Don't jump (гет)

Когда-то все было по-другому. Не было этой безумной войны с самим собой, не было тяготивших душу воспоминаний, противоречий, поисков неведомого никому смыла. Наверное, и я был другим когда-то. Жаль только, что я не помню, когда.

Все ушло и никогда не вернется, а я лишь попусту терзаюсь. Я чувствую себя, как дрожащий на ветру, высохший осенний лист, которого оторвало от родной ветки порывом ветра — мне нет тут места, нет моего пристанища, я упал на землю, иссушенный и разбитый, чтобы сгнить и превратиться в пыль. Дворник сметет меня или то, что от меня останется, в большую кучу подобных мне, и сожжет. Либо же я превращусь в ничто со временем, но, видит бог, вариант с сожжением мне куда больше по душе.

Что такое жизнь? Не знает никто, ни единый человек в этом мире не даст мне тот ответ, который нужен мне. Когда-то я бился в истеричной агонии, теперь же я понимаю, что это все просто бесполезно. Бесполезно задавать вопросы и ждать на них ответа. Никто не придет. Никто ничего не скажет. Везде пусто. Все бессмысленно. Я умер давно, просто по стихийной ошибке бытия существует до сих пор моя бренная физическая оболочка. Стоит ли продолжать страдания материального, ждать того дня, когда закончится отпущенный мне срок и продлевать эту жуткую агонию?

Я бродил по улицам, заглядывая в глаза старым жужжащим фонарям. Я смотрел на небо, на пробегающих мимо людей. Обжигающий ветер больно ранил мою кожу, а свет неоновой рекламы проникал, казалось, прямо мне в душу. Весь мир мертв, несмотря на обилие в нем людеподобных существ. Сама жизнь стала абсурдом. Когда все изменилось, когда пришли эти жуткие, рвущие сердце страдания? Смешно, но я не знаю ответа даже на этот вопрос.

Гудящие машины, широкие проспекты, кафе, парочки. В кармане нет ни копейки, в наушниках гремит тяжелый рок. А время медленно сходит с ума.

Я сидел на черном парапете у реки, смотря в зыбкую даль, пытаясь поймать образы и иллюзии, которые она, казалось, посылала мне. Но все было пустым. Вокруг шумела и веселилась молодежь, их безразличные взгляды иногда скользили по мне, не задерживаясь. Им не интересно, кто я, а мне не интересно, кто они — что ж, вполне закономерно, в наше время не модно интересоваться даже личностью людей, с которыми ты, казалось бы, дружишь, с которым ты ходишь в пабы и на дискотеки, в клубы и бары. Сейчас не модно любить, понимать и прощать. Ну, а мне просто плевать. Мне никогда не было нужно их внимание, я всегда наиболее комфортно ощущал себя в одиночестве.

Неприятной наружности паренек вдруг словно бы вырос передо мной из-под земли и спросил телефон, чтобы позвонить. Я не ответил, просто посмотрел на него долгим взглядом. Мне было совершенно безразлично, кто он такой, и мне не хотелось с ним разговаривать. Но моя реакция, видимо, очень не понравилась ему. Попробовав надавить на меня с других сторон и получив в ответ только лишь мое молчание и равнодушный взгляд, он перешел на открытую агрессию. Вцепившись своими кривыми мерзкими пальцами в мою челку, он угрожающе прошипел:

— Что это такое? А? Я спрашиваю, что это?

— Мои волосы, — ответил я.

— Чтоб я еще тут со всякими идиотами разговаривал и время свое тратил!

По всей видимости, терпеть мое спокойствие и отрешенность он не хотел. По неведомой причине я раздражал его. И, когда он наконец оставил меня в покое и отошел, изрыгая грязные ругательства, я плевался кровью и пытался проверить, в порядке ли мои зубы. Удивительно, я даже не чувствовал физической боли такой, какой она должна была быть. Хотя, удар был всего один, да и не самый сильный из тех, которые мне приходилось испытывать на себе. К слову, я давно привык к таким вот ситуациям. Слишком уж много негативного внимания привлекала моя яркая неформальная внешность, многим, а особенно «авторитетным пацанам» нашего района, приходившаяся не по душе.

