и красных красок смешивались друг с другом, превращаясь в тёплый закат.

От скуки я лежала на диване в гостиной и слушала монотонный голос ведущей прогноза погоды. Завтра утром и днём будет тепло, а на вечер и ночь обещают дождь. Дороги снова будут скользкими от слоя масла. Хотя не только дороги. Весь город будет им покрыт, пока специальные службы не очистят его. Но они справляются быстро, поэтому через час-два, после того, как закончится дождь, по городу можно будет снова ходить без страха.

Кристофер до сих пор не вернулся. Я успела разложить свои вещи, повесить оранжевый шарфик на ручку двери, как и просил Крис, заглянуть в свободные комнаты и в ванные. После этого жить стало труднее.

Первые два часа я прилежно сидела то в комнате, то в гостиной, занимаясь тем, что убивала время прочтением книги и слушанием толстого комедианта по телевизору. Но сидеть в одиночестве было тяжело. Читать книгу стало труднее: уставали глаза, а телевизор я никогда особо не любила.

Только если я переставала что-то делать, то в голову снова начинали лезть грустные мысли. Хотя сейчас уже было легче. Первая неловкость после долгой разлуки прошла, и я снова могу, словно робот, входить в режим «Милая дочь», старательно игнорируя ноющее сердце и робкие мысли о том, что Кристофер заметил, что я выросла, и что он очень хотел меня поскорее увидеть.

— У-ф, я сама себя сведу с ума, — шумно вздыхаю, роняя пуль на пол.

Ну, и пусть там лежит. Мне слишком лениво за ним тянуться. Я сейчас как ленивец на ветке экзотического дерева. Лежу. То открываю глаза. То закрываю. Всё моё тело находится в состоянии покоя, и я наслаждаюсь голосом ведущей, которая сейчас рекламирует таблетки от запора.

Лучше бы к нам подселили соседей. Если подобный вечер повторится, то я впаду в долгий сон до лета. От скуки на третий или четвёртый час я даже вышла из нашего блока, чтобы осмотреть отель. Я его часто видела, но только снаружи, хотя он со всех сторон выглядит как пансионат. Возможно, изначально так и должно было быть, но судьба решила иначе.

Я уже нашла выход на крышу, который как бы закрыт, но на самом деле открыт, пустой банкетный зал, кабинет для совещаний, столовую, гостевые туалеты, маленький тренажёрный зал, столы с компьютерами и столик для пинг-понга. Одногруппника я, к сожалению, не встретила, поэтому от желания с кем-нибудь поговорить долго крутилась у ресепшена, расспрашивая не слишком жаждущую моего присутствия женщину.

Наш разговор был не самым душевным, но зато я узнала, что к нам вряд ли кого-нибудь подселят. В основном студенты и их родственники уже заселяются в другой отель, что расположен дальше. Только мы и ещё одна семья пришли сегодня. Поэтому-то я и боюсь, что если Кристофер ещё раз «быстро» сходит за чемоданом, то я впаду в анабиоз.

Вместо прогноза погоды начались новости. Одетый в строгий костюм мужчина с прилизанными волосами начал бодро вещать о том, как в нашей стране всё хорошо и как плохо в других. От души просто. За это я и не люблю новости. Не могут объективно говорить обо всём, а по большей части подчиняются «верхам». Фу. Фу-фу-фу, как им не стыдно. Пойду почитаю лучше.

Перекатившись с дивана на пол, встаю и иду к себе в комнату. Дверь закрывать не буду, а лишь прикрою, а то сейчас никого нет, но мало ли, заявятся новые соседи. Уже прочитанная наполовину книга терпеливо ждала меня на кровати, куда я, не тратя времени, плюхнулась, сминая покрывало. Показался кусочек белого пододеяльника с множеством маленьких оранжевых цветочков, как бы зазывая забраться с головой под него и закрыть глаза. Но нет, пусть меня и клонит в сон, надо терпеть.

О, Великая Потрёпанная книга, взятая в библиотеке Академии, позволь мне окунуться в твою историю, наполненную приключениями, драмой и страданиями. Да, больше страданий. Не люблю, когда людям плохо в реальности, но когда дело касается вымышленных персонажей — другое дело. Их проблемы почему-то заставляют забывать меня о своих, и кажется, что у меня на пути встречаются сущие пустяки. И так страница за страницей.

Читаешь развивающуюся драму, надеясь на то, что у героев в конце всё будет хорошо. Держишь за них кулачки, сопереживаешь и молча молишь уже напечатанные строки, чтобы страдания, которые они пережили, привели их к чему-то светлому и радостному. Чтобы не зря они лили слёзы и кричали слова ненависти.

Тогда можно легко обмануться иллюзией, что точно так же будет и в твоей жизни. Что вся боль и грязь, попадающая тебе под ноги, это не что иное, как суровое испытание, после которого тебя ждёт твоя мечта, которую всё это время лелеял где-то в глубине сердца.