Марион и Роб. Ночь (гет)

Марион сидела на краю ложа из мелких еловых веточек, прикрытых разномастным тряпьем. Их цвет в темноте был неразличим, а тусклый свет луны, пробивающийся сквозь щели в стенах и разбитые окна, искажал их очертания, придавая всему голубоватый оттенок.

Девушка стянула через голову верхнее платье, подтянула ногу, поставив пятку на край настила, расправила, как могла складки на своем бордово-красном нижнем платье. Опершись позади себя руками о ложе, она повела плечами и, расслабившись, вздохнула.

Сзади нее послышался шорох, но она не обернулась на него. Ее муж — отныне и до конца их веков — приблизился к ней. Он, придвинувшись к ней ближе, вынудил ее сесть ровнее и затем откинуться спиной ему на грудь. Марион не возражала — ей нравилось касаться своего господина, как она называла его сначала в шутку, а потом он и в правду стал хозяином ее сердца. Мужчина обнял ее за плечи и уткнулся носом в ее волосы, согревая через них своим дыханием нежную кожу шеи.

Девушка впервые в жизни хотела позвать его по имени — Робин, но не смогла — это обращение никак не могло передать всего того, что она чувствовала к нему…

Они были помолвлены с самого ее рождения — договорной брак детей для желающих породниться лордов — старинных друзей. Как это странно: ее муж видел ее совсем крохой, держал на руках. Он сам рассказывал о своих чувствах тогда, описывая себя десятилетнего. Что он чувствует сейчас, держа ее в своих руках, но уже и-н-а-ч-е. А тогда... тогда все было нормально. Должно было так стать, останься все по-прежнему. Брак окончательно закрепили бы, исполнись ей двенадцать или четырнадцать. Так сталось бы, не случись долгая и изматывающая война за власть с долгими походами на Святые Земли, обескровившими их страну. Стало бы так, не уйди за своим королем ее отец, перепоручив ее заботам своего друга. Отправился с ними и ее жених, которого она видела лишь раз в жизни, тайком от отца, выглядывая в окно и спрятавшись за портьерой. Они не должны были видеться до ее представления в Свет, где и должно было состояться официальное оглашение их помолвки.

Вассалы, поддерживающие старого короля, поведшего свое войско в поход, были низвергнуты и подавлены. Брат короля, вступивший регентом на трон, разорял казну и отбирал последние крохи у простого люда.

Из последнего похода, оставив короля в плену, возвращались немногие и тихо, дезертировав. В лохмотьях, полуголодные, озлобленные и с озверелым взглядом они шли к дому. Лишь у немногих из них оставались немногие награбленные в чужой стране ценные вещи. Их пропивали в трактирах за бесценок, выменивали на крохи уюта в виде краюхи плесневелого хлеба и сухого угла в сарае. Хотя, чего скрывать, были и те, кто возвращался, преумножив свои богатства. Те, кто надеялся поднять страну, когда вернутся победители, теряли свою веру.

Ее тогда еще жених тоже вернулся из похода. Пришел сам, сбежал, поняв всю тщетность этих войн. Марион никогда не спрашивала его о том, что с ним происходило там, видя как тяжело ему дается пребывание здесь, осознание, что война еще не отпустила его страну, и он снова должен защищать ее, но уже от внутреннего врага. Как мучительны бывают его сны даже теперь, спустя долгое время, и он с трудом просыпается в холодном поту и со сбитым дыханием.

Многое изменилось с тех пор, как Робин отправился в путь. Сегодня любой, кто объявит себя родичем его семьи — вне закона. Его отца убили, а замок сожгли. В той бойне сумели спастись немногие. Ее саму вывел личный слуга лорда — его незаконный сын, мальчишка, лет на пять старше самой Марион. Он долгие годы заботился о ней как о сестре, но не иначе, как все известные боги охраняли их путь, а то как же смогли бы выжить двое детей, одной из которых восемь, а другому тринадцать?

Сложись все иначе, она уже четыре года могла бы быть уже замужем, а то и все шесть. Наверное, у них бы уже росли дети. Она здоровая, выносливая — хватило бы сил и тогда. И ее господин, так нежно перебирающий сейчас ее волосы плохо слушающимися из-за ранения пальцами, не мучился бы кошмарами и не скрывал от нее свежие, еще красные полосы шрамов на своем теле. Это могло быть так, не совпади множество «если бы…» и «если бы не…». А теперь ей восемнадцать — стукнуло этой весной. Ее мужу — двадцать восемь. Дорога друг к другу оказалась слишком долгой и тернистой, а раскрывать свое имя сразу, узнав кто перед ней стоит, она не решилась.