Сев на изломанной брусчатке, я посмотрел ему вслед. Перед глазами все плыло, в ушах, словно гром, раздавались удары моего сердца и шум моего дыхания. Стоил ли этот ублюдок того, чтобы сопротивляться ему? Даже дураку было бы сразу ясно, на чьей стороне силовой перевес; мне — шестнадцать, ему — все двадцать пять, а то и тридцать. Да и не доказал он мне ничего. Он ведь так и остался тем, кем и будет всю жизнь — примитивным животным, живущим инстинктами и не имеющее ни желаний, ни ума для претворения их в жизнь.

А впрочем, чем отличался от него я? Только лишь тем, что обладал умом, не могущим ответить на мои многочисленные вопросы, и, наверное, мне бы куда проще жилось на этом свете, если б я был таким, как он. Не было бы этих мыслей, жгущих меня каленым железом и режущих тупым ножом. Не было бы боли и мучительных терзаний того, что кто-то назвал «душой». Этот ублюдок, быть может, и не достоин жизни, но в еще большей степени не достоин ее я сам. И, скорее всего, он в разы счастливее меня, ибо его не мучают бесполезные поиски непонятно чего. Она не воет, как раненый волк, по ночам, свернувшись клубочком на постели. Он не ощущает той дикой боли, что каждый день испытываю я.

Я поднял голову вверх и посмотрел на светящуюся огнями многоэтажку.

Лифт не работал. Мне пришлось подниматься пешком по заплеванной, закиданной окурками узкой лестнице. На некоторых пролетах жутко воняло, я засовывал нос в свой шерстяной шарфик и пытался дышать через раз. Наконец я дошел до того заветного люка, к которому вела приваренная к торчащим из стены железкам лестница. Я медленно взобрался по ней и толкнул маленькую квадратную дверцу. Вопреки моим ожиданиям она оказалась не запертой, и отворилась, приоткрыв маленькую щелку и тихонько скрипнув. Я поднялся выше и резким движением распахнул ее.

В лицо мне ударил ветер. Я шагнул на крышу, остановился на секунду, потом решительно подошел к краю и посмотрел вниз. Огни. Огни этого странного, похожего на паутину, города сверкали ярким белым светом, будто приглашая меня вниз. Я смотрел на них, словно завороженный — такие далекие и в то же время такие близкие, они казались мне иллюзорными, как видение из другого мира. Они были всего лишь маленькими мотыльками в бушующем море жизни. Они был ничем, точно так же, как и я.

Я раскинул руки в стороны. Хотелось ощутить еще раз на лице прикосновение ветра, вдохнуть полные легкие этого морозного воздуха и шагнуть вниз — туда, где была спасительная темнота, заботливо укрывшая от моего взгляда асфальтированные дорожки с низенькими бордюрчиками, припаркованные машины и детские площадки, которые я видел во дворе. Будь это все отчетливо видно, кто знает, быть может, страх овладел бы мной. А сейчас — ничего. Только тьма. И огни внизу. И в сотни раз усиленное одиночеством крыши чувство пустоты внутри. Не отрывая взгляда от завораживающих меня огней, я продвинулся на сантиметр вперед, так, чтобы видеть свои кеды над темнотой внизу, и в этот момент услышал позади тихий голос:

— Не прыгай.

Я обернулся и увидел невысокого роста девушку, лицо которой было закрыто клетчатым шарфом. Она стояла, засунув руки в карманы фиолетовой курточки, согнув одну ногу, и пристально смотрела на меня.

— Кто ты такая? — крикнул я. — Уходи!

Она медленно сделала шаг вперед.

— Не уйду.

Я снова отвернулся.

— Не хочешь? Ну, тогда смотри.

— Не прыгай.

Ее голос отчетливо звучал в моих ушах, отдаваясь внутри многоголосым эхо. Огни сверкали внизу, перемешиваясь с отдаленным автомобильным шумом. Сильный порыв ветра заставил меня пошатнуться.

— Не прыгай.

Она стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки. Я посмотрел на нее, не понимая, зачем она отговаривает меня от шага, на который я уже решился.

— Почему не прыгать? — тупо спросил я.

— Я хочу, чтобы ты жил.

