88 (джен)

Большинство благотворительных мероприятий можно, по сути, охарактеризовать одним простым словом: пьянка. Вот представьте себе: в каком-нибудь жутко дорогом ресторане на восемьдесят восьмом этаже жутко огромного небоскреба собирается элитная тусовка суперзвезд Голливуда, прославленных писателей и поэтов, рок-музыкантов с крашеными ирокезами и сто лет не мытыми дредами, ну и прочих мировых знаменитостей.

Не буду отрицать, каждый, само собой, вносит пожертвование, причем сумму немаленькую, но после официальной части такое светопредставление начинается... Чуть только за полночь, и все эти с иголочки одетые мужчины и мастерски накрашенные женщины как будто с цепи срываются, а потом... уж как пойдет потом, но кто-нибудь обязательно потрахается, кого-нибудь стошнит, а музыка будет грохотать, наверное, до тех пор, пока коктейли из ушей не польются.

Поэтому, собственно, я не очень-то люблю такие звездные посиделки. Не, так-то я человек очень компанейский, обожаю поболтать и могу поддержать практически любую тему, хоть и книг за всю жизнь прочитал столько, что можно пересчитать по пальцам одной руки, если еще не брать во внимание унылую школьную программу, некогда все было... Но наливаться виски под самую завязку — это, конечно, не мое. Во-первых, в мире большого спорта у нас не положено, тренер кастрирует, если узнает о чем-то подобном, а во-вторых... плохо, очень плохо терять контроль над своими мозгами. В этом я убедился еще лет в шестнадцать, когда мы с друзьями впервые по-взрослому так нажрались и в чем мать родила бегали по ночному Нью-Йорку, а наутро родителям пришлось вызволять нас из участка.

С тех пор я, собственно, тотальные пьянки и не люблю, но сегодня вынужден присутствовать на одной из них: благотворительный фонд «Радуга» собирает средства на массовую постройку спортивных комплексов в неблагополучных районах страны, и я, как представитель спорта, вроде как должен внести свою лепту в это, на мой взгляд, совершенно бесполезное дело. Ну зачем, спрашивается, неблагополучным районам какие-то спортивные комплексы? Чтоб дворовые хулиганы тут же переколотили в них окна? Лучше б, честное слово, потратили эти деньги на ремонт развалюх в тех же районах, вон только вчера в новостях передавали — у одной из пятиэтажек, построенной еще во времена Рузвельта, отвалился балкон и обрушился прямо на припаркованный под окнами «БМВ»... Впрочем, в Детройте сейчас и не такое творится... Как только появилась возможность, мы с семьей свалили оттуда в Вирджинию, а потом меня пригласили играть за один из нью-йоркских клубов и дела вообще пошли в гору, но, должен сказать откровенно, по-настоящему я научился гонять мяч именно в загаженных дворах родного городка, среди разбитых фонарей и заброшенных домов, оставшихся еще со времен Великой депрессии...

А теперь я здесь, в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка, то ли на восемьдесят восьмом, то ли на восемьдесят девятом этаже. И, конечно, как только закончилась официальная часть, все внесли пожертвования и начали потихоньку раскочегариваться, я по старой привычке принялся фоткать все подряд и выкладывать в «инстаграм».

И вот тогда, снимая на айфон полукругом развалившихся на тарелке омаров под винным соусом, я увидел ее.

Из-за постоянных тренировок мне некогда читать книги, но сериалы я смотрю с удовольствием и пару лет назад обзавелся любимой героиней, которая играла кого-то вроде средневековой принцессы, уж не скажу точно, ну не разбираюсь я в ихней политике... Так вот, я, к своему огромному удивлению, заметил ее на банкете, она в одиночестве сидела за одним из фуршетных столиков и что-то лениво, как кошка, ела со своей тарелки. При ближайшем рассмотрении это оказался салат из сушеных водорослей. Пока она не успела нарушить его первозданной, так сказать, красоты, я быстренько подлетел к столику и, сфоткав салат, тут же отправил его в «инстаграм».

Она нахмурилась, а я, наоборот, широко заулыбался:

— Добрый вечер!

— Был, пока вы не пришли, — вздохнула она и посмотрела на меня как на сантехника, который приперся чинить трубы и наследил на новеньком ковре свежей глиной со стройки.

— Простите, если побеспокоил вас, — я не спросил, можно ли присесть на соседнюю табуретку, просто присел и все. — Я обожаю вашу героиню, не пропускаю ни одной серии!

Она удивленно подняла брови.