Теперь это все позади. Сегодня утром, после разговора о прошлом, они попросили святого отца обвенчать их. Это событие произошло там же, на согретой солнцем опушке, где их отряд разбил лагерь. А после небольшого празднества у костра, они пришли сюда, в полуразрушенную хижину егеря, чтоб хоть ненадолго уединиться.

Марион вздрогнула от неожиданности, услышав над ухом тихий смешок, словно взорвавший тишину.

— О чем задумалась моя леди? — шепнул мужчина.

— О том, что давно не имеет значения, — столь же тихо ответила девушка, чуть отстранившись, и, собрав руками густые смоляные волосы, вьющиеся от корней, перекинула их через плечо и склонила голову ниже.

Роб прижал ее к себе еще ближе, сев так, что девушка оказалась между его ног.

— Можно? — спросил он.

— Ты — мой господин, — улыбнулась она, глядя в сторону от смущения.

Мужчина воспринял это как позволение и прикоснулся теплыми губами к изгибу тонкой смуглой шеи, покрывая ее поцелуями. Марион улыбнулась, она все еще придерживала волосы руками и, чтобы они не мешались, заплела в косу. Мужчина погладил ее плечи, скрытые узкими рукавами. Девушка перехватила его руки и, на мгновение переплетя пальцы, прижала его ладони к своему телу, чуть ниже груди и провела ими ниже к бокам, туда, где висели тесемки кожаных шнурков, скрепляющих нижнее платье. Луна, видимо, скрылась за облаками, окончательно погружая мир во тьму.

— Все в твоих руках, господин. Я в твоих руках.

И вроде бы ничего не было в этих словах, кроме признания его главенства над ней, если бы не ее свободолюбие, острый язык и нрав, унаследованный ею от матери, родом из южных земель. Если бы не безграничное доверие, что оказывала она ему сегодня.

Мужчина улыбнулся ей в шею, продолжая то гладить ее тело кончиками пальцев, то возвращаясь к тесемкам, вытягивая их из очередной петли. Больше они ни о чем не говорили, лишь только иногда в ночной тиши слышались громкие вздохи и смешки. Девушка положила ладони на его колени и провела ими до бедер, остро ощущая шероховатость ткани.

Ослабив шнуровку на платье, мужчина сжал девушку в объятьях, словно пытаясь вплавить ее тело в свое, пытаясь показать все, что чувствует. Проведя раскрытыми ладонями по ее груди, он дернул завязки, стягивающие платье у горловины, и, распустив их, спустил нижнее платье с плеч к бедрам. Теперь они еще сильнее соприкасались обнаженной кожей — мужчина уже давно стянул свою рубашку. Он ласкал ее тело, распаляя, то скользя по нему почти невесомо, то более твердо, расчерчивая замысловатыми узорами.

Марион в его руках была расслабленной, ластилась, принимая его действия как дар, будто теплая глина в его руках. Что выйдет у них по итогам сегодняшней ночи? Она правильно сказала — все зависит от него.

Он уложил ее на настил так, что ее колени лежали поперек его бедер. Робин склонился к ней, приникая губами к небольшой груди. Марион выгнулась, подаваясь навстречу, и положила узкую ладошку ему на голову, зарываясь тонкими пальчиками в русые пряди.

Робин сел в изножье ложа и, сняв остатки своей одежды, помог Марион. Она все еще тяжело дышала и наблюдала за ним из-под прикрытых век, и даже не пытаясь пошевелиться, отдавая право решать за себя даже в этой малости своему господину. Снаружи послышался шум дождя, и ветер донес сквозь разбитые окна его запах. Потолок, должно быть, протекал, и послышалось монотонное «кап-кап-кап»…

Мужчина, справившись с одеждой, накрыл собой тело своей жены и, едва касаясь, поцеловал ее в висок и скулу, приник ближе, делая своей. Над его ухом послышался судорожный вздох, и девушка задержала дыхание, с силой сжав пальцы на его плечах. Они замерли, пока Марион приходила в себя…

Спустя некоторое время они все так же лежали на разобранном ложе: Марион — на спине, ее длинные косы расплелись и черным каскадом обрамляли голову. Робин лишь немного сместился в бок, чтоб не слишком сильно придавливать свою жену, и положил голову ей на грудь, туда, где билось успокоившееся сердце. И ему было слышно, как стучит тихонько, и ему вторят капли дождя, срывавшиеся с карниза и разбивавшиеся о деревянные ступени.

Запели птицы — еще пока нерешительно, но скоро их гомон заполнит лес. Мир оживал, чувствуя наступление нового дня, как чувствовали они наступление их новой — общей — жизни.