Я почувствовал, как железная решимость нырнуть в темноту стала медленно покидать меня. Я отчаянно цеплялся за нее, пытаясь удержать, но она все таяла и таяла, оставляя позади себя только жуткий страх. Я отвернулся. Огни. Они были такими манящими минуту назад… Из уголка губ тонкой струйкой сползла кровь, я порывистым движением стер ее ладонью и посмотрел на свои окрасившиеся в бардовый цвет пальцы.

— Уходи! — потребовал я. — Уходи, не мешай мне!

— Я не уйду.

Я издал короткий разочарованный стон. Как ей это удавалось? Я не сомневался, что решимость покидала меня именно из-за нее.

— Уходи, — повторил я уже не так уверенно и в тот же момент ощутил ее руку на своем локте.

— Нет, — твердо сказала она. — Я никуда не уйду. Если ты прыгнешь, я прыгну вместе с тобой.

— Дура, — выкрикнул я. — Дура, кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

— Я ждала тебя тут всю жизнь, — серьезно ответила она. Я увидел слезы в ее глазах, вот-вот готовые пролиться дождем по ее бледным щекам. Маленькие частички их повисли на ее удивительно-длинных, изогнутых ресничках. Шарфик упал с ее лица и я мог видеть ее дрожащие губы.

— Пожалуйста! Ради меня! Не прыгай. Я ведь еще жить хочу…

Я смотрел в ее глаза, не в силах понять, почему меня так взволновало их выражение, почему эмоции, звучащие в ее голосе и написанные на ее лице, находили такой живой отклик в моей душе. Я медленно и неуверенно продвинулся чуть назад; она тут же из всех сил дернула меня, и мы упали на твердый бетон. Я больно ударился головой и зажмурил глаза, но уже в следующий момент она потянула меня за руку. Я встал, подчиняясь ей. Она побежала к маленькому железному люку, не отпуская моей руки, а мне оставалось только гадать — или у нее вдруг прибавилось мощи, или же я ослабел, ибо тянула она меня с такой силой, какую не подобает иметь девушке ее роста и телосложения.

Мы спустились по железной лестнице и побежали вниз, преодолевая пролет за пролетом и все так же не разъединяя рук.

Внизу она наконец отпустила меня. Я присел на вколоченную в землю узкую скамейку у дверей подъезда и поднял на нее взгляд. Она улыбалась.

— Может, ты хоть сейчас скажешь мне, кто ты такая, дура ты эдакая?

Она расхохоталась, звонко и весело.

— Только после твоего обещания не умирать.

— Ну, это я исполнить не могу! — я развел руками. — Мы все смертны, все умрем, все в гробу полежим и в земле погнием.

Она села рядом и положила свои ладонь поверх моей руки.

— Обещай, что не умрешь раньше шестидесяти шести.

— Почему именно этот возраст? — удивился я.

— Просто пообещай. — Ее взгляд сверлил меня, хотя на губах блуждала улыбка.

— Хорошо, я обещаю, — сдался я.

Она помотала головой.

— Нет, скажи это. Что ты не умрешь раньше шестидесяти шести.

Я вздохнул.

— Я обещаю, что не умру раньше шестидесяти шести, — торжественно поклялся я. — Теперь говори, кто ты такая и зачем тебе нужно было меня спасать.

— Меня зовут Ника. И я ждала тебя там всю жизнь… Чтобы или спасти тебя и быть с тобой всегда, или прыгнуть за тобой и все равно быть с тобой всегда…

Я удивленно смотрел на нее, пытаясь понять, шутит она или говорит серьезно, но не увидел и тени насмешки или шутки в ее глазах. Невольно я потянулся к ней и прикоснулся губами к ее губам, и в этот момент еще один, как на крыше, порыв ветра, громко хлопнул железной дверью подъезда.

Ее глаза были самыми удивительными и прекрасными — в них таилось столько боли, тревоги, страданий и в то же время безграничное море радости и надежд. Ее лицо было самым прекрасным — чуть заострявшееся внизу, обрамленное черными волосами. Ее улыбка была самой искристой, ее смех — самым жизнерадостным, переливающимся, словно звон серебряных колокольчиков. Ее голос был подобен журчанию ручейка. Ее губы были самыми мягкими, а поцелуй — самым коротким и обжигающим.

Когда-то все было по-другому. Когда-то не было этой мучительной, безысходной борьбы с самим собой. Вот только я не могу вспомнить, когда.

Когда-то не было Ники.