Я смотрел на нее и думал, что она совсем не такая, как в сериале, но все равно клевая. В платье цвета как листья салата, с огромными зелеными бусами и такими прикольными ботинками на шпильках она выглядела моей ровесницей, хоть я и знал прекрасно, что она старше; в ней, как ни странно, не было ни капли той величественности ее персонажа, актриса как актриса — только глаза, казавшиеся огромными на худом лице, были очень живые, а по глазам о человеке можно сказать очень многое, это всем известно.

— Спасибо, — наконец ответила она, посмотрев на меня оценивающе. — Мне тоже доводилось видеть несколько ваших матчей.

— Ну и как? — выпалил я, затаив дыхание.

Она только пожала плечами.

— Не знаю. Вроде неплохо. У меня не так много времени на просмотр телевизора.

Я кивнул.

— Понимаю. Надеюсь, вы будете сниматься в следующем сезоне?

Она отправила в рот еще немного салата.

— Конечно. Сюжетная линия моей героини далека от завершения.

— Само собой, ей там трон отвоевывать, королевство приводить в порядок...

Она снова подняла брови.

— Ну, знаете, я просто обожаю таких персонажей, — продолжал я с внезапно нахлынувшим воодушевлением. — Пока знатные лорды и леди и всякие там князьки отсиживаются по своим замкам, она бодренько двигается вперед, крушит всех врагов по пути и почти избавила мир от рабства! Знаете, чего не хватало средневековым женщинам? Смелости.

— Знаю, — она наконец улыбнулась, продемонстрировав не очень ровные, но все равно красивые зубы. — Но я понимаю то, чего пока не понимает моя героиня: не все рабы хотят быть освобожденными. Если вы читали книгу, то наверняка помните, что многие из них по доброй воле вернулись к своим хозяевам.

— Не читал, — признался я и, не сдержав удивления, уточнил: — То есть вы хотите сказать, что рабы не желали свободы? Почему?

Она повела плечами.

— Люди привыкают к своим цепям.

Я тогда подумал, что она, наверное, очень умная, а еще — что ничерта-то мы, граждане современной демократической страны, не знаем о диких нравах Средневековья. А если и знаем, то уж точно никогда не поймем.

— Эта книга — просто вымысел, — заметил я. Почему-то очень не хотелось принимать как должное, что люди когда-то были такие слабые и зависимые.

— Любой вымысел построен на реальном опыте, — возразила она, посмотрев на меня в упор. — Когда Линкольн отменил рабство, в стране началась полная неразбериха — освобожденные негры юга не могли найти себе работу, белые граждане попросту не хотели их брать, и бывшие рабы стали слоняться без дела, мародерствовать...

— Теперь-то все в порядке, — сказал я, бросив беглый взгляд в сторону одного из музыкантов афроамериканского происхождения, который лихо выплясывал под песни Мадонны. — Рабства в нашей стране давно нет — и уже никогда не будет.

— Теперь все в порядке, — рассеянно повторила она, — но рабство есть — только сейчас оно приобрело более благозвучные формы.

— Да? — заинтересовался я. — Это какие же?

— Кредиты... Ипотечные выплаты... Потребность снимать все подряд и выкладывать в социальные сети! — раздраженно добавила она, заметив, что я снова по привычке выудил свой айфон.

— Простите, — пробормотал я, спрятав гаджет обратно. — Дико скучно на этом вечере... Пить мне нежелательно, знать я тут почти никого не знаю, а уйти раньше полуночи как-то невежливо...

Теперь она посмотрела на меня с пониманием.

— Стало быть, вы тоже не получаете от всего этого удовольствия? Что ж, здесь мы с вами сходимся.

Мы некоторое время посидели молча, наблюдая за пестрой толпой, которая стала резво выползать на танцпол, причем в числе первых была престарелая тетушка президента нашего клуба, чьи подбородки — второй и третий — подпрыгивали в такт музыке. Сам-то старый хрен улизнул на Гавайи в компании молоденькой любовницы, а вместо себя послал бабку — впрочем, она и рада стараться...

Я от нечего делать скушал абрикоску и, завернув косточку в салфетку, выкинул ее в мусор. Точнее, попытался, потому что косточка срикошетила о край корзины и, вывалившись из салфетки, покатилась по полу.

— Штанга! — почему-то обрадовался я.

Она только нахмурилась и неодобрительно головой покачала.

— Объясните мне одну простую вещь: каким образом человек, который попадает по воротам с противоположного конца поля, промахивается с расстояния вытянутой руки по мусорному ведру?

— Ну, — я усмехнулся, — никто не без изъяна.

— Что есть, то есть, — вздохнула она. И, немного подумав, призналась: — Но мне, тем не менее, приятна ваша компания.

Я почувствовал, что начинаю краснеть, как мальчишка, и поспешно хлебнул что-то из ближайшего ко мне стакана. «Что-то» оказалось пуншем из явно перебродившего винограда. Или я ошибаюсь?

— Это еще что? — поинтересовался я у своей собеседницы, указав на стакан.

— Да новинка нынешняя, — она махнула рукой. — Порошковый алкоголь. Сплошной суррогат, если честно. Я считаю, что нет ничего лучше хорошо выдержанных вин, которые делают по-старинке, без добавления краски и разведенного спирта. Вот только где сейчас такое найдешь?

Я, сделав еще один глоток странного пойла, вынужден был согласиться.

Так мы и просидели несколько минут (так, во всяком случае, показалось, хотя на деле прошло несколько часов), рассуждая, куда ж катится мир, если даже алкоголь теперь порошковый, сигареты электронные, ГМО во все продукты напихано, а о том, из чего сделаны котлетки в МакДональдсе, лучше вообще не думать...

Впрочем, сигареты в этом ресторанчике были самые настоящие — у нас в стране теперь такого добра не купишь, так народ везет с Кубы. В наше время покурить где-то в общественном месте практически нереально, сразу впаяют штраф, причем в размере немаленьком, но в таких вот заведениях, которые снимает на ночь какая-нибудь элитная тусовка, можно делать все, что угодно, хоть на голове стой, главное не ломать ничего — ни мебель, ни, собственно, голову.

Как-то так закрутилось все, что мы задержались здесь дольше, чем планировали. Сидели за столиком, разглагольствовали о жизни, слушали музыку, которая с каждым часом становилась все громче, ну и я периодически бегал к бару и приносил нам коктейли — ну невозможно, хоть вы убейте, пить эту отвратительную порошковую жижу... На нее даже мухи не садятся — дохнут сразу на подлете.

Потом, когда в зале из-за накуренного стало совершенно невозможно дышать, мы ушли — уж тогда-то нас при всем желании никто бы не осудил, потому что люди попросту перестали по сторонам смотреть — и принялись слоняться по верхним этажам небоскреба, тыча пальцами в огромные аквариумы и декоративные предметы обстановки.

— Здесь красиво, — заметила она, улыбнувшись.

За прошедшие пять минут она, кажется, улыбалась больше, чем за весь вечер, а еще она освободилась от обуви на огромных шпильках и теперь бодренько топала босиком. Я поначалу честно нес ее неудобные боты, но очень скоро потерял — может, утром найдет кто из персонала, а не найдет, так она новые купит.

Одна из винтовых лестниц вела на крышу — это мы осознали, вдруг оказавшись на огромной обзорной площадке, с которой весь Манхеттен был виден как на ладони. Сотни, тысячи огней переливались всеми цветами радуги, выбрасывали дым огромные трубы промышленных предприятий, гордо торчал на Пятой авеню высоченный Эмпайр-стейт-билдинг, в ближайшей к нам гавани толпились морские суда, казавшиеся игрушечными корабликами с такой высоты, и небо было уже не черное, а серое-серое, со слабой розовой полоской на горизонте.

— Смотри, — она облокотилась о парапет и уставилась прямо перед собой, — уже светает...

Я приблизился к ней, мы стояли очень близко друг к другу, почти соприкасаясь плечами, и молча наблюдали, как утро сначала робко, затем все смелее вступало в свои права и небо делалось багрово-алым, как огромный диск солнца, который медленно поднимался, окрашивая все вокруг в какие-то сюрреалистические цвета.

Вам когда-нибудь доводилось встречать рассвет на крыше одного из самых высоких небоскребов Манхеттена? Вот и мне — никогда до этого дня, поэтому я не мог подобрать подходящих слов всему, что увидел. Я просто стоял и смотрел, как оранжевые языки пламени полыхали в зеркальных окнах высоток и, перекидываясь на соседние здания, бликами плясали на витражах.

Я стоял и смотрел, и меня охватывало странное противоречивое чувство, похожее на смесь безграничного счастья и вселенской тоски. Я стоял и смотрел, и что-то новое рождалось в моей душе, вытесняя оттуда мелкие обиды и незначительные переживания. Я стоял и смотрел, не замечая, что слезы катились и катились по моим щекам, и это невозможно было остановить... Да и зачем?..